Домашняя живность

  У нас в доме долгое время жили кошка Маруська и её взрослый сын Васька. Кошка была самой обыкновенной кошачьей раскраски и величины, но была очень преданной матерью. Васька был дородным вальяжным котом с красивой темно-серой шерстью, с белым нагрудником и белыми «тапочками» на лапках. Он был редким гулёной, уходил из дома неизвестно куда и не появлялся неделями. Его «явление народу» всегда было неожиданным и радостным для всех. Мы наперебой гладили его, кормили самым вкусным, что было в этот день к обеду. Помнится, он угадывал, когда в доме стряпались пельмени…

  Кошка-мать без устали вылизывала его, как маленького котенка. Васька принимал внимание как должное. Наевшись до отвала, он разваливался во всю длину и лениво открывал-закрывал  красивые глаза. В доме он оставался недолгое время. Никто не видел, когда он снова исчезал. Кошка ходила по дому, мяукая и разыскивая пропажу. Потом всё успокаивалось до следующего появления кота. Но однажды он ушел и больше не вернулся.
    
  Отец наш любил животных. Когда в доме не стало кошек, мама не слишком грустила по этому поводу. Она не любила всюду попадающуюся кошачью шерсть. Не любила и самих кошек касаться руками. Коротко говорила:
- Брезгую.
Правда, кормила их именно она, так как ведь это она готовила обед. Кошка обычно крутилась в кухне под ногами, иногда мяуканьем выпрашивая еду. Мама несла еду к кошачьей миске, которую отец называл черепенькой, а кошка стремглав бросалась впереди неё. Мама бесцеремонно отодвигала кошку ногой и наливала ей суп. Иногда она не жалела дать ей и сырого мяса, приговаривая:
- Зверь ведь!
   
  В какой-то год в нашем дворе всё лето появлялась чужая кошка с клочковатой шерстью, с обмороженными ушами и хвостом, от которого осталась только половина. Она торопливо ела размоченный хлеб из корытца для кур. Куры сильно не протестовали, привыкнув к ней. А отец пробовал гонять эту драную кошку, кричал на неё, замахивался. Кошка, сверкнув удивительно яркими зелеными глазами, скрывалась в соседском дворе, но потом снова приходила. А когда наступила холодная осень, отец пожалел её и решил взять в дом.

  Мама запротестовала, но он сказал, что не будет убирать мышей из мышеловки! Мышей мама с сестрой панически боялись. И отец с кошкой преодолели сопротивление. Он сам вымыл её керосином от блох. Угощал мясом, гладил. И вскоре она выбрала его своим хозяином, хотя кормила её, как и предыдущих кошек, мама. Стоило ему опуститься на одно колено перед дверцей топящейся плиты – привычная для него поза при курении папиросы,– как кошка тут же прыгала ему на другое колено и не мигая смотрела на пляшущий огонь в боковом отверстии печки, куда отец стряхивал пепел. Иногда он нарочно прикрывал колено рукой, и тогда кошка ходила рядом и мяукала, претендуя на привычное место. Отец назвал её Белкой.

  Кошка действительно стала пушистой, когда отъелась и привыкла к дому. Правда, обмороженные уши и хвост не отросли, так и остались короткими. Мама кошку, само собой, так и не полюбила. Она считала её хитрым созданием и даже подозревала, что её выгнали за что-нибудь прежние хозяева. Но, на мой взгляд, у кошки не было особых прегрешений: ну, спала она, как барыня, в неге на белом покрывале мягкой кровати, когда никого не было дома! Заслышав шаги в сенях, тут же грузно спрыгивала на пол, беззастенчиво широко зевала и невинно круглила на нас зеленые глаза. Ей было невдомек, что на покрывале оставались неоспоримые улики - теплая вмятина и земля от кошачьих лап. Мама еще за дверью слышала этот прыжок и бурно высказывала кошке свое  негодование.
 
  Когда-то в бревенчатом хозяйственном помещении под крышей сарая, почему-то именуемого конюшней, хотя коня у нас отродясь не было, держали поросенка Яшку. Отец любил чесать его за ухом.  Я же его очень боялась, потому что иногда его выпускали во двор на воздух, и он носился кругами, ошалев от свободы и громко хрюкая. Позже я убедилась, что не так уж безосновательно боялась. Правда, это был уже соседский двор и соседский поросенок. Он так же носился кругами по двору, а когда я с громким визгом полетела к воротам и успела выскочить, но не успела вытащить ногу, застрявшую в подворотне, поросенок припечатал свой пятачок к моей икре. На ноге долго оставался багровый след.
    
  Но вот за окном устоялся осенний холод, а Яшка набрал критический для него вес, и судьба его была решена. На двор были приглашены какие-то мужики, нас отослали из дому, а сам отец убежал за несколько кварталов от дома, чтобы не слышать визга своего любимца. Когда всё было кончено, затопили печь особенным образом: дома было холодно, а в печи коптился обмазанный ржаным тестом окорок. Мы сидели на печке в пальтишках и ждали, когда закончится вся эта кутерьма. Мама сделала толстую колбасу с начинкой из гречневой каши с чем-то еще. Очень вкусную. Кисловатые ржаные корочки от окорока тоже были вкусны. Вечером за ужином отец налил себе рюмку водки и помянул бедного Яшку, чуть не пустив слезу, однако закусив куском окорока! Больше поросят мы уже не держали.
 
  После поросенка помещение заняли куры. Вероятно, ранее они содержались где-то в другом месте. Кур было девять. Я с удовольствием выполняла мамино поручение собрать из гнезда яйца. Яйца были еще теплые, светящиеся розоватым цветом от свежести. Последней на гнездо садилась небольшая, вся кругленькая белая курочка с мохнатыми от перьев лапами. Она мне особенно нравилась. Я подходила с ситом, полным яиц, к крыльцу и хвасталась соседке тете Нюре: «А моя курица больше всех яиц снесла – девять!». Тетя Нюра смеялась и вспоминала мне это потом, когда я выросла. Когда же попадалось особенно большое яйцо с двумя желтками, я искренне считала, что его снес петух.

  У отца любимицей была черная небоязливая курица. Она сама подходила к нему, позволяла взять себя на руки и погладить. Однажды она заболела отчего-то. Мама раскрывала ей клюв и заталкивала туда топленое масло. Но курица перестала шевелиться, и расстроенный отец бросил её в свежевыкопанную яму на огороде. Каково же было всеобщее удивление, когда отлежавшись в яме, курица выскочила оттуда и, как ни в чем не бывало, вернулась к подругам!

  Предводителем кур был яркой окраски злющий «клевачий» петух. Он так зорко охранял свой гарем, что пресекал всякие попытки появиться нам, детям, где-то вблизи. Он несся к нам через весь двор, переваливаясь на лету с боку на бок, и с налета наскакивал, норовя больно клюнуть чуть ли не в самый глаз. Понятно, что мы выходили во двор с оглядкой. Несмотря на совет отца отгонять его хворостиной, мы каждый раз без боя сдавали позиции и с криком улепетывали. Когда однажды петуху удалось всё же клюнуть сестренку в лоб, оставив кровавую ранку, отец потерял терпение. Суп из петуха был замечательно вкусным. А мы вздохнули с облегчением. Куры же толпой собирались у крыльца и, склонив головы набок, долго выговаривали нам что-то на своем курином языке.