Сью

       Какой-то странный вечер. Время, как будто замедлялось с каждым новым вдохом. Я сидела в своём любимом старом, сильно потёртым кресле, которое при каждом моём неловком повороте, по-старушечьи ворчало. В ногах уютно примостилась старая любимая псина. Её поседевшие волоски говорили о долгих годах преданности. Старушка Сью - верная бродяга, встретившая своими человеческими глазами мои, в тот момент отнюдь не человеческие. В этот миг я остолбенела от умного, понимающего взгляда щенка. И нашла в них сострадание и поддержку. Наполнив бокал тёплым, надышавшимся моей грустью, вином, я уплыла в то далёкое время, когда всё казалось быстрым, ярким, неутомимым и неповторимым. В мои 16 лет.
       В юности весь мир, казалось, подчиняется твоему неиссякаемому напору, прогибается от тяжести высказанного мнения. Я командовала своей судьбой, людьми и обстоятельствами. В школе, за своенравие, острый, тяжёлый характер и свободолюбие, меня называли Пика (Здесь ещё сыграло то, что фамилия моя Пикова). Я занималась боксом, бегом и моральным издевательством над слабыми. Одноклассники предпочитали дружить со мной, а кто осмеливался не дружить - попадал под острые, едкие  слова унижения.
         Такой я была с самого детства. В мой характер, естественно, огромный вклад внесли родители. Отец - полковник, мама - военный врач, следующая за своим мужем всю жизнь. Папа всегда  хотел сына, а мама произвела на свет меня. Женю. 2600 и на 7 месяце. Наверно именно тогда и оформился мой нрав: я отчаянно цеплялась за жизнь, стойко перенося недоразвитость. Ещё то время , в роддоме, мама удивилась, когда я ни в какую не хотела отпускать её грудь. И, что странно для младенцев, не плакала.
       Отец с 4-Х лет обучал меня боевым искусствам. Класть на лопатки я научилась быстрее, чем читать и писать. Мне не покупали розовых платьишек, белых бантиков, пёстрых заколочек. Мне купили кимоно, кроссовки и походный рюкзак. Но, в принципе, жаловаться не на что - родители всегда любили меня, хоть и отчужденной, иногда казавшейся безразличием, любовью. Правда, единственное, что меня задевало и обижало, так это те моменты, когда я плакала. Помню, как после неудачного катания на велосипеде, вследствие чего я больно ушибла ногу, отец, глядя на мои слёзы, стал хохотать. Нет, это был не добродушный, дружелюбный смех. Это было издевательство. Злой, надменный, глубоко ранящий смех. Мама, вбежавшая в комнату на шум, заразилась мерзкой отцовской волной веселья. С тех пор я и не плачу.
Точнее, до встречи со Сью. Ну, об этом позже.
          В школе я сидела на последней парте рядом с отличницей. Ну, конечно, чтобы эта милая девчушка с белокурыми вьющимися волосами, делала за меня домашки, контрольные и всячески прикрывала, когда я не хотела учиться. Именно за это она находилась под моей защитой: никто не смел даже как-то не так взглянуть на неё. Друзей у меня не было - только подхалимы-трусы среди мальчишек, и слабая отличница, нашедшая в дружбе со мною определенную выгоду. Другие девчонки просто молча проходили мимо, стараясь не выдать взглядом презрения и страха. Но я всё чувствовала. Странно, но мой вид не был устрашающим - маленький рост, короткая почти пацанская стрижка, огромные, даже милые карие глаза, обрамлённые чёрными густыми ресницами, вздёрнутый кверху носик. Но сила шла изнутри. Я всегда была в боевой позиции и на чеку, в любой момент норовящая наброситься на кого угодно. Ещё меня звали участвовать в модных в то время стрелках. Это своего рода разборки. Если я шла посередине какой-нибудь школьной банды, противники, завидев меня, бежали, унося за собой свою гордость, силу и желание подраться. Такая слава появилась у меня после драки со старшеклассником, ещё в 7 классе. Один из наглых 11-классников, долговязый и тощий, с противной жирной ухмылкой на лице, подозвал меня, 12-летнюю пигалицу, в столовой. Этого засранца интересовало являюсь ли я девственницей, и, если да, то он готов принять на себя такую ответственность по ритуальному обряду перехода в женщины. В тот момент не было ни испуга, ни какой-либо зажатости. Только злость, подталкивающая меня к недюжинной силе. Один взмах ногой - и паршивец согнулся от дикой боли пополам, второй мах рукой - и противник на полу, задыхается от своих ядовитых слюней. Для показательной зрелищности и воспитательного процесса, я ещё поставила свою изящную маленькую ножку 35-го размера как раз на его сонную артерию. И, чтобы вы подумали, он искренне, правда сильно хриплым голосом, попросил у меня прощения. С того случая больше никто не решался со мной враждовать, правда и дружить тоже никто не рвался.
        Но вот в 11 классе пришла новенькая. Высокая, худенькая, невзрачная девочка с тонкими чертами лица. Её звали Вероника, и она была чертовски умна. Знаете, такой тип людей, которые не зубрят, не сидят часами, впитывая знания, а ловят  их на лету, подкрепляя ум хорошими книгами. Вот Вероника была такая: тихая,скромная, но всегда при своём мнении. Как-то в одних из обычных, неприглядных дней, моя напарница-отличница не пришла из-за болезни в школу. И как назло по математике контрольная! Я, смекнув, что Вероника могла бы мне помочь, на весь класс прокричала: "Эй, умная, поди сюда!" Девочка не шелохнулась. Второй раз обычно мне не приходилось звать. Поэтому я медленно, грациозно встала, подошла ко второй парте, где сидела одноклассница, и нависла своей маленькой, но агрессивной тенью, над ней. Вероника, спокойно вытащив наушник из уха, твёрдым, тихим, но смелым голосом спросила: "Ты что-то хотела?" А я просто, представьте себе, взяла её вещи и перетащила их к себе на последнюю парту. Но Вероника не сдвинулась с места. В классе стояла такая тишина, что, казалось, стук моего сердца слышали все вокруг. Присев на своё место, я поняла, что бессмысленно было к ней обращаться. Какая-то внутренняя сила Вероники заставила меня сесть и успокоиться. В этот день я написала контрольную самостоятельно, впервые за последние несколько лет. И, кстати, осталась довольна результатом - потому что получила четвёрку с минусом. Но именно с этого дня я начала морально изводить Веронику, поняв, что силу применять к ней бесполезно. Для начала, подговорив весь класс молчать в её присутствии, я наслаждалась своей маленькой победой. Но потом, поняв, что одноклассницу это никак не трогает, я принялась применять более жесткие меры: постоянные громогласные обидные слова в адрес Вероники и заодно её семьи, на что она непробиваемо молчала. Ни один мускул на её бледном, худом лице не дрогнул, глаза оставались какими-то стеклянными-неподвижными и холодными. А меня всё больше и больше бесило её безразличие. И я, выкручиваясь, ухищрялась придумывать новые издёвки.
         А однажды, на уроке физкультуры, на котором Вероника всегда сидела на лавочке, я неудачно прыгнула через козла и повредила себе руку. Боль была нестерпимой, но плакать я не умела. Присев рядом с Вероникой, я не смогла сдержать одну крупную слезу, которая предательски скатилась по правой щеке и утонула в вороте водолазки. Одноклассница, повернув ко мне своё лицо, произнесла: "А ты ведь тоже чувствуешь, я знала". На что я злобно оскалилась в улыбке, словно пойманный и оторванный от матери волчонок, и отвернулась. Это был последний день, когда я видела Веронику. Она не сдавала с нами экзамены, не напивалась на выпускном и не посылала матами всех учителей. Вероника исчезла. На прощальном вечере, среди родителей выпускников, сидела тихая, высокая, достаточно молодая, но седая женщина. С тонкими чертами лица. На огромном экране в актовом зале появилась традиционная презентация, посвящённая погибшим школьникам. Среди мелькающих фотографий я заметила их. Холодные, неподвижные глаза Вероники. Оказывается, девочка болела раком, но, как и все дети, хотела учиться в обычной школе среди нормальных детей. Если бы вы знали, что я в тот момент почувствовала. В горле был не ком, нет. Это был огромный, тяжеленный шар, разрывающий меня на части и в любую минуту готовый вырваться наружу. Я почувствовала себя только что взорвавшейся гранатой. Кое-как собравшись по кускам, я выбежала на улицу, задыхаясь от свежего летнего воздуха. Дождь нещадно, крупными, тяжёлыми каплями смывал меня. Я бежала с невероятной скоростью. Потом, запутавшись в своём узком платье, упала навзничь, в грязную, глубокую и холодную лужу. Не в силах подняться, я растворилась в этой луже и стала её подобием. Не знаю, сколько это продолжалось, ибо время остановилось. Ему как будто вдруг стало жалко тратить себя, драгоценного, на такое ничтожество, как я. Но тут, что-то тёплое и влажное коснулось моей щеки. Открыв глаза, я увидела маленькое, мокрое, рыжее, мохнатое существо, которое нещадно облизывало моё лицо. И в этот момент, в эту секунду, время снова завертелось, а я, впервые в жизни, расплакалась навзрыд. Прижав к себе щенка, я выплакивала из себя цунами. Когда, наконец, слёзы высохли, я встала из лужи, взяла под мышку нового друга и отправилась домой: совсем другая. На душе сияло солнце, тело стало лёгким и свободным, на лице искрилась открытая, светлая улыбка.
          Бокал опустел, Сью снова тяжко вздохнула. "Что ты, моя красавица, спи! Я буду всегда охранять твой сон".