Светка

Морской прибой в ночном мраке перекатывал пляжную гальку. На набережной карнавалила жизнь во всей роскоши тел, нарядов, макияжа.

Серёга почти два месяца жил в приморском городке. Жил скромно, в маленькой комнатке, деньгами не сорил, так как на заработанные ему жить всю зиму. Спал, купался, загорал, читал книги. Но вечером, как штык, в своём раскладном кресле с мольбертом, в окружении соратников по искусству.

— Немного поверните голову. Ещё чуть-чуть… Вот так, нормально.
Минуту, он не моргая, прищуренным глазом, как лучом сканера, сверху вниз, обратно вверх и снова вниз, изучал натуру. Затем ткнул карандашом в белую пустоту листа, (как он находил эту точку отсчёта?), и резко, уверенно провёл линию…
Ж—ж—ж — загудел сотик, засветившись голубым светом.
— Ну, кого ещё… — раздражённо ругнулся Серёга. Он терпеть не мог, когда отвлекали во время работы.

— Извините, я на минутку. — Сергей отошёл  к парапету набережной.
— Слушаю, — прохрипел недовольно в трубку, глядя на моргающий в черноте глаз маяка.
— Привет!... Как поживаешь? — шибанул в ухо игривый голос Светки. Не дожидаясь ответа, она продолжила:
— Я отдыхаю в Крыму, одна.
— Что так? — поинтересовался Серёга.
— А, сбежала от «своего». У него всё работа, да работа, а я хочу жить! — Жить! Знаешь, у меня дома, ну не совсем у меня, короче, висит твоя картина.
— А, что разве её не подарили?
— Я упросила оставить.
— Понятно... Как жизнь?  Как твой рассказ?
.— Что-то застопорился. Не понимаю, как его закончить.
— Хм…— хмыкнул Сергей, —  начать не фокус, вот закончить?.. Возникла неприятная пауза.
— Ну, а ты как? — быстро нашлась Светка.
— Я тоже... ну, в общем, в Крыму... на заработках.
— Серёжа, можно я к тебе приеду?
Сергей не был готов к такому повороту, какое-то мгновение он боролся сам с собой.
— Ну, что ж, приезжай, заодно и рассказ допишем...

***
Годом раньше.
Теперь почти в каждом городе есть свой «Арбат» — такая мода! В этом он называется «Кировка». Художественная братва загорелая, с обветренными лицами, часто с красными носами, так как в термосы заливают спиртное, а потом, будто чай, дабы не смущать отдыхающих и полицию, заливают его себе «за воротник», таким образом согреваясь и поддерживая творческий кураж. Так вот на ней, в компании уличных художников, Сергей рисовал шаржи.
Впрочем, он писал и картины, но кто в наше время думает о вечном, все озабочены сиюминутным. Поэтому кормили, и то не очень сытно, только шаржи.
Серёга — художник, мастерская для него и работа, и дом, а потому, понятное дело, беден как церковная мышь. Он деньги видит, большей частью, в чужих руках, через его они проходят, как транзитный пассажир через транзитную станцию.

Замечательный день: сухой, тёплый, к тому, ещё и пятница. Лёгкий ветерок гоняет осеннюю листву как пастух овечью отару. Горожане на скамейках, под уставшим за лето солнцем, пребывают в неге. Но клиентов нет.
Со спины Фортуну Серёга узнавал сразу, а вот лицом не всегда. Но, в этот день, он рассмотрел её хорошо. Она явилась к нему в виде компашки из трёх, не совсем трезвых, хорошо одетых, пахнущих дорогим парфюмом, мужчин!
— Ты, как бы, художник? — обратился к нему один из них.
— Как бы, — ответил Серёга.
— Шаржи рисуешь? А нас сможешь?
— Легко. Вас в розницу или скопом?
— Завтра у нас банкет. Придёшь, будешь рисовать шаржи. Да, оденься поприличней.
— На приличней нет бабок.
— Вот и подзаработаешь, — сказал сладкорожий «олигарх» с бегающими глазками. — Позвонишь, скажем куда. Вот визитка.

Банкет был шикарный! Фейерверк из чёрной икры, дорогого вина, дорогих часов, разгорячённых лоснящихся физиономий!
— Это мой «Малевич» от слова малевать! — представлял Серёгу своим приятелям размякший от возлияний хитроглазый, хлопая его по плечу. Слушай, «Малевич», объясни-ка нам, что такого гениального в этом, как его, чёрном, черт бы его побрал, квадрате?… 

Серёга был в ударе. Да и, надо сказать, типажи отменные! Рожицы получались острохарактерными. Рисунок — хлёстким и выразительным! Богатый люд, насколько он успел убедиться, деньгами не сорит, он скуповат, но в этот раз, толи так звёзды сошлись, толи выпили больше нормы, но Серёга ушел с банкета, как говориться, «сыт, пьян и нос в табаке!» Для него заработанные деньги — были суммой!!!
Летом, как известно, птицы летят на север, а художники на Юг, на курорты Чёрного моря, на заработки! Серёга приберёг эти деньги для поездки. 

***
— Слушай, Серый, ну и рожи ты рисуешь! Совсем не жалеешь клиентов, — закусывая пресервами из сельди, бурчал не очень трезвый приятель с бордовым, варикозным носом. — Это отход от реальности!
— Видишь ли, Сёма, слишком близкое сходство с жизнью убийственно для искусства!
— Вот потому мы и жрём пресервы, а не сёмгу, что ты боишься близости… с жизнью! Давно бы был весь в шоколаде! И Светке бы подарил кольцо не с песчинкой бриллианта, а с большущим камнем.
— Меня от сладкого мутит. А искусство — религия, не я это придумал: оно имеет своих жрецов и своих мучеников. Да, я мученик! Ну так, что с того… А со Светкой мы разберемся! — со свирепым выражением на лице процедил Сергей, выковыривая вилкой пробку застрявшую в глотке бутылки шампанского.
Пробка вылетела как торпеда из пускового аппарата и, орошая не богатую закуску сладкими брызгами, долбанула в потолок, а затем от него, вместе со штукатуркой, прямиком, да не куда-нибудь, а в единственный фужер в разнородном наборе посуды, «сервирующем» стол. Он разлетелся вдребезги!!!
— Так, тихо! — подскочила с места Светка, — читаю из последнего:
У мокрой ручки в туалете…
У дохлой мухи в винегрете…
Всегда своя причина есть.
Причина эта — моя месть!..


***
Светка огненно-рыжеволосая, энергичная, не без талантная, несколько экзальтированная дама. Ей соврать, или, как она говорит, нафантазировать, что фужер шампанского замахнуть! Для неё жизнь — жизнь на пике, на драйве. Пауз, покоя она не выносит. Светкино поведение, эмоции всегда немного гротескны. Если развернуться и уйти, то развернуться по-гусарски, при этом звонко щелкнуть шпорами и крутануть головой, чтоб рыжая грива хлыстом просвистела в воздухе.
Она пробовала заниматься разным: рисованием, танцами, последний период — литературный.
В любовь она проваливается как после горячего укола в процедурном кабинете: сначала лёгкое головокружение, потом пот и опс... в бессознательном. Вот и в Серёгину жизнь, в мастерскую, на скрипучий диван провалилась как в обморок. Она влюбилась во всё: в богемный беспорядок, в разговоры об искусстве и жизни, даже в его друзей — довольно странных, как неопознанные объекты, людей.
Светка во всём этом «ералаше» была не птенцом с разинутым от удивления клювом. Это была её стихия, она в ней купалась. Но как тогда, в процедурном, когда она, словно воздушный пузырёк, медленно всплывала в молочном киселе: становились заметны светло-тёмные пятна, они уточнялись и, наконец, обрели резкие, внятные очертания. Она вновь увидела: светлая с кушеткой комната, стеклянный в белом металлическом каркасе шкафчик и медсестричка крепкая телом, держащая её одной рукой и отвешивающая оплеухи другой!
Вот и теперь Светка, вдруг, незамутненным взором обозрела и увидела: неустроенность, безденежье, бесперспективность. А, увидев, просто взяла и, так же как появилась, так и исчезла в неизвестном направлении. Впрочем, Серёга догадывался, как-то к нему в мастерскую приходил «сладкорожий» купить кому-то в подарок картину. Долго торговался и, видимо, с барышей ещё «прикупил» и Светку.
На прощанье Сергею она так и сказала: — Ты не мужик, ты шарж ходячий! — Хлопнула дверью так, что отслоившаяся от протекавшей воды штукатурка, посыпалась с потолка мастерской как новогодний снег!

***
После Светкиного ухода остались:  у Серёги — душа, поскуливающая как бездомная собачонка; в мастерской — немытая посуда, запах духов и общая тетрадь исчёрканная, исписанная её литературными опусами.

Старый тополь за окном, на ветру шипел гремучей змеёй, бренча сухими листьями осени. Серёге не спалось. Когда на растерзанном, не совсем свежем ночном ложе он молча крутился с бока на бок, стонал за него диван.
— Разве всё было так плохо… — рассуждал Серёга, — ведь были же у нас и счастливые дни, особенно ночи! И у нас, — по крайней мере, ему так казалось, — неплохо получалось! Деньги редко, но все же иногда бывали. Это чёртово кольцо, пусть маленький, но всё-таки камень.
Сергей снова перевернулся на отдохнувший бок. Диван под ним тяжело вздохнул: — О-о-о-х…
Он, вдруг, припомнил, как под Новый год они объелись мандаринами. Затем пристреливали кожуру степлером к издырявленной стене, образуя раму! И под дружный хохот, в середину её, Сергей вдохновенно вписал шарж на Светку.
Вообще, что было между нами в этот год? Да ничего особенного. Ну, нам было хорошо вместе, это ни много, ни мало. Обиды нет. Что ж, значит ей так лучше. Но на душе, всё равно, погано. 
               
***
Сергей уборку делал редко, по большой нужде, когда терпеть грязь и бардак не было никакой возможности.
— Что за тетрадь? А… это Светкина! — О тетради он забыл, да и не до неё было.
— Чего она там понаписала? Интересно… — Беседовал сам с собой Серёга, вглядываясь в рваные, быстрые, как её жизнь и поступки, куски текста.
— О художнике пишет… Во как!
« Он наивен, обмануть его не стоит труда. Инфантилен, не смотря на достаточно взрослый возраст, безденежье — его обитель!» — Надо же, как с меня написано. — «Он весь в своем искусстве, а когда возникают проблемы иного рода, он сильно раздражается…» — Вот зараза, точно с меня!
Это тоже интересно:
« Его друзья всегда полу: полу трезвые — полу вменяемые; полу болтуны — полу философы; полу бездари — полу художники, полу живут — полу бредят… Сам он полу в этом мире, полу в нереальном — своём!
Мне же нужно не полу, а всё!» — Неплохо она нас, а… Вот тут уже, видимо, о «своём» новом:
«…Леонард уж точно не полу, а на все сто: обеспечен, ухожен, одет, на все сто живущий в реальности! На все сто мужчина!? Хотя, конечно, если б не пивной животик… Щедр, тут должна признать, на половину.
Кстати, художник, при своей нищете, щедр на все сто! Может промотать последнее! Хотя, что там проматывать…» — Зараза, одно слово!


***
— Слушай, Серый, до меня Лёха докопался. Говорит: «Формалист ты, Сёма, а где содержание?»
— Глупый он человек. Содержание, эмоция есть в любой форме, даже в её отсутствии, в пустоте. Вот, например, запри его в тёмной пустой комнате?! Другое дело, что безобразная форма рождает безобразные эмоции! — Он, чуть помолчав, вдруг продолжил:
—Туда приду я белою дорогой, там загляну я в желтые глаза, они затоплены зелёною тоскою… — продекламировал задумчиво Серёга, улетая куда-то, в другое измерение… — Слушай, Сёма, а может мы правда — полу…
— Что полу?
— Ну, полу художники, полу придурки…
— Ну, это, смотря кто. Вон, Лёха, — тот полный… Серый, а что это такое ты сейчас буровил?
— А… это из Светкиных виршей…
— Ну, ты меня напугал…
—Знаешь, дружище, она недавно звонила.
— Да-ты-чё?  И чего?
— Да так, … вокруг и около… Рассказ пишет.
— О чём? — Округлил глаза Сёма.
— О чём, о чём? О любви…


***
Год спустя.
Утренний луч южного солнца как воришка крался по маленькой комнатке: по стене в дешевых обоях, по единственной тумбочке, ощупал угол, в котором стоял этюдник, папки с бумагой, где валялись пастэль, уголь и всякая художественная ерунда. Он добрался до кровати, до заросшей Серёгиной физиономии, а когда «засветил» ему в глаз — Сергей, чуть вздрогнув, проснулся…

Сергей достал из тайника заработанные деньги, пересчитал, почесал затылок, а затем резко отстегнул треть купюр, — засунул их в карман.
Тень от кипариса стрелкой компаса легла на яркую вывеску «Золото Маккены». — О, то, что нужно! — Витрины искрились, лучились, сверкали.
— Покажите-ка мне вот это, да, это-это, с большим камнем. 
Серёга покрутил кольцо в руках.
— Хау мач? — Блеснул он английским,  почесав подбородок, успевший зарасти бородой. — Беру, и, пожалуйста, в эту коробочку...

Кафе «Белый квадрат». Сергей посмотрел на часы: — Фу ты, чёрт! Опоздал! Хорошо, что Светки ещё нет, — подумал он, осмотревшись вокруг. Подождав какое-то время, Серёга стал беспокоиться, затем подошёл, к стойке бара.
— Извините, вы не видели здесь девушку, такую рыжеволосую…
— Видели, она просила передать — бармен протянул Серёге свёрнутую вчетверо салфетку. Развернув её, он прочёл:
— Теперь я знаю, как закончить рассказ. Извини. 
Сергей был ошарашен!
— А что произошло? Где она? — недоумевал Серёга.
— Она стояла здесь у входа. Остановился кабриолет, из него вышел какой-то качёк. Они поговорили, она села в машину, и… уехали.

На дальнем берегу загорался и гас свет маяка. Серёга смотрел в пустоту ночи, в которой, по-прежнему, море катало гальку, а пена прибоя мыла подошвы его кроссовок.
— Да, пустота имеет содержание. Ещё какое содержание! — Он опустил руку в сумку, на ощупь нашёл маленькую, полукруглую, шершавую коробочку. Достал её и пару раз, как бы взвешивая, покачал в ладони.
— И почему стервы так цепляют мужиков? — Подумал он.
Вдруг, неожиданно для него самого, как слабый освежающий в жару ручеёк, протёк в его душу смех. Сначала слабый, потом всё сильнее, затем он просто хохотал, давя кроссовками морскую воду, словно виноград в бочке, а рукой придерживал футболку на животе, боясь потерять, как будто, нечто ценное. — Какой же я, нет, не полу, полный придурок! — чуть успокоившись, изрёк он. Затем размахнулся и, со всей дури, швыранул кольцо в чернь моря…