Убить Коха... Глава-28. Генералы сраму не имут...

 
   
 Начальство, всё это не однократно читало, и не раз слышало, и видимо по сему, без зазрения совести бросало в корзину очёредной опус.
               
                Но,

если прочесть этот же документ более внимательно, со знанием дела, он становится бесценным, немым укором всем тем, кто смолоду  исковеркал жизнь Кузнецова, а затем сделал из него заурядного партизанского боевика.

Уважаемые читатели, давайте вместе, ещё раз, прочитаем рапорт Н. И. Кузнецова, а потом попробуем, кое в чём разобраться, по возможности, отделив зёрна от плевел.

Зам. начальника управления контрразведки НКВД СССР, генерал-лейтенант Л. Ф. Рахлин:

"... но Николаю все же довелось попасть на войну, правда, всего на несколько дней. Поздней осенью развернулась оборонительно-наступательная операция Калининского фронта, которым командовал тогда генерал-лейтенант И. С. Конев, будущий Маршал Советского Союза.

Противостояла ему 9-я немецкая армия группы армий "Центр".

Кузнецова и забросили с разведывательным заданием в тыл этой армии.

Впоследствии мы получили о нем прекрасный отзыв от армейского командования".

                Звучит красиво, не правда ли?

Вот мол, какого кадра я вырастил из заурядного провинциального сексота.

Только вот: " замучил рапортами", жалуется бравый генерал.

Видимо, рапортов было действительно много, да вот, в запале перестройки рассекретили почему-то последний, даже не подозревая о том, что тем самым подписали смертный приговор многочисленным легендам и откровенному вранью, связанным с именем Кузнецова.

Итак, внимательно читаем рапорт Н. И. Кузнецова руководству контрразведки от 3 июля 42 года:

" Впервые же дни после нападения германских армий на нашу страну мною был подан рапорт на имя моего непосредственного начальника с просьбой об использовании меня в активной борьбе против германского фашизма на фронте или в тылу вторгшихся на нашу землю германских войск.
На этот рапорт мне тогда ответили, что имеется перспектива переброски меня в тыл к немцам за линию фронта для разведывательно-диверсионной деятельности, и мне велено ждать приказа.

Позднее, в сентябре 1941 года, мне было заявлено, что ввиду некоторой известности моей личности среди дипкорпуса держав оси в Москве до войны во избежание бесцельных жертв посылка меня к немцам пока не является целесообразной".

Вот и получается, что генерал-лейтенант Л. Ф. Рахлин выдал очередную дозу дезинформации, которую со всей откровенностью, сам того не подозревая опровергает Кузнецов.

Читаем рапорт:

"Разве легко мне в бездействии читать в течение года сообщения наших газет о тех чудовищных злодеяниях германских оккупантов на нашей земле, этих диких зверей?"

Не был он в тылу 9-й немецкой армии, а сидел, если называть вещи своими именами, под домашним арестом, так как с началом войны ему было категорически запрещено, отлучаться из казённой московской квартиры.

Читаем рапорт:

"Таким образом, прошел год без нескольких дней с того времени, как я нахожусь на полном содержании советской разведки и не приношу никакой пользы, находясь в состоянии вынужденной консервации и полного бездействия, ожидая приказа".

Год вынужденной консервации и полного бездействия - вот это голая правда, все остальное дезинформация НКВДшных генералов, включая Судоплатова, Райхмана и Рясного, которая нашла своё отражение в книгах известного писателя, Теодора Кирилловича Гладкова, автора нескольких книг о Кузнецове.

Из книги Т. Гладкова "Легенда советской разведки  -  Н. Кузнецов":

"... Уже отгремела битва под Москвой, завершившаяся первым настоящим поражением немецкой армии за все два с половиной года мировой войны.

Впоследствии историки признают, что сражение под стенами советской столицы означало начало конца гитлеровского режима.

А Кузнецов все ждал...

Ждал и учился.

Перед большим зеркалом Кузнецов расхаживал часами, отрабатывая движения, позы, манеры.

Учитывалось все:

в русской армии, например, по стойке "смирно" всегда полагалось руки плотно прижимать "по швам", в германской же прижимались только ладони, локти при этом выворачивались наружу, отчего по-петушиному выпячивалась грудь.

То, что Кузнецов был человеком штатским, неожиданно кое в чем помогало:

кадровому советскому командиру самое обычное воинское приветствие, которое после годов службы отдается под козырек всей ладонью совершенно механически, переделать на немецкое было бы чрезвычайно трудно.

В сущности, Николай Иванович занимался сейчас уже только мелочами, но их, этих мелочей, было несусветное множество, так что, в полном соответствии с законом диалектики, количество переходило в качество.

Именно их точное и неукоснительное соответствие и должно было окончательно превратить сугубо гражданского русского человека, недавнего уральского лесничего, в кадрового немецкого офицера.

(Недавний уральский лесничий, к этому моменту, уже десять лет в сексотах  хаживал – А.Ф.)

И любая из этих мелочей могла бы провалить разведчика.

Вздумай он взять под козырек полной ладонью, как принято в Красной Армии, его бы изобличил даже не опытный сотрудник военной контрразведки, а первый встречный унтер-офицер.

И тут в однообразие затянувшегося по его представлению школярства было привнесено нечто новое и неожиданное.

Для лучшего ознакомления с бытом и нравами вермахта было решено заслать Кузнецова на своеобразную стажировку в среду немецких военнопленных.

Под Москвой, в Красногорске, находился центральный лагерь немецких пленных 27/11.

В одном из офицерских бараков и объявился однажды с очередной партией пехотный лейтенант...

В специфической среде пленных Кузнецов прижился на удивление легко и естественно.

Никто его ни в чем так до конца и не заподозрил, правда, и держался он с предельной осторожностью".