Сипхонаптера

  Дырявая прожённая фуфайка болталась на нём, как китель на пьяном матросе. Ветер гонял из стороны в сторону его грязную шевелюру так, что он на мгновение казался каким-то заблудшим поэтом, решившим заглянуть в богом забытый кабак. Он не был поэтом. Вернее, может и был, но не в плане творчества, а в плане образа жизни. Он спал на сыром асфальте, как Довлатов, чтобы прочувствовать силу земли, стать к ней ближе. Делился с уставшим потоком людей новостями, прочитанными им на клочке газеты при сооружении очередной самокрутки. Он был невероятно искренним и нежным человеком. Жизнь, как правило, ломает таких, как он. Норовит попробывать их на вкус, отламывая сначала кончики пальцев рук, переходя к ногам, затем от ног пробираясь наверх, облизывает своим шершавым и волосатым языком район паха и пупка, словно младенец жадно поглощает плитку приторного шоколада или облизывает извалявшийся грязный леденец. Он был таким. Действительно таким.
   В последние дни его ничего не беспокоило, кроме дурацких снов, которые часто приходят наивным юнцам, перечитавшим Пелевина и Юнга. Он в каком-то роде тоже был юнцом. Его широко открытые глаза, полные надежды, говорили за его уста всё, что можно было вообще сказать о нём.
   
   Сны и вправду были дурацкие. Никакого острого сюжета, гротеска, просто одна повторяющаяся каждую божую ночь картина, повествующая о неких блохах, заполонивших его грязные патлатые волосы. Но сегодняшней ночью небесный сценарист, видно, принялся за своё дело. Блохи стали не просто блохами, а полноценными гражданами его государства, то есть его головы.
   Он проснулся не в холодном поту. Он проснулся со вздыбленными вверх волосами и был настолько шакирован своим сновидением, что сразу же принялся вручную исследовать округлость своего черепа. Ничего подозрительного вроде бы нет - подумал он, но руки, принявшие позу краба не сползали с головы.
   Новую ночь он боялся лечь спать. Ещё утром он приметил невысокий коричневый одноразовый стаканчик с кофе, вульгарно стоящий на центральном столике на остановке. Дождавшись вечера, осушил его залпом и принялся думать о всяком разном, только не обо сне. Ветер сломил его. Он рухнул наземь, как капля тёплого дождя, разбрызгивая свою теплоту по ближайшим сооружениям архитектуры. Сон вновь пришёл в гости. Вернее сказать, вломился в его бессознательное, как опытный вор-рецидивист.
   Блохи к этому времени уже обзавелись личной конституцией. Культбазы стояли чуть ли не на каждом углу маленького государства. Они были рады видеть вновь своего верного правителя. А его напрягал этот блошиный тоталитаризм. Его прямо воротило от этих коричневых тел, бегающих своими мерзкими лапками по волосяному покрову его бедной головушки.
   Утро пришло для него совершенно внезапно. Он был не по обыкновению спокоен, как никогда. Видно, осознал, что от этого государства, внедрённого в его голове, никуда не сбежать.
   Уже будучи в реальном мире, он размышлял о том, как это государство развалить, подобно Францу Иосифу, чтобы оно больше не преследовало его ни в иллюзиях ни в реальности. Но все его попытки придумать такой план были тщетны. А день снова сходил на нет. Вечер, шагая своею грозною лапой, отбрасывал тень на дорогу, прохожих и него, сидевшего в позе лотоса, слегка обогровевшего и размышляющего. Ночь была неизбежна.

   Блохи стали догадываться, что у их правителя, помимо политической жизни, есть ещё и личная, обычная обывательская, только проходит она как будто не здесь, не на территории государства, а где-то там. Но, что это за «там» - никто не знал.
   Он было стал управлять своими грёзами, пытаясь организовать какое-нибудь собрание, на котором он объявил бы всему блошиному народу, что он устал, что хочет уйти из политики навсегда, никогда больше к ней не возвращаясь. Но его вдруг осенило, что уйти - значит потерять государство, то есть потерять свою голову, каждый милиметрик своих волос, каждую частичку перхоти на них. Это его весьма подкосило.

   Проснувшись, он без доли размышлений двинулся к пивному ларьку. В его карманах ещё звучали монеты, которые он насобирал с прохожих на прошлой неделе. Он любил изюминку этого заведения - ханаанский бальзам, тот самый, который частенько выпивал сам Ерофеев. Рецепт до удивления прост: «Жигулёвское» пиво, дешёвые духи и средство от потливости ног. Всё это по 50 граммов каждого и смешать до бурого цвета и с удовольствием употреблять внутрь. Опрокинув пару стопочек этого литературного напитка, он принялся делать уже привычное ему - чесать свою грязную голову.
   Он не смог определиться с решением своей незаурядной проблемы, после долгих мозговых штурмов и самобичивания.
   Сон вновь подкрался незаметно. Города его страны были пусты и темны, сыры и прохладны. Прохладны настолько, что будучи во сне, его тело трепало в реальности. Кругом была «оглушающая тишина», словно изречения, выбитые на могиле Шнитке. Его государство как будто и представляло эту могилу.
   Тишину разбил, словно зеркало на мелкие кусочки, шум рупора, объявляющего об общем сборе на центральной площади. Из разных углов хаотично стали прорастать блошиные граждане.
   Он ощущал себя лишним в этом государстве. Ему на мгновение будто бы стало легче. Но это было не так. Рупор говорил всё громче и громче:
«Нам нужен новый правитель! Нам нужен новый правитель!» Он невольно пошатнулся и чуть не упал с трибуны, но вовремя зацепился за флаг. Его пятки начало что-то щекотать, и он пустился в противный гомерический смех. Его ноги стали волосаты. Они уже не напоминали человеческие ноги. Это были блошиные лапки. Он рухнул прям в блошиный народ. Блохи окружили его...
   
   Он пробудился. Солнце слепило его холодные и пустые букашьи глазки. Но минуту погодя, солнца вдруг не стало. Газетный лист, как Македонский, заслонил тёплые солнечные лучи.