Посреди океана. Глава 50

Судьба... То, что она существует, Инга не сомневалась.
Предначертанное можно отрицать, им можно пренебрегать, стараться обмануть,
предугадывать и отворачиваться. Но от всего этого оно не испарится, не исчезнет, не
растает.
Это только кажется, что жизнь - лишь цепь случайностей, ничем не связанных между
собой.
Можно убеждать себя, что сюда, на "Лазурит" её занесло ненароком, словно ветром
оторвавшийся от дерева лист.
А на самом деле все события преднамеренно сложились таким образом, чтобы Инга
оказалась здесь. Все метания по жизни, встреча с Анютой, Вадик со своей квартирой
и неурядицы при трудоустройстве толкали её попасть именно сюда, на "Лазурит".
Ведь даже история с фотографиями на документы, которые то запарывались, то терялись
в недрах отдела кадров... Однако стоило только прописаться по "Лазуриту", как эти
фотографии сразу нашлись, и все события понеслись как по накатанному.
Всё было предопределено заранее.
Значит, Богу угодно, чтобы она прошла этот путь, преодолела приготовленные ей
испытания, исполнив то, что должна исполнить. Зачем? Возможно, ответ на этот вопрос
она когда-нибудь получит. Когда-нибудь. Может быть, его долго придётся ждать. Может,
всю жизнь.
Судьба?.. Она есть то, что от нас не зависит. Хотя мы можем думать на этот счёт
всё, что угодно, уговаривая себя, что всё зависит от нас. Что-то, наверное, зависит...
Но судьба - именно то, что от нас не зависит.
То, что человек появляется на свет в определённое время, от определенных родителей,
в определённой местности, при определённых обстоятельствах, с теми или иными
способностями, характером, внешностью, наследственностью, гендерными и национальными принадлежностями...
Всё, что человеку даётся с рождением, от него самого не зависит, он себе ничего не выбирал, не заказывал, не просил. Ему всё это дано. В дар. И это уже есть судьба. 
А вот как человек этим всем распорядится?..
Как он сумеет найти свой путь, который тоже предопределен? Ведь чему быть, того не
миновать. Как понять свою предначертанность?
Судьба человека - написанная книга о нём Всевышним.
Её надо правильно прочесть. Не вырывая листов, не пятная, не комкая, не забегая
вперед, не захлопывая книгу недочитанной.
Судьба - это путь, которым необходимо пройти, оберегая, развивая и приумножая всё
то, что даровано с рождением вместе с жизнью, прислушиваясь к подсказкам свыше.
Ибо человек бредёт вслепую, спотыкается, сбивается с пути, блуждает, плутает, падает,
мечется, отклоняется в сторону, скатывается вниз.
А идти надо, хочешь-не хочешь, идти вперёд не сворачивая, преодолевая все
превратности судьбы, прислушиваясь к своей душе, не одурманивая и не отупляя её.
Идти по дороге призвания, намеченной Божественным предопределением, не отклоняясь на
ложные, уводящие в никуда, стёжки.
А судьба, она не заготовила лёгких путей. Как бы ни были они трудны, нужно идти, не сворачивая и не останавливаясь. Зачем это нужно?
А зачем нам дано было родиться? А зачем нам будет дано умереть? Зачем?
Спросите у Него. Если душа открыта Богу, она услышит, она подскажет.
Кто наметил начальную и конечную точку, Тот и определил между ними путь.

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

Последними, как всегда, завтракали завсегдатаи стола машинного отделения.
Сегодня там проводил воспитательную работу с молодёжью моторист дядя Федя
Дашковский. Он восседал за столом важно и осанисто, как автритетный старейшина,
развернув широкие плечи и держа пышноволосую седую голову с большим достоинством.
Взгляд его чёрных цыганистых глаз был строгим, но в то же время добрым и чуть
снисходительным к молодым, окружавшим его в данный момент.

- Не могу спокойно смотреть, как хлеб разбрасывают, - со сдержанным осуждением
произнёс дядя Федя, взглянув на Толика-слесаря, который, швырнув на стол недоеденный
кусок хлеба, встал из-за стола.

Но тот в ответ только пожал плечами и, презрительно усмехнувшись, покинул салон.

- Я как за свою жизнь с детства наголодался, так теперь аж душу переворачивает,
когда вижу такое к хлебу отношение. Никогда не позволю себе крошку хлебную обронить,
не то что огрызок, - продолжал пожилой моторист, делая вид, что не обратил внимания
на демонстративно молчаливый уход слесаря.

- И что же вы делаете с хлебными остатками дома? Сухари сушите? - беспечно спросил
Юрка-сварщик.

- Сушу, - спокойно ответил дядя Федя. - Раньше все корочки, моими детьми
недоеденные, сгрызал сам, а теперь соседу отдаю.

- Он что, поросёнка держит? - вежливо поинтересовался Селёдкин, но по его белёсым
глазам было видно, что он так просто спросил, и дела ему нет ни до соседа, ни до
поросёнка.

- У нас в подъезде на лестничных клетках ЖЭК установил бачки такие, специально для
пищевых отходов, - спокойно и неторопливо заговорил дальше Дашковский. - Я как-то
пошёл помойное ведро вынести. Смотрю, наш сосед дядя Вася, он тоже в своё время
в море ходил, кочегаром... Смотрю, роется в том бачке. "Ты что тут делаешь?"-
спрашиваю. " Да вот, отвечает, пенсию пропил, а есть хочется. Так я здесь корочки
хлебные найду, в молоке размочу - глядишь, и сыт." А сам маленький, тщедушный
такой старичок. "Ты только не говори никому,попросил. А то мне стыдно", - рассказчик
вздохнул, отхлебнул чаю и продолжил: - С тех пор я ему под дверь, такое ведерко
у меня есть маленькое, хлеб, какой остается, котлету там какую... На утро, смотришь,
ничего в ведерке нет, пустое стоит.

- Да, дядя Вася этот, может, не самый богатый, но, похоже, самый гордый, -
насмешливо заметил Дима-электрик.

- С вашей стороны это маленький гражданский подвиг, дядя Федя, - громко и
шутливо-торжественно сказал Мишка-кочегар.

Моторист Дашковский спокойно посмотрел на него, но не успел ничего сказать, так как
его опередил Селёдкин.

- Не обращай внимания, дядя Федя. Это у него примочки такие, - сказал он,
укоризненно взглянув на Мишку.

- А что такого? - взвился кочегар. - Я чистосердечно сказал. Никто не знает, какие
превратности судьбы ожидают впереди каждого из нас! К тому же, тот дядя Вася,
можно сказать, коллега мой, тоже кочегар. Хотя и в прошлом.

- Жизнь - вещь сложная. Она ничего и никого не прощает, - философски изрёк
Дима-электрик. - Можете быть уверены, каждому преподнесёт свой горький урок.

- Слесарю первому! - весело заявил Юрка-сварщик. - За то, что он хлебом
разбрасывается.

- Кто голодал, тот в жизни своей кусок хлеба не бросит, - невозмутимо произнёс
дядя Федя. - А я в своём детстве наголодался, не дай Бог никому, - он вздохнул и,
неторопливо намазывая маслом горбушку, продолжил. - Помнится, как-то раз на базаре
булку украл. Тогда эта булка целое состояние стоила. За мной человек десять здоровых
мужиков гнались. И вдруг какой-то незнакомый пацан выскочил из-за угла, выхватил
у меня из рук эту драгоценную булку и удрал. А меня догнали торгаши и так отметелили,
что и сейчас кости ныть начинают, как всё вспомню. Можно сказать, расправа длилась
недолго, но впечатляюще.

- Надо же! И всё это время он искусно маскировался под порядочного. Какое
хулюганство! - шутливо возмутился Юрка-сварщик.

- А я скажу, что ты ещё хорошо отделался, - заявил Мишка-кочегар. - Моему батьке
за такую булку в своё время десять лет впаяли.

- Да, в те годы полстраны сидело, полстраны готовилось сесть, - согласился с ним
Дашковский.

- Это всё, конечно, из области фантастики, но определённая доля правды здесь может
быть, - с умным видом высказался Дима-электрик.

- Дядя Федя, я совершенно от вас не ожидал такого несвойственного вам поведения, -
вставил Селёдкин свою неуклюжую шутку.

В этот момент завтракать заявился Сазанджян. Но на него никто не обратил внимания,
продолжая начатый разговор.

- Не хочешь зла, не делай людям добро, - с наигранным пафосом заявил Юрка. -
Зачем мальчику булочку отдал? Вот за то тебе и всыпали.

- Что само по себе и не ново, - добавил Мишка в том же ироничном тоне.

- Зубоскалы! - беззлобно сказал дядя Федя и покачав головой, неопределенно улыбнулся.

Тут в салон вкатилась прачка. И сразу же оживился Сазанджян, который было уже
заскучал от полного к нему невнимания.
Но Лилёк не удостоила его даже взглядом. Впрочем, и никого из сидевших тут тоже,
так как она пришла лишь сообщить мне, что боцман заболел, и попросила отнести
завтрак ему в каюту.

К боцману с завтраком пошла Анюта, потому что ей всё равно делать было нечего.
А мне было нужно дождаться, когда все освободят салон, убрать со стола и подмести.

Вскоре молодёжь ушла. А к оставшимся пожилым выполз чаевничать сам шеф-повар.
Переступив порог салона, он потянулся, крякнул и важно-лениво прошаркал к столу.

- Да, пролетела жизнь, как семнадцать мгновений весны, - печально качая головой,
произнёс дядя Федя. - И заметить не успеешь, как из одного ящика в другой сыграешь.-
Он помолчал. - Кажется, давно ли был такой молодой, как Инга, а уже глядишь, за
полтинник перевалило.

- Да, мы с тобой уже в том возрасте, когда всё, что было, лучше того, что есть,-
сдержанно заметил Сазанджян.

- Болезни всякие повылезали. То поясница схватит, то почки, - поделился с коллегой
Дашковский. - Утром проснешься, если ничего не болит, значит, ты умер.

- А у меня иная беда, - отзвался другой пожилой моторист. - Седина в голову,
бес в ребро. Что прикажешь делать?

- Это весна, Артур, - откашлявшись, деликатно заметил дядя Федя. - Всё в природе
просыпается от зимней спячки. В том числе и мужчины.

- Весна? Уже май заканчивается. И здесь что весна, что зима, что лето-осень... Нет
никакой разницы, - недовольно проворчал Сазанджян.

- Ну ладно, приятного аппетита, - сказал Дашковский, неспешно покидая салон.

- Ты, Ингочка, можешь уже всё убирать тут, - разрешил моторист. - Оставь только
наши с Пашей кружки и занимайся своими делами.

Я молча последовала его совету.

- Как прожжённый мужчина, я скажу, что Инга у нас красивая девочка, - заявил вдруг
старый толстяк, наблюдая за мною прищуренным взглядом оценщика. - От неё идут
такие волны облагораживающие, - он выдержал многозначительную паузу и протянул
своё любимое: - Да-а... - Помолчал ещё немного, словно ожидая какой-то реакции
с моей стороны, но ничего не дождавшись, добавил: - На пять с плюсом потянет.

Пашка сидел, как в ресторане, развалившись и лениво потягивая чаёк, недоверчиво
внимал словам пожилого моториста и с любопытством, словно на фокусника, поглядывал
в мою сторону.
Но, услышав последнее заключение Сазанджяна, поперхнулся.

- Потянет, ого! - воскликнул он. - А Анюта тогда на сколько?

- Ну, Аня, чуть поменьше, - важно, тоном знатока, заявил оценщик и, задумчиво
пожевав губами, добавил: - Примерно, на троечку. Да-а...

Паша ничего на это не ответил, но, судя по всему, он с этой оценкой не был
согласен.

- Ты слышала, Инга, что я сказал? - спросил Сазанджян.

Интересно, какой реакции он от меня ждал? Что я стану отрицать, возражать,
соглашаться? Болваны!
Оставалось только радоваться, что им вздумалось оценивать нас с Анютой по
пятибалльной системе, а не в денежном эквиваленте.
Я притворилась, будто не вижу их и не слышу. Всем своим видом желая показать, что
лучше бы им поскорее освободить помещение.

- Да-а... - гнусаво протянул моторист, самодовольно оттопырив губу. - Чтобы увидеть
женскую красоту, нужно получше раскрыть глаза. - Он помолчал, ожидая отклика на
эти слова, но ничего не услышав, добавил: - А чтобы увидеть мужскую красоту, надо
как следует прищуриться.

- А в некоторых случаях лучше вообще закрыть глаза, - продолжил мысль Сазанджяна
Мишка, неожиданно нарисовавшийся в салоне и, не долго думая  плюхнувшийся на
диван. - Или вообще ослепнуть, чтобы век не видать! - произнёс он, насмешливо
переводя взгляд с одного философа на другого, засидевшихся за чаем.

Пашке сразу стало неинтересно, и он, поспешно допив содержимое своей кружки,
убрался опять на камбуз.

- Ты здесь по делу или проездом? - сердито спросила я кочегара, невесть зачем снова
заявившегося в салон.
Жду-жду, когда наконец эти болтуны напьются чаю и  уберутся восвояси, а тут ещё
один заявился!

- Просто так пришёл, хочу здесь посидеть, на тебя посмотреть, - заявил Мишка. -
Что, нельзя?

- Нежелательно, - проворчала  я недовольно.

- По всей видимости, девушка, вам нужен свет в окошке? - игривым голоском спросил
Сазанджян.

Всем своим видом я проигнорировала и его самого, и его дурацкий вопрос.
Господи, как они все осточертели! Столько дел, а они тут...

- Я, конечно, уже не мальчик, - продолжил он, не дождавшись ответа, - но и до
старика мне далеко. Со всей ответственностью заявляю, что для любви самые лучшие
мужчины - после пятидесяти.

- Да? А самые сексуальные - после восьмидесяти, - оживился Мишка. - Они вообще
из постели не вылезают.

Усилием воли я подавила улыбку. Мне стоило большого труда, чтобы не рассмеяться
и продолжать придерживаться своей тактики: делать вид, будто я ничего не вижу,
ничего не слышу.

- А что ты смеёшься? - обиделся моторист на кочегара. - Молодость у всех проходит.
Но у каждого по-разному. Я, например, из того разряда мужчин, у которых боезаряд
сохраняет свою активность до глубокой старости. Да-а...

- Нет, я прямо тащусь! Не мужик, а фонтан жизненных сил, - восхитился Мишка,
иронизируя и изумляясь одновременно. - Смотри, Инга, какой жених! Овощная база, а
не кадр: голова огурчиком, животик арбузиком, а сам - старый гриб.

Я в сердцах бросила веник на пол. Бог свидетель, долго терпела - не выдержала.

- А шли бы вы отсюда гулять! Оба! В темпе вальса!

- Кажется, наша беседа принимает неожиданный оборот, - справедливо заметил Мишка.

- Зачем же ты, Инга, так некультурно, - обиделся старый "жених". - Я, между прочим,
ещё не закончил говорить.

- А я, между прочим, уже закончила слушать! Надоело, знаете ли.

Старик, видно, хотел было ещё повыпендриваться, но Мишка решил помочь ему
выбраться из-за стола.

- Давай, персик, выползай, а то ты тут совсем уже морально разложился!

- Погоди! - сопротивлялся "персик". - Я ещё не всё сказал.

- Давайте, давайте, поторопитесь! Время завтрака давно уже закончилось, -
разозлилась я. - А то ведь я и нагрубить могу, если сильно напрашиваться станете!

- Отшила, отбрила по полной программе! - восхитился Мишка, уволакивая из салона
упиравшегося старшего товарища.

Наконец-то этот ненормальный завтрак закончился. Безразмерный какой-то. Начался
раньше времени, а завершился позже времени.
И разговоры, разговоры, разговоры... И что их всех сегодня, как прорвало?

Пока проканителилась с выдворением засидевшихся говорунов, а затем с наведением
порядка в салоне, времени осталось только на уборку каюты четвертого механика и рефа.
А остальные пришлось оставить на потом, скорее всего, на завтра.
Думала, что после обеда другие объекты доведу до ума, но уже к обеду почувствовала,
чтр устала почему-то, как никогда.

Обычно часам к десяти я отхожу от утренней угрюмости и в обед уже летаю по салону,
как бешеная пчела. Но сегодня, против обыкновения, и к полудню была всё ещё
какая-то заторможенная.
Матросы как будто чувствовали моё состояние и не особенно досаждали.

Правда, Румыну вздумалось вдруг спросить:

- А горчица будет, вообще-то, когда-нибудь?

- Будет. На день рыбака, - ляпнула я.

- Ничего себе! - изумился Руслан. - Горчицу уже только по праздникам дают!

В другой бы раз я наверняка как-то отшутилась, но сегодня ни мозгами, ни языком
шевелить не хотелось. Впрочем, и руками, и ногами, и глазами тоже.
Я не замечала, кому пора принести второго, на каком столе закончился суп или компот,
где нет хлеба, где соли...

- Инга, что с тобой сегодня? - поинтересовался Коряга.

- Ты сегодня, как призрак туманный. Ты не заболела? - спросил Румын.

- Отрежь-ка мне хлебушка беленького пару кусочков, - попросил Руслан.

Я молча пошла к хлеборезке.

- Пару кусочков хватит, больше не надо, - крикнул он мне вдогонку. - А на день
рыбака, так уж и быть, можно будет и шесть отрезать.