Ванечка

Однажды ночью мне позвонили. Сквозь сон в трубке я услышала женский голос. Очень тихо, и очень сбивчиво он начал говорить мне что-то о психиатрической больнице, о сыне и еще о чем-то мне непонятном.
— Постойте-постойте, пожалуйста, давайте сразу самую суть,  —  я постепенно просыпалась.
— Меня насильно удерживают в психушке, — снова зашептал голос.
— Как вас зовут? — спросила я. 
— Валя, то есть Валентина Ивановна. Все, говорить больше не могу. Медсестры еще спят, поэтому у меня есть возможность позвонить вам, но боюсь, что меня поймают, и тогда мне никогда не выбраться отсюда.  Приезжайте, помогите мне, пожалуйста! — в трубке  всхлипнули и отключились.
Я совершенно не удивилась этому звонку, за долгие годы работы журналистом повидала много чего и в конце концов совершенно перестала удивляться. А еще я привыкла отвечать на любые звонки в любое время суток, в надежде напасть на горячую темку.
Именно поэтому утром я сразу же поехала в психиатрическую клинику. Дежурный врач, полный усатый мужчина, посмотрел сквозь очки на мое удостоверение, тут же вернул мне его, гнусаво проговорив: "Никаких сведений о больных третьим лицам не передаем, только родственникам и сотрудникам полиции по предварительному запросу".
На все мои попытки воздействовать на него силой красной корочки не имели никакого успеха. Даже слово "ПРЕССА" на ней не вызвало у врача немедленного страха или благоговейного трепета, и на все мои вербальные пассы типа "да я про вас в газете напишу и вас завтра же уволят за незаконное удержание человека!", он только отвечал: "делайте, что хотите".
В общем, ни фамилии женщины, ни причин, по которым она оказалась здесь, я не узнала. Операция по спасению "Вали, то есть Валентины Ивановны" была бы провалена, если бы не бабка-санитарка, мывшая полы в кабинете врача, как раз в тот момент, когда я насылала на него все небесные кары.
Она догнала меня у выхода:
— Валю ищешь, милая?
— Да! А вы знаете, в каком она отделении и за что ее сюда упек... госпитализировали? - поправилась я.
— Я много чего знаю, но тебе не скажу. А то премии лишат, изверги, — она покосилась в сторону коридора, ведущего к кабинету врача. — Ты на кладбище сходи, у директора Созонова поспрашивай про Валю. Он много интересного тебе расскажет.
Дело принимало серьезный оборот, но тем было интереснее.
На кладбище было людно, если, конечно, можно так выразиться. В одноэтажном деревянном здании администрации выстроилась довольно большая очередь на покупку места для новопреставленных. И все же было тихо, как и полождено в местах скорби: люди лишь негромко переговаривались друг с другом, изредка были слышны всхлипы и тяжелые вздохи. В основном очередь состояла из женщин среднего и старшего возраста. Так уж в России повелось: ежегодно мужчин умирает больше, чем женщин. 
Созонова, директора кладбища, с которым мы были знакомы уже много лет, я увидела в его небольшом кабинете. Когда я вошла туда, он говорил по телефону. Одет был в свой неизменный камуфляж цвета хаки, который носил, кажется, никогда не снимая, и был несколько полнее, чем в последнюю нашу встречу. Интересный мужик был, этот Созонов. Мы познакомились с ним несколько лет назад, во время его противостояния с мэрией города. Один криминальный авторитет, дорвавшийся до власти и теперь возглавлявший отдел городского благоустройства, решил отжать у государства, то есть увести из бюджета, единственное местное кладбище, а также взять под свой контроль все, что с этим связано: многочисленные бюро ритуальных услуг, предприятия по изготовлению венков, оградок и надгробных памятников и прочее. Директором же над всем этим назначить своего человека, предварительно уволив Созонова - уж слишком тот был честным человеком. Получился бы своего рода огромный холдинг, большая часть прибыли которого оседала в кармане бандита-начальника. И на самом деле это было бы даже не плохо, но только в том случае, если этим занимаются бизнесмены, а не чиновники. Последние в России, согласно закону, не имеют права заниматься бизнесом, дабы не использовать свое положение во власти для зарабатывания денег.  Хотя, по такой незаконной схеме, когда ты вроде бы не при делах, но свои интересы продвигаешь и зарабатываешь на этом, работают почти все наши чиновники. А похоронный бизнес всегда был и будет прибыльным: люди, к сожалению, умирают каждый день.
Здесь надо отметить, что в 90-е годы прошлого века, когда правовая система в России была в самом зачаточном ее состоянии, около него активно крутились всякие криминальные личности. С приходом закона в страну почти все они ушли во власть, но привычки свои незаконные не забыли. 
Если бы на месте Созонова был другой человек, более мягкий и не настолько честный, то у них бы все получилось. Но тут вышла совсем другая история: Созонов стал бороться с беззаконием, сначала по инстанциям ходил, а когда не помогло - объявил голодовку. Он бы и забастовку устроил, но был слишком совестливым: посмертный конвейер должен работать бесперебойно.
"Эту страну погубит коррупция, господа! Кладбище не место для воровства" - с такими лозунгами он вышел на главную площадь города, чем привлек внимание прессы и простых жителей города, и сразу же стал местной знаменитостью. Теперь уже городские власти,  испугавшись народного гнева, отцепили от кладбища свои грязные ручонки.   
— Какие гости! — обрадовался он моему визиту, когда положил телефонную трубку. — Давно не виделись! А у нас, как видишь, жизнь кипит, — хохотнул он, показывая на очередь. 
— Да, я вижу, — Созонов славился своим черным юморком, что впрочем было совершенно не удивительно. — Именно поэтому я и пришла. Валю знаете? Вернее, Валентину Ивановну?
Улыбка на его лице сменилась озабоченностью. Он сразу стал серьезным:
— Ну, знаю. Что опять случилось?
— Опять? А что-то уже случалось?
— Ты это, давай-давай, рассказывай, - он сел за свой стол и ожидающе посмотрел на меня.
— Сегодня ночью мне позвонила какая-то женщина, представилась Валентиной Ивановной, сказала, что ее незаконно удерживают в психиатрической больнице. Я поехала туда, и конечно же мне никто ничего не рассказал. Только уборщица посоветовала ехать к вам, сказала, что вы в курсе событий. Вы знаете, что происходит?
— Пойдем со мной, я тебе кое-что покажу, а по дороге расскажу об этой Вале, будь она неладна.
Мы вышли из здания администрации и пошли по направлению к оградкам.
— Примерно три года назад к нам обратилась Валентина Ивановна Петрова, у которой умер сын, - начал рассказывать Созонов. - Все было, как обычно: выкупила место, сына похоронила, поставила на могиле крест, табличку заказала в ритуалке, с фотографией. Рассказала, что сына в армии избили до смерти. Жалко парня, конечно, и ее жалко. У нее лицо каменное совсем, ни слезинки на нем я не видел, ни горя, ни печали. Но это ладно, всякий по своему переживает. Но потом-то, потом что случилось! - Тут Созонов поморщился от досады. - Через некоторое время она пришла ко мне и сказала, что кто-то украл из гроба любимую чашку сына. Мы осмотрели могилу - она была не тронута, но Петрова настаивала на своем. Обратилась в прокуратуру с заявлением, там ей дали разрешение на эксгумацию. Вскрыли могилу, гроб и ты представляешь, никакой чашки там не было!
- Ее все же украли?
- Ну, откуда мы это знаем? Никто никогда не проверяет, что родственники туда кладут. Знаем, что в последний путь умершим кто-то одеяла собирает, кто-то одежду и обувь, кто-то книги или игрушки любимые. Ты же знаешь, какие люди суеверные.
Мы уже подходили к месту захоронения, но по мере приближения к ней речь Созонова затихала, а глаза становились круглыми.  Все стало ясно, когда мы подошли совсем близко: могила была раскопана и...совершенно пуста. Созонов молча рванул обратно, в здание администрации, не обращая на меня ни малейшего внимания. Я, конечно же, побежала за ним. 
В дальней комнатке, которая оказалась рабочим кабинетом копателей, обнаружилось двое мужчин. Оба спали - один на стуле, второй на диванчике. От обоих исходил запах алкоголя. Созонов схватил одного из них за грудки, поднял с диванчика и начал трясти: "Кто раскопал могилу Петровой?!" Мужик спросонья ничего не понимал, только вращал удивленными глазами и мычал. Созонов бросил его и принялся за второго: "Немедленно признавайтесь, кто копал могилу Петровой?"
Через некоторое время оба наконец очнулись и рассказали, что рано утром женщина позвонила одному из них и попросила вскрыть могилу. Сказала, что скоро приедет и заберет гроб с телом. Так и сделали, как просила. Отказывались, конечно, но она предложила хорошее вознаграждение. А какой дурак от денег откажется?  И вообще, они не нарушили никакого закона: это ее сын, ее гроб, ее место, за которое она заплатила, и пусть что хочет с ним, то и делает. А мужики были только рады помочь несчастному человеку, как сам Созонов их и учил.
Пока копатели давали признательные показания, директор то хватался за голову, то замахивался своими большими кулаками на одного и на другого, но поделать ничего не мог. Потом уже, когда мы вернулись в его кабинет, он немного успокоился: 
- Конечно, они не понимали, что нарушают закон. Но только потому, что дураки! Могилы нельзя вскрывать без разрешения администрации кладбища, во-первых. А во-вторых, это же глумление над телом умершего и карается законом. И меня привлекут и их, если кто-то узнает об этом. Уволить я их не могу, жалко мне их семьи без денег оставлять...
- Вы не закончили про Валентину Ивановну, - напомнила я ему.
- Ах, да, совсем из головы вылетело. Ну, так вот...После официальной эксгумации она выкопала тело еще раз. А ты думаешь, почему я ее в психушку отправил? Прихожу как-то утром на работу, смотрю парни мои пьяные. Чую, что-то неладное. Кто поил, спрашиваю. Они мне как на духу и выложили, что она. Я побежал к могиле, точно - вскопана. Я немедленно к ней домой. Приехал, а там - батюшки святы! - тело сына на кровати лежит. Она возле него столик поставила, там свечки, образа. Я ей говорю, ты что, баба, совсем рехнулась? А она мне "вот, теперь сыночек мой дома и я спокойна". В общем, полицию я вызывать не стал, это не тот случай, а вот психушку вызвал. Когда медики приехали и увидели, что происходит, они без вопросов ее собрали и увезли лечиться. Тьфу! А ведь еще в бога верит... Да не в бога она верит, а в черта. Божьи люди так не поступают.
- Я сейчас поеду к ней. Вы со мной?
- Слушай, так это оставлять нельзя. Не положено. Ты и правда поезжай к ней, адрес я дам. Поговори, пораспрашивай, посмотри, как она себя чувствует. В общем, потяни время, а я позже с ребятами приеду. Эх, придется опять бригаду медиков вызывать.
- А вы уверены, что врачи ей помогут? Судя по тому, что случилось - в этом нет никакого смысла. А может она не больна? Может у нее просто такая невыносимая боль в душе, что...
- Хватит философствовать, - Созонов оборвал меня на полуслове. - Есть закон, который она нарушает. Есть общестенный порядок. Сама подумай, хотела бы ты, чтобы в соседней квартире у тебя лежал труп? В конце концов, не забывай про бога. Ему это точно не понравится. 
***
Дверь мне открыла невысокая, сухая и, как оказалось, совсем не старая женщина.
- Добрый день, - сказала я. - Вы Валентина Ивановна?
- Да.
- Вы звонили мне ночью, просили о помощи, сказали, что вас незаконно удерживают в психиатрической больнице. Я журналист.
- А, это вы. Проходите, - она отступила назад, впуская меня в квартиру. - Когда я звонила, то еще не знала, что меня выпишут так скоро.  Оказалось, что документы на выписку были готовы несколько дней назад.
- Вы одна?
- Нет, я с сыном, - спокойно ответила она. - Проходите, не бойтесь.
Я прошла в комнату. С этого момента ощущение того, что все происходящее не реально, не покидало меня ни на минуту.
- Ты думаешь, что он умер? Нет, он живой. Это я умерла в тот день, когда Ванечку убили. Он же всегда был моим ангелочком. Светлым таким, нежным-нежным, почти прозрачным. А знаешь какие у него глаза? - Валентина Петровна достала откуда-то из глубин шкафа старый семейный альбом и стала показывать фотографии своего сына. Вот он еще маленький, только-только родился. Вот ему уже пять и он в смешных шортиках и с заячьими ушками на голове, отмечает Новый год в детском саду. А вот он уже школьник, а вот - в солдатской форме. Улыбается.... И глаза у него цвета неба. 
Я сижу в гостиной обычной квартиры, с женщиной, которая только и делает, что говорит о своем уже умершем сыне. Вот его тело, оно лежит рядом с нами. На кушетке, укрытое белым церковным саваном с изображением распятия, с бумажным венчиком на лбу. Я знаю, что под саваном в его правой руке разрешительная молитва, я вижу, что у его головы на столике - церковные свечи и маленькие образа. Но самое страшное то, что умер Ванечка не вчера. И не три дня назад. Самое страшное то, что со дня его смерти прошло уже три года. Его тело высохло и почернело. На нем практически нет кожи. И вот он лежит тут, настоящее доказательство бренности бытия, рядышком со мной. Я смотрю на него, а в голове ее слова: "...нежный-нежный, почти прозрачный, ангелочек...". Я не могу поверить, что согласилась на все это безумие.
- ...эти люди покусились на самое дорогое для меня, на могилу моего сыночка... - ее низкий и растянутый голос доносится до меня откуда-то издалека. - Я еще раньше в новостях читала, что кто-то из копателей украл из гроба телефон, который родители положили своему сыну в дорогу. Поэтому я и решилась забрать Ванечку домой, хватит уже над ним глумиться. Теперь вот снова вместе, и мне так спокойнее, и ему.
"...и ему...и ему..." эхом отдается в моей голове. Мне кажется, что я и сама сейчас вот-вот сойду с ума, становится душно, я прошу Валентину Ивановну разрешения выйти на балкон. "Конечно-конечно", соглашается она и несет мне из прихожей тапочки. Я осматриваюсь, и думаю, что у нее в голове отдельный пунктик по поводу чистоты: в квартире блестит все - мебель, полы и кажется даже стены. Стекла окон натерты до такой степени прозрачности, что их как-будто нет. В воздухе нет ни одной пылинки, и, как ни странно ничем не пахнет. Вообще ничем. Помещение стерильно, как будто это больничная операционная, а не жилье человека.
Она выходит вместе со мной на балкон. Я  смотрю на солнце и щурюсь, чувствую ветерок, слышу голоса людей, лай собак. Становится легче.
- Ванечку убили три года назад, в армии. Я до сих пор не знаю, что там случилось. Просто мне однажды позвонили из военной части, где он служил и сказали "ваш сын умер, приезжайте, забирайте тело". Я приехала, смотрю на него, а он весь в синяках. Как-будто моего мальчика долго били, и лицо все такое опухшее было.
Она рассказывает мне все это очень сдержанно, ни слезинки в ее глазах, ни дрожи в голосе. Ее лицо такое, как будто его очень долго и очень тщательно отмывали от эмоций. На нем, как и в ее квартире,  - стерильная чистота. 
- Я стала спрашивать у командира, что произошло, а тот мне бумажкой в лицо тычет, дескать, вскрытие показало, что Ванечка упал и разбил себе голову. Умер от черепно-мозговой травмы. Ванечку я забрала, конечно, похоронила. Обратилась в военную прокуратуру, чтобы завели дело, но оттуда пришел ответ, что смерть не была криминальной и в общем, они мне отказывают. А потом...
А потом Валентина Ивановна увидела сон. В нем Ванечка жаловался на то, что его могилу разграбили и вытащили оттуда любимую кружку, которую мать заботливо положила в гроб. Есть у наших людей такая традиция - в гроб перед похоронами кладут любимую вещь умершего. Наверное, это своего рода нежелание принять смерть человека. Так люди создают какую-то внутреннюю, невидимую связь между ними, живыми и умершими. Наверное, так легче перенести потерю. У Валентины Ивановны эта связь была нарушена в тот момент, когда Ванечка во сне пожаловался на кражу. И тогда убитая горем мать устроила ад на земле и себе, и своему уже умершему сыну. 
- В больнице было страшно. Ты даже не представляешь, что там делают с людьми. От таблеток забываешь кто ты такой и где находишься. И священники там ходят. Знаешь, они в этих своих черных рясах в белых больничных палатах выглядят совсем как бесы в раю. Зыркают по сторонам своими сальными взглядами. По очереди со всеми беседуют. И со мной разговаривал один такой. Толстый, с рыжей мордой. Все спрашивал, где я живу, да с кем. Я, конечно, ему ничего не сказала, потому что не верю всем этим посредникам. Сказано же в писании не сотвори себе кумира, нет бога на земле, кроме Иисуса Христа. Вот в него и верую. И в себя я верю, потому что никто кроме меня Ванечке моему не поможет.
Кто-то звонит в дверь "клынь-клынь, клынь-клынь". Я вздрагиваю и смотрю на Валентину Ивановну. Но она не шевелится. Только  глаза скосила в сторону двери и тут же опустила их. Наше молчание длится несколько минут, звонок из реальной жизни так и не повторился. Как будто и не было ничего.
- Знаешь, я ведь зла ни на кого не держу. Ни за что, только хочу, чтобы они больше не трогали... -  она проглатывает окончание, оно улетает куда то внутрь нее, туда, где живет уже много лет ее нескончаемая горькая печаль.
Мне больше здесь нечего делать. Я выхожу из этой странной и страшной квартиры в солнечный городской сентябрь, по пути мне встречается Созонов. "Ну, как она?" - спрашивает меня. Я пожимаю плечами и молча иду дальше, потому что у меня нет ответа на вопрос: кто и как поможет этой женщине в ее страшном-страшном горе, и вообще, нужна ли ей медицинская помощь или просто сочувствие? Душевная боль, как раковая опухоль распространилась по всему ее телу - она в глазах, в голосе, в движениях рук и повороте головы. Было холодно, невыносимо холодно от нее.
Однажды ночью, уже через много лет после случившегося, мне снова позвонили. Это была она, ее голос я бы узнала из тысячи других голосов. Помоги мне, просила она, мне снова снился Ванечка.