Глава 4 повести платочек в кружевах Алексей

          Вера твёрдо  решила   поставить  точку на их затянувшемся  безрезультатным  романе с Алексеем. На этом настаивала совесть и разум. Но а сердце… Ему ведь не прикажешь…

          Почему – то сейчас, когда разум диктовал условия, сердце особенно жарко, на разрыв, пылало безУдержной страстью. Вера вновь и вновь пыталась полностью воссоздать в памяти образ любимого, чтобы напоследок наглядеться на него. Ничего не получалось. Лишь отдельные детали дорогого лица вставали в полную силу. Круглое волевое лицо, упрямо сжатый рот. И глаза его, взгляд, смотрящий на мир с укором, с какой-то застывшей вселенской скорбью. Точно на такой же неповторимый взгляд как на непреодолимое препятствие для счастья натолкнулась Вера – на взгляд его маленькой дочери. Эта роковая скандальная встреча с семьёй Алексея перевернула весь внутренний мир Веры.

           Слышно было, как в прихожей надрывался настойчивой  трелью телефонный звонок. На его позывные сигналы чуткое сердце выбивало утроенную  барабанную  дробь. Мать Марьюшка в образе прихрамывающей  нищенки – попрошайки  чуть ли не с земным поклоном, постучав, робко заглядывала в комнату к дочери:
              - Верунь, подойдёшь? Уж в который раз один и тот же мужчина… Голос такой приятный…

Сквозь  просительные и плачущие интонации, как сквозь пелену туч, проклёвывалась искренняя тревога матери на непонятное для неё поведение дочери. Словно не родная, что за страсти у ней внутри?!

                - И не кушаешь который день… Принести тебе в комнату?

  Её риторический вопрос остался безответным, а еда, принесённая  на подносе матерью в комнату, нетронутой. Дочь лишь плотнее втискивала голову в подушку и не откликалась. Мать тихонько, согнувшись, пятясь задом, выходила из комнаты. Может за этим вживанием в образы пряталась не искренность, рождённая не узнаванием  себя в родном дитяти?!

            -Лёшенька, Леша, что мы наделали? Как жить после всего дальше?! –

Пульсировала неустанно в мозгу мысль. Вера гнала или же призывала скорбный, как на иконе, взгляд любимого, который теперь отождествлялся со взглядом его малышки – та же вселенская печалинка, траурно  оттенённая тёмными полукружьями под глазами. Взгляд святого отшельника. Сподвижника.

Но образ не являлся полностью. Потому что не нагляделась ещё на него, не налюбовалась… Вот откуда это народное выражение – «ненаглядный мой». Но и изгнать этот образ из сердца, не думать о нём Вера тоже не могла. Как и не могла найти выход из этого болезненного капкана. Болела голова, неровно,  птицей, скакало сердце, и пылали жаром щёки.

           То ли во сне, то ли наяву в подсознании проплывали картины их первой встречи. Вот Вера, не спеша,  в задумчивости возвращается с работы. Ранние осенние сумерки уже набросили своё непроницаемое покрывало на неприглядный и непритязательный облик городка. Фонари ещё не зажглись. А звёзды даже не пытались пронизывать плотный мрачный небесный покров своими лучистыми иглами. Сумеречное покрывало это словно целомудренно прятало мокрое, хлюпающее простудным носом, насквозь пропитанное заводскими угарным дымами и копотью лицо провинциального  фабричного  трудяги – города.

Странно, но Вера любила эту прокажённую и не любимую  всей живностью, эту печальную, тягуче плаксивую прощанием, пору года. Где-то глубоко она перекликалась с её внутренним состоянием, её характером – непроницаемым, закрытым, грустным, меланхолично не улыбчивым.

                - Моя ты царевна – несмеяна! Солнышко моё долгожданное, всё прячешься за тучками! –

Так нашёптывал Алексей, взяв большими ладонями её личико в оковы, целуя его и жадно вглядываясь в её глаза. Ладони эти, две большие тёплые подушки, так не вязались с его интеллигентной сутью. Ладони работяги.  В эти,  соединённые вместе,  ладони, как на качели, он усаживал тонкую воздушную Верочку и раскачивал, словно на волнах. Чем – то неуловимым он напоминал Вере отца.

               Веруня  уже подходила к остановке, как в свете машинных фар увидела жуткую картину: двое подростков с нецензурной бранью пытались вырвать кошёлку у старушки в затрапезном старинном беретике. Бабуля протестующе верещала и плотнее прижимала сумочку к груди. Один из  мерзавцем щёлкнул перочинным ножичком, и сталь его, как узкое хищное жало, хладнокровно и ядовито блеснула во тьме. Бабулька от страха осела опустошённым тряпичным мешком на мокрый асфальт.
Взвизгнули тормоза, и машина почти въехала на тротуар. Выскочивший из неё спортивного вида молодой человек бросился во тьму за молодчиками, словно нырнул в тёмное море неизвестности. Вера пыталась поднять с земли почти лишившуюся чувств  старушку. Та со всхлипом икала:

                - Пензия там – Бог с ней! На кой она мне…Мне окромя чая с сухариком и ничаво не надобно… Да Филиппу мясца. Билятики-билятики на «Зиту и Гиту» пропадут-вот жалость. Еле раздобыла в кинотеятру – люди добраи  помочь оказали… –

                Веру умилил этот её, почти детский, лепет. Из всхлипывающей мокрой тьмы вынырнул молодой мужчина, волоча за шиворот двух мерзавцев  лет семнадцати – восемнадцати. Тут уж подоспел с задорным милицейским свистком страж порядка и группа людей с повязками на руках – добровольная общественная дружина. Они увели молодчиков, которые быстро сменили обличье и, вместо звериного волчьего оскала, испуганно блеяли ягнятами, отбившимися от овечки.

                Мужчина помог Вере поднять старушку, очистил перчаткой старенькое драповое пальтецо, поднял из лужи доисторическую беретку с вуалькой, как с серенькой паучьей плетёнкой. Он взглянул на Веруню, и в мутно – жёлтоватом  свете наконец зажёгшихся фонарей её сразу же поразило, как камнем в грудь, ударило,  несоответствие его улыбки  и печального взгляда:

                - А Вам куда сударыня? –

                Они довезли бабушку и сопроводили её, поддерживая под руки, к квартирным дверям. Она пригласила их на чай. И там, под уютным низким абажуром над круглым столом, Вера раз и навсегда прилипла и взглядом, и сердцем к этому симпатичному смелому мужчине со скорбным взглядом.

           Бабулю звали Руслана Фёдоровна. Она была милейшим  существом  с лёгким доверчивым и незлобивым нравом. Тех  парней, что пытались отнять у ней сумку, она сразу же и безоговорочно простила, узнав, что они из неполных и неблагополучных семей. Просила на суде для них о снисхождении.

                Вера с Алексеем стали частыми гостями у старушки. Она была совершенно одиноким человеком и, кроме больной двоюродной сестры в дальней деревне, у неё  никого не было. Они, чем могли, старались помочь бабушке. Уютный мирок простецкой старушечьей квартирки с непременным, любимым Русланой Фёдоровной, вареньем из крыжовника, коричнево-зелёный круглый  глаз которого прозрачно и деликатно подмигивал искрами, с разговорчивым необычным котом Филиппом – сиамской породы,  с красивым фиолетовым взглядом и желанием постоянно сидеть на впалой старушечьей груди, обниматься, закинув ей лапы на шею и прижимаясь щекой к её щеке, очень способствовал зарождению большого настоящего чувства. А низкий  и веющий теплом жёлтый  абажур в кухне, свет его, колыхающийся и таинственный,  манил и сплачивал их в ту мрачную мокрую осень и обильную снегопадом зиму, словно интимное собственное солнышко. А за окном бесновалась и клокотала то гневом, то дьявольским хохотом необычайно вьюжная и волшебная  зима.

          Да – была вина Алексея, была. Он сразу не открылся  Веруне, что женат, и есть дочь… А когда Вера  узнала об этом, уже было поздно. Первая настоящая и всепоглощающая  любовь  радостным вихрем, как в танце, закружила её по жизни и окрасила прежде обыденную жизнь, словно радугой на небосклоне, праздничными яркими красками. И пусть свет её не открытый и солнечный, а лишь абажурный, камерный – интимно таящийся. Он всё же сделал её жизнь полноценной и сказочной. В кружевную вязь хитросплетений судьбы словно была вплетена волшебная золочёная,  люрексовая ниточка.

             Однажды в предновогодние заполошные праздничной  суетой дни, сидя за круглым столом под тёплым абажурным светом и распивая чаи с вареньем, чей зелёный и прозрачный взгляд крыжовника  словно подмигивал влюблённым, Руслана Фёдоровна решилась:

             - Милаи  мои, за энти полгода вы стали мне вовсе не чужие… Клаша – сестрица – совсем занемогла в своей деревушке. Никак не может распрощаться со своей деревянной жестянкой – жизнянкой. Ня надоть  -кричит глухая – мне  твой камяннай  мяшок. Увязти нынча пробовала в город – напраслина… Лежить тепереча там, словно брявно. Надоть мне её навестить. А как же Филиппок и цвяточки? Окромя вас  -  некому на хозяйстве остаться. Ключи вам – как  родным – доверю. Брать у меня нечаво – окромя котишки и цвяточков. На кой они кому сдались. –

    Влюблённые многозначительно переглянулись и сразу же согласились:

       -  Можете положиться на нас,  как на родных! С удовольствием останемся! Даже не беспокойтесь – всё будет, как надо!-

              Визит к сестре у Эммы Фёдоровны затянулся на целых два месяца, пока сестра мало- мальски не была поставлена на ноги. И это, наверное, были самые счастливые денёчки в короткой Верочкиной жизни. Из девушки, стеснительной и замкнутой, она превратилась в роскошную молодую женщину, открытую с любимым, и доверчивую. Алексей рассказал Вере историю своей незадачливой женитьбы. Не хотелось Вере сейчас  думать об этом, гнала тревожные мысли –она всецело доверяла Алексею …Ну не может человек с таким скорбным взглядом  обманывать… Вере хотелось насладиться хоть в памяти напоследок счастливыми мгновениями своей жизни с Алексеем.

         Но даже сейчас, в полудрёме, в полузабытьи окунуться в сладкую дрожь и мерцание, подобно  огонькам новогодней гирлянды, того их незабываемого редкого  единения, узнавания  себя в любимом,  Вере не довелось. Звонко бряцнуло стекло. Её словно обдало кипятком. Она сразу поняла, что это Алексей. При всей своей справедливости и честности характера  в душе Лёша оставался мальчишкой.

         Веру, как взрывной волной,  сбросило с кровати. Она стояла у окна,  прижавшись разгорячённым пульсирующим виском к прохладной стене и отрешённо смотрела в узкую портъерную щель на  любимую фигуру Алексея – Лёшеньки внизу, с высоты второго этажа.
 Он сразу же сердцем почувствовал её дрожь, что она там таится за неприветливо тёмным окном. Он стоял потерянно и виновато. Между ними натянулась пульсирующая токами нить. Он пытался объясниться, просить прощения…Она была отстранённо непреклонна. И где-то уже далеко от него.

               Он  сел на мокрую скамью и обхватил руками свою вихрастую волнами голову. Он понял всё без слов. Она не простит… Слишком долго он шёл к ней, слишком долго… Не решался оставить своего, тоже любимого, не здорового ребёнка. Хотя ложью своей, нерешательностью  он  уже предавал  и её, и Веру. Он нервно закурил.

               
Вера вбирала взглядом, словно заглатывала, пытаясь памятью сердца сфотографировать, навсегда запечатлеть до боли ставшего ей родным и любимым человека. Перед глазами поплыло. Такой скомканной, словно спущенный воздушный шарик, и нашёл отец свою дочь без чувств на полу у окна. На руке, нежной и тонкой кожице её, осталась ожоговая рана от слишком горячей батареи. А какой ожог пришёлся на её любящее  сердце отец просто не мог знать…
Вера пребывала в горячке между жизнью и смертью около недели.
      
               - Слишком большой стресс, видимо, испытала ваша дочь… Не выдержала тонкая нервная организация. Обыкновенная любовная горячка – столь не свойственная уже для наших времён… Сейчас всё проще и примитивней…-

Констатировал доктор.
              Мать забыла о своих ролях и бестолково заполошенной курицей металась по квартире. Твёрдый и решительный отец взял правление в свои руки. Заставил пришедшую в себя дочь написать заявление об уходе с работы. Вызвал телеграммой сына на переговоры и  на семейный совет, вкратце объяснив ему пунктиром ситуацию. Нетелефонный разговор…
              И безжалостные жернова старой непреклонной судьбоносной мельницы закрутились, перемалывая прошлую Верину жизнь. Превращая её в мукУ, как в мУку.