Любовь-волшебница

Любовь Александровна родилась в переломное время.   Революция  решительно изменила ее жизнь уже том возрасте, когда она могла осознать всю степень изменчивости. Прежняя размеренная благополучная жизнь дочери преподавателя гимназии, с домом на Остоженке, прогулки с гувернанткой у памятника  Пушкина в один миг ушли в прошлое. И долгие годы семья сначала не могла воссоединиться, а когда это удалось, не могли обрести своего жилья.
Наверное,   отсюда у Любовь Александровны на всю жизнь осталась готовность к переменам. Она принимала их легко, никогда не печалилась о том, что было. И всегда пыталась найти себя в новой ситуации.
А найти себя для нее – означало: обзавестись очередной собачкой или кошкой, разбить под окном временного пристанища  цветник… Но самое главное, самое важное – поставить очередной балет. И с  одинаковой самоотдачей ставила и балеты для профессиональных танцоров и танцы  в клубной самодеятельности для детей.

Я увидела ее балеты до того, как познакомилась с ней. И поэтому те впечатления абсолютно никак не связаны с ней лично. Это были ощущения стороннего человека. Даже не очень любящего балет.  Потому что мы, конечно же, ходили на премьеры, видели  «Лебединое озеро», «Жизель», «Корсар», «Спящую красавицу. Но интерес к балету для меня оставался на каком-то умозрительном уровне. Это было то, что  полагалось смотреть,  но не более того…

Но вот случилось нечто.  Премьера «Пер-Гюнта»… Я приготовилась отбыть положенное.  И вдруг… Вдруг со сцены дохнуло чем-то свежим, необычным. Публика встрепенулась… А когда дошло до зажигательного «танца троллей»  -- озорного, смешного, необычного, -- сразу то тут, то там стали раздаваться  аплодисменты, которые перешли в бурные овации. И они продолжались, пока тролли не нырнули за кулисы.  Зрители,  как один, почувствовали – это что-то новое. Чего у нас до того не было. К нам приехал новый балетмейстер!

Очередной премьеры я уже ждала с нетерпением. И она вскоре  состоялась. Название ничего не обещало «Сын Родины» -- о  воине-таджике, который во время Великой Отечественной войны в стычке с оккупантами  теряет зрение. А его любимая – девушка из кишлака,  делает все, чтобы  дорогой ей человек ощутил себя нужным и значимым.
И снова потрясение. В немецком кабаре танцовщица исполняет… танец-свастику. Что там на сцене выделывала балерина!!! Смесь закрученных гимнастических и акробатических упражнений. И в то же время это был танец. Уверена, ни в одном балете – на сцене Москвы или Санкт-Петербурга --  такой номер не разрешили бы поставить. Но в столице Таджикской республики к балетмейстеру, приехавшему из  города Горького,  относились с доверием: «Наверное, она знает, что можно, а что нельзя», -- думали члены комиссии, принимавшие спектакль. И «номер» прошел. Он стал гвоздем спектакля. И где бы театр ни был на гастролях, публика принимала его бурными овациями.  Если бы нашелся кто-то, кто мог бы восстановить эту постановку,  мы бы и сейчас удивились его  яркости и выразительности.
А что говорить о «Египетских ночах» ?! Это было нечто ошеломляющее.  Таких смелых поддержек, таких дуэтов  балетная сцена многих столиц нашей страны не видела. 

Время, когда Любовь Александровна была главным балетмейстером в Душанбе – стало золотым времен балета.  Она волшебным образом преобразила жизнь города, его культурную атмосферу.  Ее постановки всякий раз становились праздником, событием, фейрверком.
Да и не только у нас. На гастролях в Киеве или Свердловске – городах достаточно искушенных,  -- ее спектакли тоже становились событием. И рецензии после гастролей всегда были восторженные. 
Конечно, ей повезло  с труппой – это были воспитанники ленинградского училища, крепкие профессионалы.  И Малика Сабирова – балетная звезда –  осознавала всю степень новизны постановок и неизменно становилась первой исполнительницей главных партий.

Ну а с того момента, когда в Душанбе приехал сын Любовь Александровны  – художник Владимир Серебровский,  – спектакли  обрели новый  небывалый уровень.
У меня не было возможности в те годы увидеть  «Послеполуденный отдых Фавна» или «Жар-птицу», Бежар стал приезжать со своими спектаклями  много позже.  Но благодаря спектаклям Любовь Александровны мы шли в ногу со временем. И ни одна современная постановка после того, что мы видели на сцене душанбинского  театра, уже не поражала  воображение. Сказывалась закваска Любовь Александровны, мы были уже подготовлены.
 «Дафнис и Хлоя», «Барышня и хулиган»  -- один шедевр следовал за другим  …
 Они навсегда останутся новым словом в истории балета.  Мне кажется, что даже сейчас –  через сорок лет – я могу пересказать, что происходило на сцене. Такое это было незабываемое зрелище.
Особенно ярким  балетом была «Любовь-волшебница». Он начинался с того, что участники  постановки – разминаются у  станка (вдоль кулис), словно готовятся к очередному выступлению. А в центре сцены располагался  помост-сцена на фоне рваного черного  бархатного занавеса, с высвеченной  сзади красной подложкой, с разбросанными то тут, то там разного размера веерами.
Декорации не давали нам примет Испании того или времени, это была Испания наших представления о ней. Когда открылся главный занавес и взору зрителей предстал этот сияющий задник, зрители, пережив первый ошеломляющий шок, захлопали.  Надо сказать, что декорации Владимира Серебровского и по сей день производят такое же впечатление. И всегда после секунды молчания, неизменно раздаются аплодисменты. Мы, постоянные посетители  его премьер, к этому уже привыкли. Но тогда это было ново. Публика почти не замечала декорации.  Как правило, это был мало приметный фон, на котором разворачивалось действие. А здесь – здесь  декорации сразу создавали нужный настрой, атмосферу, которая пронизывала, задавала тон представлению.

  И вот на этом «помосте» разворачивались разыгрывались испанские страсти: любовь, измена, явление убитого мужа-призрака… А те участники, которые в этот момент были не заняты, становились к станку и продолжали разминку. Причем эту «разминку» Любовь Александровна ставила таким образом, что мы, краем глаза отмечая движения,  все же не отвлекались от главного действия.
Наверное, Малика Сабирова  была более технична, движения ее, наверное, были законченнее, но мне особенно нравилась пара: Курбан Холов и его жена – было в них что-то по-настоящему испанскому, пластика, грация, чистота и страсть.
 
Как часто случалось у Любовь Александровны, в труппе оказался особенно творческий юноша, которому она поручила роль призрака. И он очень увлекся.  А если кто-то загорался, подхватив ее идею, Любовь Александра уже начинала гореть синим пламенем. Они с упоением обговаривали первое появление призрака с выбеленным лицом и руками, обдумывали каждое его движение, что-то постоянно уточняли и дополняли.   В общем, юноша принимал свою достаточно скромную партию так, словно она была гвоздем. И она стала таковой.

Любовь Александровна умела волшебным образом увлекать и заражать своих друзей и знакомых, друзей своего сына  процессом постановки. Вовлекать нас в подготовку. Случалось, что все мы принимали в них непосредственное  участие: например, даже шили костюмы, когда швейные цеха по какой-то причине не справлялись с заказом.

Помнится, как Любовь Александровна ставила «Золотую лань». Художник Шавкат Абдусаламов сделал удивительно красивые декорации к этому спектаклю: на нескольких слоях тюлей он поместил аппликации. И когда они освещались, создавалось  ощущение глубокого пространства, уходящего куда-то в бесконечную даль. Это был действительно сказочный-волшебный балет. И Любовь Александровна придумала номер: борьба с удавом. Описала нам, чего бы ей хотелось, достала зеленую парчу (у нее всегда что-то находилось для спектаклей из своих тканей, из своего гардероба, например,  для главной троллихи в «Пер-Гюнте» она отдала лису -- роскошный воротник), объяснила, как надо скроить,  потом мы набили парчовое туловище удава поролоном.  Он получился упитанным и плотным. А на  сцене… Исполнитель Курбан Холлов  «боролся со страшным питоном», и каждое движение создавало иллюзию того, что змей обвивает его новыми кольцами, а он освобождается от них. Номер этот длился несколько минут. Но с каким вкусом, с каким удовольствием исполнил его Курбан Холов. И как его принимала публика!

Так называемые казенные постановки, то есть спектакли, поставленные другими балетмейстерами, пусть это были даже признанные классики, Любовь Александровна ставила крайне редко. На моей памяти, она сделала перенос только «Дон Кихота» (с декорациями и костюмами Михаила Ромадина).   Она искала материал, который почти не  трогали до нее и делала оригинальную постановку («оригинальный»  на языке балета означает всего лишь самостоятельную постановку, как объяснила нам Любовь Александровна).
 Задумывая новый балет,  Любовь Александровна  постоянно говорила о своем замысле. Думала об этом вслух.
 Что служило толчком, спусковым крючком, когда зарождалась, формировалась идея спектакля?
Какие-то мысли зрели давно… И в тот момент, когда складывались обстоятельства, она бралась за исполнение. Какие-то идеи возникали спонтанно, что-то вдруг словно фейрверк взрывалось, и тогда она  уже не могла избавиться от наваждения.
Но почти всегда толчком служила музыка… А потом приходили движения. И довольно часто можно было видеть, как , продумывая дуэт или очередную поддержку, она водит руками. И пальцы и руки у нее были удивительно красивыми, пластичными. 

Я долго думала, как, каким образом она так тонко чувствовала современные балеты?  Почему так легко принимала новое. Ведь она стала постановщиком в зрелом возрасте, когда, как правило, человек тяготеет к чему-то уже установившемуся… И потом, когда мы готовили ее воспоминания к печати, осознала: ведь она родилась в эпоху перемен, она сама танцевала в постановке Николая Михайловича  Форрегера «Танец машин», исполняя роль «шестеренки». 

Эта прививка нового сохранилась  до конца жизни. Ей  хватало «ноготка», чтобы из этого выросло ощущение целого… Например, фотографий американского современного балета в журнале «Америка»,  фильма Ролана Пети «Раз, два, три…», отзывы о постановке балета во Франции. И она тотчас видела, куда идти. Ну а дорогу осваивала уже сама.
Думается,  большое влияние  на нее оказывал и ее сын – Владимир Серебровский. Та атмосфера, что он создавал на сцене, -- а он сразу оказался в обойме сценографов, которые вывели декорации на новый уровень, --  подпитывала ее воображение,  помогала расковаться.
Бывали случаи, когда во время сдачи ее смелые поддержки просто пугали членов комиссии. Как это случилось при сдаче балета «Египетские ночи» (правда, эта постановка шла еще не в декорациях В.Серебровского).  Худсовет счел, что балет показывать нельзя. Но поскольку билеты на премьеру уже продали, то решено было показать его один раз. Балетные были подавлены. А Любовь Александровна  шла после разгромного заседания спокойная и уверенная. «Вы верите в меня?» -- спросила она Узакову, когда та подошла чуть не со слезами на глазах. – Вот увидите, балет будет идти»!
Публика с восторгом приняла постановку, овации не смолкали очень долго, все участники выходили на поклон не один раз… И после того как занавес все-таки закрылся, было ясно, что балет будет идти на сцене. И он шел много лет.

Она верила в себя. И эта уверенность передавалась другим. Помню, как Любовь Александровна рассказывала, как ей удалось пройти в Кремлевский дворец на постановку  любимого балетмейстера Бежара. Она приехала в последний момент. Билетов уже не было никаких! Народу – невероятное количество. И тогда она просто пошла к дверям. Прошла мимо контролеров, даже не глядя на них. Те стояли с обеих сторон. И ни один из них не спросил: «Где ваш билет?». На ее лице было написано: «Я должна посмотреть Бежара». И все. Разве это не волшебство, не магия?
В другой раз, случайно узнав о том, что в Киев приехал Бежар, она тотчас из Адлера поехала туда.  Ей предстояло сделать пересадку, с каким-то разрывом во времени. И всем было ясно, что она не успеет. Ее отговаривали от этой затеи: «Вы в любом случае не успеете!» Но Любовь Александровна, уверенная в том, что ДОЛЖНА увидеть, поехала. Конечно, опоздала. НО!!! Очередное чудо. Опоздал и Бежар. То ли декорации не привезли вовремя, то ли еще что-то. И спектакль перенесли. Если верить в некую мистическую силу, то тут не обошлось без ее вмешательства. 

Любовь Александровна была абсолютно аполитична. По-моему,  она даже не могла запомнить, какую должность занимает Брежнев, а какую – Косыгин. И никогда она сетовала на  парткомитет театра, который вмешивался в постановки. Она словно шла мимо, поверх этого, над всем этим…

В детстве я прочитала  описание того, как в древности моряки во время шторма, чтобы войти в узкий пролив спасительной бухты, выливали бочку масла. Тонкая пленка покрывала бущующие волны,  и судно входило в гавань.
В какой-то степени Любовь Александровна «разливала» в жизни такую пленку своих собственных представлений, и беспрепятственно преодолевала препятствия. Иногда даже можно могло создаться впечатление, что она скользит по жизни. Так оно и было.  Но вот упреки в том, что она была «легкомысленной»  (во всем, что не касалось балета)-- неверны.  Просто она не хотела видеть того, что ей не нравилось, что она внутренне отвергала. И она создавала свой собственный мир. Это был ее способ взаимоотношения с действительностью. Своя собственная философия. С этим можно соглашаться, можно не соглашаться. Но Любовь Александровна действительно выстраивала ту жизнь, какой она ее хотела видеть. 
Никогда она не обращала внимания на интриги, которые, конечно же, в театре существовали и будут существовать всегда. Ей это было неинтересно. Когда есть музыка де Фалья, Равеля, Стравинского, как можно забивать голову такими странными вещами?
Вообще-то, каждый из нас в какой-то мере живет в собственном мире. У кого-то он враждебный, всюду его подстегают опасности,  завистники строят козни, недоброжелатели подставляют ножку.
А мир Любовь Александровны был открытым, красивым, полным любви и гармонии.
В этом смысле она ни в малейшей степени не была буддисткой, девиз которых видеть жизнь такой, какой она есть на самом деле. 
Но ведь таким, какой он есть на самом деле,  его видят единицы. И при этом спокойная улыбка на лице Будды, улыбка принятия ВСЕГО, что существует, все же намного ближе ее воображаему миру, чем к тем, кто видит его полным страха, опасностей и вражды.

Да, реальный мир время от времени вторгался в созданный ею, нарушал его цельность, что-то искажал… Но ненадолго. У нее хватало внутренней силы залатать дыры, и плыть дальше своим курсом.
Из-за этого многие считали ее легкомысленной.
Да. Это было ЛЕГКО МЫСЛИЕ.
У нее и походка была необыкновенная легкой, летящей до самой старости. Нет, совсем не балетной. А именно легкой (что-то сродни тому, о чем писал Бунин в  рассказе «Легкое дыхание») – от отношения к жизни.  То, что кто счел бы предстоящее событие крахом,  провалом, она умела превратить в радость.
Вот один из примеров. Любовь Александровна поступила в ГИТИС, когда  по возрасту ее уже не могли принять. Но она сдала все экзамены на пятерки. И пришла к декану,  пообещала сдать экстерном экзамены за первый курс, чтобы ее сразу взяли на второй.  И убедила-таки!
И вот когда Любовь Александровна стала студенткой ГИТИСА, когда обосновалась в комнате общежития, она вдруг осознала, что беременна.
И что же? Она впала в отчаяние? Ничуть не бывало. Она радостно объявила соседкам по комнате, что у нее родится ребенок!!! Стала строить планы, как будет ухаживать за ним, какая это будет радость, как это замечательно. И все ее новоявленные подруги тоже приняли это как радостное событие, принялись обсуждать, как будут по очереди оставаться с ребенком, а другие будут приносит  конспекты для занятий… Даже  спорили, кто чаще будет оставаться с ребенком, придумали имя – десли родится девочка или мальчик.   Появления  ребенка ждали как праздника.
Однако оказалось, что Любовь Александровна  ошиблась. Просто произошла задержка, вызванная волнениями поступления, переездом в Москву, переменой климата… И грандиозно-радостные планы совместного воспитания пришлось отложить.
Но это очень показательно. Ее ничто не пугало. И в любом предстоящем явлении она  видела, ждала только хорошее.  Таковым оно и становилось.
В самые трудные с житейской точки времена, она находила выход. Когда понадобилось, Любовь Александровна легко освоила фотографию, сама проявляла и печатала пленки, благодаря чему до нас дошли  портреты мужа, сына, друзей и знакомых. Люди на ее фотографиях всегда красивые, интересные, значительные. Потому что они видела их такими.  Фотографии  --  материальный след ее вИдения,  фрагмент ее мира.
В  военные годы, когда стало трудно с продуктами, она забрала сына и уехала в деревню, зарабатывая на жизнь шитьем. Вместо платы ей приносили молоко, масло, яйца, мед, -- все необходимое для того, чтобы  единственный сын вырос здоровым.  Жена известного оперного певца, лауреата Сталинской – она не считала зазорным обшивать деревенских женщин.
В те же годы она же придумала интересную и простую выкройку женского лифчика – ведь тогда достать женское белье было сложно. Эти лифчики пользовались спросом, и тоже помогали выжить. Я уж не говорю о том, что во время учебы – совсем девчонкой -- она устроилась работать бухгалтером. И блестяще справлялась со всеми этими немыслимыми для меня дебетами и кредитами…
При том, что своими собственными деньгами она распоряжалась, прямо скажем,  не очень аккуратно – могла истратить всю зарплату, а потом недоумевать, куда же она исчезла?
Правда, к тому времени, когда мы познакомились, Любовь Александровна как главный балетмейстер получала очень хорошую зарплату. И могла не считать денег. Но копить, откладывать, Любовь Александровна так и не научилась. Наверное, жизнь ее приучила к тому, что накопленное можно потерять в один день. А то, что купил, -- либо останется, либо это можно будет кому-то подарить. Подарки она очень любила делать. И без всякой выгоды для себя могла вдруг вручить чем-то приглянувшейся ей женщине  дорогое украшение. Это был минутный порыв. И она тотчас забывала, что сделала такой щедрый подарок.
Из любых поездок она привозила просто чемоданы вещей. Кому-то приходилось всегда ехать на вокзал, чтобы встретить ее со всем этим скарбом. И ей не приходило в голову, что для тех, на кого возлагалась почетная обязанность встречать, поездка на вокзал и доставка сумок, пакетов – весьма обременительны.  «Но ведь это же для всех!» -- говорила она недоуменно в ответ на упреки.

Способность и готовность к любым переменам она  распространяла и на других людей.  Вот таким образом, как фея в «Золушке», она поменяла жизнь Владимира Курнышева.  В то время, когда они встретились, Володя жил в Сталинграде (точнее, уже в Волгограде),  работал помощником машиниста на паровозе. Володя и его сестра-близняшка рано остались без отца и матери.  Сестру забрали московские родственники, а Володю  взяли к себе бабушка и дедушка. От деда ему досталась большая сталинская квартира и от него он унаследовал и профессию. Как все машинисты Володя  часто бывал в поездках. И поэтому, увидев объявление  театра оперы и балеты, что для приехавших на гастроли работников Горьковского театра нужны квартиры,  откликнулся.
У него поселилась Любовь Александровна. А Володя как раз собирался в очередную поездку. Щедро распахнув дверцы шкафов на кухне,  он показал, где стоят крупы, где масло, сахар и так далее. Когда он вернулся, Любовь Александровна предложила ему контрамарку. Володя сознался, что на балет ему не так хочет, а вот на оперный спектакль пошел бы с радостью -- он очень любит петь.  Утром, за чаем  Любовь Александровна  стала выспрашивать: почему он работает машинистом, если всю жизнь любил петь? И Курнышев объяснил: «Дед был против такой несерьезной профессии. Петь можно и на досуге».
Чем все закончилось? Верно. Любовь Александровна также решительно заявила: «Если любишь петь, надо петь». И пообещала ему помочь устроиться в горьковский театр. У Володи от природы оказался довольно редкий голос --  драматический тенор.
Сначала он просто пел в хоре, потом поступил в музыкальное училище (уже в г. Душанбе, куда Л.А. приехала главным балетмейстером),  много занимался с концертмейстером, учил сольные партии. Сначала ему поручали небольшие сольные номера, а потом все-таки состоялся его звездный час – он спел Дон Жуана в одноименной опере!!!
Да, ему не хватало школы, которая уже в раннем возрасте дает нужные навыки, не хватало пластики. Звездой он не стал.  Но мечту исполнил. И пел на сцене  почти до конца своих дней. В Сочи прошло несколько концертов с его участием. И публика  принимала его тепло. Он даже стал разрабатывать свои приемы пения, правильной постановки голоса, написал брошюру (она пока осталась в рукописи), в которой делился своими открытиями в этой сфере…
Была ли бы его жизнь лучше, если бы он остался машинистом и пел на домашним вечеринках? Думаю, что нет. Знакомство с Любовь Александровной, с ее сыном вывело его совсем на другой уровень. Он прожил другую, насыщенную, яркую жизнь.
Любовь Александровна не задумывалась, правильно ли поступает, предлагая Володе так решительно изменить все, что было устоявшимся, налаженным и привычным? Ни на одну секунду. Потому что сама была способна отказаться от того, что есть и шагнуть в полную неизвестность. Так произошло после сдачи дипломного спектакля «Лебединое озеро» на сцене родного театра в Саратове. Ее постановку   разнесли в пух и прах из-за того, что она восстановила  балет в том виде, как его замыслил Чайковский. Балерины вышли на сцену не в пачках, к которым тогда уже привыкли, а в шопеновских, длинных пачках. Кому-то это показалось вызовом: как это? Никому неизвестный балетмейстер позволил себе нарушить каноны? Хотя, как мне кажется, ничего уж такого «страшного» в той постановке не было. 
В знак протеста ее муж Глеб Владимирович Серебровский подал заявление об уходе.
И два талантливых человека оказались в … лесхозе.
Там требовался художественный руководитель для самодеятельности. И выпускница ГИТИСа, не поладившая с руководством Саратовского театра, не побоялась уехать в пермскую глушь, в поселок Кадада. Директор лесхоза очень много выделял средств на клубные постановки. А Любовь Александровна умела увлечь всех, кто оказывался рядом. И вскоре  жители лесхоза так или иначе участвовали в представлениях.  На всех смотрах самодеятельная группа занимала первые места.  Но об этом Любовь Александровна сама написала в книге «Жизнь и балет».
Как и каким образом она получила приглашение ставить балеты в Горьком, я, к сожалению, в свое не выспросила. Но она покинула Кададу и перебралась на новое место.  И никогда не сетовала, что несколько лет пропали из-за лесхоза! Напротив, рассказывала об этом времени, как о счастливом периоде жизни.

А когда ей в Душанбе – после всех успешных постановок, в самом расцвете творческих сил, предложили уйти на пенсию, -- кому-то из местных  уж очень захотелось заполучить место главного,  Любовь Александровна не стала бороться, не ходила жаловаться в Министерство культуры, не добивалась того, чтобы сохранить свое положение.
Она в очередной раз переменила жизнь – уехала в горный Джиргиталь, небольшой город у подножия снежных пиков, откуда начинались альпинистские маршруты. Точнее там делали остановку вертолеты, которые забрасывали альпинистов в базовый лагерь.
Любовь Александровна  пришла к местному начальству, сказала, что будет ставить школьную самодеятельность.  Ей выделили небольшую квартирку. И … снова все вокруг нее закипело и забурлило. Никогда ни единого слова обиды я не слышала от нее, что вот, мол, меня взяли и вытолкали на пенсию…

Через какое-то время она получила приглашение из Владикавказа, поехала туда и поставила несколько спектаклей…
      Потом поселилась в Звандрипше, где, устроившись в тени мандариновых деревьев, писала друзьям и знакомым удивительные письма: живые, непосредственные, словно она разговаривала с вами о том, что происходит вот сейчас, именно в данную минуту, приглашая разделить с ней радость от того, какую музыку она слышала накануне, какие книги прочла.  Описывала, как светит солнце, шумит море,  как  на коленях у нее устроились коты, а у ног возятся собаки.
Да, коты и собаки – особая тема. Сколько хлопот себе и другим Любовь Александровна доставляла из-за того, что не могла пройти мимо жалобно мяукающего котенка или кутенка. Сколько бы ни было дома собак и котов, всегда находилось место еще для одного. К счастью, в те далекие времена бродячих животных было не так много!
Как-то, во время поездки по Кавказу, она обнаружила  умирающего щенка, перепачканного в грязи и в собственном дерьме – новрожденный щенок отчаянно поносил, -- Любовь Александровна подхватила его, завернула в шаль и сунула за пазуху. Но хозяйка квартиры, где она должна переночевать, к величайшему изумлению Любовь Александровны,   отказалась впускать ее в дом с воняющим щенком. И тогда Любовь Александровна отправилась с ним в сарай, зарылась в сено и так проспала до утра,  согревая щенка своим теплом. Конечно, и сама простудилась – ночи уже были холодными. У нее поднялась температура. Надо было срочно поменять билет и  уехать раньше, чем она собиралась. Проводница тоже возмутилась, не хотела ее пускать в купе.
В общем, столько этот щенок доставил трудностей в пути, -- невозможно себе представить. Но она привезла его, выходила. Из щенка выросла капризная, вздорная собачонка по имени Мулька. Но Любовь Александровна  не замечала недостатков у своих подопечных. Она принимала их такими, какие они есть. Даже  любимая догиня Гранада тоже оставалась невоспитанной (с точки зрения владельцев других собак), потому что Любовь Александровна  считала, что собак нельзя дрессировать. Она сама была вольнолюбивой и признавала за животными право оставаться самими собой.
Да, конечно,  очень часто заботы о кошках и собаках перекладывались на плечи  Володи Курнышева. Ведь Любовь Александровна то уезжала в Германию, то в Москву к друзьям,  то к племяннику в Америку. Но Володя принимал это как должное.  Он ведь тоже был таким же  ее подопечным. И порой Любовь Александровна, как многим казалось, не видела разницы между человеком и  собакой. 
Что ж, в этих упреках есть доля правды. Большая доля правды. Но кто из нас без греха? И можно ли этот назвать самым тяжким?

     Нет, Любовь Александровну не назовешь шестикрылым серафимом. Она могла вдруг кого-то невзлюбить (правда, таких людей  по пальцам одной руки  можно перечесть) и тогда  Любовь Александровна становилась несправедливой. И не воспринимала никаких доводов со стороны. Даже обижалась на то, что мы продолжаем относиться хорошо к этим людям. Но в то же время в  ее неприятии не было злости, ненависти – только  почти детская упрямая обида из-за того, что человек не отвечал каким-то ее представлениям.
В остальном она отличалась исключительной терпимостью к недостаткам людей. Можно сказать – не замечала их.
       
Точно также совершенно непредсказуемо она могла  увлечься кем-то,  открывая невидимые достоинства в избраннике. Но вот чего я и до сих пор не могу понять: какой бы степени близости ни достигали эти отношения,  какими бы «легкомысленными»  не выглядели со стороны, они оставались удивительно чистыми, я бы даже сказала, девичьими.  Пошлость, грязь, что-то недостойное (если ей и случалось ступить в это болото) скатывалось с нее, как с лепестков лотоса.


Она творила свою жизнь. Свое пространство. Конечно, иной раз происходили искривления из-за того, что та пленка ее воображения, ее представлений о мире складывалась не совсем не так, и бурные волны каких-то событий вдруг захлестывали… Но, выровняв крен, Любовь Александровна двигалась вперед тем же курсом. Она как Феникс могла восстать там, где все сгорало дотла, и начать все с самого начала, не оглядывая назад. Только вперед…
В самые трудные с житейской точки времена, она могла заняться чем угодно.. Во время войны Любовь Александровна легко освоила фотографию,  благодаря ей сохранились и чудесные детские портреты мужа, сына, друзей и знакомых. Люди на ее фотографиях всегда красивые, интересные, значительные. Потому что они видела их такими.  Фотографии  --  материальный след ее вИдения,  фрагмент ее мира.
В те же военные годы, когда стало трудно с продуктами, она забрала сына и уехала в деревню, зарабатывая на жизнь шитьем. Вместо платы ей приносили молоко, масло, яйца, мед, -- все необходимое для того, чтобы  единственный сын вырос здоровым.  Жена известного оперного певца, лауреата Сталинской – она не считала зазорным обшивать деревенских женщин.
В те же годы она же придумала интересную и простую выкройку женского лифчика – ведь тогда достать женское белье было сложно. Эти лифчики пользовались спросом, и тоже помогали выжить. Я уж не говорю о том, что во время учебы – совсем девчонкой -- она устроилась работать бухгалтером. И блестяще справлялась со всеми этими немыслимыми для меня дебетами и кредитами…
При том, что своими собственными деньгами она распоряжалась, прямо скажем,  не очень аккуратно – могла истратить всю зарплату, а потом недоумевать, куда же она исчезла?
Правда, к тому времени, когда мы познакомились, Любовь Александровна как главный балетмейстер получала очень хорошую зарплату. И могла не считать денег. Но копить, откладывать, Любовь Александровна так и не научилась. Наверное, жизнь ее приучила к тому, что накопленное можно потерять в один день. А то, что купил, -- либо останется, либо это можно будет кому-то подарить. Подарки она очень любила делать. И без всякой выгоды для себя могла вдруг вручить чем-то приглянувшейся ей женщине  дорогое украшение. Это был минутный порыв. И она тотчас забывала, что сделала такой щедрый подарок.
Из любых поездок она привозила просто чемоданы вещей. Кому-то приходилось всегда ехать на вокзал, чтобы встретить ее со всем этим скарбом. И ей не приходило в голову, что для тех, на кого возлагалась почетная обязанность встречать, поездка на вокзал и доставка сумок, пакетов – весьма обременительны.  «Но ведь это же для всех!» -- говорила она недоуменно в ответ на упреки. Однако, ее все мелочи, что называется, штрихи к портрету. Те недостатки, которые придают достоверность рассказу. Ведь люди видят и запоминают человека  по-разному.
Мне представляется, что все-таки самое значительное, самое важное в Любовь Александровне, что должно остаться – ее абсолютно бескорыстная преданность балету.
Кто-то может сказать: « Ну, подумаешь,-- это всего лишь балет , – что в этом такого? Это не размышления Толстого об искусстве, это не пророческий дар Достоевского.. Покрутила балерина сцене фуэте – и ничего после этого не осталось» .
Нет, остается!!!
Недаром всесторонне образованный Худеков, большую часть жизни посвятил именно балету, танцу. Потому что это тоже своего рода воспитание чувств. Через движение, через культуру движения.
Да, стихи остаются напечатанными на бумаге, картины висят в картинных галереях.
А балет долгое время оставался более хрупким, менее стойким к воздействиям времени.  Но ведь все-таки до нас дошел Петипа в том виде, каком создавался спектакль. А теперь кино позволяет запечатлевать постановки еще точнее. И,  к счастью, режиссер Лилия Китмягарова, снимая фильм о Малике Сабировой «Адажио», оставила нам фрагменты балетов Любовь Александровны,  остался на пленке  фильм «Три пальмы» в ее постановке… Они хранятся в архивах кино. И хочется надеяться, что рано или поздно их покажут по каналу «Культура». Чтобы пусть с опозданием, но Любовь Александровна «получила по заслугам».
А примером тому, как балет преображает действительность, еще одной проверкой на прочность стало пребывание Любовь Александровны в Душанбе во время гражданской войны девяностых годов. Сначала у тех, кто оставил город, сохранялась надежда, что каким-то образом все устроится и можно будет вернуться. Но прошло время, война продолжалась,  и стало понятно, что уже ничто никогда не вернется на круги своя. Любовь Александровна приехала в Душанбе, чтобы  перевезти какие-то вещи, а точнее  библиотеку в Звандрипш, где она тогда поселилась с Курнышевым. 
Заполучить контейнер в те годы было непросто -- уезжало так много людей, что приходилось ждать больше месяца. А ей, конечно, и в голову не приходило идти в министерство культуры, напомнить о своих заслугах, воспользоваться какими-то привилегиями.
Появился пустой промежуток времени.  Время ожидания контейнера. И Любовь Александровна пришла в театр оперы и балета. Спектаклей нет, работники театра растерянно бродят по гулким коридорам. Уйти некуда.  И люди по-прежнему приходили в театр, чтобы сохранить ощущение занятости.
Любовь Александровну встретили с радостью.
Она оглядела огромный зал, где шли репетиции, и сказала: «Надо восстановить «Египетские ночи».
Никто не верил, что такое возможно. Идет война, люди часами проводят в очередях за хлебом или мукой. Транспорт едва-едва  ходит, в автобусы набиваются такое количество людей, что он  с трудом ползет по улицам, а те, кто не уместился, висят, держась за поручни.
По  вечерам никто не рискует выходить из дома --  на темных улицах с разбитыми фонарями то здесь, то там раздаются выстрелы. По утрам можно увидеть мертвые тела.
На рынках профессора и академики, как во время революции,   распродают скромный скарб, чтобы купить лепешку, три-четыре картофелины или полбутылки масла.
Электричество то и дело отключают. Постоянные перебои с водой.  Батареи не работают. Кто будет заниматься постановкой?! И кто придет на спектакль?!
Но Любовь Александровна  словно не слышала этих доводов. «В саратовском театре никогда не было таких переполненных до отказа залов, как во время Отечественной войны», -- не раз вспоминала она. -- Люди шли в театр, чтобы забыть о том, что творится вокруг, чтобы на недолгий срок окунуться в прекрасный мир оперетты».
То же самое произошло и в Душанбе. Любовь Александровна озарила те мрачные, полные крови, боли и гнева дни ярким театральным представлением. Она волшебным образом преобразила действительность.
Зал и в самом деле оказался полон. Правда,  из-за того, что по ночам опасно было передвигаться, спектакль шел днем.  Праздник состоялся.
Да,  балет шел не так долго, как того хотелось бы. После того, как уехала Любовь Александровны,  постепенно истощился заряд ее волшебной силы, ее уверенности, что это нужно людям.
 Но те, кто побывали на представлениях, вдруг осознавали,  что есть не только война, не только страшно сузившийся круг проблем: где достать муку, хлеб, соль…  Они вновь почувствовали дыхание жизни,  что  она продолжается, что есть нечто, что выше тягостных  забот выживания. Разве это не героический поступок? При том, что сама Любовь Александровна не видела в этом ничего особенного. Это была ее естественная потребность преображать действительность.
И ни разу она не заговорила о  том, где ей удавалось в то невозможно для творчества время достать продукты.  Она описывала только, с каким воодушевлением ее балетная труппа работала над спектаклем. Как замечательная художница Римма Зудерман помогала делать декорации и костюмы! Как им удавалось обходить сложности с материалами, отыскать что-то нужное – о счастье! – в театральных мастерских.  Главным было именно это.
 Она могла с удовольствием пробовать деликатесы, насладиться немецкими пирожными, когда приезжала в гости к давней знакомой --  Иоганне --  в Германию.   А если ничего не оказывалось под рукой, приготовить затируху и  получить от нее не меньшее удовольствие.

Даже когда она потеряла зрение и любой здравомыслящий человек давно смирился бы с тем, что ему уже никогда! никогда не удасться ничего поставить, -- она продолжала слушать музыку и говорить о том, как смотрелся бы «Конек-Горубнок» на сцене. Она не говорила: «Вот я поставлю…»  Или «Может быть мне удасться поставить…».  Нет, спектакль рождался в ее воображении, одна сцена сменяла другую… Оставалась самая малость – перенести его на сцену.
Она умерла не от какой-то продолжительной болезни. Любовь Александровна умерла, когда в созданное ею пространство, в том месте, где оболочка истончилась, коварно проскользнула трезвая мысль, что она уже не сможет творить… Когда она вдруг поняла, что утратила волшебное свойство преображать мир.