Глава 4. Мой театр

     Любовь к шитью и вязанию вообще сплелась для мня воедино с музыкой и театром: в доме у меня непрерывно звучали музыкальные, драматические и поэтические записи.  Я охотилась на них. Те старомодные винилы я находила в Питере и Москве, а еще собирала  коллекцию магнитофонных записей, которую храню, как реликвию. 
    
     Ускорилась за более чем полвека жизнь,  обрывки новой музыки, новых спектаклей и вызванных ими мыслей теперь проносятся, словно пейзажи за окном Сапсана, - стремительно, комфортно, не оставляя в памяти следа.  Новые технологии сделали доступными любые произведения, но породили массу симулякров.  Ушла в прошлое охота за книгой, диском, билетами на спектакль.  Все это раньше добывалось с   усилиями,  было ценно, оставляло глубокий отпечаток, долго жило в голове.  Именно так в душе человека заветная цель,  сокровенная мечта,  сбывшись,  неизбежно  обогащает эмоциональную память  воспоминанием о чувстве победы и ликования о чуде исполнившегося желания.  Возможно сейчас для кого-то эта мечта – более дорогая марка машины,  лабутены.  А тогда это было погоней за пищей для души…  Мир изменили технологии и новая мораль,  сделавшие доступным все.

     Ценна ли глубина чувств и нужна ли она вообще людям?  Рождается ли она из лишений?   Возможно ли сравнить ту прежнюю мечту о недосягаемом  с нынешним ажиотажем цен на концерт модного дирижера?
   
     Ругать наставшие времена – клише для уходящих поколений.  Стараюсь не петь в этом жалобном хоре.  Но невозможно и умолчать о том прекрасном, что было и чего больше не купить ни за какие деньги.  То, что недоступно оцифровке: Неоцифровываемое…

     Это, например, сложность  и  настоящая культура театра Товстоногова, начавшегося для меня с  “Две правды есть!” – вопля  Татьяны в “Мещанах”.    Две правды: поколения уходящего и пришедшего, но на самом деле – многие правды всех, живущих в одном доме.  И намного шире: личная правда каждого,  отличная от всех других, близких и дальних, от миллиардов, населяющих землю…
   
     …По-настоящему в театр меня привел случай.  Походы с мамой в каникулы не сделали из меня театрала. В последнем классе школы папа посоветовал ходить на подготовительные курсы в МГИМО.  Это было доступно всем, бесплатно, необременительно по времени и бесполезно, но там я познакомилась с девочкой на пару лет старше себя, которая рассказала мне о "Ленкоме", где идут великолепные спектакли.  Главным там был Эфрос. "Мне это имя ничего  не говорило", как утверждает шлягер.  Попав туда раз, я и стала театральным наркоманом.  Ансамбль был великолепен: ещё не эмигрировал Лев Круглый, блистали молодой Збруев, красавица Ирина Печерникова, Ширвиндт и, конечно, - звезда Эфроса,  Ольга Яковлева.  Они были полны страсти, ослепительно красивы, умны, талантливы, смотреть эти спектакли было счастьем: "Мой бедный Марат", "104 страницы про любовь", "Снимается кино"...
   
    …В подъезде, где располагалась наша коммуналка на Ленинском, жил рабочий сцены из театра "Моссовета". По-соседски он давал входные на прогоны новых спектаклей.  Так я увидела юного Геннадия Бортникова в очень эмоциональной современной пьесе "В дорогу". Потом мне довелось не раз увидеть совсем молодую Маргариту Терехову с милым вздернутым носиком, который впоследствии стал более классическим.  Однажды в фойе, в антракте, я увидела - единственный раз в жизни - Галину Уланову.  Точеную фигуру облегало бежево-коричневое трикотажное платье, взгляд был далёк от окружающей суеты. Она была по-настоящему одна.
   
     …Вероятно не без влияния  сильного впечатления от Галины Улановой, я вернулась домой без любимого маминого театрального бинокля, получила выволочку максимальных баллов.  Было очень обидно. Я знала, где достать такой бинокль: по дороге в школу был огромный фото-магазин с большим выбором оптики. Я начала копить деньги от завтраков, и как только смогла, купила самый красивый театральный бинокль: эмаль цвета слоновой кости, розовая натуральная кожа... Но мама осталась равнодушна и, бросив его в ящик, никогда не пользовалась, как прежним: рассмотреть птичек на ветке, дальних прохожих... Не знаю, на какую тайную боль я наступила, потеряв её любимую вещь.
   
     …Театр, как искусство, переживал расцвет во времена моей юности, поэтому неизбежным было породниться с ним. Мне мало досталось московских легендарных спектаклей шестидесятых: они были недоступны простым людям, но в Питере было намного больше возможностей, а получив достаточно впечатлений для сравнения двух школ, я безоговорочно предпочла питерскую, более глубокую и тонкую, если не считать моего любимого  Эфроса.  Я до конца следила за его творчеством, а во времена его работы на Малой Бронной, когда он проводил открытые репетиции, я ходила на них, присутствуя при рождении тончайшей вязи его спектаклей.
   
     Театр тех времён был религией, а не эпатажем или развлечением. Те "Две правды!" Татьяны в товстоноговских "Мещанах" остались ещё одним тавром на моей душе. Великолепный ансамбль, который создал Александр Товстоногов: Луспекаев, Юрский, Толубеев, Стржельчик, Олег Борисов, Рецептор и потрясающие актрисы, были театральной иллюзией и идеей, намного перекрывающей серую действительность, бедную мыслями.  В этом блистающем мире легко можно было потонуть, живя от спектакля до спектакля. Были молоды Владимиров, Фрейндлих, Петренко, Боярский  - это был фонтан энергии, творчества, идей, красоты!  В ТЮЗе Зиновия Корогодского молодые актёры доводили до истерики смеха и восторга в дилогии "Наш цирк" и "Наш, только наш".   Лев Додин поставил    “Братья и сестры”,  и спектакль сразу же стал легендой: он выворачивал душу наизнанку запредельной правдой существования, где даже  самый маленький  бессловестный исполнитель  проживал свою драму в  толпе статистов всерьез, а главные исполнители, казалось впрямь седеют на глазах под ударами судьбы.
   
      Я видела, как из виртуозного спектакля “Игра” родился новый театр  Виктора Харитонова “Эсперимент”,  из которого  впоследствии вышел Александр Полунин.  Спектакль мне так нравился, что я смотрела его при каждом удобном случае,  и сняла подробный фоторепортаж со сценами из него – на память.

     Сейчас я задаюсь вопросом: возможно где-то на земле и сегодня творят художники, способные заставить меня плакать, смеяться и забыть все на свете, но отчего я не там, где они?  Отчего мы ходим разными тропами? Судьба больше не несёт меня за пределы коммунального быта.  Мир изменил свои краски - возможно, только для меня?  Неужели я перестаю любить театр?  Отчего последний раз любимая Студия Театрального Искусства Сергея Женовача оставила ощущение рутины-паутины, актерской скуки? Ведь именно Женовач единственный заманил меня в театр в самое тяжелое для этого искусства время, в годы смуты, когда театры были пусты.  Он держал на привязи три вечера подряд своим  феноменальным спектаклем с продолжением “Идиот” по Достоевскому.   Он поймал меня на наживку названия любимого произведения,  которое я отправилась смотреть со скепсисом, готовая уйти в любой момент после первой же фальшивой ноты.  Но вместе с залом, в котором зияла масса пустых мест, я замерла пораженная и в молчании погруженности пережила спектакль, длившийся три дня.  Это было театральным чудом, в котором каждый актер прожил свою роль всем своим существом, передав покоренному залу  выстраданные  чувства…

     …Врезался в память, буквально в мельчайших  деталях, спектакль Театра Моссовета “Печальный детектив”, поставленный Геннадием Тростянецким.  Щемящая сцена, открывающая спектакль, в которой Виталий Соломин горестно склонен во мраке над жалким жестяным ведром, и лишь падают гулко на дно картофельные очистки.  Без единого слова режиссер и актер передали всю последующую горечь и драму.  Спектакль искрился придумками,  неожиданными поворотами, но все работало на  вневременную историю,  написанную Виктором Астафьевым…

      Теперь я редко бываю в театре, но еще случаются неожиданные подарки.  Лето 2017 привело меня впервые в жизни на спектакль “Комеди Франсез”,  посетившего Москву, и на постановку Анатолия Васильева “Старик и Море” с Аллой Демидовой в центре действа. Так, неожиданно я получила кусочек  настоящего, глубокого театра.

      Временами  ностальгия заставляет листать в интернете питерские афиши и рисовать несбыточные планы вновь окунуться в магию  искусства.  Беда возраста -  сокращение возможностей видеть мир, если ты - не богатый.  А я за жизнь не добыла сокровищ. Возможно когда-нибудь я об этом  ещё скажу ...
     Продолжение: http://www.proza.ru/2017/11/30/1781