Военно-москому флоту, виват

Остобранник в книгу: «Антилопа».


«Военно-морскому флоту, ВИВАТ»!

     Это неправда, что у небольших шлюпок, катеров, прочих корабликов и вспомогательных суденышек военно-морского флота нет имен.
     Очень даже есть!
     Чем меньше плавательное средство, тем ласковее и нежнее называют их моряки. К своим корабликам, даже самым маленьким и невзрачным, они относятся трепетно, нежно.
     Ну, к как иначе-то?
     Морская стихия – это не какой-то там ласковый курортный пляж. Она, что на открытом просторе, что в гавани, на рейде, не терпит пренебрежительного отношения к себе, а посему к ней можно только нежностью и трепетом, как к девушке, уважением и почтением, как к родителям, боязнью и страхом, как к самому суровому наставнику, учителю. Отсюда и отношение у моряков к своим плавательным средствам – как к живым, что ли. Впрочем, они и есть живые, особенно в минуты крайней опасности, когда очнувшись вдруг от безмолвия совершенно удивительным образом, словно почуяв что-то, вдруг без чьей-либо подсказки и помощи вильнут в сторону от разверзнувшейся под ними (ну, или перед ними), казалось бы, неминуемой бездны.
     На флоте нет ничего второстепенного и незначительного. За триста лет своего существования каждая мелочь здесь отточена до полного совершенства, присутствуя в том или ином казалось бы бестолковом действии, ритуале, обычае. Потому-то даже последний буй на рейде, створный знак, ориентир, банка и даже иногда бочка имеют свои неофициальные, но по-матросски точные названия. Кто знает, может быть, по этой самой привычке многие моряки и в гражданской жизни дают свои имена и названия всем и всему вокруг себя, даже машине, даче, квартире, балкону, шкафу, себе.
     У настоящего моряка имеется своё собственное суждение на всё и вся и, как следствие, своё название этому всему и вся, даже Богу: Стихия, Судьба, Вечность, Жизнь. Этим морские офицеры всегда сильно отличались от армейских, не говоря уж о том, что и разговаривают они совершенно на разных языках… и в прямом, и в переносном смысле.
     Да что там армейцы, менталитет действующего «плавсостава» не в состоянии понять даже обслуживающий флот персонал, которого, скажу по секрету там всегда в несколько раз больше, чем плавсостава: всевозможные многоуровневые штабы, тыловые службы обеспечения, медицинские учреждения, ремонтные терминалы, научные и учебные заведения, специальные и воспитательные службы, мобилизационные и прочие предприятия. Без них никуда, но то, что очевидно настоящим морякам, часто непонятно и даже смешно «околофлотским» тыловикам. Оттого, возможно, и появляются на необъятных просторах литературных волн множество всякого рода юморных историй о так называемом «военно-морском маразме», написанных людьми в сущности никакого отношения к флоту-то и не имеющими, а так в лучшем случае выходившими пару раз в море в качестве «пассажиров», как называют их моряки.
     Ни один офицер флота Российского, у которого был хотя бы раз выход в «кипящее море» с вверенным ему реальным личным составом на борту, никогда не позволит себе юморить даже над самыми неуклюжими действиями «салаги» или… «тыловика». Ну, разве что по-доброму подшутит над ним для острастки, да науки, и всё, и не более того. Без уважения друг к другу в море нельзя, ведь там нет мелочей! А посему у настоящих моряков нет, и никогда не было, «неуставных отношений». Каждый член экипажа – на вес золота!
     Как известно у «плавсостава» свой язык, с помощью которого они с первых слов находят так необходимое в трудную минуту, да и не только в нём, понимание. Этот их язык прост и удобен, а потому давно шагнул в нашу повседневную гражданскую жизнь. Все знают, к примеру, что «банка» - это стул или мель, а «переборка» – стенка или потолок, «трап» – лестница, «ветошь» - тряпка. Для визуального общения на расстоянии моряки всего мира используют неподражаемый по грации флажный семафор, музыкальную азбуку Морзе, красочные разноцветные сигнальные флаги на мачтах и многое, многое другое. А уж про колорит славяно-ордынского трехэтажного языка, основанного на пяти корнях и пары сотен приставок с суффиксами, думаю, и говорить незачем, ведь на флоте, как известно, матом не ругаются, на нём разговаривают, а это огромнейшая, принципиальнейшая разница с бульварной бранью «зелёных юнцов». На флоте этот древнейший язык общения кроме как высококультурным и даже единственно-правильным никак по-другому и не назовешь. Если вдуматься, без его краткости, выразительности и точности определения многих аспектов морской жизни флот просто напросто-напросто остановился бы, рухнул, как Вавилонская башня, когда Бог, рассердившись, вложил в уста строителей её различные языки общения. Вот и разбежались они в разные стороны, не понимая друг друга. В море так нельзя, без четкого, точного, всеобъемлющего понимания ничего не выйдет, армейские «плацовские штучки» тут не пройдут.
     Многие, казалось бы, абсолютно безвыходные ситуации в походе решаются одним кратким красноречивым «словцом-командой», без которого не возможно, никак не возможно, ну, совершенно!.. Но в обычной светской беседе или даже просто в присутствии рядом не то чтобы дамы, просто «гражданского лица», настоящий «морской волк» никогда – слышите господа современные деятели культуры, всерьез обсуждающие вопрос о разрешение использования «мата» на телеэкранах? – никогда себе этого не позволит! И не надо в его публичные уста вкладывать сугубо профессиональный язык… для своих. Во всяком случае, здесь его точно не будет.
     Вот так!
     Ну, а теперь здравствуй, что ли, милый мой военно-морской флот! Похоже, пришло время снова свидеться с тобой таким вот удивительным образом спустя почти тридцать лет. Признаться – не ожидал. В этих «неумелых записках» ты возвращаешься так ярко и так живо, что уже крайне трудно разобрать, где сущая правда в них, а где иллюзии о том славном, но великом флоте восьмидесятых…
     Почему в великом?
     Здесь не о чём спорить, рассуждать, достаточно взглянуть на статистику.
     Впрочем, ныне флот кажется снова в почете. Он снова динамично развивается, а значит, мои дорогие современные лейтенанты, вчерашние курсанты, коим, прежде всего, и предназначены эти записки далее, вновь сталкиваются с теми же самыми проблемами становления на своих первичных офицерских должностях, что и лейтенант Стариков в далекие восьмидесятые. Очень не хотелась бы, чтоб кто-нибудь теперь судил о флоте того периода по гениальным и высокохудожественным запискам разного рода тыловиков и прочих около флотских специалистов, которые никогда не отягощали себя ответственностью за личный состав, экипаж боевых кораблей. Его у них просто-напросто не было, ну, не положен он им. А раз так, то и не понять им, что иногда действительно в «маразматических» до абсурда командах скрыт сакральный смысл и опыт поколений (о нём-то и речь здесь), позволяющий уберечь этот самый личный состав от беды, дабы банально выжить вместе с ним.
     - В море каждый, не задумываясь, обязан выполнить любую, самую, казалось бы, нелепую команду командира, даже подчас рискуя собственной жизнью, – наставлял молодых офицеров командир звена рейдовых тральщиков капитан-лейтенант Нестеров. Старожилы рассказывали, как когда-то на его корабле матрос впередсмотрящий первым обнаружил контактную мину непосредственно у корабля и, не раздумывая, по команде ринулся в кипящее море, дабы оттолкнуть её от борта, чем в итоге спас всех от неминуемой гибели.
     Что с ним случилось дальше?
     Эта его история, поведать о ней может только он!
     …А и крикну-ка ему, великому во все времена военно-морскому флоту нашей «великой и необъятной», да и всем добравшимся до этих строк, как бывало в годы нашей удивительной юности: «Военно-морскому флоту, ВИВАТ»!


«Антилопа»

     Вторая половина восьмидесятых, где-то на Балтике, конец сентября, стенка главной пристани Минной гавани, вечер, темнеет.
     Лейтенант Стариков Олег Феликсович или попросту Феликс, как все безобидно дразнят его с первого курса училища, стоит напротив раскачивающегося на натянутых швартовых концах рейдового тральщика, коих в каждой даже самой небольшой гавани флота всегда предостаточно…

     Да и, правда, куда ж без них? Эти маленькие пластмассовые «пахари-камикадзе» круглосуточно и круглогодично обеспечивают противоминную безопасность рейда.
     Почему пахари? Так ведь тащат они свои огромные тралы в строю уступа, словно трактора, вскапывающие тяжелыми плугами поле. Ну, а камикадзе потому как и теперь, спустя столько десятилетий после окончания ужасной войны, то там, то здесь в их тралы по-прежнему попадаются забытые в море мины.
     Рейдовые тральщики – настоящие труженики базы: все брандвахты, дежурства по гавани, мелкие перемещения и перевозки грузов, бесконечные плановые обследования рейда и полигонов в первую очередь ложатся на их хрупкие плечи.
     Но всего этого Феликс ещё не знает. Он лишь только-только закончил пять лет учебы на штурманском факультете одного из старейших военно-морских училищ страны, где его очень даже неплохо подготовили для должности штурмана корабля любого ранга, вплоть до атомных подводных крейсеров и больших белых гидрографических лайнеров. Однако стоит он теперь на стенке напротив маленького, и, прямо скажем, невзрачного для «белого воротничка», как зовут штурманов всех флотов мира, рейдового тральщика длиной едва больше стандартный спортивный школьный зал, на который вчера его и назначили командиром.
     Этим нежданным поворотом судьбы Феликс слегка, скажем так, оказался озадачен.
     Почему?
     Так ведь нет такой специальности – командир корабля, ей не учат ни в одном Вузе мира. За пять-шесть лет учебы можно подготовить высококлассного штурмана, связиста, механика, артиллериста и прочих пару десятков различных морских специалистов. Но обучить всем этим специальностям сразу, одновременно, попутно дав основы высшей физико-математической, психолого-педагогической, воспитательно-философской и прочих гражданских, но не менее важных для командира корабля любого ранга наук, просто-напросто невозможно.
     Впрочем, обо всём этом Феликс тоже ещё не знает, не думает, теперь его мысли заняты другим вопросом, точнее двумя вопросами: как попасть на корабль и куда поселить жену?
     - Свободного жилья в базе нет, – с ходу заявил ему замполит бригады, когда тот после доклада комбригу о прибытии в часть обратился к нему с вопросом о размещении семьи. – Доложите своему командиру дивизиона, что вам даны сутки на съем жилплощади в городе.
     - Есть, товарищ капитан второго ранга, – только и оставалось ответить Феликсу.
     - Чем могу, – с интересом глядя на молодое пополнение, посетовал в ответ замполит.
     Тогда в мыслях Феликса мигом выплыла картинка из фильма Владимира Рогового 1971 года «Офицеры», как главный герой картины Алексей Трофимов, гениально сыгранный Георгием Юматовым, со своей молодой женой Любой (Алина Покровская) обустраивают угол в солдатской казарме где-то у «черта на куличиках» в горах Средней Азии, куда он прибыл Родину охранять. Подумалось даже временно поселить у себя в каюте на корабле. Курсанты 80-х годов любили этот фильм и, как и Алексей Трофимов, не могли представить, чтоб отправиться к месту своего назначения без своей боевой спутницы, половинки, чего б это им с женой не стоило. Ро-ман-ти-ка! Хотя, конечно, Балтика относительно недалеко от Питера, ну, всё-таки не «Тьмутаракань» какая-нибудь за тысячи верст, можно сказать центр цивилизации, правда, малоперспективный для молодых офицеров: море маленькое, проливы узкие, современных больших кораблей нет и быть не может. А без всего этого ни серьезных дальних походов, ни больших настоящих свершений, а значит и быстрого карьерного роста, зарплаты, выслуги не жди. Да и с жильем здесь традиционно хуже, чем где-либо. Цивилизация, знаешь ли, стоит дорого, дефицит... То ли дело Северный или Тихоокеанский флот, вот где простор, новая техника, перспектива, да и с жильем для семей офицеров там, кажется, лучше.
     Феликс, хотя и окончил училище с красным дипломом, но теплых мест не искал, просто ждал своего распределения, и всё! Будь что будет, что Бог пошлёт, решили они вместе с женой. В феврале на последнем курсе он женился на юной восемнадцатилетней красавице, с которой, как и многие курсанты, познакомился на танцах прямо в училище. Она явилась ему, словно фея во сне в один прекрасный и незабываемый час, сразив наповал одним лишь словом, а, растворяясь в пространстве, оставила, как «Золушка» на память свою «серебреную туфельку», ту, что он до сих пор бережно хранит в своей голове.

     …- Вахта, – нетерпеливо кричит Феликс матросу, давно с интересом, наблюдающим за ним от рубки дежурного, где укрылся от сильного западного ветра.
     - Старший матрос Стрельба, – представляется матрос, приблизившись к Феликсу.
     - Скажите, товарищ старший матрос, куда трап с корабля делся?
     - Объявлено штормовое, товарищ лейтенант, – по-деловому докладывает моряк, – трапы убраны, корабли оттянуты от стенки.
     - А личный состав?
     - Личный состав в казарме, здесь дежурная служба. А вы кого-то ищите?
     - Нет, уже не ищу, нашел, я командир двести двадцать девятого, – поясняет Феликс и, чтоб развеять сомнения вахтенного, протягивает ему связку ключей, – вот, комдив от каюты вручил вещи отнести.
     - А, как фамилия комдива? – придирается матрос.
     - Капитан третьего ранга Ме-ря-ков, кажется, – не уверено тянет Феликс. Имена, фамилии, названия всегда плохо запоминаются у него, другое дело цифры, факты.
     - Моряков, – улыбнувшись, поправляет Стрельба, – на «Антилопу» просто запрыгните, когда её волной к стенке вплотную прижмет.
     - На Антилопу? – удивленно вскидывает брови Феликс.
     - Ну, да-а! На тральщик, двести двадцать девятый, – невозмутимо тянет матрос, – его у нас в гавани все Антилопой обзывают, как в «Золотом теленке» – помните? – за уникальные ходовые качества, – и с гордостью добавляет, – она у нас самая шустрая.
     - Вахта, в рубку! – прерывает беседу команда по громкоговорящей связи.
     Феликс, оставшись один, тяжело вздыхает, прикидывая расстояние от стенки пирса до палубы юта корабля. В принципе для молодого здорового организма действительно недалеко: метра три в длину и пара метров вниз в самой глубокой точке падения палубы корабля под волну. Но для безопасного прыжка неплохо б видеть эту палубу в темноте, чтоб выбрать место приземления, а ещё нужны силы для мало-мальски приемлемого прыжка. Всю ночь они с женой тряслись в рейсовом автобусе без сна, а сегодня с раннего до позднего вечера бегали по штабам базы, бригады, дивизиона, пока, наконец, добрались до Минной гавани. В общем, прибытие к месту службы получилось в точности, как говорят: «с корабля на бал», в этом случае, наоборот, конечно – с балла на корабль. А точней: из их безоблачного детства под теплым крылом родителей, во взрослую самостоятельную жизнь с суровыми буднями и передрягами, в ту самую, что за науку берет дорого, зато учит быстро, надежно!
     Но, что делать, придётся прыгать, на КПП в комнате посетителей четвертый час его ожидает жена, волнуется, надо спешить, пора искать ночлег. Феликс, предварительно забросив свою тяжелую и оценив траекторию их полета, прыгает в точке, как ему казалось, максимального подхода корабля к стенке, но волны в гавани не имеют закономерности, все движения их крайне непредсказуемы. Вот и теперь после неожиданно сильного удара об огромные резиновые кранцы, намертво пристегнутые к стенке пирса, они быстро и к тому же под острым углом завалили Антилопу на правый борт. От сильного удара об убегающую мокрую палубу нога Олешки подвернулась и поехала в сторону. Падая, он неудобно завалился на бок, больно ударившись головой обо что-то невидимое, твердое, опасно откатившись к самым леерам на краю правого борта на юте и, видимо, отключившись на какое-то мгновение.
     - Здравствуй, Антилопа, – почему-то пришло Феликсу в голову после получения порции холодной воды в лицо на очередном витке раскачивания корабля на волнах.
     Сознание в этот момент, кажется, начало проясняться: правая нога, не раз подвернутая в детстве и юности на многочисленных лыжных и беговых кроссах, гудит в районе стопы; голова раскалывается; сам сидит на мокрой палубе и молча обнимает леер правого борта Мысли путаются, врываясь в сознание бессвязным набором букв, слов, предложений.
     - Ну, здравствуй, что ли, Антилопа, – неуверенно вслух повторяет Феликс. – Это ведь я, твой новый командир!
     Причинно-следственная связь событий его незавидного положения теперь на неосвещенной палубе корабля несколько восстановилась, он фокусирует всё своё внимание на вахтенном матросе, который, чудом услышав его голос сквозь сильные порывы ветра, кажется, уже стоит на стенке напротив Антилопы, вглядываясь в темноту.
     - Товарищ лейтенант, что случилось? – кричит Стрельба. – Вы что-то сказали? Вы где?
     - Здесь, – глухо выдыхает Феликс, пытаясь преодолеть боль и встать на ноги.
     - Стойте, не двигайтесь, подождите меня, – услышав слабый голос лейтенанта и странную возню у лееров, торопится матрос, – я сейчас.
     Предварительно опустившись на верхний кранец стенки, он без усилия запрыгнул на  корабль и, мигом отыскав Старикова у правого борта тральщика, легко, одним рывком, обхватив обеими руками за пояс, поставил его на ноги.
     - Что с ногой? – заметив гримасу на лице лейтенанта и поджатую правую ногу, волнуется вахтенный.
     - Всё… нормально, – давит Феликс и, с трудом удерживая равновесие на ногах, уверенно отвечает, – пройдет, у меня с ней старые счеты.
     - Держитесь за вьюшку, товарищ лейтенант, – требует тот и, вытаскивая из лужи чемоданы, рюкзак и фуражку, чудом застрявшую в них здесь же на скачущей палубе, удивляется, – а рюкзаков разве не два было?
     - Два… было, – безразлично кивает Феликс, – и сумка… ещё.
     - Понятно, – беззлобно ухмыляется Стрельба, отдавая лейтенанту его мокрую фуражку, – идти-то в состоянии?
     - Да-да, конечно, – нарочито бодро выстреливает Феликс и, придав лицу беззаботный вид, спрашивает, – как вас зовут, товарищ старший матрос Стрельба?
     - Меня-то? – смешно удивляется тот, – Сашка, боцман Антилопы, – и тут же, посуровев, поправляется, докладывает по уставу, – старший матрос Александр Стрельба, боцман-артиллерист РТ-229.
     - Очень приятно, Александр, боцман Антилопы, будем знакомы, лейтенант Стариков Олег Феликсович, – приязненно улыбается лейтенант, протягивая ему руку, – командир Антилопы.
     - И мне приятно, – чуть заметно радуется в ответ глазами суровый вахтенный и, не без труда высвободив от вещей широченную ладонь, крепко жмет протянутую руку Феликса,– давайте-ка я вас провожу, товарищ… командир.
     - Ну, что ж, не возражаю, – радуется лейтенант и протягивает ему ключи от своей каюты.
     Боцман переваливающейся с ноги на ногу походкой в такт амплитуде движения палубы, без труда маневрируя между кран-балкой, вьюшкой и надстройкой корабля, резво добирается до массивной железной двери тральщика по левому борту и, одним привычным движением открыв огромный амбарный замок на ней, ловко ныряет вовнутрь. Феликс, копируя его странные движения, пытается не отстать и, на всем ходу, лихо влетев вслед за ним в темный внутренний коридор корабля, в очередной раз прикладывается лбом теперь уже о низкий косяк двери.
     - Задрайте переборку, товарищ командир, – уже откуда-то изнутри слышен его звонкий голос матроса, - и включите свет, а то лоб расшибете с непривычки, – командует он, гремя ключами, в трюмах, – пакетник справа от броняшки.
     - Вот, спасибо, – обиженно бормочет себе под нос командир, потирая раздувающуюся шишку, – уже расшиб… зато нога прошла.
     С трудом захлопнув за собой тяжелую бронированную входную дверь, Олег не сразу, но всё-таки нащупывает в темноте огромный по домашним меркам железный элетропакетник. Тусклая желтая лампочка под низким располосованным разбегающимися в разные стороны кабель-трасами потолком-переборкой мягко освещает внутреннее пространство. Крохотное помещение два на два метра густо усеяно многочисленными входами и выходами: три глухих люка вниз, одна капитальная бронированная дверь наружу и четыре легких дверки-лаза на все четыре стороны.
     - Товарищ лейтенант спускайтесь в кубрик, – прерывает наблюдения лейтенанта приглушенный голос матроса из глубины корабля.
     - У-у-у, – приложившись в третий раз на развороте о ближайший выступ «кабель-трассы», всхлипывает Феликс и, неуклюже скатившись по крутому трапу вниз, чудом не врезается в очередной косяк у узкого прохода в дверь командирской каюты.
     - Вот ваш люкс, – лукаво улыбаясь приключениям лейтенанта, хихикает Стрельба и, шумно откатив в сторону дверку, расположенную прямо посредине матросского кубрика, одним точным движением куда-то в темноту каюты включает свет.
     - О, Ларуня, вот так встреча, – удивленно восклицает Феликс, углядев в нём на письменном столе небольшую симпатичную черную крысу с белой грудкой, – ты, не меня ли здесь дожидаешься?
     Командирские апартаменты, отгороженные от матросского кубрика лишь легкой переборкой и движущейся вбок на роликах малюсенькой дверью-купе, судя по обилию оставленных крысой фекалий, давно пустовали, а потому не могли быть не облюбованы ею. Ларуня, словно узнав голос Феликса, без страха и, как говорится, упрека воззрилась на него, шевеля своими потешными усиками, а затем нехотя опомнившись неспешно по отвесной внешней переборке командирского люкса легко забралась на «кабель-трассу» под потолком.
     - Ларуня? – с негодованием выдыхает боцман и, безапелляционно выхватив свой дежурный штык-нож, без спроса влетает вовнутрь, пытаясь настигнуть симпатичную бестию.
     Крыса не сразу, словно наигравшись с беспокойным матросиком, в какой-то неуловимый момент испарилась в пространстве, оставив боцмана в нелепой воинственной позе посреди малюсенького, значительно меньше входного коридора командирской каюты.
     - Я за этим зверем вот уже, как год охочусь, – виновато пояснил матрос, выходя к откровенно хохочущему теперь уже лейтенанту, – всех крыс на корабле повывел, а эту какую-то ненормальную не могу, она все мои ловушки с презрением обходит, даже кошка с корабля из-за неё сбежала.
     - Да, знаю-знаю, сам когда-то ловил её, – добродушно радуется Феликс, забыв о своих ударах судьбы, - она и меня не один раз вокруг пальца обводила.
     - Когда? – недоверчиво, но с интересом и даже появившейся симпатией, тянет боцман, – где?
     - Да было, было дело, – задумчиво цедит Феликс и, мечтательно улыбнувшись чему-то своему давнишнему, добавил, – на Юрковском…


«Ларуня с Юрковского»

     …Середина восьмидесятых, где-то на Балтике, начало лета, стенка главной пристани Минной гавани.
     Морской тральщик «Контр-адмирал Юрковский» грустно покачивается на слабой июньской волне, пришвартованный поодаль от кораблей бригады в главной гавани базы. Боевому славному пути тральщика, построенного ещё в далёкие довоенные годы и вскрывшего ни одно минное поле противника, пришёл свой логический конец. Что тут поделаешь? – всё в нашей жизни на земле когда-то заканчивается, хотя в это и не верится, особенно в юности. Да и то здорово, почти пятьдесят лет в строю, небывалый, надо прямо сказать, срок для корабля. Славный был проект: крепкий, быстрый, маневренный, устойчивый, мощный и удивительно удобный в бытовом плане. Впрочем, все эти очевидно положительные качества для обычных кораблей, делали его и слишком уязвимым, как тральщика в современных условиях по уровню физических и магнитных полей. Ну, это и понятно, он ведь железный будто крейсер, вот и оказался к этому времени последним действующим кораблем в своем классе.
     В один из таких безрадостных для Юрковского день Феликс с тремя своими товарищами Пашкой, Макаром и Билом, курсантами четвертого курса одного из старейших Ленинградских военно-морских училищ, в обеденный «мертвый час» прибыл к кораблю для прохождения летней практики. Грустное  перед ними предстало зрелище: главная мачта морского тральщика завалена, артиллерийские установки сняты, вьюшка и кран-балка демонтированы, палуба давно не крашена, «медяшки» не чищены, тусклы. На корабле остался лишь дежурный экипаж в полтора десятка человек, которому меж тем вполне удавалось держать корабль в чистоте и порядке.
     - Падайте на свободные койки в носовом кубрике, – говорит вахтенный матрос у трапа прибывшим курсантам, – после подъема доложу о вас старпому, теперь не стоит его беспокоить.
     Свободных мест в кубрике навалом – весь кубрик. Аккуратно заправленные койки тремя тесными ярусами в виде лесенки ниспадают к палубе. Курсанты после суточной переезда не раздеваясь с удовольствием валятся на нижний этаж, живо обсуждая увиденное, лишь Феликс забирается подальше ото всех на верхнюю койку под потолок и тут же провалился в сон, где всё-время беспокойно бегал по огромному полю, с высокой шершавой травой надоедливо забирающейся ему за шиворот, в рукава, неприятно щекоча, тревожа.
     Знал бы он, что это была за трава.
     - Экипаж, подъем, – как обычно не вовремя, на самом интересном месте, врезается команда вахтенного у трапа в его сознание. – Большой сбор!
     Курсанты, как и все выскакивают на верхнюю палубу и также становятся в строй рядом позади экипажа.
     - Курсанты? – удивляется коренастый старшина первой статьи, по-видимому старший среди моряков. – Откуда прибыли?
     - Из Питера, – коротко за всех поясняет Стариков, - на практику.
     - Зем-ля-ки! –радостно тянет тот, - и я с Питера, с Петроградки. Три года дома не был. Как там мой Гротик, Петропавловка, Елагин, Крестовский?
     - Всё на месте, никуда не делись, но мы вообще-то с Васьки, – улыбается курсант и, протянув руку, представляется, – Олег, для своих Феликс.
     - Очень, очень приятно, – говорит земляк, пожимая протянутую руку. – А я, Сергей Дмитриев, по прозвищу «Сир Питерский», для своих Серый. Ой, смотри, что это… у тебя? – вдруг округляет глаза он, – да это ж, кажись, африканка… забралась.
     Из широкого правого рукава «робы» – удобная хлопчатобумажная рабочая одежда моряков – Феликса, плавно покачиваясь, выглядывает симпатичнейший лысый хвостик с маленькой кисточкой на кончике.
     Надо отдать должное, ни один мускул при посторонних не дрогнул у Феликса на лице. Напротив, он  совершено спокойно, не суетясь и повизгивая, уверено, будто повидавший виды бывалый моряк, каждый день вытаскивающий из своих рукавов всякого рода грызунов и вредителей, резким движением руки сверху вниз вышвырнул незваную гостью из своей одежды. Вот только направление полета для не званной гостьи он почему-то выбрал не в сторону моря за борт, что было бы вполне логичным в данной ситуации, а, наоборот, в сторону надстройки корабля. Жалко видно стало её.  Впрочем, как выяснится позже, крысы в большинстве своем великолепные пловцы и ещё неизвестно, что бы для неё оказалось приятней: приземлится на жесткую палубу корабля или приводнится в ласковые теплые воды Балтики. В данном же варианте животное, пролетев около десятка метров, удивительным образом легко и ловко, словно кошка, сгруппировалась и, приземлившись на железную переборку всеми четырьмя лапами, неспешно полезла по вертикальной поверхности вверх, как по дереву.
     - Вот… это… да-а! – восхитился её акробатическому мастерству Пашка, товарищ Феликса.
     - Африка-анка, – уважительно, с некоторой безнадежностью тянет Сир Питерский, –  мы этих тушканчиков два года назад в дальнем походе где-то в Атлантике подхватили. Они хоть и небольшие, но шустрые, всю отечественную популяцию грызунов с корабля выжили, вот за нас похоже взялись.
     - Здорово, – шумно выдыхает Макар и, толкая Володьку Белковского, Била, их четвертого практиканта, восторженно восклицает, – видал, какая пластика, грация, вот только цвет не понял какой.
     - Черный, – радуется старшина, – с белой грудкой, а на кончике хвостика небольшой завиток, кисточка.
     - Да ты, Серый, зоолог, – шутит Феликс и, на секунду задумавшись, добавляет, – а у моей Ларуни Африкановны, ещё белое пятнышко на задней лапке.
     - Да ты сам зоолог или… ботаник, как тебе ближе, – хохочет Пашка, – она это почувствовала, так и знай, скоро явится познакомиться поближе.
     - Это мы ещё посмотрим, к кому она явится, – парирует Феликс.
     - Посмотрим-посмотрим, – соглашается Пашка.
     И Ларуня не заставила себя ждать, уже вечером пожаловав в курсантский кубрик собственной персоной. Курсанты, умудренные опытом Феликса, вздремнувшего не раздеваясь на верхней койке вблизи кабель-трасс, разбегающихся на корабле во все стороны под потолочными переборками и являющимися, естественно, живыми крысиными магистралями, в этот раз несколько подготовились к торжественной встрече. Во-первых, по рекомендации бывалого Сира Питерского они убрали все съестные припасы в железные тумбочки. Во-вторых, легли спать на средний ярус, трудно доступный для грызунов, как сверху, так и снизу. Ну и, самое гласное, в этот раз они сняли с себя всю привлекательную и удобную для крыс одежду и, забравшись под одеяло, плотно подтолкнули его под матрас со всех сторон. Но стоило им лишь выключить свет и слегка задремать, как перепуганный Феликс в ужасе подскочил на своей жесткой койке и, больно стукнувшись лбом о железный пружинный каркас верхней кровати, завыл от обиды и боли.
     - Ты что, с ума сошёл, или блох во сне гонять вздумал? – возмутился Пашка, занявший соседнюю с Феликсом койку.
     - Ничего я не сошел, у меня, кажись, по спине кто-то пробежал, – потирая быстро надувающуюся на лбу шишку, говорит Олег.
     - Кажись, кажись, – высунув заспанную голову из-под одеяла, сердито шипит Макар, – крестится надо, когда… кажись, кажется. – Он только-только заснул, поздно вернувшись из каюты-компании, где вдоволь наигрался с боцманом корабля в нарды и насмотрелся финских развлекательных передач, чудом просачивающихся сюда на специально сконструированную местным «Кулибиным-радистом» антенну.
     - Сам крестись, – рычит в ответ Феликс, - и вообще...
     - Так, всем тихо! – по-деловому перебивает их Бил и, энергично вскочив с койки и включив свет, командует, – Феликс лежи смирно, остальные хватаем «гады» и за мной.
     Спустя секунду вооружённые тяжелыми ботинками до зубов курсанты окружают койку Феликса. Пашка одним рывком срывает с него одеяло, три пары толстых каучуковых каблука, готовые немедленно вступить в бой, зависают над сжавшимся от испуга Олежкой, но на стареньком ватном матрасе никого кроме него в огромных семейных трусах, конечно же, не обнаруживается.
     - Феликс, может ты лунатик? – ехидничает не проснувшийся ещё после ночных посиделок Макар, внимательно ощупывая складки простыни и наволочки его кровати, а заодно и его самого в безразмерных парашютах.
     - Да сам ты лунатик, – неуверенно огрызается Феликс, отбиваясь от товарища.
     - Тихо, – вдруг шикает на всех встревоженный Бил, прикладывая правую руку к уху, – слышите?
     Где-то совсем близко, что-то хрустит, шебаршит, царапает. Феликс, как ужаленный с испуга снова подскакивает и, в очередной раз врезавшись любимой шишкой в верхнюю железную койку, сдавленно воет.
     - Да тихо ж вы все, – сердится Бил и, указывая пальцем на стоящий рядом герметичный железный ящик, шепчет, – кажется здесь, в рундуке.
     - Лунатик, лунатик, – тихо сквозь зубы, медленно сползая со своего ложа на палубу, цедит обиженный Феликс, – креститься надо, крестится!
     - Да ладно-ладно, – окружая вместе с Пашкой и Билом рундук, веселится Макар.
     - Открывай, – командует Бил и, отступив на шаг назад, взводит свою каучуковую гаубицу.
     Феликс резко распахивает увесистую дверку рундука, и семь тяжелых ботинок одновременно влетают вовнутрь, с грохотом врезаясь друг в друга и в железное содержимое рундука. Последний восьмой ботинок Олежка держит в руках над головой, приготовившись к немедленному завершению боя, если, конечно, это ещё потребуется.
     Как крыса могла пробраться туда, вовнутрь? – совершенно непонятно, ведь Феликс точно помнил, что перед тем как уложить в него свой мешок с провизией всё тщательно проверил: ни щёлки, ни дырочки, ни трещинки, ничего не было – не то, что мышь, таракан не проскочит!
     Охотники, окружив поле битвы, с некоторым страхом и сомнением всматриваются в развороченный под ударами судьбы «сейф». Пашка первый тянет свой башмак и вдруг, выронив его, взвизгивает, словно ошпаренный, и прыгает в сторону трапа на выход с кубрика. Тут же вслед за движение Пашки из ящика, будто австралийский сумчатый тушканчик из программы «В мире животных» на уровень человеческого роста выпрыгивает «нечто», падая на кого-то в толпе оцепеневших курсантов. «Бесстрашные» практиканты бросаются врассыпную, с грохотом опрокидывая всё и вся, что попадает им под руку. Макар, не помня себя, рванул вслед за Пашкой к трапу, но от излишней прыти промахнулся и, врезавшись в железный косяк броняшки, случайно «топчет фазу», ну, выключает свет, то есть. В кубрике стоит страшный грохот и вой. На странный шум посреди ночи из пустующего в последнее время кубрика сбегаются вахтенный у трапа, дежурный по личному составу и старший по кораблю.
     Странная картина, однако, предстанет им после включения света: Макар, стоя на четвереньках у трапа, усердно таранит его головой и иступлено воет; Бил с намотанным на руку ремнём с опаской выглядывает с верхней койки в дальнем углу кубрика; Пашка вообще  чудом оказался плотно укутанным под одеялом в сове койке.
     А Феликс?
     Бедный Феликс он один, совершенно брошенный всеми, в оцепенении стоит посреди кубрика с высокоподнятым ботинком над головой и ужасом взирает на свои форменные не по размеру огромные семейные трусы. Там, на самом сокровенном месте, уцепившись передними лапками за удобную хлопчатобумажную ткань, висит Ларуня, медленно стягивая её с Олега под тяжестью своего веса. Ощущая полную свою беспомощность перед этим африканским чудом – ну, действительно, не станешь же сам себя лупить ботинком, – Феликс с ужасом наблюдает за неспешным, но неуклонным движением своих парашютов согласно закону всемирного тяготения вниз. В какой-то, видимо, критический момент он неожиданно по-спортивному легко подпрыгивает и, вывалившись из «набедренной повязки», виснет в чем мать родила на ручках аварийного люка. Ларуня же, ощутив под собой твердую поверхность, неспешно следует к злосчастному рундуку и, издевательски осмотрев всех окружающих напоследок, легко протискивается в никем незамеченную щель в его донышке. Моряки и курсанты долго и весело хохочут… над собой, дивясь находчивости этой необычной крысы.
    Остаток ночи курсанты посвятили тщательнейшему исследованию кубрика с целью выявления всех возможных входов и выходов Ларуни в него. Пашка с Феликсом решили, что это они «накаркали» второе её пришествие своим глупым спором, а раз так, то вскорости та заявится вновь, но теперь уже к Пашке, и тот по научению моряков везде и всюду на кабель-трассах расставил соответствующие ловушки. Однако, к всеобщему удивлению ни в эту ночь, ни в следующую, ни в какую другую в течение всей курсантской практики Ларуня больше ни разу не показалась в кубрике. В результате к концу практики, про неё саму и её удивительное поведение несколько подзабыли, во всяком случае, перестали говорить, думать, а потому очень удивились, когда та вновь явилась к курсантам в последний день их практики. В этот раз они нежились под июньским солнышком во время «мертвого часа» на ходовом мостике корабля. Личный состав Юрковского по случаю выходного дня практически весь убыл в увольнение, и Пашка, где-то раздобыв полулитровую бутылку замечательного прибалтийского ликера, предложил друзьям сотворить небольшой пикничок, отвальную, что ли, по случаю завтрашнего убытия домой. Курсанты согласились и с радостью в давно непосещаемом никем укромном для посторонних глаз месте на топе корабля накрыли «поляну», предварительно сгоняв за колбаской, булочкой, лимонадиком в гарнизонный универсамчик.
    И вот в самый разгар веселья, когда Бог весть откуда в руках вечно поющего на всех курсантских посиделках Пашки появляется гитара, в центр их импровизированного стола – раскинутого полотенца прямо на палубе – видимо заслушавшись, неторопливо выходит бесстрашная Ларуня и усаживается прямо на приготовленный артистом бутерброд. Курсанты, поглощенные пением и музыкой товарища, естественно, прихода их недоброй знакомой не замечают. И лишь когда тот, допев очередной свой шедевр, не глядя, хватает со скатерти приготовленное им снадобье и тащит его в рот, все, кроме Пашки, с ужасом обнаруживают её прямо перед его носом. Ларуня, не желая быть укушенной, громко пищит и… трудно понять, что творит дальше.
    Спустя секунду Феликсу с огромным трудом удастся поймать своего невменяемого товарища у лееров ходового мостика, вот-вот готового выпрыгнуть с высоты пятого этажа в воду вслед за отправленной уже туда гитарой, на которую, как он станет утверждать впоследствии, и запрыгнула крыса. Куда же на самом деле делась непредсказуемая Ларуня, выяснить так не удастся – никто, как окажется, этого не увидел, да и не мог увидеть пока ловили взбесившегося Пашку. Но булка… без колбасы от того самого сэндвича будет найдена чуть в стороне рядом с характерной едва заметной щелью в переборке, ведущей с ходового мостика в рубку. Смешно сказать, но вместе с той колбасой из бутерброда со стола исчезнет и только начатая курсантами полулитровка. Пашка, немного придя в себя, с пеной у рта станет утверждать, что он справился с чудо-крысой, а эти исчезновения досадные случайности, стечение обстоятельств. Курсанты же лишь улыбнутся ему в ответ, ничего не говоря, уверенные в том, что Ларуня восстановила меж ним и Феликсом свой статус-кво.
     Впрочем, как раз это Пашка и не станет оспаривать!..


Автор приносит извинения за возможные совпадения имен и описанных ситуаций, дабы не желает обидеть кого-либо своим невинным желанием слегка приукрасить некогда запавшие в его памяти события, и благодарит своего критика (ЕМЮ) за оказанную помощь и возможное терпение всё это выслушивать в десятый, если не сотый раз. 16.11.2017г.