Я всё исправлю, плакса Лу!

Письмо пришло на электронную почту, стиль официально-уважительный. Приглашают всех родственников Георга. В программе: вручение государственной награды и открытие памятной доски на соборе семнадцатого века в крошечном городишке, почётным гражданином которого её брат считается уже тридцать лет.

Она отложила распечатку письма и привычно посмотрела на стену, с которой смотрели на живых молодая мать, бравый отец в генеральском мундире и братья, Филипп и Георг. Доски, звания, награды. Разве они могут хоть немного уменьшить боль, разве могут исправить… Исправить! Опять это слово занозой впивается в душу, перебрасывая через семь с лишним десятков лет назад,  в душный зал военного трибунала.

Ей разрешили присутствовать на заседании из уважения к памяти отца, умершего от ран с той, прошлой войны, и Филиппа, погибшего полгода назад на войне нынешней. Помогло и то, что она в свои восемнадцать лет уже носила на плечах погоны. Мать прийти не смогла: стойко перенесшая смерть мужа и гибель младшего сына, свалилась, как потом оказалось – навсегда, узнав о преступлении старшего.
Георг за всё время слушания дела посмотрел на неё дважды. Первый раз – когда зашёл в зал. На миг ей показалось, что всё происходящее – нелепый розыгрыш, шутка, таким спокойным и уверенным был взгляд брата. Словно не он изменил присяге, не на него обрушился гнев сослуживцев, друзей, прессы, обывателей.
Георг не сказал ни слова в свою защиту. Она так и не узнала, почему брат, потомственный офицер, боевой лётчик, не выполнил приказ, не сбросил бомбу на цель – вражеский город.

Приговор трибунала звучал предсказуемо – расстрел. Покидая зал, Георг посмотрел ей прямо в глаза и негромко, но отчётливо произнес: «Я всё исправил, плакса Лу».
Она никогда не была плаксой. Да и как могла расти плаксой дочь боевого генерала, младшая сестра двух сорванцов-братьев? И звали её Марией, а не Луизой. Над страданиями трепетной Луизы по прозвищу «плакса Лу», персонажа сентиментальной детской книжки, она с братьями смеялась, вызывая гнев бабушки, маминой мамы.
«Я всё исправил, плакса Лу!» Что и как мог  исправить он,  поставивший крест на собственной жизни, на здоровье матери,  на фамильной чести, наконец?

Приговор привели в исполнение за год до того, как война закончилась бесславным поражением, а прежние подвиги превратились в преступления против человечества. А «преступление» Георга, хотя историки так и не пришли к единому выводу о причинах его поступка,  стал считаться актом пацифизма.

Она позвала дочь и попросила написать ответ на приглашение. Положительный ответ. Дочь удивилась, но спорить не стала: знала, что решения мать принимает раз и навсегда.

…Церемония, в меру торжественная, в меру трогательная, подходила к концу, когда представитель МИДа, почтительно наклонив голову к её креслу, сказал:

- Программой предусмотрено еще одно мероприятие: полёт на небольшом самолете. Так сказать, символическое завершение дня. Самолёт совершит над городом три круга в память о Вашем брате и сбросит букет алых роз над собором, который он спас. Я понимаю, что в Вашем возрасте такие мероприятия не рекомендуются, но возможно, Ваши дочь и внучка захотят...

- Нет, - не дослушав, она упрямо вздернула седую голову, - я тоже полечу!
Небольшой самолётик  низко кружил над городом. Несколько улиц, старинный собор, рядом – дом, больше похожий на деревенский, чем на городской. Она разглядела  посыпанную гравием дорожку, фруктовые деревья, наверное, яблони, и грядки, и качели.

Сердце вдруг ухнуло куда-то вниз, стало трудно дышать. Дочь, всё время державшаяся начеку, полезла в сумку за лекарствами, внучка протягивала бутылку с водой, что-то спрашивала тревожно.

Она послушно выпила воду, потом лекарство, успокаивающе улыбнулась дочери, погладила нежную руку внучки. Если бы они знали, как далеко она сейчас от них, от маленького самолёта в небе над чужой страной…

Ей было лет пять, Филиппу – около восьми, а старшему, Георгу, десять. Братья сделали на полу детской чудесную крепость из деревянных деталей, со стенами, башнями, укреплениями. А Мария поместила посреди крепости свой кукольный домик, поставила рядом крохотную, но так похожую на настоящую,  качельку. И посадила на качели куклу в розовом платье с растрепанными белокурыми волосами.

Оказалось, они играли вместе, но в разные игры. Она – в мир, мальчишки – в войну. Георг начал обстрел крепости теннисными мячами, Филипп отстреливался. Мария еще не успела осознать опасности,  когда снаряд прямым попаданием разбил качели. Фарфоровая куколка упала, голова  оторвалась от туловища и разбилась.
Она никогда не была плаксой, но тут расплакалась, горько и безутешно. Филипп накинулся на Георга с упреками, тот, защищаясь, обозвал сестрёнку плаксой Лу. А потом поднял с ковра разбившуюся куколку, обнял Марию и сказал: «Я всё исправлю, плакса Лу!»

…Когда самолёт приземлился, Мария спросила у представителя МИДа:

- Вы не знаете, а кто во время войны жил в том доме, рядом с собором?

- Как удивительно, что Вы спросили об этом, - лицо чиновника расплылось не в официальной, а в самой обычной улыбке, - мы хотели  во время полёта об этом рассказать, но Вам стало плохо и…В общем, во время войны дом принадлежал и до сих пор принадлежит семье нашего пилота. Его бабушке было года четыре, когда Ваш брат должен был бомбить город. Она в тот день улизнула от матери, чтобы покататься во дворе на качелях. Старушка до сих пор считает, что это она спасла город от бомбардировок. Увидев самолет, она якобы сдернула с головы косынку и стала махать ею, чтобы прогнать врага. Скорее всего, всё это – детские фантазии, но звучит мило, не правда ли?

Она никогда не была плаксой, но сейчас не стеснялась бегущих по щекам слёз.