КОРЕАН ПИПЛ
Народы, населяющие Северо-Восточную Азию, столь не похожи друг на друга, будто речь идет не о соседних государствах, а о разных регионах мира. Китайцы, японцы, монголы – каждый народ имеет свою ярко выраженную идентичность, представляет собой законченный, цельный генотип. Вот и корейцев невозможно спутать ни с кем другим, у них тоже имеют свои, неповторимые особенности – и во внешнем облике, и в образе жизни. Наблюдая за ними, начинаешь замечать в их поведении так много странного, непривычного, что невольно задаешься вопросом: уж не являются ли они потомками каких-либо особых существ, инопланетян, к примеру? Или, может, и впрямь есть доля правды в их легендах, рассказывающих о том, что произошли они от неких «божественных» существ, проживавших на вершине горы Пэктусан, которая и поныне считается у них святой и на которую не иссякает поток паломников-туристов?..
Так сложилось, что на протяжении нескольких лет моим заместителем на Туманганском проекте в Пекине был южный кореец по имени Ким Тае Донг, или попросту Ким. Как у нас в России не счесть Ивановых, Петровых и Сидоровых, так вся Корея наводнена Кимами, Парками и Ли - будто все население этой страны произошло от трех семейств (собственно, именно это и утверждают корейцы). Ким был делегирован к нам своим правительством и приехал в Пекин из Сеула с семьей – женой и двумя детьми-школьниками: пятнадцатилетней дочкой и тринадцатилетним сыном. Поселились они в корейском квартале – все корейцы живут за границей довольно скученными сообществами, ностальгически воссоздавая на чужбине подобие своих городов – с жилыми кварталами, магазинами, ресторанами. Без привычной инфраструктуры, а, особенно, без своей национальной пищи, они не способны где-либо долго продержаться. (Известно, что корейская девушка- астронавт даже в космос брала с собой кимчи – любимую корейцами острую капусту.)
С моим заместителем, скажу прямо, работать, особенно поначалу, мне было непросто. И дело даже не в том, что он, под стать всем своим соотечественникам, с трудом изъяснялся по-английски. В конце концов, все мы, «евразийцы», работающие в Туманганском офисе – русские, китайцы, корейцы, монголы, – как-то приспосабливались и понимали друг друга, используя для общения несколько своеобразный английский - единственно, кто всегда доставлял нам неудобства, так это заезжие стажеры- англичане, которых никто не мог понять. Главное - Ким обладал каким-то странным, лунатическим менталитетом. Делал он все очень медленно, а результаты его труда, как правило, не соответствовали моим ожиданиям – возможно, он плохо понимал меня, а когда я пыталась его поправить или поторопить, он пояснял мне, что, мол, «кореан пипл» не любят суеты, не терпят, когда на них давят, что у них – тонкая душа, глубокое видение проблем и т.д. и т.п. И хотя я старалась всегда проявлять дружелюбие, такт и конформизм, Ким все же, видимо, почему-то побаивался меня, что еще более осложняло дело. Когда я звонила ему в соседнюю комнату и просила зайти, он появлялся через несколько секунд с блокнотом наготове, с открытым ртом, выпученными глазами, взъерошенными волосами - и застывал на пороге моего кабинета, отваживаясь сделать следующий шаг только после повторного приглашения. «Боже мой! – думала я, глядя на него, - и этот человек возглавлял в Сеуле департамент! И как это Южная Корея добилась своих успехов с такими вот управленцами?»
Я бралась объяснять Киму очередное задание, тщательно и медленно разжевывая детали. Он испуганно смотрел на меня, делая крючковатые пометки в своем блокноте. Потом удалялся, чтобы принести через какое-то время бумагу, требующую повторной доработки. Так продолжалось довольно долго, но в конце концов он все же поднаторел во вверенном ему деле, так что я могла уже доверять ему целые проекты (хотя и не надеясь на их быстрое продвижение). Особенно любил он считать, проверять и исправлять всякого рода таблицы – недаром же он был из Министерства финансов.
В целом же, что греха таить, я не считала Кима большим приобретением для нашего проекта; казался он мне каким-то никчемным, недотепой, но для общей сбалансированности кадров он был необходим.
И вот пришло как-то время ехать нам с ним в командировку в Сеул. «Ладно, - думала я, - хоть тут он мне сгодится. В Корее я никогда раньше не бывала, так что Ким поможет мне сориентироваться на месте». Рассчитывала я, правда, лишь на минимальную поддержку со стороны Кима, понимая, что у него в Сеуле – множество родственников и друзей, с которыми ему захочется повидаться. Но тут он вдруг раскрылся с совершенно неожиданной стороны: из медлительного тугодума Ким вдруг превратился в потрясающего организатора - будто какой-то тайный моторчик включился в нем. Он ловко организовывал деловые встречи, обеспечивал транспорт, не забывал про национальную кухню в местных ресторанах и в довершение всего устроил для меня в Сеуле целую экскурсионную программу. Во всем Киму помогали его многочисленные друзья, которые слетались к нему по первому зову, оставляя свои дела. Казалось, будто Ким – это тайный правитель, нагрянувший проведать свои владения, и все вокруг только и ищут возможности, чтобы угодить ему. Помню, один его друг, бизнесмен, примчался к нам на своем микроавтобусе, бросив работу, аудиторов, многочисленных домочадцев – для того лишь, чтобы сходить с нами в ресторан и пройтись по музею. Английского языка он, понятное дело, не знал, поэтому его «сопровождение» состояло в том, что он нашептывал что-то Киму, а тот транслировал мне полученную информацию на своем корявом английском. Каждый раз при входе в очередной зал он делал широкий театральный жест, словно приглашая лицезреть принадлежащие ему владения.
Самое удивительное, что в дальнейшем, предпринимая с Кимом многочисленные поездки по Корее, я неизменно сталкивалась все с той же картиной – казалось, повсюду находились агенты всемогущего Кима, готовые броситься ему навстречу. Вот тебе и «никчемный Ким»!
Все больше и больше общаясь с корейцами, я не могла не отметить для себя многие приятные черты их национального характера – общительность, ответственность, радушие, вежливость, жизнелюбие, тонкое устройство души. Ким частенько с удовольствием и гордостью рассказывал мне о своем народе; особенно часто это происходило, когда мы оказывались с ним в Корее. «Кореан пипл…» - начинал обычно Ким свои неторопливые пояснения, и далее следовала информация о том, что и почему обычно делают «корейские люди».
Так, со временем я узнала, что «кореан пипл» больше всего на свете ценят «чон» - этим коротким словом обозначаются теплые отношения между людьми. Ни работа, ни невзгоды, какими бы серьезными они ни были, не могут поколебать «чон», снизвести его с пьедестала, на который он был возведен. Подобно тому, как желудок корейца не может существовать без кимчи, так его душа не может прожить без «чон». Этот загадочный «чон» я могла не раз наблюдать и воочию: оказываясь среди друзей, Ким сразу преображался, становился общительным, раскрепощенным, веселым; и такими же радостными выглядели его друзья – наверное, и на них так же благоприятно воздействовал «чон».
Однажды после деловой встречи мы с Кимом и его коллегами отправились в ресторан поужинать. Первые десять минут я испытывала большое неудобство, сидя, как и все, на полу на тонкой подстилке и не имея возможности на что-либо облокотиться. Но потом, по мере развития общей беседы - непринужденной и доброй, я вскоре забыла про все неудобства и полностью погрузилась в приятную атмосферу легкой, интересной беседы. Помню, я пребывала в прекрасном, веселом настроении, пикируясь остротами и шутками с друзьями Кима, участвуя в непринужденном разговоре. В эту минуту дверь отворилась, и появившийся на пороге новый гость, очередной друг Кима, с удивлением уставился на меня. Как мне пояснил потом Ким, у корейцев женщины редко участвуют в застольях – это, в общем-то, удел мужчин (а женщине положено сидеть дома и поджидать мужа). А тут вдруг картина: сидят за столом и весело беседуют шестеро корейцев и с ними - европейская женщина! И будто все знакомы уже сто лет! Я вдруг увидела эту картину со стороны и сама поразилась тому, что такое возможно: нахожусь за тридевять земель от дома в едва знакомой компании, рядом – ни одной русской души, а я совершенно спокойна, радостна и раскрепощена! Наверное, во многом это объяснялось радушием корейцев, тем самым «чон», который они не только демонстрируют в отношении своих друзей, но и изливают на друзей своих друзей, и на знакомых их знакомых…
Другой отличительной чертой «кореан пипл» является их вежливость, которая ощущается решительно во всем. Все проявляют по отношению друг к другу учтивость и внимание. Нам и представить такое трудно: перед открытием магазина утром продавцы выстраиваются перед входом в две шеренги и кланяются – сначала друг другу, а потом заходящим покупателям; стюардессы и контролеры билетов в поездах кланяются пассажирам – все вежливы, но не подобострастны; учтивы, сохраняя при этом чувство собственного достоинства. Вежливость корейцев проявляется и в их языке, который тоже ни с каким другим не спутаешь. Говорят они медленно, мелодично, нараспев, постепенно повышая тональность к концу фразы – поэтому со стороны кажется, что они все время о чем-то мягко расспрашивают друг друга.
Корейская письменность весьма забавна - бесконечные полоски кружочков и палочек напоминают древнюю клинопись, нечто среднее между буквами и рисунком. Плавно, гладко, изящно.
Вообще надо сказать, корейцы – народ очень чувствительный, сентиментальный. Как и у китайцев, у них не принято выставлять эмоции напоказ, но душа корейца обычно объята самыми разными переживаниями со множеством оттенков и нюансов. Корейские мелодрамы пользуются во всей Азии ничуть не меньшей популярностью, чем корейские автомобили. Над этими сериалами рыдают тысячи людей; киногерои становятся национальными героями; места киносъемок – достопримечательностями, к которым устремляются толпы поклонников. Тонкая, глубокая душа корейца проявляет себя и в песнях – их поют все и повсюду, а шлягеры (общекорейские) довоенных лет и сегодня поют и слушают со слезами на глазах.
Корейцы, уступая китайцам в древности цивилизации, являются сегодня, в массе своей, народом гораздо более цивилизованным и культурным, чем китайцы. При всей склонности к общению кореец сохраняет и пестует свою индивидуальность, ценит свободу и независимость, дорожит демократическими ценностями и по-настоящему образован.
Чрезвычайно высоко развито в корейцах и чувство прекрасного, которое проявляется во всем – в их внешнем виде, манере одеваться, домашней обстановке, парковой архитектуре, в оформлении ресторанов, магазинов, гостиниц. Где бы ты ни оказался в Корее, повсюду увидишь изящество, тонкий вкус и радующую глаз красоту.
Тяга к прекрасному имеет в Корее древние корни. Со времен царства Шилла, объединившего в YII веке все земли Корейского полуострова, прикладное искусство тут было поднято на необычайную высоту. Все, что производилось в этом царстве – от глиняных статуэток до золотых корон, – отличалось изысканностью и утонченной красотой. Глядя сегодня на эти реликвии, невозможно не восхититься дивным талантом древних корейских мастеров и не почувствовать величия процветавшего некогда государства. Царство Шилла просуществовало три века, выполнив свою историческую миссию по объединению Кореи и созданию идеалов прекрасного.
Современные корейские художники (со свойственным всем художникам самомнением) полагают, что именно они являются единственными продолжателями традиционного североазиатского изобразительного искусства. «В Китае все лучшие художники и все самые известные школы были уничтожены в годы культурной революции, - рассуждают они. – Только у нас сохранялась непрерывная традиция, поступательно развивалась школа – мы донесли все лучшее до наших дней». Но это, конечно, сугубо корейский взгляд. И сегодня в Китае предостаточно замечательных художников, а разница между корейским и китайским изобразительным искусством столь велика, что об этом не скажешь в двух словах. Взять хотя бы стиль письма. На китайских картинах изображаемый сюжет зачастую выписан предельно скрупулезно, в деталях, и занимает все полотно – разглядывать его можно часами, перемещаясь взглядом из одной части картины в другую и всматриваясь в мельчайшие детали. У корейских художников, напротив, описываемый предмет находится, как правило, где-нибудь сбоку, а большая часть картины как бы пустует. Но для корейцев это вовсе не пустота, не белая бумага, не незаконченная картина, это – особая зона, так называемое «пространство взаимодействия». Художник, сотворив нечто, деликатно отступает в сторону, приглашая зрителя войти в его пространство и разделить настроение. Часто всего лишь их несколько линий, намеков, черно-красных пересечений бывает достаточно, чтобы увидеть за этим целый недосказанный мир…
А корейские художественные лавки! Выставленные там изделия – отнюдь не штампованная сувенирная продукция; эти изделия так хороши, что зайдя в такую лавку, хочется забрать с собой всю ее целиком как один памятный подарок. Многие безделушки сделаны вручную и хранят в себе часть тепла, отданного человеком на создание такой вещи. «Hanji» («ханьчи») – так называются эти чудные поделки, милые и трогательные.
Одна моя стажерка-кореянка на каждый праздник дарила мне открыточку с каким-нибудь маленьким сувениром. Были они столь очаровательны, что перед возвращением в Москву (несмотря на проблемы с багажом) у меня не поднялась рука избавиться от них, и все они перекочевали со мной в Россию.
Тонкая эстетика корейцев объясняется, видимо, не в последнюю очередь дивной красотой окружающей их природы, которая имеет тут совершенно неповторимый облик. Природа Кореи необыкновенно красива, и только привычка корейцев к окружающей их действительности не позволяет им поставить вполне резонный вопрос о том, чтобы внести всю свою страну, целиком, в список природных памятников ЮНЕСКО. В Корее есть такие восхитительные деревья (например, закрученные кипарисы или золотые сосны), каких я не видела больше ни в какой другой стране мира. Поздней осенью вся Корея одевается в цветастый наряд, который не мог бы создать ни один художник, – желтые, красные, бордовые, лиловые тона соседствуют друг с другом, пламенея в прозрачной синеве свежего, холодного воздуха. Листья, цветы, кустарники столь живописны и изящно выписаны в мельчайших деталях, что кажется, искуснейший мастер работал над ними.
Развитое чувство прекрасного сказывается и на внешнем виде корейцев. И пусть наш Ким был не самым видным представителем своего народа, но остальные корейцы, с которыми мне доводилось общаться, неизменно выглядели стильно, подтянуто, я бы даже сказала, франтовато. Каждый раз при вылете из Пекина в Сеул на регистрации с полувзгляда можно было выделить элегантных, аккуратно причесанных корейцев в общей толпе пассажиров.
Корейские женщины - известные модницы. Они слывут первыми красавицами в Северной Азии (при этом самыми красивыми, парадоксальным образом, считаются женщины Северной Кореи, в которой царят голод, диктат и нищета). Кореянки напоминают дорогих фарфоровых кукол – нежных, бледнолицых, с темными валиками волос, томными миндалевидными глазами, розовыми пухлыми губками, стройных, красивых, полногрудых, кокетливых и привлекательных. Девушки и женщины предпочитают платья брюкам, носят короткие пышные юбочки и изящные туфли на высоких каблуках, тщательно следят за собой. Вряд ли кто еще тратит столько денег на косметику и одежду, как корейские дамы, но и усилия их не остаются втуне.
Кореянки не изменяют своим эталонам красоты даже в самых трудных обстоятельствах. Помню, на одной фотовыставке в Дайгу, посвященной первым дням послевоенной Кореи, меня «зацепил» один кадр, на котором были изображены корейские женщины и дети, сидящие на длинной скамейке на улице в ожидании бесплатной раздачи молока. Все вокруг говорило о полной разрухе и неустроенности, но у всех дам – от мала до велика - были идеальные прически и чистая, опрятная одежда с намеком на элегантность.
Будучи весьма самостоятельными и независимыми, корейские девушки после вступления в брак становятся образцовыми женами. Где бы и кем бы они ни работали, их главной ценностью будет семья. Быть любимой супругой – мечта и одновременно непростая обязанность корейской женщины. Ее муж может прийти поздно вечером с работы или из бара с ватагой сослуживцев – и она их встретит как желанных гостей, накормит ужином и согреет своей улыбкой.
Корейские семьи довольно крепки, что во многом объясняется мудростью женщин, которые верховодят своими избранниками незаметно, исподволь, позволяя им вдоволь играть в политические игры, занимать крупные посты и тратить уйму времени на различные сборища и обсуждения. Знакомые корейцы рассказывали мне, что сегодня женщины только с виду кажутся домашними тихонями, а на самом деле играют во всех делах важнейшую роль, и что, мол, вообще сегодня вся Корея управляется не правителями, а их женами, которые, кстати, и приводят своих супругов во власть.
Корейцы обладают удивительным сочетанием свойств, на первый взгляд противоречивых, в отношении к труду. С одной стороны, они являются большими трудягами; работа их всегда увенчивается убедительными результатами. Во многом это объясняется их упорством и волей к победе – ведь стартовые условия у них были далеко не выигрышными. После межкорейской войны, закончившейся в 1953 г. соглашением о перемирии, все минеральные ресурсы оказались сосредоточены в КНДР, и в первые послевоенные годы Южная Корея пребывала в весьма тяжелом экономическом состоянии. Но затем, мобилизовав волю народа и воззвав к национальному патриотизму, правительство страны в короткие сроки буквально с нуля создало национальную промышленность, которая успешно развивалась все последующие десятилетия. Одновременно с трудолюбием корейцам присуща способность испытывать радости жизни во всей их полноте. Как бы ни складывалось экономическое положение в стране, ни один кореец не будет работать «на износ», в ущерб своему здоровью. Вся система работы, будь то государственная или частная служба, органично дополняется «человеческим фактором», позволяющим людям ощущать полноту жизни.
«Кореан пипл», как объяснял Ким, - люди спортивные и ведущие здоровый образ жизни. Тем или иным видом спорта занимаются, как правило, все члены семьи. Пожилые люди часто увлекаются пешим туризмом – любая горка в пригороде будет исхожена ими вдоль и поперек. Да и на работе люди не забывают о своем здоровье. Помню как-то, будучи в Сеуле, мы с Кимом поехали на встречу в местное министерство. Мало того, что весь правительственный комплекс вынесен в Сеуле за город и находится в зеленой зоне, так еще и при подходе к министерству я увидела примечательную картину: в начале гравиевой дорожки, ведущей в тихий зеленый парк, аккуратно стояло несколько пар начищенной мужской обуви, хотя поблизости не было видно ни души. Оказалось, что засидевшиеся служащие министерства вышли размять ноги и подышать воздухом, а ходить по камешкам босиком полезно для здоровья.
В целом корейцам присущ спокойный образ жизни и философский взгляд на вещи, во многом унаследованный от широко распространенного здесь ранее конфуцианства и буддизма. Недаром «визитной карточкой» Кореи являются аметисты - красивые камни с глубоким фиолетовым отливом, символизирующие мир и любовь.
К природе корейцы относятся очень бережно, рассуждая категориями не «гектаров лесных угодий», а отдельно взятых растений. Такое отношение передается из поколения в поколение, поэтому, наверное, все большую популярность приобретает здесь экологический туризм. В Корее успешно развиваются проекты по восстановлению лесов и рек. Однажды в Улсане, в черте города, мы проплывали по реке, вдоль которой на берегу стояло множество рыбаков с удочками; улов тут был необыкновенно богат, а ведь всего лишь несколько лет назад, как рассказали нам местные жители, эта река была покрыта тиной, и в ней не было признаков жизни.
Весьма внимательно и трепетно относятся корейцы и ко всему, что связано с едой. Для иностранцев, однако, все эти корейские застолья – сущая мука, так как сидеть приходится без обуви, на полу, за низкими столиками на тонких подстилках. Для русского человека это настоящее мучение – не знаешь, куда деть ноги, на что облокотиться и как потом подняться из-за такого стола! Само застолье тоже кажется нам чудным: официанты в национальной одежде непрестанно снуют туда-сюда с невозмутимым видом, быстро заставляя стол множеством мелких плошек и блюдечек с непонятным содержимым; со стороны это выглядит как застолье для гномов. Посмотришь-посмотришь – стол вроде бы полон, а есть нечего: все какие-то корешки, травки, соленья и приправы. Без кимчи, конечно же, не обходится ни один стол – это главное корейское блюдо (поэтому вопрос об урожае капусты ежегодно находится в центре государственного и общественного внимания как предмет национальной безопасности). Распространен тут также и женьшень, который по своим полезным свойствам уступает, однако, и китайскому, и дальневосточному (ведь чем севернее он произрастает, тем богаче полезными свойствами). Чеснок корейцы едят головками, лузгая дольки, словно семечки, и в этом в равной мере преуспевают и мужчины, и дамы. Другое блюдо, при одном лишь упоминании о котором корейцы начинают трястись от возбуждения – холодный суп-лапша. (При этом считается, что лучшие рецепты хранятся в секрете в Северной Корее.) Суп приносят в больших кастрюлях, специальными ножницами разрезают длинную лапшу и раскладывают содержимое по тарелкам. Довольно вкусно, надо сказать. Популярен также (вызывающий, однако, полное отторжение у русских) пресный суп с комками и ошметками риса - внешне это напоминает недомытую замоченную кастрюлю с остатками пищи. Как и в Японии, здесь подают сырую рыбу и нарезанное тонкими ломтиками мясо. Запивается все это сливовым вином. Для того, чтобы продемонстрировать, что тебе нравится еда (а каждый воспитанный кореец просто обязан это сделать), «кореан пипл» принимаются с воодушевлением чавкать за столом – тем сильнее, чем лучше угощение. Можно себе представить, что за удовольствие находиться в такой компании! С этой точки зрения хорошо, что мои командировки в Корею были обычно не слишком затяжными.
В остальном же, надо сказать, многочисленные мои посещения разных уголков этой страны всегда были связаны для меня с приятными впечатлениями, сопровождаясь всякий раз какими-нибудь новыми открытиями.
Сам Сеул, по правде говоря, оставлял меня равнодушной: архитектура его казалась мне невнятной, примитивной, эклектичной – разномастные, невыразительные строения, щедро заклеенные рекламными щитами, теснятся вдоль не слишком опрятных улиц, местами это каменное нагромождение кажется просто уродливым. Поначалу я думала, что в Сеуле, за исключением сохранившейся части императорского дворца, вообще нет ничего достойного внимания - не считать же «достопримечательностями» огромный стадион или цветные металлические мосты через реку по дороге в аэропорт? Красивы, конечно, виллы дипломатических представительств, расположенные на склонах холмов, но не напрашиваться же к дипломатам в гости, чтобы полюбоваться с высоты на ночной город в огнях!
Лишь в последние годы местные власти озаботились тем, чтобы повысить привлекательность Сеула не только как торгового центра. Сделать это, конечно, можно было лишь посредством современного дизайна: Сеул, сильно пострадавший во время межкорейской войны, лишился практически всех своих архитектурных памятников. И даже чудом сохранившиеся древние городские ворота были охвачены несколько лет назад сильным пожаром, нанесшим им значительный урон. Нынешние власти заметно облагородили набережную реки Чан-Ге, протекающей через центр города, превратив ее в излюбленное место ночных молодежных гуляний. Ну и, конечно, Инса-дон, центральный арт-квартал Сеула, обладающий совершенно магической притягательной силой! Там всегда многолюдно – толпы туристов смешиваются с местным населением, заглядывают в небольшие лавки с национальной утварью, не восхититься которой невозможно! А маленькие кафе и ресторанчики, а изящные дворики и садики, а магазины, заставленные посудой из селадона – прохладно-зеленоватой керамики, изготовленный согласно древним традициям! Инса-дон! Как же он чудесен, особенно вечером, при свете фонарей и ламп! Это - словно квинтэссенция всей Кореи, терпкий бальзам, настоянный на целебных травах.
Помимо Инса-дона мне посчастливилось благодаря заботливому Киму увидеть в Сеуле еще несколько удивительных мест. Буддистский ресторанчик, где все продукты, собранные монахами высоко в горах, несут в себе вкус туманов и свежести. Конечно же стоило также подняться вечером на телевизионную башню – и не только для того, чтобы увидеть сверху весь город, но и чтобы восхититься как бы парящей в воздухе прозрачной фигурой человека, сделанной из белых огоньков. Было в этом полете такое чувство безбрежности и свободы, что хотелось тут же взмыть вместе с ним в небо и исчезнуть в синеве высоких туч!
Замечателен в Сеуле и открытый недавно исторический музей. Уникален он не только экспонатами, но и отношением корейцев к своей культуре и истории. Чуть ли не все экспонаты имеют статус «народного достояния» – национального, регионального или местного уровня, – о чем свидетельствуют прикрепленные рядом таблички; тут же указан и реестровый номер «достояния». Все, любая сохранившаяся древность, находится на учете, внесена в различные перечни и бережно охраняется. Трепетное чувство ко всему изысканному, уникальному проявляется в отношении не только предметов искусства, но и самих граждан. Как пояснил мне Ким, пронумерованными «народными достояниеми» являются и известные корейские личности - музыканты и художники, писатели и архитекторы, пользующиеся не только любовью своих сограждан, но и вниманием со стороны государства.
Корейцы так любят свою страну, ее культуру, традиции, что поколебать их национальные устои не может никакая глобализация. Стремительно интегрируясь в мировую экономику, развивая инновации, информационные и транспортные сети, корейцы остаются все теми же философами и эстетами, какими были тысячу лет назад. В этом отношении показательной мне кажется история Донны, кореянки-стажерки, приехавшей к нам в Пекин из Австралии. Ее родителям пришлось эмигрировать из Кореи в период политической нестабильности, когда страну охватили волнения, в которые были вовлечены студенты и профессора. Ее отец – профессор университета, активно выступал на стороне митингующих, за что и подвергся потом преследованиям. Семье пришлось покинуть Корею. Донна и ее брат были совсем еще маленькими детьми, когда оказались с родителями на чужбине, в Австралии. Чтобы они не теряли исторической связи с родиной, отец ежедневно задавал им уроки устного и письменного корейского языка. Если в работах детей обнаруживались ошибки, они должны были часами простаивать в углу на коленях на жестком горохе. «Тогда это казалось нам очень жестоким, - рассказывала Донна. – Но как же мы с братом благодарны отцу теперь, годы спустя!» Донна чувствовала себя стопроцентной кореянкой, и к нам в Пекин-то приехала ради того, чтобы иметь возможность почаще наезжать в Корею.
Корейцы – народ многоликий. Имея тонкое строение души и философский склад ума, они в то же время являются жесткими прагматиками, способными надежно строить, конструировать, развивать научно-технический прогресс, производить замечательную продукцию, конкурентоспособную на мировых рынках. Южнокорейское качество стало брендом, не подлежащим сомнению. В Корее замечательные дороги, порты, аэропорты, вокзалы; все там надежно и удобно для людей (вот как, оказывается, можно жить на белом свете!). Происходит так, наверное, потому, что в Корее присутствует непоказная демократия – народ участвует в жизни страны, влияет на решения правительства, имеет реальные права и свободы. Если что-то, по его мнению, идет не так, он выходит на массовые митинги и забастовки и отстаивает до последнего свои права. Бастующих не хватают, не бьют, не тащат в кутузки, а ведут с ними диалог.
Свидетелем одного такого противостояния мне довелось как-то быть. Прибыв в Сеул, мы в течение нескольких часов не могли пробиться из аэропорта в гостиницу – весь центр был заполнен бастующими. Причиной этой акции стало решение правительства о ввозе в страну генно-модифицированного мяса из США. Протесты продолжались уже вторую неделю, но ни одна из сторон не хотела уступать. Однако по мере роста народного гнева и увеличения числа бастующих правительство начало идти на уступки. В какой-то момент дело обрело и вовсе комичный характер: чтобы сохранить лицо и соблюсти договоренности с американцами, корейские власти, будучи не в состоянии полностью запретить поставки, обязали все государственные учреждения закупать это мясо для своих столовых. Такая ситуация продержалась недолго – до тех пор, пока кто-то из разъяренных чиновников не сказал члену правительства: «Вот вы сами и ешьте это мясо!» (Да, нелегко быть правителем в стране с демократическими традициями!)
Действующий южнокорейский президент Ли Мен Бак, по прозвищу «Ли-бульдозер», пришедший во власть из крупного бизнеса, прославился не только своими радикальными внутренними реформами, но и жестким курсом в отношении северных собратьев. В отличие от своего предшественника, он с самого начала дал недвусмысленно понять, что продовольственную помощь Северная Корея (остро в ней нуждающаяся) сможет далее получать лишь при условии соблюдения прав человека. Для того чтобы этот курс стал известен широким народным массам в КНДР, Ли-бульдозер стал время от времени устраивать провокационные акции: запускать через границу воздушные шары при попутном ветре, наполненные пропагандистскими листовками, устанавливать вдоль границы громкоговорители, вещающие для соседнего населения, выступать с пламенными речами по телевидению и в прессе. Все это сопровождалось военными южнокорейско-американскими учениями в Восточном море. Уничижительная реакция со стороны КНДР не заставила себя ждать. Там было обещано превратить Сеул в «море огня» в случае недружественных акций, и обстановка в обеих столицах и приграничных территориях накалилась до предела. Мне довелось наблюдать, как в Сеуле чиновники правительственного квартала испытывали постоянную обеспокоенность по поводу этих северокорейских заявлений и прикидывали, долетят ли до них ракеты, если Сеул подвергнется бомбардировке.
В провинции Ганвон, граничащей с Северной Кореей, люди вообще, похоже, живут как на вулкане. Северная Корея помимо ядерного оружия обладает еще таким важным стратегическим ресурсом, как речные потоки, текущие соответственно с севера на юг и при определенном вмешательстве способные превратиться в мощную разрушительную силу. Недалеко от границы с КНДР южные корейцы выстроили несколько десятков лет назад огромную заградительную дамбу на случай затопления и потом несколько раз надстраивали ее под воздействием накаляющейся атмосферы. Неподалеку от дамбы можно увидеть несколько узких туннелей, якобы вырытых северокорейцами в шпионских целях и теперь демонстрируемых южнокорейцами приезжим туристам. Дамба находится в районе бывших активных военных действий, в высокогорном районе, где на склонах можно и сегодня увидеть брошенную с тех лет проржавевшую военную технику. Сегодня здесь, на высоких горных склонах, вдали от городской повседневной суеты, раскинулся парк Мира, в котором есть фотоэкспозиция, рассказывающая о войне, и установлено огромное било – любой может ударить им в память о погибших в прошедшей войне. Но страшные потери и разруха будто ничему не научили людей. Находясь в этом месте, так близко к небу, невольно задаешься вопросом: чего же не хватает людям, чтобы жить в мире в этом суровом и по- своему красивом крае, возделывать сообща землю, строить дома и дороги? Неужели и спустя шестьдесят лет после формального окончания войны корейцы все еще не могут почувствовать себя одним народом?
На первый взгляд, может показаться, что южные корейцы прилагают все усилия для воссоединения корейского народа и страны. Любые организуемые здесь мероприятия обязательно включают в себя «северокорейский элемент»; в каждом министерстве есть департамент, отвечающий за отношения с Северной Кореей (хотя никаких официальных отношений с ней на сегодня нет); ситуация у северных соседей постоянно находится в центре внимания южнокорейского правительства и парламента. Но практических плодов эта политика не приносит – наверное, Ли-бульдозер действует слишком топорно. В результате Северная Корея - голодающая, изолированная от мира, нищая - предпочитает по-прежнему твердить о своей независимости, соглашаясь скорее умереть, чем поступиться принципами.
При этом, надо сказать, обычные, рядовые северные корейцы – это вполне нормальные люди, а не какие-то там монстры или фанаты, или зомби, какими их иногда представляют. Те северные корейцы, которых мне доводилось видеть в приграничных районах в Китае и на нашем Дальнем Востоке, были простыми, скромными людьми, молчаливыми трудягами, спокойными и усердными; а северокорейские девушки и в самом деле весьма симпатичны, особенно когда их лица озаряются светлыми улыбками. Но какими эти люди станут, если им будет отдан военный приказ? Это трудно представить.
Кто остановит это длящееся уже много десятилетий противостояние? Наверное, только воля Божья - потому что ни ООН, ни многосторонние переговоры не принесли пока положительных результатов.
Кстати, нынешний Генеральный секретарь ООН Пан Ги Мун является как бы собирательным образом современного корейца, соединяющего в себе философию буддизма с практическим, рациональным мышлением. Придя в ООН, Пан Ги Мун со свойственным ему космополитическим мышлением затеял было реформу глобальной структуры, надумав улучшить мир. При этом как честный человек он начал с себя: поместил на сайте ООН декларацию о своих доходах. Его примеру были вынуждены последовать и другие, но, похоже, то была единственная жертва, которую система была готова принести, – дальнейшие реформы застопорились, не успев начаться, и Пан Ги Мун постепенно превратился, как это часто случается на Востоке, во всеми почитаемого, но безвластного императора. Однако он не был бы корейцем, если бы философски не усмотрел и в данной ситуации благоприятного развития.
---------------------------------
В декабре 2010 года мы с Кимом возвращались из очередной командировки из Сеула в Пекин. Мой контракт подходил к концу – через несколько месяцев мне предстояло возвращаться в Москву, и это была моя последняя «туманганская» командировка. От этой мысли мне было очень грустно: как ни странно, после трех с половиной лет работы мне было жаль расставаться с Северной Азией, и в частности, с Кореей. Конечно, при желании я могла бы когда-нибудь вернуться в эти края – но что может быть горше, нежели оказаться опять в знакомом месте, но без знакомых людей, с которыми у тебя связаны теплые воспоминания об этих местах? Никогда уже впредь не окажутся рядом со мной растрепанный чудоковатый Ким и его приветливые друзья, никто не пойдет со мной персонально в музей, не закажет что-нибудь изысканное в ресторане, не позабавит какой-нибудь историей из местной жизни… Что ни говори, а правы были древние: невозможно войти дважды в одну и ту же реку.
Самолет набирал высоту, взмывая в синее безоблачное небо; удалялась и оставалась в моем теперь уже прошлом прекрасная, удивительная страна и ее народ – странный и трогательный «кореан пипл».
ОШИБКА
Регион Северо-Восточной Азии, где мне довелось работать в течение ряда лет, отличается значительным разнообразием формирующих его стран, которое проявляется буквально во всем: и в климате, и в ландшафте, и в культуре, и в менталитете населяющих его народов. Восток, как говорится, «дело тонкое», и мне было весьма непросто учитывать в рамках одного вверенного мне проекта интересы столь не похожих друг на друга стран, остающихся и ныне разъединенными в силу веских историко-политических причин. Каждое государство, вовлеченное в проект, упорно отстаивало лишь свои собственные интересы, мало заботясь о нуждах соседей, – не мудрено, что общее дело продвигалось с трудом. Китай, Монголия, Южная и Северная Кореи, российский Дальний Восток, Япония – каждая страна имела свою специфику, свой особый взгляд на развитие региона и на свое место в нем.
На общем фоне межгосударственных противоречий, смягчаемых осознанием взаимной зависимости и объективно необходимого сотрудничества, наиболее проблематичным оставалось конечно же взаимодействие с Северной Кореей. Эта страна, уже много десятилетий живущая при диктаторском режиме «великих вождей» (сменяющих друг друга членов семейной династии) в голоде, холоде и экономической разрухе, по-прежнему сохраняет агрессивно-воинственный дух, подкрепляемый периодическими угрозами применения военной силы против своих «заклятых врагов» - США, Японии и Южной Кореи. Как и любая диктаторская власть, руководство КНДР держит свой народ в информационной блокаде, изо дня в день культивируя образ «дорогого вождя» и ненависть к врагам. Сложно представить себе положение несчастных граждан этой страны, лишенных свободы, живущих впроголодь в крайне примитивных условиях и не имеющих ни малейшего шанса на протест…
И тем не менее Северная Корея была членом нашего проекта с момента его создания, и хотя во многом это членство носило формальный характер, само по себе оно было весьма важным обстоятельством, представляя собой один из тех немногих каналов, по которым международное сообщество могло поддерживать диалог с одиозными властями этой страны и оказывать хоть какую-то помощь ее населению.
Сообщаться с северокорейскими чиновниками мы могли лишь по электронной почте, причем на все корейское министерство имелся лишь один электронный адрес. На деле это означало, что каждое мое послание должно было содержать в начале имя и должность адресата, которому после тщательной проверки со стороны уполномоченных лиц корейского министерства передавалось мое письмо. Северные корейцы отвечали нерегулярно, скупо, часто с неожиданными и радикальными контрпредложениями, но в любом случае каждый такой ответ был для нас приятным событием, словно весточка от тяжело больного, но не безнадежного пациента. Мы пытались поглубже втянуть Северную Корею в свой проект, заинтересовать возможными выгодами. Иногда это получалось, но чаще эта страна занимала позицию стороннего наблюдателя. Так или иначе, наше взаимодействие потихоньку продвигалось, и пару раз северо-корейские «товарищи» даже приезжали на наши мероприятия в Пекин.
Но вот через какое-то время медленное и безобидное течение наших взаимоотношений было нарушено неожиданным событием: Северная Корея безо всякого предупреждения провела явно провокационные испытания ядерного оружия и запуски баллистических ракет. И тут же под нажимом США ООН объявил о проверке всех своих офисов, связанных с Северной Кореей, – большинство из них было решено закрыть, прекратив всякое сотрудничество с северокорейскими властями.
Я оказалась в сложном положении: будучи директором международного проекта, я должна была подчиниться требованиям ООН и прекратить всякие сношения с властями Северной Кореи, но мне было невероятно жаль разрушать наше хрупкое сотрудничество; к тому же наш проект был лишь наполовину ооновский, а наполовину – межгосударственный, да и резолюция ООН могла быть вскоре изменена, а наше партнерство в случае разрыва восстановить было бы крайне сложно. Мой начальник Саид придерживался того же мнения: наш проект был уникален с точки зрения вовлеченности в него всех стран региона, терять связь с КНДР было бы непростительной ошибкой – в конце концов, очень скоро западные страны сами поймут ценность единственного сохраняющегося канала связи с этой страной и захотят воспользоваться им для восстановления диалога.
Поразмыслив и взвесив все «за» и «против», Саид решил ничего не менять: нам было дозволено продолжать взаимодействие с северокорейскими властями, но делать это нужно было тихо, без огласки, так, чтобы об этом не знали начальники Саида в Нью-Йорке. Это был большой риск, Саид играл ва-банк. Думаю, что главная мотивация его действий состояла в ставке на собственную лидирующую роль в случае перемены международного вектора в сторону восстановления отношений с Северной Кореей – при первой же «отмашке» из центра он смог бы благодаря отлаженным контактам с этой страной предъявить свои возможности по скорому урегулированию конфликта и стать незаменимым переговорщиком в этом важном процессе. Такое решение было, очевидно, принято Саидом не без подсказки его хитроумного заместителя Роже, который не хуже Саида умел просчитывать развитие событий и ловко разыгрывать политические карты.
С этих пор наша повседневная работа с Северной Кореей стала напоминать балансирование с шестом на канате. Следовало тщательно выверять каждый шаг – малейшая оплошность могла привести к политическому скандалу.
Я продолжала работать с Северной Кореей по начатым ранее проектам, мелкими шажками продвигаясь к намеченной цели. Делала я это со спокойной совестью, будучи уверенной в том, что деятельность международных организаций в КНДР будет вскоре возобновлена, а мы тем временем продвинемся в решении вопросов, действительно важных для экономики и людей этой страны.
И вот однажды, дело было в июне, мы в своем пекинском офисе занимались подготовкой экологического семинара в Монголии. Приглашались официальные представители из всех стран региона, решили позвать и специалистов из Северной Кореи. Планировавшееся мероприятие было рядовым, штатным, подготовка к нему шла по плану, и ничто не предвещало надвигающейся грозы. Уже была разработана программа, забронирован зал, разосланы приглашения… Хорошо помню то утро, город, покрытый, как всегда в эту пору, плотной серой пеленой смога. Я просматривала в офисе материалы к семинару – приглашения, подготовленные и отправленные накануне нашим офис-менеджером Мин Лу. Все правильно: оригинал – в министерство, копия – в Нью-Йорк. И вдруг меня прошиб холодный пот и сердце будто остановилось: на отправленном в Северную Корею приглашении стояло, как и на всех остальных, «копия – в Нью-Йорк». Это означало, что Мин Лу скорее всего машинально, скопировала шефу Саида наряду с другими письмами и мое письмо в Северную Корею! Наши контакты были преданы огласке, и теперь мы могли быть объявлены пособниками диктаторского режима! В тот миг, поняв, какую чудовищную ошибку мы совершили, я готова была провалиться сквозь землю, исчезнуть, согласилась бы никогда вовсе не руководить этим проектом – ведь жила же я раньше без этой Северной Кореи – спокойно и счастливо! В том, что меня уволят, не оставалось сомнений, но все мои мысли сосредоточились тогда на Саиде: из-за меня произойдет неминуемый крах его карьеры, столь долго и скрупулезно выстраиваемой им и составлявшей весь смысл его жизни! Подумала я и о Роже, дорабатывавшем в Пекине последние дни: он получил новое назначение в другую страну и готовился к отбытию. Наш проступок мог бросить тень и на него.
Я была настолько ошеломлена случившимся, что на какое-то время потеряла способность трезво размышлять и принимать решения. Я просто не знала, что делать. Вызвав секретаря, я показала ей злосчастное письмо и спросила, с трудом сдерживая гнев: «Мин Лу, ну как же ты могла отправить это письмо в Нью-Йорк?! Ты же знаешь, что наши дела с Северной Кореей ведутся конфиденциально!». Мин Лу взглянула на меня равнодушно и ответила: «А-а, я просмотрела». Ее лицо не выражало при этом ничего из того, что можно было ожидать в такой ситуации, – ни вины, ни смятения, ни желания как-то исправить случившееся. В ее глазах читался лишь один вопрос: «Ну что, я могу идти?» В тот миг вся инородность и непонятность китайского менталитета предстала предо мной в полной мере. Хотелось бы мне знать, что творилось тогда в ее голове – было ли ей действительно все настолько безразлично? Или, возможно, она в полной мере осознала масштаб совершенной ошибки, но была уверена в своей безнаказанности? Или, может, решила таким способом избавиться одним махом от всех надоевших ей начальников? Или так умело маскировала свой страх, «сохраняя лицо»? Ничего нельзя было понять, глядя на невозмутимую физиономию Мин Лу, и ответа на свои вопросы я так никогда и не получила.
Отпустив секретаря, я осталась один на один со случившимся. Текущая работа утратила важность, все дела встали. При каждом телефонном звонке я с ужасом думала: «Саид!», предчувствуя невероятно сложное, мучительное объяснение. Но в тот вечер буря не разразилась, и я вернулась домой с тяжелым сердцем, переполненным горечью. Как ни пыталась я успокоиться и отвлечься, мысли о Северной Корее не покидали меня – у меня начался настоящий корейский психоз. В какой-то момент я почувствовала, что мера моей ответственности за случившееся столь велика, что мне не хватит никаких физических и психических сил, чтобы пережить предстоящее развитие событий. Искать помощи было не у кого – а как же это сложно, когда не с кем разделить свои горести! И вот я со всей своей болью и надеждой взмолилась к Господу, каясь в своей нерадивости и уповая на Его милость и помощь. Вопль мой шел из самой глубины сердца, но при этом меня не покидало сомнение: «Поздно просить – теперь уже ничего не изменишь!» Но голос сердца убеждал: «Проси! Все возможно у Господа!» И я продолжала молиться.
На следующий день произошел очередной неизбежный виток раскручивающейся интриги. Открыв утром свой компьютер, я сразу увидела на экране копию запроса, присланного из Нью-Йорка Саиду. С замиранием сердца я пробежала глазами текст, понимая, что мои самые худшие опасения начинают сбываться: штаб-квартира отреагировала на наше письмо в Корею быстро и жестко, требуя незамедлительных объяснений. Слабо теплившаяся во мне доселе надежда на то, что наше письмо останется незамеченным, окончательно угасла. Я почувствовала, как боль разливается по всему телу. Напряжение достигло такого предела, что желанной казалась уже любая развязка, лишь бы она произошла поскорее. Я уже собралась было сама позвонить Саиду, чтобы объяснить случившееся, но в последний момент решимость покинула меня.
В течение дня мне так никто и не позвонил, а к вечеру я увидела копию ответа, отправленного в Нью-Йорк от имени Роже. Прочитав этот опус, я отдала должное фантастической изворотливости Роже и возблагодарила Бога за то, что тот не успел к этому времени уехать. В своем кратком виртуозном ответе Роже, писавший по поручению Саида (старательно дистанцировавшегося от случившегося), сообщал, что Саид и его офис не имеют к нашему проекту практически никакого отношения. Он же, Роже, мол, слышал, что семинар, на который было выслано приглашение северным корейцам, является завершающим мероприятием в некой серии, где Северная Корея участвовала изначально, поэтому исключение ее сейчас из давно запланированной встречи принесло бы больше вреда, нежели пользы. Наш семинар – это, так сказать, «последний вагон» поезда, вышедшего еще в мирное время, до запуска ракет, так что пускай уж этот поезд дойдет себе спокойно до намеченной остановки.
При всем моем старании я бы такого объяснения состряпать не смогла. Во мне снова зажегся луч надежды: ответ Роже мог, по крайней мере, избавить его самого и Саида от казавшегося уже неминуемым возмездия за совершенную нами ошибку. Для меня это было бы огромным облегчением, хотя я не могла тогда четко осознать, что было для меня важнее: избежать гнева начальства или не навредить ему. Наверное, первое было все же более значимо: уж очень невыносимо было для меня выслушивать нарекания руководства.
Вечером я снова горячо молилась Господу, прося Его о помощи. Я даже отважилась предлагать некие условия! «Господи! – просила я, - если только Ты уладишь мирно сей конфликт, я обещаю быть в работе гораздо более ответственной и никогда впредь не проявлять гнева в отношении своих подчиненных».
На следующий день я с нетерпением стала ждать дальнейшего развития событий. Однако ничего особенного не происходило. В полдень пришло растиражированное всем сотрудникам прощальное письмо от Роже, уезжавшего в Дакку. Саид продолжал хранить молчание, что казалось невероятным: вездесущий подозрительный Саид обычно устраивал мне «допросы с пристрастием» по вопросам, несопоставимо менее важным, а здесь вторые сутки от него не было никаких вестей! Я пыталась заниматься текущими делами, но выполняла работу машинально: неразрешенный конфликт лежал на моих плечах тяжким грузом. И вдруг меня словно осенило: Саид, вероятно, придя в бешенство от случившегося, прекратил вообще общаться со мной – решение о моем увольнении уже, очевидно, принято, и мне вскоре сообщат о нем официально из подразделения кадров. Все сразу встало на свои места, картина прояснилась. Я почувствовала одновременно и горечь, и облегчение. «Ну, что поделаешь! – подумала я. – Сама во всем виновата. По крайней мере, обошлось без выяснения отношений». В глубине души у меня однако продолжала теплиться слабая надежда - может быть, еще каким-то чудом, Божьей милостью все устроится…
И вот прошел еще один день, другой, третий, за ним – неделя, а «очевидной» развязки все никак не наступало.
На восьмой день пришло сообщение от Саида: «Наталия, завтра в три часа идем на встречу с китайским министром обсуждать перспективы развития тутового шелкопряда в Гуанчжоу. Не забудьте захватить буклеты о вашем проекте. Саид».
Я была потрясена: вместо ожидавшегося урагана надо мной снова простиралось безоблачное голубое небо! Никакими «общечеловеческими» доводами объяснить такое развитие событий было невозможно!
А еще через полгода запреты ООН в отношении Северной Кореи были сняты.
ДВА ДНЯ В ПУСАНЕ
Командировка в Пусан была короткой – всего-то на пару дней, но уже в преддверии выезда я испытывала определенное волнение: мне предстояло вскоре оказаться в другой стране, в незнакомом месте, в большом городе, расположенном на морском побережье. Что ни говори, а приморские города обладают некой особой аурой - заманчивой, манящей, будоражащей воображение.
Пусан лежит на юго-востоке Корейского полуострова – если бы кто вооружился сверхмощной подзорной трубой, то мог бы разглядеть из Пусана другой берег Японского моря (или Восточного, как его тут называют) с находящимися там Владивостоком и Находкой. Но это, конечно, из области фантастики и сказано просто для того, чтобы легче было понять, как хотелось мне тогда увидеть это море - не с российской, уже знакомой мне стороны, а с другой, корейской. Хотелось убедиться, что это море здесь так же приветливо в своей светло-голубой прохладе, так же безбрежно и прекрасно, как во Владивостоке. Поэтому когда организаторы корейского мероприятия спросили меня, где я хотела бы остановиться – в центре города, среди обширных шопинг-моллов, или в отдалении, на берегу моря, ответ последовал незамедлительно: у моря. Мне тут же начала грезиться заманчивая картина: будто распахиваю я утром окна и вижу вместо пыльного, расплавленного Пекина небольшой зеленый парк, за которым плещется море…
К сожалению, мои корейские коллеги не до конца осведомились о моих предпочтениях, поэтому вместо маленькой гостиницы я оказалась в сверхсовременном отеле на двадцать третьем этаже. Окна в номере не открывались, но тем не менее выходили на море, вид которого меня очаровал: голубое, спокойное море, простиравшееся от набережной до самого горизонта, поблескивало на солнце перламутровой рябью. Справа море окаймлялось небольшой холмистой бухтой, застроенной многоэтажными жилыми кварталами, которые к вечеру вспыхнули тысячами цветных огней, словно сказочный фейерверк. Все это создавало впечатление праздника, легкости, некой иллюзии беззаботного плавания на огромном лайнере у берегов какого-нибудь роскошного курорта.
***
Наутро я не преминула поделиться своими восторженными впечатлениями с Кимом. Мне казалось, что я нашла наконец город на планете, где люди живут счастливо и безбедно: у самого моря, вдыхая свежий, чистый воздух, купаясь вволю, отдыхая – и в то же время не испытывая типичных недостатков морских курортов, где местное население не знает, чем заняться в зимний период. Пусан представляет собой большой мегаполис, второй по величине в Корее, с развитой промышленностью и инфраструктурой – так что с рабочими местами здесь все в порядке. Чего же еще желать? Но Ким не вполне разделял мой оптимизм. «Несмотря на всю кажущуюся привлекательность Пусана, - пояснил он, - многие, особенно молодежь, все равно уезжают в Сеул: у столицы – особый магнетизм, она притягивает своими модными трендами, возможностью стремительной карьеры, шальными заработками, завидными тусовками. Конкурентные возможности Пусана остаются пока в проигрыше, хотя местные власти и стараются делать все возможное, чтобы изменить направление миграционных потоков».
Пусан запомнился мне своей многоликостью, при том что все эти лики были по-своему привлекательны.
Знакомство с городом у меня началось с порта. Пусан входит сегодня в число крупнейших и самых современных портов Азии – огромные грузовые суда соседствуют тут с многоярусными пассажирскими паромами, заходящими в порт; громадные доки, заставленные подъемными кранами, тянутся вдоль берега на протяжении километров. Работа кипит безостановочно, демонстрируя превосходно отлаженный механизм порта. Эта механика не давит, не угнетает, не вызывает сталкеровских аллюзий, а напротив, приводит в восхищение, будучи воплощением передовой инженерной мысли и эстетики. Случайно приходящие на ум мысли о наших российских дальневосточных портах хочется немедленно гнать прочь, как назойливых мух. Тем не менее рассказ корейских портовиков о том, что их порт-де устаревает и потому вскоре будет подвергнут генеральной реконструкции, снова вызвал у меня в голове неуместные параллели и заключения о том, что не все ладно в нашем российском царстве- государстве.
Ознакомившись с портом, мы с Кимом отправились взглянуть на широко известное в Пусане место, где в 2005 году проходил саммит АТЭС. Поскольку корейцы не страдают манией величия и не имеют традиций строительства потемкинских деревень, сделано все тут было предельно практично и функционально, без нарушений сложившегося природного ландшафта.
Сначала мы с Кимом долго шли по пустынной гравиевой дорожке, тянущейся посреди сосновой рощи, в которой весело щебетали птицы, – пока не оказались у небольшого импозантного здания из стекла, стоящего на берегу моря.
- Это и есть «Нуримару», - пояснил Ким. – Здесь проходил саммит.
- Как, и это все? – не поверила я, оглядываясь по сторонам.
- Ну да, - подтвердил он. – Пойдем, можно заглянуть внутрь.
Мы вошли в здание, представляющее собой сегодня частично – интерактивный музей, частично – место для проведения конференций и заседаний. Корейцы, большие мастера по части информатики, и здесь все оборудовали по высшему разряду. Любую информацию о мероприятиях саммита, его участниках и итогах можно было воспроизвести на больших экранах и мониторах посредством нажатия нескольких кнопок.
Я посидела в VIP-зале за круглым столом в кресле с табличкой «V. Putin», покрутила микрофон, постучала молоточком по столу и себе по лбу, пытаясь представить, каково это – быть участником президентской встречи; постаралась вспомнить, чем закончился тот саммит, – но не смогла, рассмотрела красочное панно в холле, полюбовалась с просторного балкона видом на море и сосновую рощицу. Все было мило, приветливо - возникало даже желание задержаться тут на какое-то время и сотворить что-нибудь историческое.
- Те средства, которые правительство выделило на саммит, - рассказывал Ким, - были потрачены в основном на инфраструктуру – аэропорты, дороги. Заметила, наверное, в каком хорошем они состоянии?
Да уж, трудно не заметить, когда аэропорт сверкает, как отполированный, а по дорогам катишься, как по маслу. И главное - свежесть вокруг, простор, чистота! Никакого тебе промышленного строительства, никаких сооруженных на скорую руку объектов.
***
- Вечером поедем кататься по городу, - предложил Ким.
Это было удачное решение. Его друзья доставили нас в центр, где царила атмосфера совсем иная, нежели у нас «на периферии», на побережье. Все тут было залито светом огней; улицы пестрели толпой праздно гуляющих людей, повсюду слышалась громкая речь, смех, музыка.
- Нет, не праздник, - ответил на мой вопрос Ким, - просто люди так здесь живут. – И спустя какое-то время высказал свое собственное, видимо, наблюдение: - Это все от близости моря, оно сообщает людям мощную энергию, делает их сильными и веселыми.
Мы сидели в небольшом кафе на улице и пили кофе, наслаждаясь прохладой майского вечера. Рядом сиял Жемчужный мост, по которому мы только что проехали, – он будто и впрямь был сделан из сверкающего жемчуга: его высокие дуги мерцали в ночи бесчисленными яркими огоньками, создавая необычайно красочную картину. Народ вокруг шумел, гудел, веселился. Что мне это напомнило? Ах да, Париж! – живой, вечно праздничный Париж! Но разве Пусан был хуже? Разве менее оживленными были его улицы? Разве не легко и радостно нам там дышалось? Разве меньше свободы было разлито в его небесах?
***
Наутро Ким предложил отправиться на обзор местной исторической реликвии – древнего буддистского храма со странным названием «Беомеоса». Корейцы очень дорожат этим храмом: не так уж много сохранилось у них в стране столь древних памятников после пережитых войн и оккупаций.
Храм этот, как и подобает буддистскому святилищу, находился в отдаленном месте, на вершине горы, и путь к нему лежал свозь редкий, хвойный лесок. По пути нас периодически обгоняли монахи – неподалеку находился действующий буддистский монастырь. Все монахи были похожи один на другого – в просторных серых хлопковых блузах и штанах, собранных у щиколоток на резинку, в простых матерчатых тапках, с бритыми головами и посохами в руках. Шли они молча, с сосредоточенным видом, как бы ничего не видя вокруг, но шаг их был уверенным и быстрым, так что они легко оставляли нас позади.
В этой прогулке нас сопровождал очередной друг Кима – его бывший сокурсник, а ныне – начинающий монах. Одет он был по-светски, но вел себя уже по-монашески: вид имел отстраненный и за все время не проронил ни слова, лишь изредка издавал невнятные звуки, указывая на что-либо Киму. Общество его было ненавязчивым и потому неутомительным. Поднявшись наконец на гору, мы увидели старинный храм с изогнутой крышей, похожий на все другие буддистские храмы, которые мне приходилось доселе встречать и в которых мне обычно больше всего нравился открывающийся из них вид на простирающиеся вокруг безлюдные просторы.
Но на этот раз безмятежную картину природы нарушала огромная статуя Будды, вернее, нескольких Будд, неожиданно появившихся из-за деревьев. Они уставились на нас своими черными глазищами, и мне сразу стало не по себе, несмотря на их внешне умиротворяющие позы и улыбки.
Я постаралась поскорее «свернуть» нашу прогулку, сославшись на усталость. И правда, после встречи с этими Буддами я почувствовала легкое подташнивание и головокружение, будто надышалась каким-то ядовитым газом. Скорее, скорее вниз – к привычным улицам, соснам, к морю!
***
По дороге назад Ким пустился в рассуждения о политике – о том, что творится сейчас в Северной Корее, когда объединятся две страны? - обычная песня, занимающая всех южных корейцев.
Ким был обеспокоен тем, что в последние годы не наблюдалось прогресса по сближению позиций двух стран в отношении воссоединения.
- Если старшее поколение уйдет до объединения, - рассуждал Ким, - то это создаст огромные проблемы: нынешняя молодежь гораздо слабее чувствует историческую миссию по объединению страны. Они – в значительной мере прагматики, живут сегодняшним днем, не хотят тратить деньги на общегосударственные нужды.
Похоже, эта проблема всерьез волновала Кима.
- Наш нынешний президент слишком прямолинеен в отношении Северной Кореи, - сетовал Ким. - При его предшественнике, Но Му Хене, все было совсем по-другому: он ничего не требовал от северян, посылал им гуманитарную помощь, надеясь на примирение. Эту политику назвали «солнечное тепло» - она, конечно, находила поддержку в КНДР, да и у нас тоже; в те годы произошла историческая встреча двух президентов. Все тогда так воодушевились: казалось, еще немного, и будет, как в Германии – разделительные барьеры падут и страна воссоединится… Но с уходом Но Му Хена из политики все пошло наперекосяк, да и похоже, что сама его фигура вызывает сегодня раздражение в верхах. Критикуют не только проводившуюся им политику, но и его самого…
Я слушала Кима в пол-уха: все это было мне уже так или иначе знакомо, и гораздо больше меня занимали в тот момент необычные крупные цветы, растущие на кустарниках, встречавшихся по дороге. Я то и дело отходила, чтобы сфотографировать их, пыталась запомнить названия – да вот все равно забыла, – и в памяти остался лишь общий сюжет того дня, рассказ Кима да слабое воспоминание о терпком запахе желтых цветов.
***
На следующее утро, спустившись в холл гостиницы, я увидела там Кима. Он стоял ко мне спиной, глядя в окно, – слегка ссутуленный, руки опущены, волосы на голове, как всегда, взъерошены. Когда он повернулся, я невольно вздрогнула: Ким был белый как мел, на лбу у него выступили капельки пота, губы дрожали.
- Ким, что случилось? – воскликнула я.
В ответ он только всплеснул руками и присел на краешек стоящего рядом дивана. Какое-то время он отрешенно смотрел вдаль, не произнося ни слова.
- Но Му Хен покончил с собой, - наконец вымолвил он почти беззвучно, одними губами.
Потрясенная этим известием, я не находила, что сказать. Но он, похоже, и не ждал моих слов, продолжая рассуждать сам с собой.
- Затравили его, затравили… Предъявляли ему обвинения в коррупции, это ему-то – честнейшему человеку! Он не мог этого пережить. Оставил записку, что ни в чем не виновен…
- Как он погиб? – спросила я.
- Вчера вечером бросился со скалы. Это тут, неподалеку… Вся страна сейчас только об этом и говорит. – Он медленно покачал головой, словно отказываясь верить своим словам.
Я присела рядом, переполненная чувством горечи и сочувствия к переживаниям Кима. Случившаяся трагедия вдруг оказалась где-то совсем рядом, обдавая ледяным ужасом и пробирая до самых костей.
И надо же нам было оказаться именно здесь в это самое время!
***
Произошедшая трагедия не парализовала тем не менее всей жизни в Пусане. К вечеру Ким пришел в себя и предложил съездить к его знакомому, работавшему на местной киностудии. Я с радостью согласилась: хотелось почерпнуть перед обратным полетом положительных эмоций.
Киностудия представляла собой огромный ангар со множеством павильонов и отсеков. В одном из них мы и встретились с продюсером Азиатского кинофестиваля, ежегодно проводимого в Пусане. Честно говоря, про этот фестиваль я слышала впервые, хотя Ким и его друзья-киношники отзывались о нем с большим воодушевлением. Киношники оказались обаятельными людьми, простыми и приятными в общении, рассказывали нам про киносъемки, зазывали снова приехать в следующем году. Мне и самой сразу захотелось оказаться в будоражащей обстановке фестиваля, привлекающего к себе творческую братию со всего региона, посмотреть какие-нибудь талантливые, самобытные фильмы, снятые корейскими, китайскими, японскими и монгольскими режиссерами. Но пока мы имели возможность лишь пройтись по безлюдным павильонам, заставленным декорациями, изображающими то полицейский участок, то загородную виллу, то больничную палату… Никого не было на съемочных площадках в этот утренний час, и казалось, вся жизнь замерла, остановилась, превратилась в стоп-кадры недоснятого фильма.
***
Вечером я пошла прогуляться по набережной – хотелось бросить прощальный взгляд на море и вечерний Пусан, надышаться вволю свежим воздухом перед возвращением в Пекин.
Длинная, ровная набережная, отделенная от гостиничных комплексов зеленым сквером, представляла собой идеальное место для вечернего моциона. Поодаль, на холмах, мерцал в ярких огнях Пусан, в море светились огоньки проплывающих судов, на самой набережной было многолюдно и оживленно. Я шла вдоль моря, наслаждаясь вечерней прохладой и красотой открывающегося с набережной вида, а мысли мои были где-то далеко. Через некоторое время я вдруг почувствовала, что что-то вокруг не так - необычно и непривычно. Я мысленно вернулась к тому месту, где находилась, и увидела довольно странную картину: по набережной, взявшись под руки, чинно прогуливались пары разных возрастов. Все они были одеты «на выход»: мужчины – в наутюженных строгих костюмах; девушки и дамы – в нарядных платьях, искусно причесанные, на высоких каблуках. Не было заметно ни тени фривольности или озорства в их поведении – вышагивали они степенно, разговаривали тихо, смотрели невозмутимо. Некоторые из мужчин трогательно держали в руках маленькие сумочки своих спутниц.
Некоторое время я в недоумении наблюдала эту картину, и в какой-то миг мне пришла в голову мысль, что тут снимается кино из жизни 60-х годов. Но нет, не было видно поблизости ни режиссера, ни оператора… Тут до моего слуха долетели слабые звуки старой знакомой мелодии, и я поспешила туда, куда направлялись гуляющие, чтобы узнать, что же там происходит. Каково же было мое удивление, когда, оказавшись спустя какое-то время на небольшой площадке сквера, я увидела там несколько танцующих пар, старательно выделывающих свои па под аккомпанемент стоящего рядом, на газоне, магнитофона. Восемь пар, одна из которых была совсем молодой, а другая – весьма почтенного возраста, серьезно и сосредоточенно проплывали в ритме медленного танца. Правая рука каждой дамы покоилась в руке ее спутника, левая возлежала на его плече; мужчины бережно придерживали своих партнерш за талию, спокойно и прямо глядя им в глаза. Движения танцующих были уверенны и отточены, а их лица выражали достоинство и поглощенность танцем. Картина эта показалась мне столь невероятной и старомодной, что я просто онемела от удивления. Потом снова подумала, что это, должно быть, спектакль. Но вот зазвучала новая мелодия, сменились пары – однако впечатление оставалось тем же: будто сцены из далекого прошлого перенеслись в сегодняшнюю жизнь.
Сколь долго я ни шла по набережной, пляжей мне увидеть так и не удалось: несмотря на близость моря, жители Пусана не могут толком насладиться радостью морских купаний: море тут практически весь год остается холодным, и только в середине августа Пусан становится похожим на обычный морской курорт.
В конце набережной тянулись рыбные ряды и небольшие ресторанчики. Крикливые зазывалы приглашали отведать морских деликатесов, многие из которых действительно только тут и можно было встретить. В подсвеченных аквариумах и витринах была выставлена всякая невидаль: ребристые морские звезды, длинные и плоские «рыбы-ремни», скользкие угри. Среди портов Северной Азии Пусан известен еще и тем, что здесь предлагают отведать мясо китов, промысел которых запрещен в других странах. Южные корейцы, в целом трепетно относящиеся к окружающей среде, почему-то, увы, проявляют непонятную жестокость в отношении китов, которых становится все меньше в водах восточных морей. Остается только надеяться, что здравомыслящее общество этой страны не позволит нарушить гармонию, в которой оно исторически существует…
***
…Огромный порт; комплекс АТЭС; храм Будды; леса и холмы; море и звезды; сверкающий ночной Пусан; смех в кафе; танцующие в приморском сквере пары – неужели все это я увидела своими глазами за столь короткий срок? Или, может, это были всего лишь кадры из фильма, показанного нам на киностудии, – фильма под названием «Два дня в Пусане»?
ЧЕ -ДЖУ - ОСТРОВ МИРА
Прямых рейсов из Пекина на Че-Джу не было – полеты совершались только с пересадкой в Сеуле. А в общем-то, такие рейсы не помешали бы: многочисленные китайские туристы с удовольствием путешествуют сегодня по самым отдаленным маршрутам, и уж, конечно, такой экзотический уголок, как остров Че-Джу, не остался бы ими не замеченным. Пока же в небольшом отсеке аэропорта в ожидании посадки на рейс Сеул – Че-Джу слонялись без дела или отдыхали в креслах одни корейцы (себя я, понятно, в расчет не беру). Среди них было много молодежи и людей среднего возраста - спортивного вида, легких на подъем. Очевидно, они летели на остров на выходные, спасаясь от столичной суеты, – подобно тому, как мы в России выезжаем летом по выходным на дачу.
Я направлялась в командировку вместе с Кимом; это была моя первая поездка на Че-Джу, и мое любопытство настраивало меня на нетерпеливый лад. На карте я уже успела рассмотреть этот остров – он завис на самом юге Кореи, на довольно большом расстоянии от материка, напоминая собой крупный благородный алмаз овальной формы, аккуратно отодвинутый в сторону от пыльной россыпи мелких островков, теснящихся поодаль. Место расположения Че-Джу по-своему уникально: находясь между Желтым и Восточно-Китайским морями, Че-Джу еще имеет выход и Корейскому проливу, и к Японскому морю, и к российским дальневосточным, и к северо-корейским портам. Нам в Тумангане так и грезилось создание показательного транспортно-туристического коридора, который соединил бы с помощью Че-Джу пограничные территории соседних стран. Наверное, особая роль этого острова виделась не только нам – иначе зачем было бы создавать здесь Институт мира и проводить ежегодные конференции, посвященные глобальным проблемам? Зачем было приезжать сюда видным политикам с разных концов земли?
Активная международная деятельность на Че-Джу объясняется, конечно, не только его географическим положением – есть в этом острове нечто совершенно особенное, что настраивает людей на мирный, добрый лад, на поиск компромиссов, на уверенность в том, что все проблемы, в конечном счете разрешимы. Наверное, поэтому за Че-Джу закрепилось название «Остров мира» - уж очень умиротворяюще воздействует он на своих жителей и гостей.
Все острова, в общем-то, имеют свои особенности, отличающие их от «большой земли». Вот и Че-Джу, кажется, создан из совершенно особого материала. Да, собственно, так оно и есть: миллион лет назад горячая лава вырвалась из-под земной коры, взлетела к небу огненным фонтаном из горнила ревущего вулкана и разлилась по острову огненными красными реками. Доходя до моря, лава постепенно остывала, превращаясь в черные базальтовые туннели и пористые утесы. На Че-Джу просто так в воду не войдешь: побережье и сегодня представляет собой по большей части высокую изгородь из черных остроконечных скал. Из воды у побережья тут и там торчат небольшие горбатые утесы, на которых лишь чайки да цапли чувствуют себя вольготно. Вода в море остается холодной практически круглый год, лишь в августе подпуская к себе ненадолго смельчаков.
Но почему же так притягателен этот нелюдимый берег, эти волны, быстро меняющие свой цвет: от черного – до свинцового, от серого – до изумрудного, от синего – до голубого? Почему хочется часами смотреть в высокое небо, будто оно способно дать ответы на самые важные, волнующие тебя вопросы? Почему здесь чувствуешь себя так легко, так спокойно? А как чист тут воздух, как прозрачна вода! Будто Творец только что выпустил из Своих рук это совершенное произведение.
Да, но какие же при этом на Че-Джу ветра! Это не просто ветра, а свирепые вихри! Каково бывает местным жителям, остающимся с ними лицом к лицу в зимнюю пору! Недаром перед нашей гостиницей стоял необычный памятник – согбенная под порывом ветра женщина, несущая на плечах вязанку хвороста.
Вообще женщины играют на этом острове особую роль, можно даже сказать, весь остров держится на них. Ведь как было раньше? Мужчины-моряки уходили надолго в море; многие из них никогда не возвращались, поглощенные яростной стихией. Но их продолжали ждать – недели, месяцы, годы… Чем было женщинам кормить детей и питаться самим на этом каменном холодном острове, ничего не родящем, вдали от материка? Их взор устремлялся на то же море – и со временем в этих местах среди женщин развилась удивительная профессия – водолазов, или правильнее было бы сказать - «водолазок»; они ныряли в ледяную воду и доставали с глубин морские дары. Образ этих отважных див, затянутых в тугие черные водонепроницаемые костюмы, является культовым на острове – без них жизнь тут давно замерла бы. Говорят, что на Че-Джу господствуют три главные силы – ветра, шторма и женщины-ныряльщицы. Интересный ряд, ничего не скажешь! Женщины рассматриваются здесь как часть стихии. «А почему же только женщины занимаются здесь этим промыслом?» - поинтересовалась я как-то у Кима. «Они менее чувствительны к холоду», - не задумываясь, ответил он. Для меня это было неожиданно: я и не подозревала о таких способностях то ли всех женщин, то ли только жительниц Че-Джу.
Море всегда уводило в вечность значительную часть мужского населения, и женщины обычно оставались на острове в большинстве. В утешение себе, либо частично из суеверия, они стали устанавливать у входа в свои деревни статуи из серого, пористого камня - то ли домовых, то ли стражей; каменные фигуры в человеческий рост – с выпученными глазами и доброй улыбкой – «дедушек», как их тут называют, можно встретить повсюду на острове. Безмолвные часовые, призрачные защитники и утешители…
Со временем население острова научилось все же возделывать каменистую почву, и каким-то непостижимым образом самым распространенным растением здесь стали мандариновые деревья! Сегодня они заполонили собой весь остров, давая по несколько урожаев в год. Круглые оранжевые солнышки светят со всех сторон, даря радость и надежду: мол, вовсе не такой уж суровый тут край – смотрите, как щедро одаривает всех природа! Мандариновое царство на базальтовом, вулканическом острове – это и впрямь удивительно! Мандаринов на острове так много, что их используют для всего, чего только можно, – и в кулинарных целях, и в косметических, и даже в текстильных! К устоявшимся трем символам Че-Джу я бы добавила еще и четвертый - мандарин - справедливости ради, да и для хорошего настроения.
***
Мне повезло: Ким, который сопровождал меня в этой командировке, был родом из этих мест и конечно же ориентировался на острове как у себя дома, что значительно облегчало нашу поездку. Ким, собственно, родился не на самом Че-Джу, а на одном из тех мизерных островков, что рассыпаны в море. В их большой семье – у Кима четыре сестры и три брата – он был самым младшим, поэтому родители не загружали его в детстве домашней работой, и он имел возможность наблюдать не только хозяйственное устройство повседневной жизни, но и загадочный и непостижимый мир, простиравшийся вокруг: огромные звезды в бездонном небе, переменчивое море – то ласковое, то суровое, низкие тучи и летящие облака, крутые утесы, торчащие из воды, словно вздыбленные спины яков… Семья Кима была бедной, ютилась в небольшой лачуге с земляным полом, еды в иные дни не было вовсе. Но почему-то у него не осталось грустных воспоминаний о той поре – нет, напротив, то было такое интересное время, вспоминал он, когда мир будто взрослел и рос вместе с ним, раскрывая все новые тайны.
«В доме зачастую не хватало самого необходимого, но тем не менее у нас всегда были книги: соседи обменивались ими, - рассказывал Ким. – Я старался во что бы то ни стало прочитать их все, хотя далеко не все мне было тогда понятно. Читал запоем – и днем, и ночью. В доме света не было, поэтому когда темнело, я выходил на улицу и читал при свете луны. Иногда она светила так ярко, как настоящий фонарь!»
Все ему, ребенку, было интересно, все хотелось поскорее узнать и понять. Однажды он, увлеченный скользящим у берега морским угрем, преследовал его все дальше, пустившись вплавь, пока не оказался так далеко от берега, что вдруг стало жутко, страшно, и он начал тонуть. Но тут внезапно чья-то сильная рука подхватила его, подбросила вверх и повлекла к берегу. Так, одна из ныряльщиц спасла ему жизнь.
Когда Киму исполнилось пятнадцать лет, умер его отец, и старший брат взял на себя все обязанности главы семьи. С тех пор он заменил Киму отца, заботясь о нем и наставляя его. Когда Ким окончил школу, решено было, что он поедет на Че Джу. А еще через год он прибыл на материк, в показавшийся ему тогда огромным Пусан, чтобы поступить в местный университет. Вступительные экзамены он сдал успешно – и это казалось немыслимым: простой парень из многодетной, нищей семьи стал студентом университета в огромном городе! Останься Ким после окончания университета в Пусане, это уже можно было бы считать успешной карьерой. Но старший брат, веря в способности Кима и видя его усердие, настраивал его на новые победы. По совету брата Ким рискнул ехать в столицу, в Сеул чтобы поступать там в аспирантуру. Вот так благодаря своему упорству и труду он стал вскоре столичным жителем, а после получения ученой степени устроился на работу в Министерство финансов! И тут фортуна по-прежнему благоволила Киму – а может, дело было в нем самом, в его трудолюбии, искренности, незлобливости. Так или иначе, к сорока годам он стал Директором Департамента в престижном министерстве, а еще через три года был делегирован на наш ооновский проект в Пекин. Чем не «американская мечта» - мечта или быль на южнокорейский лад?
***
Мы с Кимом приехали на Че-Джу в декабре, в такую пору я не ждала особых впечатлений от встречи с островом. Тем удивительнее и неожиданнее была картина, представшая моему взору: остров с его маленькими домиками из серого камня утопал в зелени и цветах, на деревьях яркими пятнами красовались мандарины, голубые волны весело накатывали на отполированные скалы, в чистом небе плыли легкие прозрачные облака – и было совершенно тепло, как в конце лета. Но не успели мы насладиться этой природной негой, как на следующий день ветер сменился, и тут же до неузнаваемости изменилось все вокруг – пошел дождь, небо заволокли мрачные тучи, море расходилось крутыми валами, и стало вдруг так холодно, что пришлось надеть пальто. Что же делать в такую погоду (когда основные дела в офисе уже переделаны)? Куда податься?
К счастью, к этому времени к нам уже успел присоединиться очередной друг Кима, примчавшийся на своем автомобиле через перевал с другого конца острова. Вернее, это был друг его друга, которого Ким видел впервые в жизни: сам друг никак приехать не мог, поэтому прислал своего приятеля. Теперь «приятель» стоял рядом с нами и терпеливо ожидал нашего решения относительно программы дальнейших действий.
- Может, взберемся на гору, к вершине кратера? – неуверенно предложила я. Несмотря на разыгравшееся ненастье, мне очень хотелось увидеть и сравнить местную гору – Халлу со знаменитой горой Чанбайшан, что находится на границе Китая и Северной Кореи.
Но Ким и «приятель» только заулыбались в ответ: и в хорошую-то погоду подъем занимает около восьми часов, а уж в дождь это совсем сложно, пояснили они.
- А пойдемте-ка мы посмотрим Туманную впадину, - предложил в свою очередь Ким.
«Приятель» поддержал его, и вот мы выдвинулись под проливным дождем в направлении некой Туманной впадины. Когда мы прибыли на место, дождь закончился, но сильный ветер все никак не унимался, обдавая нас порывами сырого воздуха и мелкими брызгами. Густой туман окутывал все вокруг, скрывая не только видимые образы, но и звуки. Казалось, мы были тут одни на сотню километров, среди полной тишины и клубящихся паров, что еще более подчеркивало странность местности, в которой мы оказались. Пройдя несколько метров, мы очутились у тропинки, тянущейся вдоль громадного глубокого оврага, заросшего непроходимым дремучим лесом, спускавшимся крутыми ярусами вниз. Клубы тумана, подгоняемые ветром, продирались сквозь частокол деревьев, застревали в чащобе, оставаясь висеть на ветках подобно клочьям серой ваты. Ким и «приятель» молча, раскрыв рты, обозревали эту картину.
- Это и есть Туманная впадина, - пояснил мне Ким с чувством. – Как она образовалась, никто толком не знает. Но многие считают, что когда-то здесь упал метеорит, и образовался огромный кратер.
- Один кратер в глубине, другой – на вершине горы, - уточнил, улыбаясь, «приятель».
- Здесь почти всегда бывают туманы, - продолжил Ким, - поэтому так и называется – «Туманная впадина».
- Природа оберегает свои тайны, скрывает их от человеческих глаз, - задумчиво заметил «приятель».
- Похоже, что никто не спускался вниз, в эту пропасть? – предположила я, осторожно вглядываясь в уходящую вниз чащобу.
- Никто, - подтвердил Ким. – Как минимум, тысячу лет.
Мы неподвижно стояли у края пропасти под порывам свирепого ветра, пронизанные сыростью и холодом, но магия этого необычного места была столь велика, что казалось, тут можно находиться часами, вглядываясь в темные силуэты деревьев, вдыхая воздух, пропитанный запахом незнакомых трав и листвы, и пытаясь разглядеть в клубах серого тумана контуры чего-то необычного, от чего в душу закрадывался легкий холодок.
Спустя какое-то время мы медленно направились вдоль оврага назад. Впадина была едва различима в сгустившемся тумане, но от этого еще более усиливалось впечатление чего-то неизведанного, жутковатого, находящегося совсем близко, в двух шагах. Туманная впадина, как гигантская медуза, шевелила своими белесыми щупальцами, простиравшимися во все стороны, тихо охала, ухала, вздыхала, томила неизвестностью и сокрытыми тайнами… «Найдется ли смельчак, который отважится спуститься в глубину этой пропасти?» - подумала я, и тут же, будто в ответ, из-под ног у нас вспорхнула, громко хлопая крыльями, большая птица и быстро скрылась в тумане.
***
На следующий день снова выглянуло солнце и принесло с собой спокойное, ровное настроение. Мы решили отправиться на этот раз в Ботанический сад – Ким уверял, что это будет интересно.
«Ну, сад, так сад, - подумала я. – Что-то ведь надо еще увидеть. Приехать на Че-Джу и сидеть взаперти было бы непростительной глупостью; да еще и солнышко так приветливо улыбается, и птички расчирикались с самого утра!» Словом, мы поехали в Ботанический сад.
- Еще каких-нибудь сорок лет назад остров выглядел совсем иначе, нежели сейчас, - рассказывал нам Ким. - Он был каменистым, голым, неуютным, не было на нем никакой особой растительности. И жил в то время на острове человек по имени Сонг. Жил он тут всю свою жизнь – здесь родился, здесь вырос, здесь и разбогател со временем, открыв свой бизнес по строительству жилья. Разбогател он так, что хлынувшие к нему деньги он уже не знал, куда девать. Этому Сонгу уехать бы куда-нибудь в Америку да жить там с размахом, но он никуда уезжать не хотел: он любил свой остров и мечтал сделать для него что-нибудь необыкновенное, что могло бы порадовать людей. Долго думал Сонг. И вот решил наконец соорудить тут Ботанический сад – просторный и прекрасный. Мысль эта была настолько фантастична, что многие лишь с усмешкой качали головой – разве можно на камне устроить цветущий сад? Но Сонг вооружился терпением и не думал отступать - и вот уже поплыли к острову баржи с плодородной землей и диковинными растениями, сотни людей взялись под его руководством за обработку почвы и прокладку траншей.
Сегодня перед входом в великолепный сад можно увидеть фотографии тех лет: вот он, Сонг, стоит на этом самом месте, на пустыре, с лопатой в руках. А вот – идет посадка саженцев. Неужели все это было вдохновлено им одним? Как же все-таки много может сделать один человек!
Долго мы гуляли по этому саду – огромному, цветущему, великолепному, не похожему на другие сады. Было в нем какое-то удивительное изящество, гармония, неожиданные открытия, свет и красота. Это было совершенно особенное место, каким может быть только воплощение заветной мечты.
При расставании «приятель» подарил мне маленькую лакированную визитницу. На черном фоне, напоминающем базальтовые скалы, красуются яркие цветные инкрустации горбатых островков, а между ними плавают рыбки, летают птицы – голубые, желтые, зеленые… Внизу надпись – «Jeju».
Че-Джу – таинственный остров мира, на который хочется возвращаться вновь и вновь.
Туманган. Царство Шиллы
© Copyright: Наталия Яхтова, 2017
Свидетельство о публикации №217113001751
Свидетельство о публикации №217113001751
Рецензии