Русская женщина

     Памяти Марии Петровны
                Герусовой (Бугачёвой)               
Написано по воспоминаниям её
                внучки   
Марии Алексеевны Хлудневой.

Самым светлым воспоминанием моего детства, была моя бабушка, Бугачёва Мария Петровна, Герусова по мужу. Родилась она в позапрошлом веке, в 1886 году в селе Васильевка Воронежской области, Батурлиновского района.
В её образе воплотился образ русской женщины - нежной, ласковой, сильной, мужественной, готовой на всё ради своих детей. Она приспосабливается к любым обстоятельствам: то она элегантная образованная дама, которой доверено воспитание чужих детей, то колхозница, не чурающаяся никакой, даже самой тяжёлой работы. Всё это образ моей дорогой бабушки. Я преклоняюсь перед её мужеством, с которым она переносила все тяготы и невзгоды, а их было столько, что хватило бы на несколько жизней.

Мария родилась в семье старосты Бугачёва  Петра Ивановича, села Васильевка и была шестым ребёнком в семье. У него было четыре сына: Семён, Кузьма, Андрей, Ефим и две дочери: Александра и Мария. В семье жили дружно и счастливо.
В 1909 году Мария вышла замуж за офицера царской армии Ивана Герусова. Служил Иван в городе Самарканде, куда и увёз с собой молодую жену. Офицерское жалование не велико, да и Мария не была приучена сидеть без дела, поэтому очень скоро она стала работать гувернанткой в семье богатого узбека. Хозяин был очень доволен тем, что ему покровительствовал русский офицер, а Иван с женой радовались тому, что их дети росли и воспитывались вместе с детьми хозяина. А детей у Герусовых родилось тринадцать. И всё было хорошо, но в России грянула революция. Иван подал в отставку и, собрав всю свою многочисленную семью, вернулся на родину. Купили в селе избу, завели скот, работали не покладая рук, чтобы прокормить детей, но… резкая смена климата сказалась именно на детях. Один за другим дети стали умирать. За пять лет Иван с Марией схоронили шестерых. Ни о какой медицинской помощи не было и речи. Страна переживала гражданскую войну. К власти приходили то белые, то красные, а то и вообще какие-то банды.
Зима 1923 года выдалась очень снежной и морозной. В один из дней Иван, проснувшись рано утром, начал прокапывать тоннели в снегу, наметённом за ночь до самых крыш. Он прорыл тоннель до хозяйственных построек, потом до колодца. Колодцы ставились по одному на квартал. Натаскав воды для скотины, Иван решил, что лошадь лучше отвести к колодцу, надо же её выгуливать, чтобы совсем не застоялась. В узком снежном тоннеле лошадь споткнулась и упала, придавив собою Ивана. Иван кричал, пытаясь выбраться из под неё, но его никто не слышал. Испуганная криками и тесным пространством лошадь била ногами и перекатывалась сбоку на бок, пытаясь встать. Она сильно покалечила Ивана. К Марии прибежали вездесущие дети и рассказали, что произошло с её мужем. Она поспешила к месту происшествия. Лошадь, успевшая подняться, спокойно стояла рядом с лежащим хозяином. От полученных травм Иван скончался.
Страшно потерять любимого мужа, но ещё страшнее потерять кормильца. Осталась Мария, семеро детей на руках, как жить, что делать? Собрала своих деточек, кого на руки взяла, кого приобняла, тех кто постарше, взглядом обласкала.
- Как жить будем, деточки мои ненаглядные? – обратилась к старшим.
Анечка на работу устроилась сиделкой в больнице. Работа тяжёлая, но выбора никакого. А Вася взял на себя работу отца по хозяйству. Да разве выдержат хрупкие детские плечи нагрузку такую? Но выдерживали. Глядя на мать тянулись изо всех сил своих и младших к труду приучали.
Время шло, война окончилась, колхозы создавать стали. Кровью сердце заходилось, когда корову со двора уводили, но понимала Мария, что одной ей не выжить, только с людьми. Колхоз, значить колхоз. Не плакала, не жаловалась, работала как все: косила, жала, молотила. Детей, что подрастали, с собою брала, к труду приучала. А младшеньких дома запирала. Всякое случалось, и болели, и расшибались. Сколько бессонных ночей в жизни было и не счесть. В колхозе заметили её трудолюбие, честность, старание, назначили звеньевой, потом бригадиром, а потом и председателем выбрали. За труд свой имела Мария награды, несколько раз избиралась делегатом съездов ЦК РКП(б).  Ездила в Москву, с Владимиром Ильичом Лениным встречалась, за руку здоровалась, разговаривала с ним. Он ей успехов в дальнейшем пожелал. А на селе прозвали её Мария ЦК, а в старости бабушка Мария ЦК. На всю жизнь прозвище приклеилось.
Дети подрастали. Порою не слушались мать, бывало и голос на неё повышали, а как что случится, всё к матери льнули. Только вот каково матери живётся, никто не знал, да и не спрашивал.
Старший, Вася, летом в поле кашеваром работал. Женщины серпами косили рожь, просо, овёс, ячмень, пшеницу, а Вася обед варил на всех. Каждый день распряжёт лошадь, укрепит оглобли на дуге, котёл подвесит, и костёр под ним разведёт. Как-то раз приготовил всё, забрался под телегу и уснул. Вскоре ветерок поднялся, от костра дрова рядом загорелись, и телега вспыхнула, накренилась на бок, и котёл опрокинулся на  Васю.
Умер Вася от страшных ожогов. Плакала душа Марии горькими слезами:
- Вася, Васенька! Сыночек мой родной! Как мне горе это пережить? Ведь в трудный час, когда отец ваш умер, ты опорой моей стал. Ты, да Анечка. Словно ещё две руки Господь мне дал. Господи всемилостивый! Молю тебя! Оставь мне моих деточек. Ничего мне не надо в жизни, только пусть деточки мои со мною будут!
Завязала Мария платок на голове потуже, сердце в кулак зажала, опять собрала своих деточек, давайте решать, как Васину работу делить будем. А делал Вася много: дрова на зиму заготовлял, из навоза брикеты делал, сушил и в сарай складывал, зимою топили ими. Все селяне так делали. И по хозяйству управлялся. До света с матерью вставал, и кормил, и чистил, всё успевал.
А годы пролетали, дети взрослели. Анечка старшая, выросла красавицей, певуньей. На селе её птичкой певчей звали. А уж плясать первая выходила, и краковяк, и кадриль, и гопак, всё у неё получалось. Закружил ей голову красавец Илюша. Он завмагом на селе работал. Стройный, молодой, красивый, одна беда -  женатый был. Да так присушил девчонку, что махнула она рукой на все разговоры да пересуды, родила ему троих детей, да так сама их и растила. Гулял Илюшенька и от жены, и от  Анечки. А перед войной большую растрату у него обнаружили и посадили его на долгий срок.
Подросли у Марии две младшие дочери. Уж, как берегла их Мария, помня пример Анечки своей, от людей недобрых, от горя, от лиха любого. Замуж выдала одну за другой, свадьбы хорошие отгуляли. А вскоре уж и сами они деточек своих на руках качали.
Только у людей жизнь понемногу налаживаться стала, а тут война грянула. Ушли на фронт сыновья один за другим и зятья ушли. И опять всё легло на женские плечи. А Мариины – то  плечи уж к земле клониться стали от труда непомерного, да от бед постоянных. Но крепилась, как могла. Не умела она жаловаться, всякую боль, всё в себе несла, за это и уважали её люди. Только перед Богом колени преклоняла, молила Всевышнего, не за себя молила, за детей своих и внуков. Да видно не все молитвы до Бога доходят. Принесли Марии похоронку на сына Илюшеньку. Соседи собрались, погоревали все вместе и разошлись по домам, а Мария с утра в лес ушла. Только там, где её никто не видит и не слышит, дала она волю чувствам своим. Обхватила руками ствол, криком кричала, рыданьями захлёбывалась, а когда сил уж совсем не стало, сползла на землю и долго, долго без движения лежала. Чуть отпустила боль, поднялась, насобирала вязанку дров, взвалила на плечи и побрела домой, едва переставляя ноги.
В сорок третьем получила Мария вторую похоронку на сына Мишу, который служил в 82-ом танковом полку. Погиб он под Орлом, скончался от тяжёлых ранений и большой потери крови 12 июля 1943 г. Похоронен в братской могиле вместе со своими однополчанами – танкистами в селе Малые Пруды Новосильского района. Сейчас там памятник стоит воинам танкистам и имена их на граните выбиты. А ведь Мише и двадцати лет не исполнилось.
Анечка в мать характером пошла. Трудилась дояркой в колхозе, детей растила, никогда и никому не жаловалась. Встанет, ночь ещё, а на дойку надо идти. Детей дома закроет и пошла. Раньше доярки отдоили коров, корм задали, если зима, и домой пошли. В хлеву скотники убирали. А теперь и эта работа на женщинах. Пока управятся, время идёт, дети дома сами по себе. Старшенькая Анина девочка восьми лет привыкла, всё сама делала. Как-то утром посадила шестилетнюю сестренку и двухлетнего братишку на кровать, укутала одеялом и стала печь растапливать. Раздувала огонь в печи, наклонилась близко, а косы длинные были, да и загорелись. Девочка испугалась, стала огонь сбивать руками, всё на пол падает, а пол земляной, соломой укрытый. Вспыхнула солома. Люди увидали пожар, прибежали, потушить успели. Девочку в больницу в город повезли, да не довезли, умерла она по дороге. Анна дочь похоронила, у самой душа золой покрылась. Мечется, места себе не найдет. Не с кем горе разделить. Можно конечно и с матерью, да у той самой горя не меньше. Решила к Илье поехать, горем поделиться. Навязала ему носков, свитер теплый связала, сухарей насушила, хотя сами впроголодь жили. А, как ехать? Война. Но всё-таки поехала. Осень поздняя, а она на крыше вагона. Очень уж хотелось горе своё с любимым человеком разделить, доброе слово услышать. Домой вернулась едва живая. Застыла в дороге, да так и не поднялась больше. Дети совсем оголодали. Просили соседи детей людям отдать, тем, кто хотели их взять, но нет, не отдала. Велела в детский дом определить. Может в душе надеялась, что когда-нибудь отец о них вспомнит.
Женщины готовили скудный поминальный обед, а маленький сын Анны говорил сестре:
- Как хорошо, что мамка померла. Мы хоть накушаемся, правда, Оля?
А Мария причитала стоя у гроба дочери:
- Доченька ты моя ненаглядная! Кончились твои заботы. Тридцать три годочка всего тебе Господь отмерял, а повидала ты много в своей жизни горя, а радости совсем мало. Теперь вот ничего тебе не нужно и сердечко твоё ни о ком уже не болит. Я слово тебе даю, доченька, что заберу твоих деток, не брошу их.
Лишь Анну схоронить успели, как получила Мария свою третью похоронку на сына Николая. Вот и всё! Помощи ждать больше не от кого. Соседки пришли горе разделить, плакали, слезами умывались, но плачь не плачь, а дома у всех дети голодные, разошлись. Упала на колени Мария перед иконой, молилась слёзно:
- Боже всемилостивый, всемогущий! Дай мне силы пережить это, проведи меня через мытарства. Подай руку помощи, укрепи силы мои. Не за себя прошу, за деток сирот умоляю. Дай им ума – разума, освяти их путь жизненный.
Поднялась с колен, вытерла слёзы и за работу. В лес ходила за дровами. Пойдёт, выплачет боль свою и тяжесть с души, наберёт вязанку дров и несёт домой. А дома дети голодные. Растопит Мария печь, похлёбку сварит из опилок  да желудей. В селе артель слепых работала, валенки для Красной армии валяли. Вот они дрова пилили, а люди к ним в очередь за опилками стояли. Давали по одной миске. Их долго, долго варили, размешивали с желудями, и получалась похлёбка. Либо лепёшки из этой массы готовили. Тем и кормила Мария Петровна внуков своих. Соседи не лучше жили, но чем могли, помогали: кто бурака принесёт, кто очистки картофельные, а кто макухой (жмых от семечек) поделится. Или какую одежонку принесут, чтобы детям перешила. Уходит бабушка в лес, за дровами, строго настрого наказывает детям из избы не выходить, а из окна каток виден, детвора катается, ну разве их удержишь? И одежды на них почти нет, не говоря уже об обуви, а всё равно сбегут. Вернётся, глянет на ножки их посиневшие, живо свой старый пуховый платок с головы снимет, ножки детям разотрёт и в платок этот завернёт.
Как-то вернулась так из леса, мокрая вся, руки – ноги дрожат от напряжения, села на табурет и тяжело задумалась: - Нет, не выдержу больше, детей загублю. Кастрюли пустые, кормить нечем, что же я мучаю и деток родных и себя. Отвезу в детский дом, там хоть накормлены будут. Жалко детей, до боли жалко, родные ведь, кровиночки мои, но только там им лучше будет. Позвала внучат домой, следуя старинным приметам, разбросала по комнате вещи разные и велела внуку Ванечке выбрать что-нибудь. Бродит Ванятка по комнате, интересно ему, бормочет про себя что-то. Выбрал карандаш и гармошку, сына Коли. Словно солнце засияла Мария Петровна, Ванюшку на руки подхватила, светится вся от радости:
- Вот теперь я спокойна за тебя, внучок мой родной. Вырастешь ты грамотным человеком и музыкантом станешь.
Пошла Мария Петровна к председателю, выпросила телегу, детей в город, в детский дом  отвезти. Все знали, как ей тяжело живётся, не отказали. А до города тридцать километров, на быках, как раз к вечеру и приехали. Зашла в кабинет директора с просьбой своей, а та и слушать не хочет. У неё приказ, брать только сирот круглых, а вы, хоть и старенькая, но всё-таки бабушка родная. Вышла Мария Петровна на улицу, что делать теперь, не знает. Мимо женщина проходила, участливо так спросила:
- Не приняли?
- Нет – ответила Мария Петровна.
- А вы их на крыльце оставьте и сами уходите. Заберут. – И в дом вошла. Видно работала тут.
Мария Петровна так и сделала. Посадила детей на крыльцо, велела сидеть и никуда не уходить. Сама подводу с быками подальше отогнала, за углом дома спряталась и наблюдает. Уже совсем стемнело, мороз крепчает, её дрожь пробирает, не то от холода, не то от волнения. Смотрит на внуков своих, слёзы по щекам льются. Сидят они бедные на крылечке, прижались друг к другу. Дверь скрипнула, она выглядывает,- нет, не забрали. Вынесла мусор женщина и вернулась, дверь за собой закрыла. В голове мысли бьются – Пойду, заберу, замерзнут ведь совсем. – И другая. – Подожди ещё чуток. Был момент, когда не выдержала, шагнула уже раз, другой и словно кто назад потянул. Опять за углом встала и услыхала, как вновь дверь заскрипела. Выглянула, нет её кровиночек, забрали.  Видно испытывали, а вдруг бабуля не выдержит и заберёт детей. А бабуля сползла по стеночке на землю и тихо – тихо заскулила. Видно дошли в этот раз молитвы её до Бога и Николая Угодника. Она ведь, сколько за углом стояла, столько и молилась им, прося помощи сиротиночкам своим. Полночи ещё простояла Мария Петровна за углом, всё боялась, а вдруг выставят её деток, плакала горькими слезами и от радости, что дети теперь хоть сыты будут, и от горя, что расти будут вдалеке от неё. Вернулась в село утром, распрягла быков, сдала сторожу. Домой пришла – холодина. Упала на кровать, как есть и лежала не шевелясь, не чувствуя ни холода, ни голода, словно и не живая уже. Утром соседки пришли, подняли, горячей похлёбкой накормили, расспросили, разговорили, немного к жизни вернули. Стала Мария Петровна в лес с женщинами ходить, дрова заготавливать. Тяжёлая это работа, да ведь и зима шутить не любит. Не протопишь избу день другой, так можешь и не подняться утром. Как-то женщины спросили Марию, зачем она так себя мучает. У неё во дворе три огромных тополя растут. Попилить их и надолго дров хватит.
- Женщины, милые, - ответила им Мария – рука у меня на эти тополя не поднимется. Их же сыночки мои посадили, Коля, Миша и Илья. Поливали их, ухаживали, разве могу я срубить их? Я выйду летом, сяду на скамеечку под ними, листочки шуршат, словно сыночки мне что-то шепотком рассказывают. Я сижу, слушаю их, и на душе у меня спокойнее становится. Вот и поговорила с деточками моими. Только и радости у меня теперь, тополя эти.  Не обессудьте меня, соседушки дорогие.
Да разве может кто осудить мать, всех сыновей потерявшую! Так и жила Мария, соседи помогали, чем могли. По ночам на коленях у иконы стояла, о детях сиротках просила Бога позаботиться. А душа болела, как они там? Живы ли? Здоровы ли? Уж несколько месяцев прошло. Не выдержала. Упросила почтальона взять её с собой. Он раз в неделю в город за почтой ездил.
Только в город въехали, а тут самолёт немецкий…. Откуда только взялся. Бомбы с неба падают, грохот, крики, собаки лают, всё кругом рушится. Отбомбил и улетел. Услыхала Мария, как почтальон кричит, побежала к нему. А он, убегая на доску с гвоздями наступил. Стянула Мария с него валенок, крови в нём полно. Сняла с себя кофтёнку свою старенькую, разорвала на полоски, велела почтальону раны на ноге мочой промыть, другого средства не было, потом перевязала, как могла. Поковылял он на почту, а она в детский дом побежала. Увидала внуков, словно солнца лучик в глазах загорелся. Обняла, приласкала, тут и другие дети подбежали. Все возбужденные, все рассказывают, как самолет летал, да как бомбы взрывались. А она улыбается, а сама отвернётся и слёзы с глаз вытирает и всё деточек своих к себе прижимает. И всё же на душе спокойней стало. Может, и не досыта наедаются, но не голодают, и не опилками их тут кормят. Заботится государство о них. Вот и одеты,  и обуты. Не то чтобы уж очень хорошо, но не босиком по снегу бегают. Уехала успокоенная.
Война закончилась, люди радовались! А она сидела на лавочке со своими сыночками и плакала, слушая, как шепчут они ей по секрету обиды свои. Ничего-то они в жизни не успели ни полюбить, ни деток вырастить, только вот голод, да тяжкий труд и видели. Плачет Мария, обнимает стволы, гладит их ласково рукой своей мозолистой
- Сыночки мои милые! Деточки мои дорогие! Я бы жизнь свою отдала, лишь бы вы живы были. Да видно не нужна Богу моя жизнь, коли вас он призвал раньше меня. Как в избу войду, так вас там и вижу, то за столом вы сидите, то с печи выглядываете…. Только вот не шумите, не кричите. Тихо в избе, как в могиле.
Мир пришёл на нашу землю. Чуть легче людям жить стало, спокойнее. Мария всё в лес ходит. Люди думают, что она грибы – ягоды собирает, а она горе своё в лес уносит. Поплачет там, попричитает в голос, вот и полегчало на душе. Сорок седьмой год много бед принёс. Засуха обрушилась на людей, многие до сорок восьмого не дожили. Но кое- что менялось к лучшему: спички в продаже появились. В войну-то камнем о камень били,  искру высекали, ватку прикладывали, потом раздували. Или утром глядели, у кого дымок из трубы идёт, к тому и шли за огоньком. Ещё после войны керосинки появились, уж, как им женщины радовались, не надо летом у жаркой печи стоять, еду готовить. Позже керогазы пошли, а уж потом и примусы начали выпускать. Колхоз движок приобрёл, который электричество вырабатывает. Кино стали привозить. Первый фильм был о Зое Космодемьянской. Все жители собрались. Слёз было! Хоть и фильм без звука был, да и так всё людям понятно. Погибали старики и молодые Родину свою защищая, а ведь где-то их родные ждали, как наша бабушка ждала.
Как-то завернул к Марии Петровне почтальон, письмо принёс, а она его и в руки взять боится. Почтальон улыбается:
-Берите, Мария Петровна. Это от  внуков ваших письмо.
Взяла дрожащей рукой, почтальона поблагодарила, а читать не может, слёзы глаза застилают. Научились внуки писать, стали бабушке чаще письма приходить, а уж она их ждёт…. Ответы пишет обстоятельные. У неё теперь смысл в жизни появился. Наказы внукам даёт, чтобы с верой в душе жили, людей чтобы уважали, чтобы с пути не сбились, трудились честно, учились хорошо. А уж она за них денно и нощно молиться будет. Ангела хранителя просить будет, чтобы не покинул он деток её дорогих, вразумил их в трудный час. Так и жила Мария Петровна от письма до письма. Не заметила, как пять лет пролетело и вот он, внук Ванечка, на пороге стоит. В форме суворовской, стройный, подтянутый, красивый мальчишка. Приехал на побывку к бабушке. Все соседи сбежались, радуются за него, любуются им. А бабушка в душе молитву возносит.
Вырос Ванечка умным, трудолюбивым, не зря бабуля предрекала ему музыкантом стать, не зря он карандаш да гармошку в детстве выбрал. Действительно выучился Ванечка, стал военным музыкантом, жил, да и сейчас живёт в Санкт-Петербурге. Вот и не верь в народные  приметы после этого.


Бабулечка ты наша родная! О тебе не рассказ, о тебе роман писать надо. Ты прожила достойную жизнь, хоть и не баловала она тебя, больше горя принесла и лишь малые искорки радости, но тем они и дороже были. На девяносто первом году закрылись глаза твои ясные в 1977 г. А, как же нам, внукам твоим тебя не хватает. Мы тебя помним, любим, гордимся тобой. Жизнь сиротская нас не баловала, но отрадой ты была нашей всегда. Мы знали, что есть у нас родной человек на земле. Детей и внуков своих твоим именем называть  будем, чтобы ты всегда с нами  была. Низкий тебе поклон, сильная и прекрасная русская женщина, Мария Петровна Герусова.

Лепихина З.С. 2017 г.