ИЛЛЮСТРАЦИЯ. Владислав Вацлавич Дворжецкий в роли генерала Хлудова. По одноименной пьесе Михаила Булгакова фильм «БЕГ» режиссёров Александра Алова и Владимира Наумова, 1970 г.
_________________________________________________
ДВОЙНОЕ ДЕЙСТВИЕ и ДВОЙНЫЕ ГЕРОИ БУЛГАКОВА. В жизни «провалы и пропасти» собственного сознания могут приоткрываться в критических ситуациях и во сне, – такую же роль сон или его разновидность бред играют и в литературе. Мы «подключаемся» к снам героев. Мы привыкли верить, потому что снов много в русской литературе: Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Достоевский, Лев Толстой… И по стопам учителей Михаил Булгаков с самых первых печатных опытов весьма последовательно шёл к форме произведения как имитации сна. (1) Но исток этой сонная эпопея не в литературе, но из снов и видений Библии.
В дореволюционных гимназиях обязательно изучали предмет – Закон Божий: только по нему и по географии у весьма посредственно успевающего гимназиста Булгакова были две пятёрки. В Библии сны часто ниспосылаются господом как пророчество: «Иаков же... увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней. И вот, Господь стоит на ней и говорит: Я Господь, Бог Авраама, отца твоего… Землю, на которой ты лежишь, Я дам тебе и потомству твоему…» – Ветхий Завет. Бытиё. Гл.28: 12-14.
Сны - как внушением Свыше источник действительности... По это му библескому методу первый роман Булгакова – из снов героев сотканная «Белая гвардия» «выскочит» из олицетворяющего в «Капитанской дочке» бунт снежного бурана, из сна Петруши Гринёва и эпиграфа из Апокалипсиса.
В том числе и за то и полюбилась читателю семья Турбиных, что все они как личности средние хорошисты – удобно «на себя примерить». Средний полу трагический герой отнюдь не обречён погибнуть. Гибнуть должен трагический герой: поэтому и гибнет олицетворяющий всё лучшее в царской армии с траурными глазами(предвестие гибели) полковник Феликс Най-Турс – с отблесками из «Войны и мира» Васьки Денисова, князя Андрея Болконского, и не подозревающего о в своей исключительной храбрости артиллерийского капитана Тушина.
В разрыв с толстовскими офицерами совсем иначе - неадекватно уставу суждено проявится храбрости Ная. Он отдаёт юнкерам ранее неслыханную ими команду - срывать погоны и бежать. «Ребят! Ребят!.. Штабные стегвы!..» – своей жизнью приходится Наю защищать молоденьких мальчиков от их предавшей «штабной сволочи». Формально Най нарушил кодекс чести офицера офицера, - с точки зрения высшей истины он прав. Весьма древняя и облекающая героя на гибель ситуация трагедии. Так что по сути не от случайной пули и не случайно гибнет полковник Най: его гибель как бы подписывает приговор всему старому строю. И нити от этой ситуации тянутся к «БЕГу». Есть в «Белой гвардии» и ещё один в «БЕГе» как бы эхом истории русской литературы отдающийся герой.
ИЗ «БЕЛОЙ ГВАРДИИ» ПОРТРЕТ ПОРУЧИКА М Ы Ш Л А Е В С К О Г О: «Перед… Еленой очутилась высокая, широкоплечая фигура в шинели до пят и в защитных погонах с тремя поручичьими звездами химическим карандашом. Башлык заиндевел, а тяжелая винтовка с коричневым штыком заняла всю переднюю… За капюшоном блин офицерской фуражки с потемневшей кокардой, и оказалась над громадными плечами голова поручика Виктора Викторовича Мышлаевского.
Голова эта была очень красива, странной и печальной и привлекательной красотой давней, настоящей породы и вырождения. Красота в разных по цвету, смелых глазах, в длинных ресницах. Нос с горбинкой, губы гордые, лоб бел и чист… Но вот, один уголок рта приспущен печально, и подбородок косовато срезан так, словно у скульптора, лепившего дворянское лицо, родилась дикая фантазия… оставить мужественному лицу маленький и неправильный женский подбородок...» Что за «печать породы и вырождения» такая?
Если Най стоит на одной ступени лестницы с толстовскими героями (Андрей Болконский), то Мышлаевский неким количеством ступенек ниже: его не трагическое а м п л у а - особенно ярко будет выражено при переходе героя из романа в пьесу «Дни Турбиных». Мышлаевский по а м п л у а – б р е т т ё р: «профессиональный» дуэлянт, всегда готовый драться по любому поводу, пить, сквернословить и ухаживать не только за госпожой - Еленой, но и за субреткой (горничной Анютой: есть в романе, но нет в пьесе).
Зато б р е т т ё р более выживаем! Б р е т т ё р, когда с отчаяния сам моментально не накликает на себя гибель, вне сцены – в жизни – способен измениться – вспыхнуть новой, более согласной с обстоятельствами идеей. Так в первом Действии «Дней Турбиных» пьяный Мышлаевский бушует: «Комиссаров буду стрелять. Кто из вас комиссар? - Е л е н а. Виктор, не пей больше.- М ы ш л а е в с к и й. Молчи, комиссарша! (женщине, которую только что с любовью целовал!)».
В последнем действии Мышлаевский мнение резко изменит: «Довольно! Я воюю с девятьсот четырнадцатого года. За что? За отечество? А это отечество, когда бросили меня на позор?! И я опять иди к этим светлостям?! Ну нет… Что я, идиот, в самом деле? <…> Да, ежели угодно, я за большевиков! <…> И пойду, и буду служить. <…> Пусть мобилизуют! По крайней мере буду знать, что я буду служить в русской армии. Народ не с нами. Народ против нас».
«Что у трезвого на уме – у пьяного на языке» – такому как Мышлаевский матерщина действовать не помешает: такой обещанное может исполнить. Когда из «Дней Турбиных» чисто экспансивно выбирать героя наиболее близкого к генералу Хлудову в «БЕГе» - это Мышлаевский. Потому что оба они двойственны: Хлудов двойственен уже до граничащего с безумием глубокого трагизма.
* * *
Как же так, говорю, господи, попы-то твои говорят, что большевики в ад попадут? …Они в тебя не верят… А он и говорит: "Ну не верят, говорит, что ж поделаешь. Пущай. Ведь мне-то от этого ни жарко, ни холодно… Потому мне от вашей веры ни прибыли, ни убытку. Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех одинаковые: сейчас друг друга за глотку… Все вы у меня, Жилин, одинаковые – в поле брани убиенные. Это, Жилин, понимать надо, и не всякий это поймет... --- М. Булгаков. Сон Алексея Турбина в «Белой гвардии»
____________________________________
БЕЗДОННЫЕ РЕМАРКИ И ДВОЙНЫЕ ОРИГИНАЛЫ ДВОЙНЫХ ПОРТРЕТОВ. Нет полностью оправдывающей убийство идеи. И нет на войне однозначно правых, - это на всём протяжении творчества Булгакова выдержано последовательно. Кроме того, из пушкинской "Капитанской дочки" вырвавшийся нежный буран снов «Белой гвардии» и «БЕГа» оба пронизаны - просвистаны аналогиями с Библией. Но ведь и текст самой Библия двойственен: Ветхий и Новый Заветы.
«Хотя сны героев и авторские занимают 1/3 текста, «Белая гвардия», всё-таки названа романом. Свою вторую драму Булгаков назовёт «БЕГ. Восемь снов. Пьеса в четырёх действиях» с эпиграфом из Жуковского: «Бессмертье — тихий, светлый брег; Наш путь — к нему стремленье. Покойся, кто свой кончил бег!..» Активный авторский поиск новой драматической формы этой пьесы не в последнюю очередь скажется на ремарках.
Обычная р е м а р к а – это не входящее в текст драмы примечание от автора к режиссёру: оформление сцены, внешность персонажа и т.п. Многие уже отмечали: Булгакова к своим драмам р е м а р к и — сами по себе мини-драмы и местами - почти стихи. Так во Сне Первом «БЕГа» монастырь с набившимися в него беглецами от революции насмешливо сравнивается с Ноевым ковчегом: «Мне снился монастырь… Слышно, как хор монахов в подземелье поет глухо: «”Святителю отче Николае, моли бога о нас…” Тьма…» — в эту до творения мира тьму герои будут «проваливаться» или из неё – «выскакивать», или тьма их будет «съедать».
В монастыре начавшееся сонное действие «БЕГа» будет к бы прыгать по зубцам острых ступеней: сиюминутность временных событий на фоне библейских цитат и эти не всегда выдерживающие пробы сиюминутностью библейские цитаты. Ведь Библия духовно тоже двойственна: Ветхий завет – око за око, зуб за зуб. Новый Завет – милосердия, которое на деле далеко не всегда выдерживается. Вот именно двойственность формально провозглашаемого, но отсутствующего на деле захлёстывает действие пьесы. В этой двойственности своего, в первую очередь, сознания будут задыхаться ещё не утерявшие человеческий облик герои пьесы, - только от этой двойственности будут у-бег-ать. (2)
«СОН ПЕРВЫЙ КОНЧАЕТСЯ. <…> СНЫ МОИ СТАНОВЯТСЯ ВСЕ ТЯЖЕЛЕЕ… Возникает зал на неизвестной и большой станции где-то в северной части Крыма… На темном облупленном фоне, белый юноша на коне копьем поражает чешуйчатого дракона. Юноша этот – Георгий Победоносец, и перед ним горит граненая разноцветная лампада.» – в контрасте с иконой мы сейчас увидим главного двойственного героя многомерной пьесы.
«СЪЕЖИВШИСЬ НА ВЫСОКОМ ТАБУРЕТЕ, СИДИТ РОМАН ВАЛЕРЬЯНОВИЧ ХЛУДОВ. Человек этот лицом бел, как кость, волосы у него черные, причесаны на вечный неразрушимый офицерский пробор. Хлудов курнос, как Павел...» Стоп! Прототипом Романа Валерьяновича Хлудова обще признан известный белый генерал Яков Александрович Слащов-Крымский (1886-1929). Оценив его словесные портреты, - их потом сравним с Хлудовым.
ВЗГЛЯД НА ГЕНЕРАЛА СЛАЩОВА ВОИНА ОЧЕВИДЦА: Слащов «в с е г д а был одет в белую, им придуманную форму – что-то вроде белой черкески. На голове – странная, белая же кубанка, на левом плече — белый попугай. Его адъютантом была большой красоты девушка, в чине поручика, и всегда в мужской форме (3). С попугаем на левой руке, весь в белом, с развевающимся русским флагом, он объезжал наш фронт далеко впереди наших окопов...»(4) - образованные белые офицеры вообще не чуждались артистичности. В лице командира - для удобства веры в него воинам нужен какой-то и идеальный и оригинально узнаваемый образ. Белый генерал в белом, - это смотрится! А попугай... Он, разве, мешает яркому образу?..
Легендарная смелость Слащова неоднократно подтверждают мемуары: «И н о г д а в осенние ночи, когда море шумело и билось за окнами нашей гостиницы, часа в три приезжал с фронта Слащов со своей свитой. Испуганные лакеи спешно накрывали стол внизу в ресторане. Сверху стаскивали меня <> и пианино. Я... пел по его просьбе... Слащов дёргался, как марионетка на нитках, — хрипел, давил руками бокалы и, кривя страшный рот, говорил, сплёвывая на пол:
— Пока у меня хватит семечек, Перекопа не сдам!
— Почему семечек? — спрашивал я.
— А я, видишь ли, иду в атаку с семечками в руке! Это развлекает и успокаивает моих мальчиков!» (Вертинский А. Дорогой длинною) Видимо, уже было не до попугая...
______________________________
«ОТ РАССТРЕЛОВ ИДЁТ ДЫМ, ТО СЛАЩОВ СПАСАЕТ КРЫМ!» (5) – гуляла поговорочка вместе с прозвищами: «Слащов – вешатель» «Слащов – палач». Как около года почти полновластный диктатор Крыма Слащов был известен беспощадной жестокостью, в определённой мере справедливою. Вешал он всех мешающих ему «спасти Крым» - подпольщиков-большевиков, спекулянтов, мародёров, дезертиров; беспощадно вешал собственных уличённых в кражах офицеров. Солдаты любили лично водившего в атаку и 9 раз раненного «генерала Яшу», население его боялось, но уважало.(6)
Воспоминания эти тактично слегка "подретушированы". Вот у Вертинского: « — узкая полоска земли, отделявшая нас всех от оставленной родины, — ещё держался. Его отчаянно и обречённо защищал Слащов... А Слащов уже безумствовал. В Джанкое он приказал повесить на фонарях железнодорожных рабочих за отказ исполнить его приказы. С Перекопа бежали. Офицеры переодевались в штатское». Отправляясь по вызову Слащова к нему в штаб "петь песенки" Вертинский "стучал зубами" - боялся "этого странного и страшного человека".
Непосредственный начальник, - соперник и недоброжелатель Слащова «Чёрный барон» Врангель (7) будет ретушировать - передёргивать воспоминания в самую худшую сторону: «Генерал Слащов из-за склонности к алкоголю и наркотикам стал полностью невменяем и представлял собой ужасное зрелище. Лицо было бледным и подергивалось в нервном тике, слезы текли из глаз. Он обратился ко мне с речью, которая была красноречивым доказательством, что я имею дело с человеком с расстроенной психикой...»(8) Неврастеником - да, но невменяемым талантливый военный Слащов не был.
Из-за контузии в голову лицо Слащова, действительно, передёргивалось в судороге. А неврастению, думается, можно было признать процентов у 80 участников гражданской войны с обеих сторон: когда в том и в белом, и в красном лагере как тонизирующее и глушащее совесть употребляют кокаин со спиртом... (Как неоднократно отражено в воспоминаниях и в литературе, например в рассказе А.Толстого "Гадюка")«О н и <белые> д у м а л и, что приносят свои жизни для родины, для её счастья, её спасения. Белые воевали за старое, за прошлое. Красные воевали за новое, за будущее. Кто из них был нужен России, тогда ещё никто не знал. Тогда можно было только верить. История решила вопрос». (А. Вертинский)
Окончательно не поладив с Бароном и давно уже видя обречённость защиты Крыма и белого дела, Слащов просил отставки. Отставка по поводу переутомления была дана со всевозможными славословиями от имени Врангеля. Нелицеприятно неврастеничный портрет барон создавал уже в эмиграции, после публикации в 1921 г. в Константинополе книги Слащова «Требую суда общества и гласности!»(в 1924 г. в СССР переиздана)- с обвинениями белому движению и лично Врангелю - в умелом руководстве только карьерными играми.
В Константинополе Слащов: «ж и л в маленьком грязноватом домике где-то у черта на куличках. Он ещё больше побелел и осунулся. Лицо у него было усталое. Темперамент куда-то исчез. Кокаин стоил дорого, и, лишённый его, Слащов утих, постарел сразу на десять лет. Разговор вертелся вокруг одной темы — о Врангеле. Слащов его смертельно ненавидел. Он говорил долго, детально и яростно о каких;то приказах своих и его, ссылался на окружающих, клялся, кричал, грозил... Трудно было понять что-нибудь в этом потоке бешенства. Помню только, что мне было его почему-то мучительно жаль. Всем своим новым, штатским видом он напоминал мне больную птицу, попавшую в клетку... Как ни странно, но о красных Слащов ничего дурного не говорил. По-видимому, он уже что-то понял». (Вертинский А. Дорогой длинною) Хлудова тоже будет жаль: мерзавцем его назвать никак нельзя! Поражает и соответствие между определением «как больная птица» и хлудовская фраза - «сидим на табуретах, как попугаи». Попугаи обычно не сидят на табуретах...
Вертинский встретится со Слащовым в эмиграции ещё раз: «Е г о л и ц о изменилось до неузнаваемости. Это уже не был "герой Перекопа", как его величали, это был грустный, усталый и старый человек. Я, конечно, не претендую на точность или значительность своих выводов, но мне кажется, что чувствовал я его всё;таки верно. Слащов любил родину. И страдал за неё. По-своему, конечно. Он предложил мне вина. Мы помолчали.
— А ты ведь действительно что;то знаешь, — вдруг раздумчиво сказал он. — Но и ты ошибся. Как я. Мы все ошиблись, ужасно, непоправимо, непростительно ошиблись. Мы проглядели самое главное! Мы не имеем права жить!
Он взял в руку деревянную палочку-мешалку, которую подают к шампанскому, и сломал её. Его лицо скривилось в мучительной гримасе.
— Хочешь послушать моего совета? — спросил он. — Возвращайся в Россию!
Я молча кивнул головой. Увы, я это понял, едва ступив на берег Турции».
Уже совершенно разочарованный в идее возрождения белого движения в эмиграции, Слащов из Константинополя в 1921 г. возвратится в Россию, чтобы служить родине в лице новой власти, которой весьма выгодно было "вешателя" простить. Переживал ли Слащов подобно Хлудову мучительные, на грани помешательства, угрызения совести? Прямого ответа нет: должен был нечто подобное испытывать, когда, ещё точно не зная о себе амнистии, решился вернуться. Если Булгаков искал историческую опору создаваемому образу, - нужная фигура нашлась. Но опора образу и этого образа полный прототипизм - это разное.
СОЗДАВАЯ «БЕГ», Булгаков использовал «Требую суда...». Судя по портрету и репликам Хлудова, драматург тщательно проштудировал все доступные о воспоминания и документы о Слащове. И как Булгаков с этим материалом обошёлся? Блестяще использовал и Врангелем данный портрет, и прочие детали для создания обобщённо символического образа, в котором нет ничего порочащего, в отличие от воспоминаний Врангеля. Более всего портрет Хлудова походит на описание Вертинского, с которым драматург не встречался, и мемуаров которого читать не мог. Значит, были какие-то другие личные источники информации: воспоминания второй жены драматурга - бывшей в эмиграции в Константинополе Л.Е.Белозерской-Булгаковой и других вернувшихся в Россию.
К 1915 г. пять раз раненный участник автро-германской войны Яков Слащов в числе всех возможных наград имел самый в России почётный орден - Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени. Гергий Победоносец - один из символов России. Отчего бы Булгакову при полном прототипизме не "повесить" георгиевский крест на шинель Хлудову?! Хлудов показан на фоне иконы Георгия Победоносца, но без георгиевского креста имени святого, что должно бы наводить на определённые размышления: свыше поддержки белому движению уже нет. "Георгий-то победоносец смеётся над нами!" - скажет Хлудов. Здесь самое время вернуться к полному Портрету Хлудова в «БЕГе» и сравнению его со Слащовым ещё в Крыму.
___________________________________________
_____________________________________________________
ПОРТРЕТ ГЕНЕРАЛА ХЛУДОВА: «СЪЕЖИВШИСЬ НА ВЫСОКОМ ТАБУРЕТЕ, СИДИТ Р о м а н В а л е р ь я н о в и ч Х л у д о в. Человек этот лицом бел, как кость, волосы у него черные, причесаны на вечный неразрушимый офицерский пробор.(Как на фото молодого Слащова) Х л у д о в курнос, как Павел, брит, как актер; кажется моложе всех окружающих, но глаза у него старые. На нем солдатская шинель, подпоясан он ремнем по ней не то по-бабьи, не то как помещики подпоясывали шлафрок. Погоны суконные, и на них небрежно нашит черный генеральский зигзаг. Фуражка защитная, грязная, с тусклой кокардой, на руках варежки. (Портрет близок Слащову уже времени эмиграции в Константинополе).
На Х л у д о в е нет никакого оружия. Он болен чем-то, этот человек, весь болен, с ног до головы. Он морщится, дергается, любит менять интонации. Задает самому себе вопросы и любит сам же на них отвечать. Когда хочет изобразить улыбку, скалится. Он возбуждает страх. Он болен — Роман Валерьянович…» – до последней детали характеристику эту невозможно передать никаким гримом.
Александр Вертинский о своей встрече со Слащовым ещё в России: «Я внимательно взглянул на Слащова. Меня поразило его лицо. Длинная, белая, смертельно-белая маска с ярко-вишнёвым припухшим ртом, серо-зеленые мутные глаза, зеленоваточерные гнилые зубы. Он был напудрен. Пот стекал по его лбу мутными молочными струйками». Лицо - «страшная гипсовая маска». Слащов попросил Вертинского: «С п о й т е м н е, милый, эту… — Он задумался. — О мальчиках… Я не знаю зачем…" Его лицо стало на миг живым и грустным.
— Вы угадали, Вертинский. Действительно, кому это было нужно? <...>
Я запел.
И никто не додумался
Просто стать на колени
И сказать этим мальчикам,
Что в бездарной стране
Даже светлые подвиги —
Это только ступени
В бесконечные пропасти
К недоступной Весне!<...>
— Вам не страшно? — неожиданно спросил он.
— Чего?
— Да вот… что все эти молодые жизни… псу под хвост! Для какой-то сволочи, которая на чемоданах сидит!<...>
— Господа! — сказал он, глядя куда-то в окно. — Мы все знаем и чувствуем это, только не умеем сказать. А вот он умеет! — Он положил руку на моё плечо. — А ведь с вашей песней, милый, мои мальчишки шли умирать! И ещё неизвестно, нужно ли это было… Он прав». Этот отрывок хоть в текст пьесы вставляй.
Воспоминания Вертинского «Дорогой длинною» будут опубликованы только в 1990. Но общеизвестно было другое. Цитируем тоже по Вертинскому: «Перекоп — узкая полоска земли, отделявшая нас всех от оставленной родины, — ещё держался. Его отчаянно и обречённо защищал Слащов. Город кишел контрразведками и консульствами всех национальностей... Спекулянты волновались и покупали все, что возможно... В такие дни на стенах города вдруг появлялись расклеенные "приказы" генерала Слащова: "Т ы л о в а я с в о л о ч ь"! Распаковывайте ваши чемоданы! На этот раз я опять отстоял для вас Перекоп!»
Хлудов как бы в обратном отражении перевернёт смысл выше приказа - скажет олицетворяющему всю "тыловую сволочь" Корзухину: «Поезжайте, господин Корзухин, в Севастополь и скажите, чтобы тыловые гниды укладывали чемоданы! Красные завтра будут здесь!»
Иногда даже странно, как блестяще знал Булгаков все отражённые в воспоминаниях о Слащёве оттенки его кажущегося образа: «Х л у д о в... кажется моложе всех окружающих, но глаза у него старые...»? Воспоминания 1919 г.: «Слащову тогда было лет тридцать пять. Стройный, высокого роста, с довольно красивым лицом, покрытым (если хорошенько присмотреться) сетью очень мелких морщинок. Благодаря своему красноречию всегда был душой общества. Пил много и не пьянел, как и все кокаинисты. Носил казачью форму, на спине всегда большой белый башлык с вышитым шёлком чёрным двуглавым орлом».(9)
И другими мемуаристами неоднократно отражено: Слащов - герой Перекопа любил одеваться нарядно и броско. Более чем броско: белый башлык с вышитым чёрным орлом, - это врагу как мишень напоказ, - бреттерство даже в одежде. А Хлудов о своём внешнем виде не только не заботится - вовсе забыл. Если уж мелочи Булгаков учёл, а обще известное исказил, - верно, с целью? Общеизвестна была и после многих ранений привычка Слащова к кокаину сначала как к обезболивающему, потом пристрастие. Но это не нужно Булгакову: видения его героя - только видения больной совести, - никаким наркотиком искусственно они не должны быть побочно вызваны.
«Х л у д о в курнос, как Павел, брит, как актер...» - сборный образ полумонарха - полушута, властителя и побеждённого в одном лице. Павел I был - подверженный резким перепадам настроения и способный равно на крайние благородство и жестокость человек: в эту характеристику также и Х л у д о в а помещается не только весь биографический материал на Слащова-Крымского, но и вся история русской монархии в лице её разнохарактерных представителей.
Театральные актёры бреются для удобства гримировки. У Булгакова же подчёркнутая бритость героя - нечто вроде устойчивого символа в жизни зашедшей слишком далеко актёрской игры - не своей жизненной роли. Потёртый облик Хлудова есть символ - старости, неврастеничности и проигранности дела монархии, ненужности всех прилагаемых усилий и нежизненности в условиях гражданской войны - войны на своей земле старого офицерского кодекса чести.Но генерал чисто выбрит: пытается соответствовать уже умершей идее.
Х л у д о в «лицом бел, как кость... » - почти как оскал мертвеца. Выступая на эстраде в костюме кукольного Пьеро, Вертинский делал себе белилами мертвенно белый - "кукольный" грим. Тема масок - игра в маски вообще - черта Серебряного века. Но если бы в фильме «Бега» физически выбелили бы актёру лицо в цвет белой кости, это смотрелось как ужастик современной экранной фантастики. Поэтому весьма благоразумно и не сделали этого в знаменитой экранизации «Бега». Но читатель может представить... Читатель или зритель пьесы?.. Какая разница – если «СНЫ»?..
____________________________________________________
САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ - САМОЕ ГЛУБОКО СИМВОЛИЧНОЕ В ОБЛИКЕ РОМАНА ХЛУДОВА - ШИНЕЛЬ,подпоясанная «не то по-бабьи, не то как помещики подпоясывали шлафрок». Блестяще сыгравшего роль белого генерала Х л у д о в а Владислава Дворжецкого режиссёры Алов и Наумов вполне обоснованно не стали подпоясывать «ремнем по ней... по-бабьи». Потому что такой ход должен был бы ввести в фильм заведомо в него не вмещавшиеся в "картинки" гоголевские отсылки.
Подобно Слащову Х л у д о в - с общественной точки зрения диктатор Крыма - большой человек. А ветхая шинель в гоголевской «Шинели» - неизменный атрибут "маленького человека" чиновника Башмачкина. Но не все ведают, что эту самую ш и н е л ь Николай Гоголь для своей повести лихо "снял"... с самодержца русского Николая I.
Ещё до гоголевской повести Николай I любил на досуге в шинели простого прапорщика прогуляться по Дворцовой набережной и даже по окрестным кабакам. Вероятно, так он отдыхал от трудной царской должности (действительно требовавшая больших сил общественная роль!) Веселился царь, когда, его не узнавая, как с прапорщиком с ним и обходились, - гласят анекдоты. Которые, скорее всего, изначально царь про себя сам и сочинял. Но и в простой шинели Николай I был аккуратен, как всегда и во всём. "По бабьи" подпоясанная ш и н е л ь - здесь уже другая аналогия.
В «МЁРТВЫХ ДУШАХ» приехав в имение к Плюшкину: «Чичиков скоро заметил какую-то фигуру, которая начала вздорить с мужиком, приехавшим на телеге. Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы, только один голос показался ему несколько сиплым для женщины. ”Ой, баба! — подумал он про себя и тут же прибавил: — Ой, нет!”» — портрет прежде просто бережливого хозяина, а ныне до безумия — и даже до самому к себе бесчеловечности скупого Плюшкина. «До какой ничтожности, мелочности гадости мог снизойти человек! Мог так измениться!» — воскликнет Автор.
Прямого сходства между Плюшкиным и Хлудовым, конечно, нет, но есть аналогия по методу описания: и портрет Плюшкина, и ещё более описание Х л у д о в а - являют сознание на грани развала. Как Плюшкин хранит продукты и прочую "дрянь" до полного тления, так и Х л у д о в пытается сохранить в России уже отжившее. Не ошибёмся, когда скажем: Х л у д о в олицетворяет собой развал сознания всей России времён гражданской войны. Поэтому именно он центральный герой. Как через десять лет в последнем романе Булгакова «Мастер» - в бою храбрый воин Понтий Пилат тоже будет олицетворять страх всего рода человеческого перед властью: роли Х л у д о в а и Пилата примерно в одном а м п л у а.
ВЫВОДЫ?.. При всём уважении к Слащову-Крымскому только его биографии для такого вселенского обобщения было бы мало. Другое дело, что в данных временных обстоятельствах Слащов олицетворял из прошлого и лучшие черты и настоящий развал сознания: известный образ его был удобен и не одна из него подходящая черта в «БЕГе» не забыта. Всё ненужное - отодвинуто либо переосмыслено.
Например, Слащов любил птиц, как нередко люди в идеалах разуверившиеся любят собак или кошек. (10) Как уже говорилось, Слащов везде возил с собой любимца - белого попугая. Чёрный вышитый двуглавый орёл на башлыке и живой белый попугай на плече? В образе языкатого и язвительного Слащова здесь, возможно, не без самоиронии: были в России орлы, а теперь все (всё доблестное белое воинство и я - в первую очередь!) - только попугаи.
Любовь к птицам художественно была бы лишней - размывала бы сильный своей лаконичность образ Х л у д о в а. И всё-таки этого весьма на войне примечательного попугая Булгаков не забыл: попугай в «БЕГе» блестяще переведён на символический уровень:
«К о р з у х и н (столбенея – перед генералом после предъявления ему повешенных и сожжения «пушного товара»). Положение на фронте?..
Х л у д о в (зевнув) <Издевается над Корзухиным>. Ну какое может быть положение на фронте! Бестолочь! Из пушек стреляют... кубанцев мне прислал главнокомандующий в подарок, а они босые. Ни ресторана, ни девочек! Зеленая тоска. Вот и сидим на табуретах, как п о п у г а и. (Меняя интонацию, шипит.) Положение? ...Скажите, чтобы тыловые гниды укладывали чемоданы! Красные завтра будут здесь!» - разве не согласен читатель с таким словесным уничтожением совсем не симпатичного Корзухина?.. Как же после этого Х л у д о в - не в роли пророка?!
Когда конница красных вступала на окраины Севастополя в ноябре 1920 г., Яков Слащов в числе последних отплыл в Константинополь с остатками Финляндского полка. Причём большую часть багажа генерала занимал полковое Георгиевское знамя, под которым он начинал офицерскую службу в Первой мировой. В конце второго действия «БЕГа» белые тоже эвакуируются: «Х л у д о в. Есаул, берите конвой, знамя, грузитесь на "Святителя", я сейчас приеду...» - так по кодексу чести и должен был поступать каждый русский офицер царской армии. Личный поступок попадает в текст как символ, как обобщение, - как и всегда у Булгакова.
МОРАЛЬНЫЙ РАЗВАЛ СОЗНАНИЯ? Моральный развал сознания — это старые понятия в противоречии с новой обстановкой. Представим себя в чужой стране без знания языка, без знакомств, без денег… Здесь, однако, на худой конец можно объяснится жестами: везде не без добрых людей. Много хуже стать чужим в своей стране, при внешне общем языке: это уже как бы выпихивание за грань человеческого рода, без которого нет и отдельного сознания.
В политике непримиримые враги - красные, белые и зелёные - могут почитать друг друга за инородных человеку монстров. Но человеческого сознание вообще – не делится на красное и белое: с политическим ярлыком люди не рождаются, значит правомерна и булгаковская трактовка Хлудова как развала сознания России времён гражданской войны. В этом развале – в сопротивлении ему и его осмыслении – будут активно участвовать ветхозаветные цитаты. Вот ведь что "выскакивает" из булгаковских ремарок - портрета одного героя!
ФОРМАЛИЗМ И ЧУДО ВЕРЫ И ПРОРОЧЕСТВА. По а м п л у а роль Хлудова – роль з л о д е я, вроде шекспировского Ричарда Глостера, по крови шагающего к королевскому трону. По сути - съёжившийся на табуретке маленький человек (всё, что от человека осталось)Хлудов не только злодеем не является, но вместе с внушаемым нам страхом вызывает интерес и как-то сразу – сочувствие: больным нормальные люди сочувствуют.
Подобно Най-Турсу и Мышлаевскому кадровый офицер, Х л у д о в воспитан в понятиях чести, которая включает незыблемость присяги государю-императору. В противоположность Наю, Хлудов вопреки реальности не желает признать почти безвыходного положения белой армии. Най пожертвовал внешней честью офицера ради спасения людей. Хлудов ради спасения старой не большевистской России жертвует человечностью. Крайнее положение толкает на крайние карательные меры: Х л у д о в жесток – «Зверюга! Шакал!», «Мировой зверь…»
Те же реплики в равной мере можно отнести к большевикам: на войне безвинных нет. Знал обо этом и очевидец гражданской войны Булгаков.(11) Знаем мы заранее и про грядущие репрессии 1937-го, ещё не пережитые автором «Бега» (1925-1928 г.)
Кадровый офицер, генерал Хлудов ещё воюет крайними средствами, задавливая мысль, что всё это недопустимо, бесполезно, бессмысленно. Брат на брата… – небом осуждённое на земле нельзя оправдать. От Хлудова узнав о полном проигрыше красным, Белый Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й просит помолиться архиепископа Африкана, архипастыря именитого воинства (Африкан в первом действии заведомо представлен как трус и предатель):
А ф р и к а н (перед Георгием Победоносцем). Всемогущий Господь! За что? За что новое испытание посылаешь чадам своим, Христову именитому воинству? С нами крестная сила, она низлагает врага благословенным оружием...
Х л у д о в. Ваше высокопреосвященство, простите, что я вас перебиваю, но вы напрасно беспокоите Господа Бога. Он уже явно и давно от нас отступился. Ведь это что ж такое? Никогда не бывало, а теперь воду из Сиваша угнало, и большевики, как по паркету, прошли. Георгий-то Победоносец смеется! <…>
Г л а в н о-й. Я категорически против такого тона. Вы явно нездоровы, генерал, и я жалею, что вы летом не уехали за границу лечиться, как я советовал.
Х л у д о в. Ах вот как! А у кого бы, ваше высокопревосходительство, ваши солдаты на Перекопе вал удерживали? <…> Кто бы вешал? Вешал бы кто, ваше высокопревосходительство?
Такое поведение Хлудова Белый главнокомандующий называет «омерзительным паясничаньем». А ведь Хлудов-то – единственный среди формалистов верующий – ждал чуда: а бог это чудо послал красным: крах всей идеологии. Хлудов по своему так любил в своем понимании родину, что ради этого шёл на сделки со своей совестью, что стало причиной душевной болезни. Но ведь и ветхозаветные пророки частенько вещали истину в безумии: дневной разум к высшей истине глух. И далеко не все пророки до нисшедшего на них безумия были святой жизни. Вот как интересно тасуется колода оттенков этой роли! Перед милосердием формальное соблюдение чести – ничто: здоровый не может понять, больной – выскочивший за пределы общественных норм - понять может "шестым чувством". Рядом с формально повторяющим на священные слова трусливым патриархом Х л у д о в и тем более оказывается в р о л и тирану вещающего истину пророка: сам того не сознавая, волею Автора оказывается.
Именно полу безумный Хлудов вернее всех прочески оценит ситуацию библейскими строками: «"Ты дунул духом твоим, и покрыло их море... Они погрузились, как свинец, в великих водах..." Про кого это сказано? А? "Погонюсь, настигну, разделю добычу, насытится ими душа моя, обнажу меч мой, истребит их рука моя..." (Ветхий Завет. 2 книга Моисеева. Исход. Гл. 12:37; 15: 9, 10) Что, хороша память? А он клевещет, будто я ненормален!» Нет, Автор не предлагает нам считать Хлудова – святым. Но распалась связь времён и всё вокруг так туманно: где твёрдые определения?.. где люди - и где звери?.. На усмотрение зрителя – читателя: в меру его понимания.
ФОНАРИ И СОВЕСТЬ. От Мышлаевского из «Белой гвардии» Чарноте досталось а м п л у а б р е т т е р а, а из биографии Слащова – Крымского – бравый вид и свободная от срыва в безумие сомнений часть сознания. Поэтому Чарнота и Хлудов по тексту вроде контрастных двойников: В конце пьесы:
«Х л у д о в. Сегодня ночью пойдёт пароход, и я поеду с ним. Только молчите… <…> Чарнота! А знаешь что? Поедем со мной, а! - Ч а р н о т а. …Ответ едешь держать? <…> От смерти я не бегал, но за смертью специально к большевикам тоже не поеду...» – здравый смысл в пользу Чарноты, но истина и сочувствие зрителя на стороне Хлудова.
Начиналось это противостояние двойников на перроне, где вне разговоров о здравом смысле истина была на стороне Чарноты: «Ваше превосходительство! (Указывает куда-то вдаль.) Что же это вы делаете? (Внезапно снимает папаху.) Рома! Ты генерального штаба! Что же ты делаешь? Рома, прекрати!» – «убито» скажет генерал пройдя по перрону с повешенными в мешках.
Х л у д о в в ответ Чарноте:«Молчать!» В том и причина начинающейся болезни, что он тщательно гнал от себя мысль о бесполезности казней. Он ждал чуда и знамения: чудо - возможность перейти Сиваш по льду бог отдал красным. А знамение? Как и Иван Карамазов Х л у д о в ждал в библейских образах знамений, - и в скромных человеческих обликах знамений не узнал. Первым знамением был именно укор Чарноты. Стоит только начать! Сказанное – как снежный ком катится с горы, обрастая подробностями.
ВТОРОЕ ЗНАМЕНИЕ: «ВСЕ ХЛУДОВ, ХЛУДОВ, ХЛУДОВ... Даже снится Хлудов!(Улыбается.) Вот и удостоилась лицезреть:(Улыбается.) сидит на табуретке, а кругом висят мешки… Зверюга! Шакал!» – крикнет в горячечном бреду тоже прозревающая истину Серафима. И ведь имя её уже само за себя говорит: Серафима - серафим - ангел... Серафима со своей верной тенью - в неё влюблённым Голубковым - голубем. Снова не узнал генерал.
С е р а ф и м а. Ну что же! Они идут и всех вас прикончат! - В группе штабных шорох "А-а, коммунистка!"
Г о л у б к о в. Что вы? Что вы? ...Она не отдает себе отчета в том, что говорит.
Х л у д о в. Это хорошо, потому что, когда у нас отдавая отчет говорят, ни слова правды не добьешься... - правду с истиной спутал.
ТРЕТЬЕ ЗНАМЕНИЕ. Далее катится снежный ком, - К р а п и л и н - вестовой заступается за Серафиму: Крапилин(став перед Хлудовым). Точно так. Как в книгах написано: шакал! Только одними удавками войны не выиграешь! За что ты, мировой зверь, порезал солдат на Перекопе? Попался тебе, впрочем, один человек, женщина. Пожалела удавленных, только и всего. Но мимо тебя не проскочишь, не проскочишь! Сейчас ты человека – цап и в мешок! Стервятиной питаешься?» На этот раз в унисон его собственным мыслям в библейском стиле речь захватывает генерала:
Х л у д о в. ...В его речи проскальзывают здравые мысли насчет войны. Поговори, солдат, поговори.
К р а п и л и н (заносясь в гибельные выси) ...А ты пропадешь, шакал, пропадешь, оголтелый зверь, в канаве! Вот только подожди здесь на своей табуретке!(Улыбаясь.) Да нет, убежишь, убежишь в Константинополь! Храбер ты только женщин вешать да слесарей!
Х л у д о в. Ты ошибаешься, солдат, я на Чонгарскую Гать ходил с музыкой и на Гати два раза ранен.
К р а п и л и н. Все губернии плюют на твою музыку! (Вдруг очнулся, вздрогнул, опустился на колени, говорит жалобно.) Ваше высокопревосходительство,смилуйтесь над Крапилиным! Я был в забытьи!
Х л у д о в. Нет! Плохой солдат! Ты хорошо начал, а кончил скверно. Валяешься в ногах? Повесить его! Я не могу на него смотреть!(Контрразведчики мгновенно накидывают на Крапилина черный мешок...)»
Сбившись - не выдержав роли пророка Крапилин погубил сам себя. Не достучался при жизни, - "достучится" посмертно. На образ этого последнего повешенного "налипнут" тьмы других казнённых вместе с сомнениями в законности казней. И больная совесть сделает из этого повешенного настоящее Свыше знамение - укор: «Если ты стал моим спутником, солдат, то говори со мной. Твое молчание давит меня... Или оставь меня. Ты знаешь, что я человек большой воли и не поддамся первому видению, от этого выздоравливают. Пойми, что ты просто попал под колесо и оно тебя стерло и кости твои сломало. И бессмысленно таскаться за мной. Ты слышишь, мой неизменный красноречивый вестовой? - вестовой совести... - Чего ты хочешь? Чтобы я остался? Нет, не отвечает. Бледнеет, отходит, покрылся тьмой и стал вдали».
В Севастополе в роли очередного знамения перед Хлудовым выступит Голубков, пришедший просить за арестованную Серафиму: «Х л у д о в. ...В чем претензия? Да не проявляйте, пожалуйста, трусости. Вы пришли говорить, ну и говорите...» Голубков имеет силы говорить, и чудесным образом оказывается, что из контрразведки Серафиму уже отбил Чарнота - двойник Хлудова.
ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ, в эмиграции тень повешенного Крапилина станет вторым «Я» больной совести генерала. Вот Голубков просит Хлудова покараулить Серафиму, пока он добывает у её бывшего мужа денег: «Х л у д о в. У меня не уйдет. Недаром говорил один вестовой, мимо тебя не проскочишь... Ну, впрочем, не будем вспоминать... Помяни, господи!»
Бывший генерал караулит Серафиму, а призрак Крапилина караулит - его самого: «Х л у д о в(один в комнате... разговаривает с кем-то). Ты достаточно измучил меня, но наступило просветление. Да, просветление. Пойми, я согласен. Но ведь нельзя же забыть, что ты не один возле меня. Есть живые, повисли на моих ногах и тоже требуют. А? Судьба с той ночи завязала их в один узел со мной. Мы выбросились вместе через звенящие мглы...
Одно мне непонятно. Ты? Как ты отделился один от длинной цепи лун и фонарей? Как ты ушел от вечного покоя? Ведь ты был не один. О нет, вас много было! (Бормочет.) Ну, помяни, помяни, помяни, господи... а мы не будем вспоминать. (Думает, стареет, поникает.) ...Да, итак, все это я сделал зря... Но ты, ловец, в какую даль проник за мной и вот меня поймал в мешок,как в невод? Не мучь же более меня! Пойми, что я решился. Клянусь. Вот.
С е р а ф и м а. ...Роман Валерьянович, вы тяжко больны...Боже мой,бедный, бедный человек...» - генерал за оскорбление Главнокомандующего уволен в отставку, остался бедный ч е л о в е к. Согласно заветам Достоевского(его роман «Бедные люди»!)нашёл Автор драмы Булгаков и предъявил читателю «в человеке ч е л о в е к а»
«Х л у д о в. ...А помните, ночь, ставка... Хлудов - зверюга, Хлудов - шакал?
С е р а ф и м а. Все прошло! Забудьте. И я забыла, и вы не вспоминайте.
Х л у д о в.(бормочет). Да и в самом деле... помяни, господи, а мы не будем вспоминать...»
ХЛУДОВ ГОВОРИТ, ЧТО ВЕРНЁТСЯ В РОССИЮ: «...Под своим именем. Явлюсь и скажу: я приехал, Хлудов».
С е р а ф и м а. Безумный человек! ...Вас сейчас же расстреляют!
Х л у д о в. Моментально! Мгновенно! А? Ситцевая рубашка, подвал, снег, готово! -(Оборачивается.) И тает мое бремя... Смотрите, он ушел и стал вдали.
С е р а ф и м а. ...Вы хотите смерти? Бедный человек... останьтесь здесь, быть может, вы вылечитесь?
Х л у д о в. Я совершенно здоров. Теперь мне все ясно... Я помню армии, бои, снега, столбы, а на столбах фонарики... Хлудов пройдет под фонариками!
И здесь мы возвращаемся к началу этой главы: Чарнота - отказывается ехать вместе с Хлудовым в Россию:
Х л у д о в. Генерал Чарнота! Поедем со мной! А? Ты - человек смелый...
Ч а р н о т а. ...Ответ едешь держать? А? Ну, так знай, Роман, что проживешь ты ровно столько, сколько потребуется тебя... довести до ближайшей стенки! Да и то под строжайшим караулом, чтобы тебя не разорвали по дороге. Ты, брат, большую память о себе оставил! Ну, а попутно с тобой и меня, раба божьего, поведут... Но фонарей у меня в тылу нет! <...>
Х л у д о в. Ты будешь тосковать, Чарнота.
Ч а р н о т а. Эх сказал! Я, брат, давно тоскую! Мучает меня Киев... Нет, Роман, от смерти я не бегал, но за смертью специально к большевикам не поеду! И тебе из жалости говорю - не езди!
Х л у д о в. Ну, прощай!Прощайте! (Уходит)»
Не нужна была Хлудову жалость, как не нужна она была и человеку дела-Слащову: он хотел работой искупить. Здесь двойничество Хлудова с Чарнотой распадается. И начинает мерцать двойничество другое: Ч а р н о т а - как бы маленький "Чёрный барон" - оставшийся в эмиграции и вдали от родины умерший Врангель.
_____________________________________________________
_____________________________________________________
«ЗВЕРЬ-ЧЕЛОВЕК» - ИЛИ НЕМНОГО О РАЗБОЙНИКАХ... Х л у д о в - олицетворение пропасти между братоубийственной войной разорванной на две части России... С точки зрения такой символики образа не слишком важно - как Слащов уехал Хлудов или застрелился (две редакции): олицетворение исчерпало себя - герой сошёл со сцены. Но убить духовно вновь родившегося уже по Новому Завету живущего Человека нельзя... Чтобы это понять, Библию нужно знать. В духовной семинарии учившийся Сталин - как раз и знал.
Чарнота, человек храбрый, по а м п л у а - приспособляемый к разным обстоятельствам б р е т т ё р, что сильнее выражено в переделанном в надежде постановки варианте пьесы (который читал Сталин): «Я равнодушен. Я на большевиков не сержусь. Победили и пусть радуются. Зачем я буду портить настроение своим появлением? (Р е м а р к и по ходу действия.) Внезапно ударило на вертушке семь часов, и хор с гармониками запел: "Жили двенадцать разбойников Кудеяр-атаман..." (Х л у д о в)...Прощайте все! Развязала ты нас, судьба, кто в петлю, кто в Питер, а я как Вечный Жид отныне! Летучий Голландец я! Прощайте!»
Лучше ли судьба Чарноты хлудовской - на вкус читателя. Здесь интереснее другое: на стихи Некрасова из поэмы «Кому на руси жить хорошо?» баллада о раскаявшемся Кудеяре - атамане была прославлена - у всех на слуху в исполнении Фёдора Шаляпина. Да и поэму Некрасова знали.
Напомним историю разбойника: Кудеяр резал людей, но «вдруг у разбойника лютого совесть господь пробудил»: «Долго боролся, противился Господу зверь-человек... Совесть злодея осилила...» Много лет Кудеяр истово каялся: всё тяготили прежние грехи. А простил ему грехи господь, когда в порыве негодования Кудеяр - формально совсем не по христиански убил не ведающего раскаяния пана - убийцу и садиста Глуховского.
И теперь под самый К о н е ц «БЕГа» посмотрим на последние аналогии не по пьесе (Х л у д о в - Кудеяр), но с точки зрения политики: из 1937 глядя «лютый» Кудеяр - это Кто? У кого была кличка - Иван Васильевич (Грозный)? У кого Господь так и не пробудил совесть? Сталин в семинарии пел в хоре. Сталин музыкальный слух имел хороший и партии разных голосов - разные и в музыке, и в тексте темы - мотивы должен был бы хорошо улавливать...
СМОТРИМ НА САЙТЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ: БЕГ-2. Яков СЛАЩОВ-Крымский – ЧЁРНЫЙ Барон (Врангель) и СТАЛИН
____________________________________________________
1. «Похождения Чичикова. Поэма в десяти пунктах с прологом и эпилогом» (1922 г.) – откровенный после гоголевский реминисцентный сон Автора; «Записки на манжетах» (1923 г.) – от первого лица полу сон - полу бред автобиографического героя в возвратном тифе.
В «Морфии» (1927 г.) доктору Полякову под влиянием наркотика снятся сначала чудные «двойные и стеклянные» сны: «Помнится, в “Войне и мире” описано, как Петя Ростов в полусне переживал такое же состояние. Лев Толстой – замечательный писатель!» – думает герой рассказа Поляков, в то время как автор присматривается к использованию снов его предшественниками – не только литераторами.
2. Уже утерявшие внутреннюю суть человеческого облика, это – архиепископ Африкан, Корзухин, Артур Артурович – тараканий царь, начальник контр разведки Тихий.
_________________________
3. Гражданская жена генерала — Нина Николаевна Нечволодова, сопровождавшая Слащова в Гражданскую войну под именем «юнкера Нечволодова», в эмиграции вступила с ним в законный брак и в 1921 г. вместе с мужем вернулась в советскую Россию.
Александр Вертникий оставил описание встречи со Слащовым и его спутницей: «В огромном пульмановском вагоне, ярко освещённом, за столом сидело десять — двенадцать человек. Грязные тарелки, бутылки и цветы… Все уже было скомкано, смято, залито вином и разбросано по столу. Из;за стола быстро и шумно поднялась длинная, статная фигура Слащова. Огромная рука протянулась ко мне.
— Спасибо, что приехали. Я ваш большой поклонник. Вы поёте о многом таком, что мучает нас всех. Кокаину хотите?
— Нет, благодарю вас.
— Лида, налей Вертинскому! Ты же в него влюблена! <в имени мемуарист ошибся>
Справа от него встал молодой офицер в черкеске.
— Познакомьтесь, — хрипло бросил Слащов.
— Юнкер Ничволодов.
Это и была знаменитая Лида, его любовница, делившая с ним походную жизнь, участница всех сражений, дважды спасшая ему жизнь. Худая, стройная, с серыми сумасшедшими глазами, коротко остриженная, нервно курившая папиросу за папиросой». (Вертинский А. Дорогой длинною)
Я поздоровался. Только теперь, оглядевшись вокруг, я увидел, что посредине стола стояла большая круглая табакерка с кокаином и что в руках у сидящих были маленькие гусиные пёрышки-зубочистки. Время от времени гости набирали в них белый порошок и нюхали, загоняя его то в одну, то в другую ноздрю.
______________________________
4. Из воспоминаний белоэмигранта Михаила Николаевича Горбова (1898-1961) – журнал «Звезда», 2003 г. №11.
5. Поговорка и некоторые другие факты приводятся в известной Булгакову книге Раковского: Г. Н. Раковский "Конец белых. От Днепра до Босфора (Вырождение, агония и ликвидация)", Праге, 1921 г
6. Генерал П.И. Аверьянов писал в мемуарах, что невзирая на казни, Слащов пользовался популярность населения включая рабочих. Народ признавал в действиях боевого генерала определённую справедливость. Кроме того Слащов обладал удивительной способность внушать доверие войкам и дружбу и любовь близко знавшим его: стразу – либо дружбу, либо вражду, как в случае с Врангелем. // См. очерк «Генерал Слащов-Крымский» генерала Петра Ивановича Аверьянова (1867 - 1929) – Журнал российского государственного гуманитарного университета 2004 г.№1 (10)
8. Барон Пётр Николаевич Врангель (1878 — 1928)- генерал-лейтенант русский военачальник, участник Русско-японской и Первой мировой войн, Главнокомандующий Русской армии в Крыму В 1920 г., сменил на этом посту А.В. Колчака.
9. С.А. Туник. Белогвардеец. Воспоминания о моем прошлом // М., Русский путь, 2010. С. 217-218.
10. Врангель Н.П. Записки. Изд. «Харвест», 2002 г. Там же о птицах: «Слащов жил в своём вагоне не вокзале… В вагоне царил невероятный беспорядок… Среди этого беспорядка Слащов в фантастическом белом ментике, расшитом жёлтыми шнурами и отороченным мехом, окружённый всевозможными птицами. Тут были и журавль, и ворон, и ласточка, и скворец. Они прыгали пол столу и дивану. Вспархивали на плечи и на голову своего хозяина…»
11. Накануне штурма Перекопа войсками М.В. Фрунзе в 1920 г. эмиссары ЦК ВКП(б) Э.М. Склянский и И.Ф. Медынцев, от имени прославленного в Первую мировую белого офицера, а теперь служившего в Красной армии генерала А.А. Брусилова (другому бы не поверили) обратились к врангелевцам с обещанием амнистии, если они, сложив оружие, сдадутся.
Многие, поверившие амнистии, остались на крымском берегу: «Они попадали в руки не мои, а свирепствовавшего Белы Куна (венгерского интернационалиста, представителя Особого отдела Южного фронта.)... массами их расстреливавшего... Суди меня Бог и Россия!» — с горечью вспоминал жестоко подставленный на роль предателя генерал Брусилов. Без суда и следствия тогда было расстреляно и утоплено в Черном море не менее 12 тысяч безоружных офицеров, солдат и казаков.
БЕГ. 2. Слащёв-Крымский - Чёрный Барон и Сталин
© Copyright: Сангье, 2017
Свидетельство о публикации №217120202253
Свидетельство о публикации №217120202253
Рецензии