Молитва матери

                МОЛИТВА МАТЕРИ
                Материнская молитва со дна моря достанет
Пословица
         Кажется, совсем недавно начался 1985 год, а вот уже, и весна пришла. Позади март с его частыми туманами, съевшими почерневший слежавшийся снег, апрель, вернувший природу к жизни после морозной зимы. Теперь май уверенно вступил в свои права, сиял чистым голубым небом, в котором лишь изредка появлялись белые пушистые облака да радостно щебетали птицы. Все вокруг благоухало нежным ароматом молодой клейкой листвы, свежей травы и распускающихся цветов.
Сельчане наслаждались чудесными мгновениями.  В каждом дворе возвышались над домами вековые деревья, посаженные еще предками. Людям было радостно видеть, как зазеленевшие ветки тянутся выше крыш вросших в землю домов, шелестят листочками возле маленьких старых окошек. Правда, радоваться ежегодному обновлению природы удавалось разве что вечером: с раннего утра женщины трудились на своих приусадебных участках, а мужчины – на колхозных полях. Как говорится, весенний день зиму кормит, надо вовремя справиться с извечными деревенскими заботами.
Этот день выдался на удивление солнечным и теплым. Вообще для Пелагеи нынешняя весна была какой-то особенной: как никогда остро ощущались установившееся тепло, красота природы, пение скворцов в саду. Хотелось улыбаться людям, солнцу, каждой былинке, проснувшейся после зимы.
Женщина высаживала рассаду помидоров. Ящики стояли между грядками, она доставала горшочки, привычно делала ямки руками и с какой-то особой нежностью опускала в землю крепкие коренастые, с любовью выращенные дома на подоконнике кустики. Постепенно она погрузилась в свои мысли. Думала о сыне, муже и о том, что вкусненького приготовить сегодня на ужин. Когда услышала, что с улицы ее кто-то зовет, от неожиданности вздрогнула.
– Пелагеюшка, ты где? Поди-ка сюда, подруженька!
Узнав голос почтальонши, сразу разогнула спину, с трудом встала, выпрямляя затекшие ноги, и спешно окунула грязные руки в ведро с водой. Уже на ходу вытерла их краем фартука, поправила платок, съехавший на лоб, и заторопилась к калитке. На лице женщины отразилась тревога, но как радушная хозяйка она все же постаралась улыбнуться.
– Что-то рано ты сегодня, Танюша. Не ждала еще, в огороде копаюсь. Газетки принесла? – уточнила Пелагея. И, увидев стоящий возле забора велосипед, пошутила:
 – Все катаешься… Скоро можно будет на соревнования по велогонкам тебя посылать!
– Это точно, – усмехнулась Татьяна, вынимая из сумки листок бумаги. – Вот, из райцентра, из военкомата прислали.
От слова военкомат у Пелагеи дрогнуло сердце.
– В армию призывают твоего Егорушку,– с грустью произнесла Татьяна, протягивая повестку.
– Господи! – всплеснула руками Пелагея. – Забирают… Куда?
– Так это потом скажут, когда в часть направят.
– Единственного сыночка забирают… Как же так, пусть бы еще годок дома побыл! Совсем мальчишка ведь, – запричитала женщина.
– Пелагеюшка, ну что ты расстраиваешься. Отслужит и придет. Зато возмужает, настоящим мужчиной вернется.
– Да, слышала я уже про таких возмужавших сыночков наших, восемнадцатилетних мужчин... Теперь в гробах цинковых их привозят. Вон, в соседней деревне, Митьку привезли из Афганистана. В закрытом гробу с окошечком маленьким. Не поймешь, то ли он, то ли не он.  Мать даже погладить, обнять его не смогла…
– Так-то оно так, – вздохнула почтальонша. – Но у вас все хорошо будет, ты верь.
Они сели на лавочку, стоявшую возле забора. Пелагея задумчиво теребила фартук, потом поднесла краешек к лицу и смахнула непрошенную слезу.
– Да что ж ты горюешь заранее? Тоску зря нагоняешь. Лучше готовься к проводам. Тем более, он не один, шесть человек из нашей деревни призывают, – успокаивала Татьяна.
– У тебя дочки, всегда рядом. Ты не поймешь меня.
– С дочками тоже проблемы бывают. Да что это мы сырость развели! Где, Егорка-то?
– В поле, батьке помогает. На тракторе они.
– Так ты распишись, за повестку. Мне еще пять домов обойти. Сердце сжимается, когда повестки разношу, – вздохнула Татьяна. Как детей своих провожаю. Это ведь как в карточной игре: повезет или не повезет попасть в хорошее место.  Никто не знает.
Пелагея дрожащей рукой расписалась за повестку и долго разглядывала ее, будто надеялась, что это не призывная, а просто какое-то уведомление. Еще раз пробежала глазами по строчкам и сунула бумагу в карман фартука.
– Ну, я поехала? – сказала почтальонша, забираясь на велосипед.
– Да, хорошего тебе дня, – махнула рукой женщина, и с тяжелым сердцем побрела в дом.
В пустой избе она дала волю слезам. Упала на колени перед иконой и стала просить Бога:
– Господи, в милостивой власти Твоей сыночек мой Егорушка, Рабы твоей Пелагеи, помилуй и спаси его…
Обливаясь слезами, женщина закончила молитву, вытерла покрасневшие от слез глаза и, то и дело вздыхая, вернулась на грядки. Работа уже не радовала и не спорилась. Наконец Пелагея взяла ящики с оставшейся рассадой, отнесла их в избу и села у окна. Она молча смотрела на улицу, ожидая мужа и сына с работы. Пелагея Ильинична и представить не могла, что так разволнуется из-за повестки о призыве в армию. До сегодняшнего дня ей казалось, что мирная жизнь давно стала естественным состоянием на земле, война осталась в прошлом, а если где-то и идут боевые действия, то очень далеко и их не касаются. Потеряла покой, наверно, только тогда, когда в соседнюю деревню привезли первый цинковый гроб, называя его груз двести. В последнее время, когда смотрела по телевизору репортажи из Афганистана, спрашивала себя: «Кому нужна эта война? Другая страна… Почему наши мальчики должны умирать там?». Ее мысли постоянно были о сыне, которому вот-вот должно было исполниться восемнадцать. И вот наступил час, которого она так боялась.
Пелагее было сорок восемь лет. Замуж вышла поздно и долгожданного сына родила в тридцать. Больше детей Бог не дал. Всю свою любовь и нежность отдавала кровиночке. Парень вырос крепким, здоровым. Внешностью пошел в отца: высокий, чернявый, прямой нос и открытые выразительные глаза. От матери взял характер. Добряк, он жалел любую живность, был ласковым и внимательным. Всегда помогал по дому, а уж если случалось Пелагее приболеть, ухаживал, не отходил от нее, пока не поправится.  Закончив школу, Егор не поехал поступать в техникум, остался работать с отцом. Пелагее вспомнились слова сына: «Мама, позже поступлю на заочное и получу диплом. А сейчас мне нужна практика, не зря же выучился на тракториста. Тем более, все равно в армию скоро».
Мать гордилась сыном, не знала хлопот с ним. И муж был доволен, что сына такого вырастили. В деревне молодежь и выпить могла, и подраться. Постоять за себя Егор мог, но пьяным родители его не видели.
Так Пелагея и сидела, глядя на улицу, пока муж и сын не подъехали на тракторе.
– Мать! – крикнул муж, – где ты там? Почему не встречаешь работников? Мы проголодались.
Женщина очнулась от оцепенения, вскочила и бросилась им навстречу.
– Я здесь. Давно вас жду, –постаралась улыбнуться Пелагея.
– Э-э, да у тебя глаза на мокром месте… Ишь, какие красные, – глянул на ее лицо муж. – Что случилось?
– Леночка, – у нее задрожали губы,– Егорушку… в армию… – сказала женщина, пытаясь сдержать слезы.
Сын подошел, обнял мать.
– Мама, ты чего, будто на войну меня отправляешь. Мы же знали с тобой, что наступит момент, когда меня призовут. Я же мужчина.
– Ой, какой ты мужчина, – поглядела на него мать и постаралась улыбнуться.– Мужчина он… Глянь. отец, мальчишка же еще…
– Пелагея, сын прав: все служат. Долг такой, Родине служить.
– Да если б Родине… А, то ведь в чужую страну могут послать.  Не знаешь, что ли? А там эти душманы, головорезы…
– Да знаю, я знаю. Чего заранее горевать. Пошли в дом, а то соседи начнут собираться, – сказал Леонид, посмотрев за забор, где соседка уже прислушивалась к их беседе.
– Ладно, мойте руки. Пойду накрывать на стол.
Женщина скрылась в доме. Мужчины подошли к рукомойнику.
– Что, Егорка, настал твой черед. Не дрейфь, все хорошо будет. Стрелять из винтовки я тебя учил, гири ты поднимал, по пятьдесят раз отжимался. Готов!
– Да я и не боюсь. Интересно, еще кого-то из наших ребят призывают сейчас или нет?
– Так узнать нужно.
– Поедим и пойду пройдусь, узнаю новости, – решительно подвел итог сын.
Они вымыли руки, запыленные лица и вошли в избу.
После ужина Егор ушел к друзьям. Муж и жена остались сидеть за столом. Сначала молча переглядывались, будто собирались с мыслями. Пелагея встала, вздохнула и взялась убирать посуду.
– Почему ты молчишь? – спросила она мужа.
– Да потому и молчу, что переживаю. Думаешь, у меня каменное сердце? Мысли всякие в голову лезут. Служил бы здесь, на Родине, не переживал бы. Он понятливый, хваткий, выносливый. А если…
– Молчи! Не смей думать об этом! – приказала жена, – мысли и слова материальны. Будем думать только о хорошем.
– Да я что, разве против? Ладно, к проводам нужно готовиться. Пригласить его друзей, родственников.
– Ты же знаешь, сейчас в клубе все организовывают. Помнишь, Петра забирали, так комсомольцы вечер делали. А сейчас шесть человек призывают. Проводы будут торжественными. Скорее всего, в районе.
– Откуда знаешь?
– Татьяна, почтальонша, сказала. Утром всем повестки повезла. Мне первой вручила. Секретарь комсомольской организации уж точно знает, наверное, готовит им вечер.
– Вот и хорошо, что не один пойдет. Может, и служить вместе будут. А стол мы накроем.
Родители сидели до позднего вечера, вели нескончаемые разговоры, пока сын не вернулся. Пришел он в хорошем настроении.
– Мама, не переживай. Меня не одного призывают. Мы все решили. Проводы завтра, ; известил Егор, едва переступил порог.
– Вот и хорошо, сынок. Будете все вместе.  Лизе-то сказал?
– Да. Плакала, мам, как и ты.
– Любит, значит. Ждать будет.
– Сказала, что любит, – опустил глаза и улыбнулся сын.
– Вижу, настроение у тебя поднялось. Да ты не стесняйся, любовь жить помогает!
– Мамочка, это так здорово, когда тебя обещают ждать…
– Мы с папой тоже будем ждать, ой, как ждать…
– Это я знаю. Но когда девушка ждет, это вдвойне приятно.
Мать с отцом переглянулись. За весь вечер женщина первый раз радостно улыбнулась.
                ***
На следующий день Пелагея поднялась с первыми петухами. Подоила корову и на цыпочках подошла к постели мужа. Осторожно дотронулась до его плеча.
– Вставай. Тихо, не разбуди сына. Пусть еще поспит. В армии будет по тревоге вскакивать, а пока пусть понежится.
Леонид осторожно поднялся с кровати, чтобы не скрипела, и так же, как жена, на цыпочках, вышел из комнаты.
– Зря стараетесь, – услышали они голос сына, – я уже проснулся.
– Егорушка, еще рано, спи. Сейчас коров погонят, отправлю нашу Буренку и вернусь к тебе.
– Ма, не буду тратить время на сон. Лиза, наверное, уже тоже проснулась. Мы договорились встретиться.
Он потянулся, вскочил с кровати, быстро натянул брюки и уже хотел выйти на улицу к умывальнику, но мать остановила его.
– Не обижайся, сынок, только у меня свои планы. Сегодня мы с тобой пойдем в церковь. Прямо сейчас и пойдем.
– Мам, так Лиза будет ждать…
– Ничего, подождет.
– Ну хорошо. Только недолго.
–Ты молодец, крестик все время носишь.  Комсомольцы твои ничего не говорят?
– Во-первых, мамочка, я его не показываю, во-вторых, у нас в деревне у всех крестики. В-третьих, все, в том числе и комсомольцы, ходят в церковь. Не часто, но ходят.
– Молодцы, ребятушки. Нельзя гневить Бога. Хранителя нашего.
В избу вошел Леонид.
– Пока вы тут судачите, я Буренку отправил со стадом.
– Спасибо, Ленечка, – отозвалась жена.
 Сын с любовью смотрел на родителей. Ему нравилось, когда мама хвалила отца.
– Какие вы у меня хорошие, – сказал он и подошел к ним. – Дайте я вас обниму!
Егор одной рукой обнял мать, а другой отца. Все сдвинули головы и прижались лбами. С минуту постояли кружком, словно подпитывали друг друга любовью, нежностью, силой.
       Вскоре мать с сыном направились в церковь. Отец на своем тракторе поехал в поле, пообещав вернуться к обеду, чтобы помочь готовиться к проводам.
    Церковь стояла на пригорке.  Она была построена еще в довоенные годы, но по сей день не утратила своего величия. Сельчане не жалели средств, жертвовали деньги на ремонт. Ежегодно белили стены, устраивали субботники на прилегающей территории, и храм выглядел ухоженным, сиял в синем небе золотой маковкой. В округе не было ни одной семьи, которая не посещала бы церковь, приезжали люди даже из самых дальних деревень – традиции старались соблюдать.
Мать и сын, троекратно перекрестившись, вошли внутрь.  Церковь была маленькая и уютная. Высокие колонны поддерживали легкий купол, каждое утро наполнявшийся солнцем. Людей пока не было, только строгие лики святых смотрели на них.
Пелагея и Егор подошли к иконе Спасителя.
 – Что привело вас так рано в храм? – услышали они мягкий приветливый голос.
– Батюшка, – обратилась Пелагея к священнику, – сегодня сына в армию провожаю. Хотела бы записочку подать о здравии.
– Давай, записочку, дочь моя. Скоро служба начнется, вместе и помолимся. Так ведь не одного твоего сына призывают. Некоторые вчера были, и сегодня, наверное, люди еще придут.
Пелагея подала записку, приготовленную заранее.
– Молись, дочь моя, молись, — вздохнул священник и продолжил, видимо, следуя, каким-то своим размышлениям:
– Много людей бывает в праздники, а так храм пустует. Случается, днем заходят попросить Бога о чем-то. На крестины, отпевание собираются, а чтобы помолиться, заходят редко. Молодежь уезжает, старики уходят. Все меньше и меньше людей в деревнях остается. Поэтому и спросил вас, почему ни свет, ни заря пожаловали. Подумал, случилось что.
Он перекрестил Егора и удалился.
– Мама, он здесь живет? – прошептал парень.
– Да, сынок. Видел рядом маленький домик? Хороший батюшка у нас. Как он здесь справляется, не представляю… Правда, видела как-то двух послушников. Они и в церкви помогают, и в магазин ходят, продукты покупают.
Они зажгли свечи, поставили их рядом с иконами Иисуса Христа, Казанской Божьей Матери и Николая Чудотворца.
Находясь у этого образа, Пелагея тихонько произнесла:
–Святой Угодник, спаси, защити мое дитя! Помоги сыну отслужить с честью и невредимым вернуться домой.  Поддержи его своей благой силой, проси для него милости у Спасителя нашего. Аминь…
Она стала усердно креститься. Егор все старательно повторял за матерью. Ему казалось, что святые уже более ласково смотрят на них.
– Дочь моя, – они опять услышали голос батюшки, ; сыну твоему нужно исповедоваться и причаститься.
– Да, да, конечно… Он подготовился.
Когда мать и сын возвращались домой, Пелагея сказала:
– Сынок, ты не обижайся на меня...
– За что, мама?
– За то, что не пустила сразу к Лизе, за мои наставления. Тебе, может, кажется, что это причуда, пережиток прошлого.  Ты молод, наверное, не все понимаешь. Нас же сколько лет отучивали верить в Бога… Но я хочу сделать все, как положено. Теперь Господь будет хранить тебя, будет с тобой всегда. И ты помни о нем. Молиться не умеешь, так своими словами проси о помощи.  Говорят, раньше, когда призывник уходил на службу, мать крестообразно срезала немного его волос и прятала за икону, чтобы он вернулся домой целым и невредимым. Я тоже хочу так сделать. Разреши. Все равно завтра уже будешь лысым. Там ведь всех вас наголо постригут…
– Мамочка, дорогая моя, – перебил ее сын, – делай, что хочешь, лишь бы душа твоя была спокойна!
 – Вот придем домой и сделаю. И еще, прошу тебя: не снимай крест. Господь будет хранить тебя.
Егор слушал и не перечил, хотя считал, что мать в последнее время уж слишком увлеклась молитвами. Дома появилось много икон, соблюдались все православные праздники. В школе, в комсомольской ячейке пропагандировали атеизм, о Боге никто не смел упоминать. В городе даже не принимали в комсомол, тех, кто ходил в церковь.  Но в деревнях все носили крестики, крестили детей, отмечали православные праздники. Жизнь здесь была совсем другой.
                ***
             Вечером в клубе собралась вся деревня. Секретарь комсомольской организации вышел на сцену, назвал по фамилии каждого призывника и поздравил. Пионеры читали стихи, пели песни о Родине. Девушки исполнили песню «Катюша», а парни из старших классов – «Не плачь девчонка». Настроение в зале царило праздничное. Только матери украдкой вытирали слезы.
После окончания торжественной части все вышли на улицу, заиграла гармонь, начались танцы. Девушки обнимали своих парней, обещали ждать их из армии. Когда стали расходиться по домам, Егор, Лиза и несколько парней, которые не попали в весенний призыв, направились в дом Пелагеи. Там их ждал накрытый стол.
Ребята рассаживались, подшучивая над Егором, что в армии ему такой еды не подадут. Отец открыл бутылку шампанского, позволив пробке сделать «салют», и понемногу налил в бокалы.   
– Сынок, служи честно, будь настоящим воином, – он старался говорить бодро, уверенно. – Ты никогда не подводил нас, нам ни разу не было за тебя стыдно. Уверен, ты справишься и теперь. А мы будем ждать тебя и очень скучать.
Пелагея судорожно всхлипнула и, чтобы не разрыдаться при всех, достала из кармана носовой платок и вышла из-за стола.
– Спасибо, отец. Не подведу, – с улыбкой ответил Егор.
Отец как-то ссутулился и тоже вышел вслед за матерью. Родители знали, что молодежи нужно поговорить без взрослых.
Во дворе тоже стоял накрытый стол, за которым их ждали сестра Леонида с мужем, крестная Егора, и подруга Пелагеи Татьяна, тоже с мужем. 
             Рано утром к клубу подъехал автобус, который должен был отвезти призывников в районный центр.  Народу собралось много, но в автобус взяли только родителей и девушек, провожавших своих парней.
За двадцать минут они доехали до районного центра. Пока ждали построения, Егор стоял, обняв Лизу.  Хрупкость девушки подчеркивала толстая, туго заплетенная коса. Платье в горошек, схваченное на талии ремешком, выдавало вчерашнюю школьницу. Лиза грустно смотрела на парня, стараясь запомнить его. Рядом стояли родители Егора. Пелагея едва сдерживала слезы. Муж держал ее под руку.
Наконец прошло построение, и молодой лейтенант объявил посадку в автобус. Дед Матвей, который на Великой Отечественной потерял обе ноги, заиграл на гармошке марш «Прощание славянки». Он всегда приезжал на своей инвалидной коляске провожать призывников. Не забывал старый вояка и женщин поддержать:
 – Что вы, девчата, рыдаете? – говорил он девушкам, вытирающим платками слезы. – Не на войну провожаете. Два года пролетят незаметно, и парни ваши вернутся. Вот мы во время войны уходили и не знали, кому суждено выжить. А сейчас закалятся, возмужают и настоящими мужиками приедут. Вы только ждите. Письма пишите чаще. Я на ваших свадьбах еще сыграю!
Мужчины вторили ему: 
– Правду говоришь, дед, не война, мирное время. А каждому парню нужно в обязательном порядке послужить Родине. Иначе, какой же он защитник?
Многие улыбались, глядя на деда Матвея, но как только он начинал играть, улыбка сходила с лиц, на глаза наворачивались слезы. 
Когда автобус с призывниками скрылся из виду, провожающие вернулись в свои деревни.
Пелагея шла молча до самого дома. Ей все еще не верилось, что проводили сына. У самой калитки она сказала мужу:
– Леня, я зашила записку с молитвой в карман рубашки Егора.
– Зачем?
– Так положено.
– Их же там все равно переоденут, в казенное.
– Правда? – забеспокоилась Пелагея, – Как же так? Без молитвы…
– А Егору ты сказала про это?
– Да, уже перед самой посадкой в автобус. Хоть бы догадался вынуть бумагу и зашить потом в форму...
– Если сказала, то догадается, – успокоил жену Леонид.
– Боженька, вразуми, надоумь…
                ***
     После месяца в учебке молодое пополнение научилось ходить строем, горланить песни и стрелять из автомата. После принятия присяги Егор и Иван, парень из его деревни, оказались в одной роте. Они держались вместе, от этого служба казалась легче и веселее. Так случилось, что выполнять интернациональный долг их отправили тоже вместе.
   
 До Термеза, самого южного города в Узбекистане, везли поездом. Граница была совсем рядом – за рекой уже Афганистан. Мост через Амударью только строили, поэтому их переправили на катере.
Темнота в тех краях наступает быстро, и в первый же день, как только на небе появились звезды, началась пальба: в небо взмывали ракеты, свистели пули, грохотали пушки. Лейтенант объяснил новобранцам, что это не бой. Просто кто-то пустил ракету, а другие на спор стараются попасть в нее. Мальчишки улыбнулись, у них пока не было ни страха, ни представления о том, что такое настоящая война.
Егор перед отправкой успел послать письма домой и Лизе, в которых намекнул, что вестей от него, возможно, не будет долго.
Прошло несколько дней. Солнце палило немилосердно, Егору иногда казалось, что раскаленное светило направляет свои лучи прямо в его макушку.
Каждый день группы из шести-восьми бойцов получали приказ выйти в контрольную точку, найти и уничтожить врага. Погони за противником, хорошо знавшим местность и к тому же пользовавшимся поддержкой населения, изматывали новобранцев. Но вскоре Егор, как и остальные, кто прибыл вместе с ним, научился многому; желторотые неопытные мальчишки проходили жестокую школу войны и становились настоящими бойцами.
Как-то раз их группа возвращалась с задания. Командир с воспаленными от бессонной ночи глазами, как мог, подбадривал уставших, изнывающих от жажды, потных, покрытых пылью и исцарапанных колючками ребят. Они уже совсем близко подошли к аулу, население которого лояльно относилось к русским, когда поняли: моджахеды совсем рядом, в зеленке.
Командир принял решение как можно ближе подобраться к дувалу, скрываясь в кустах, а потом короткими перебежками рвануть к забору и перемахнуть через него.   
Как только солдаты появились на открытой местности, моджахеды открыли по ним прицельный огонь. Отстреливаясь, ребята потихоньку продвигались вперед. Когда бойцы уже преодолевали последние метры, Иван, который шел замыкающим и прикрывал группу, вскрикнул. Раненный в бедро, он упал и открыл огонь по приближавшимся моджахедам. Егор хотел вернуться к товарищу, но противник открыл такой шквальный автоматный огонь, что он и другие солдаты вынуждены были вжаться в землю. В это время снайпер нанес Ивану еще одно ранение, в грудь. Он истекал кровью и вскоре затих. А через пять минут на помощь подоспела другая группа.
Когда тело Ивана доставили в часть, Егор плакал навзрыд. Двое рябят из их группы, стоявшие рядом, тоже размазывали слезы по щекам, покрытым толстым слоем пыли, не пытаясь сдержаться.
На глазах Егора уже гибли наши солдаты, но сейчас он потерял друга. Ночью парень не сомкнул глаз, представлял, как в деревню привезут груз 200. Сердце сжималось, когда думал о матери и отце. Облегчение наступило только после того, как мысленно стал повторять молитву, которую мать, провожая, зашила ему в рубашку. Тогда он нащупал ее до того, как сдал гражданскую одежду, и забрал с собой. Молитву он давно выучил наизусть и теперь не пропускал ни слова. Засыпая, Егор думал, что увиденное здесь, в Афганистане, будет помнить всю жизнь, если вернется домой. Он и представить не мог, что ему доведется стать участником еще более страшных событий.
Утром батальон подняли по тревоге. Солдат посадили на бронетранспортеры и повезли в сторону гор. Остановились недалеко от места, где одна из групп, ушедших вчера на задание, попала в засаду. Они увидели страшную картину: двадцать тел лежали на земле близко друг к другу, все изуродованные, с перерезанным горлом...
Комбат по рации вызвал вертолеты на помощь и решил сделать засаду в ущелье, по которому ушла банда. Предполагалось, этой же дорогой она должна была вернуться обратно, так как большинство моджахедов жили по эту сторону перевала.
Бойцы рассредоточились вдоль тропы так, чтобы хорошо просматривался противоположный лысый склон. «Вертушек» все не было. Тогда решили одну роту отправить в ущелье на разведку. Оказалось, там их ждала засада. Завязался ожесточенный бой с превосходящими силами моджахедов.
Если существует ад, то бойцы попали в него при жизни. Их окружал сплошной грохот: звуки выстрелов отражались от скал, эхо во сто крат приумножало их, глаза бойцов слепили яркие вспышки, вокруг звенели, ударяясь о камни, отстрелянные гильзы. Вокруг слышались крики, стоны раненых, кто-то падал, сраженный пулей, не издав ни звука.
 – Двенадцать, –бормотал Егор, – уже двенадцатый убит... Когда же я? – Нет, я живой, и еще много кого положу!
 – Черт, окружили, гады! – ругался рядом комбат. – Надо, надо искать выход! Он обязательно должен быть. Егор, что ты там бормочешь?
– Молитву читаю, – тихо ответил он.
Комбат замолчал и с удивлением посмотрел на солдата. «Парень с ума сходит», подумал он и махнул рукой. В этот момент ударил гранатомет, от скалы, укрывавшей ребят, откололись несколько кусков. Один из них попал в голову комбату. Неподалеку в ужасе присели на корточки несколько бойцов, некоторые зажали уши ладонями, чтобы не слышать ужасающего воя мин и грохота. В глазах всех застыл страх. 
Егор вынул из-под рубашки крестик, глядя на распятие, продолжал шептать молитву. Изредка он поднимал голову вверх, где над ущельем голубело безоблачное небо.
Через какое-то время парень заметил, что пространство вверху вдруг стало серым. Выстрелы прекратились. Солдаты с удивлением смотрели на небо. Никто не понимал, что происходит, холодный страх сковал некоторых.
Если бы они могли выглянуть наружу, увидели бы, как над маленькой речушкой, журчащей внизу, внезапно собралось большое облако тумана. Оно стало быстро подниматься и скоро окутало все ущелье. Командир уже оправился от контузии, подал знак бойцам. Они медленно поднялись, взялись за руки. Егор оказался первым в цепочке, и стал осторожно, стараясь не шуметь, спускаться вниз, за ним следовали остальные. Скоро они выбрались из ущелья. По-прежнему было тихо, плотный туман окружал их...
                ***
 Пелагея каждый день утром и вечером ходила в церковь. Молилась, просила Бога сберечь ее дитя. Дома, представляя, как сын воюет или отдыхает после боя, зажигала свечу и снова молилась. Муж в такие минуты не отвлекал ее, не обращался с вопросами и просьбами. Иногда, после тяжелого трудового дня они вместе шли в церковь. Не получая весточек от сына, мать и отец замкнулись в своих переживаниях, односельчане перестали общаться с ними, боясь причинить боль неосторожным словом. Только когда приезжала на велосипеде Татьяна, почтальонша, Пелагея бежала ей навстречу. Раньше они разговаривали, Татьяна успокаивала Пелагею, ругала плохую работу почты.  Потом почтальонша стала еще издали отрицательно мотать головой и поспешно уезжала, а вскоре и вовсе начала избегать встреч.
После похорон Ивана деревня притихла, как будто в траур погрузились не только родственники. Пелагея на похороны не ходила. Боялась не вынести горя.
В тот день, когда Егор попал в окружение, еще утром материнское сердце чувствовало беду. Пелагея отпросилась с работы и побежала в церковь. Пробыла там весь день до позднего вечера. Истово молилась, забыв о пище и воде. Когда поздно вечером в храм вошел муж, она молила Богородицу:
 – Матерь Божья, укрой их своим омофором, огради от врагов, видимых и невидимых, от всякой беды, несчастий, предательства и плена...
– Пелагеюшка, пошли домой, – услышала женщина за спиной знакомый голос.
Она повернулась, с трудом поднялась с колен. Под глазами залегли черные круги.
– Ты совсем себя извела. Жив наш Егорушка, жив...
– Да, Леня, жив. Я знаю. Но смерть ходит рядом с ним. Господь и Матерь Божья уберегут его. Я прошу об этом каждый день. И верю. 
– Да, Бог милостив. Пойдем домой.
Пелагея оперлась на руку мужа, и они вышли из церкви. Всю дорогу   до дома шли молча. Леонид переживал за жену. С того времени, как сына призвали в армию, она совсем сдала. Мужчина каждый день думал: «Скорее бы вернулся сынок, тогда все наладится.  А без него и лекарства никакие не помогут».
                ***
Смерть Ивана подкосила многих родителей, сыновья которых были на службе. Все ждали их возвращения. Ждала и Пелагея. Вечерами она зачеркивала в календаре каждый прожитый день и радовалась, что до демобилизации   сына остается все меньше и меньше.
Тягостные месяцы ожидания заканчивались. Вскоре Пелагея зачеркнула последний день службы Егора, а вестей от него все не было. Женщина взяла за правило ходить к автобусной остановке после того, как утром выгонит корову на пастбище и отправит мужа на работу. Ежедневно встречала рейсовые автобусы, прибывавшие из районного центра, всматривалась в лица выходивших пассажиров, надеясь увидеть родное лицо.
И вот однажды, когда в очередной раз она сидела, задумавшись, на скамеечке под навесом, из остановившегося окутанного пылью старенького автобуса первым спрыгнул с подножки загорелый солдат.
Парадная форма ладно облегает крепкую фигуру, маленький чемоданчик в руке… Фуражка сдвинута на затылок, открывая чуть вспотевший лоб, сияющие глаза… Пелагея медленно поднялась со скамьи, но ноги подкосились. В следующее мгновение крепкие руки подхватили ее и прижали к широкой груди.
– Мама, я живой! Я вернулся!
Пелагея, обнимая и целуя сына, даже не пыталась сдержать слезы. Только тихонько шептала:
– Родной мой! Вернулся!.. Спасибо, Царица Небесная…