Глава 7 -Гийом Лоран и Сандрин Бонэр

         Было бы преувеличением утверждать, что я была близко знакома с ними. Но коль скоро для меня важны даже случайно поведанные судьбы уборщиц и таксистов… Иногда ведь и бомж может сыграть в судьбе более важную роль, чем друг: он подберет вас, притащит  на себе с переломанной ногой и будет квохтать вокруг как наседка, а спустя две недели придет проведать и откажется от денег: он знает, что такое физическая боль. Я страдала оттого, что ничем не могу отплатить ему: мы живем в разных измерениях.  Бомж Саша влюбился в меня и страдал, но вел себя благородно и просто исчез при первом намеке.  Я понимаю почему он проникся: бомжи невероятно интуитивные люди, но чистая публика их чурается. Мы не так много успели пообщаться, - какой-то час в ожидании скорой, но он почуял, что я - не обыватель, несмотря на оболочку.  Мы были равными, он понимал, что не его нищенство мешает мне уйти с ним бродяжничать, а то, что ему будет больше нечего рассказать мне.  А если бы было - я могла бы и уйти.

        Так вот, речь о вполне благополучных буржуазных французах.  Диоровская подружка с незапамятных времён Астрид  сообщила, что ее друзья, чета религиозных французов, приедет в Москву на какую-то философскую конференцию.  Я с радостью согласилась показать им город и вообще быть в их распоряжении. По ряду признаков: у меня была еще умирающая красная девятка, а на Кропоткинской еще был жив первый кооперативный ресторан, - я могу сделать вывод, что дело было в марте 1998 года (кризис был еще впереди). Так состоялось наше знакомство с четой Лоранов.

        Я разрывалась между жестоким гриппом с температурой, выставкой на Красной Пресне и гостеприимством. Европейцы может и слегли бы в таких обстоятельствах, а я протащила французов по выставке, погрузила в дохнущую красную девятку и отвезла в исторический первый частный ресторан в Москве. Немолодые французы охотно согласились пить водку. Это было очень кстати: в те времена алкогольных изысков в Москве не было. Мы жили в эпоху большого бардака. После приличной, между прочим, (где ты, первый ресторатор?) еды я предложила прогулку по ночной Москве. От спирта температура у меня упала и до утра удалось дотянуть.  Мы провели ночь настоящих повес: брели по центру и заходили во все открытые кабаки. Старички-французы были в полном восторге, я - тоже. Где-то на середине Тверской в одном из баров дедушка сел мимо кресла после очередного B 52. Мы удачно достали его и, в принципе, в ту ночь жертв не было, потому что я соблюдала технику безопасности.

       Ребята-старички тем временем очень пытали меня насчет моих киношных связей, чтобы, как они говорили, снять документальное кино про московское подземелье, они искали диггеров, хотели доступа к неоткрытым (законсервированным) станциям метро.  Постепенно у меня это стало вызывать оскомину: а ну, давайте, я поеду в Париж и попытаюсь найти доступ к коммуникациям, или в Лондон - тоже нехило! В те годы, конечно, это было осуществимо: распродавали все.  Я предложила французам альтернативу: знакомого Рамиля, который пишет фантастические сценарии о Гитлере и прочих исторических фигурах.  Он мог сочинить что-нибудь и о катакомбах. Но нет, они потухли и отвергли.

        Они были классные: в возрасте, но не замшелые.  Мы подружились, а через несколько лет я оказалась в Париже, и они очень гостеприимно меня встретили: папа был профессором Сорбонны, поэтому пригласил меня в университетский закрытый ресторан на Бульмише (бульваре Сен Мишель). Мало того, пришел и его сын Гийом. Это было очень интересно: я люблю кино, а он был внутри процесса, но меня обескуражило то, что его в  последнее время увлекала лишь какая-то свежая японская анимация, а больше о кино - ни слова. Но, впрочем, он был не обязан исповедаться.

        Мы изредка перезванивались с родителями, папа подарил мне свой религиозный философский трактат “La face feminine de Dieu” (Женская сторона бога).  Потом вышел фильм "Амели" (краткое от “Удивительная жизнь Амели Пулэн”), его номинировали на Оскар, в том числе сценарий Гийома. . Я пыталась читать его первый роман “Les annеes porte-fenеtre” , но он мне был тогда не в настроение. Потом Астрид сказала, что он женился на Сандрин Бонэр.

       Мне было все равно. У меня на фирме был катаклизм: менеджерша украла клиентуру и образовала конкурирующую фирму. Такие драмы я наблюдала еще в юности, когда "акулы империализма" на меховых аукционах падали жертвами своих ушлых наемных работников.  Самой яркой историей было падение Руби Паперта. 

       Когда в девятнадцать лет я впервые приехала в Питер на аукцион, Паперт был звездой.  Крупнейший брокер по закупке соболя из Нью-Йорка. Брокер (теперь уже многим известное слово) означает посредник, принимающий заказы на закупку на аукционе от клиентов, которые не владеют техникой, реакцией и знанием рынка и людей. Брокер - эксперт, лучше всех чувствующий товар, осматривающий его перед продажей и ориентирующийся в тонкостях рыночных тенденций: чего ждать, от кого и как вести себя, чтобы победить. Знания эти копятся годами, а закулисные аукционные интриги – это целый детектив.
   
        Подлый наемный служащий Бреннер увел у Паперта заказчиков, не знаю чем прельстив их (скорее всего, более низким процентом за услуги), а моя тогдашняя советская фирма приняла ситуацию как должное и не стала вытягивать за уши Паперта. Он продолжал, обеднев, ездить в Питер, клиенты у него кое-какие еще оставались. Мы подружились странной дружбой. Старик нравился мне: русский язык с тяжелым американским акцентом, вечная трубка в зубах, роговые очки и темный неподвижный взгляд, орлиный нос: он был худой и маленький, но свободный от всего.  Похоже, мы с ним поняли друг друга без слов.
Он спросил:

   -    Как въас зовъут?
   -    Галя или Галина.
   -    Ръажве этто имья?
   -    Да.
   -    Ньет, этто - не имья. Въаше имья - Ариадна.

        С тех пор он всегда так и называл меня, иногда подзывал и дарил книги в мягких обложках, а со временем стал жаловаться на бессонницу и показывал, как за ночь оклеивал ювелирно аккуратно обложку книги скотчем: полоска к полоске вдоль и также безупречно - поперек. Я вечно буду сожалеть, что не сохранила одну из подаренных книг, где он написал:   "Ариадне…" и ещё пару интересных мыслей.

        Вернусь в более позднюю действительность: оказавшись сама в ситуации Руби Паперта, с украденной люберецкими монстрами клиентурой и поставщиками, я не сильно тужила и поехала в обычное бизнес-турне, прихватив по привычке для компании девицу с фирмы. Путь наш лежал, в частности, через Париж, где в это время Гийом Лоран презентовал свою новую книгу. Астрид удостоверилась, что я буду на презентации. 

        Таким образом осуществился один из самых смешных хеппенингов в моей жизни. Дело было, дай Бог памяти, в книжном магазине на Авеню де ля Пэ (не ручаюсь за точность).  Сначала приглашенные толклись, томясь в ожидании, как и положено.  Стопки разложенных по магазину книг соблазняли обложками и авторами. Я накупила каких-то ненужных книжонок, а девица - моя служащая -  пришла на важное мероприятие полуголой, что она считала максимально нарядной формой, с наклеенными ресницами и красным ротиком сердечком, чем совершенно  фраппировала всех остальных. Она не замечала этого, но центр внимания полностью переместился с виновника торжества и сопровождавшей его кинозвезды  на эту экзотическую даму в стиле Пигаль. Украдкой все косили в ее сторону. 

        Сандрин Бонэр, будучи женой автора, читала отрывки из романа, серой мышкой сидя за столом, - слабым голосом и с паршивой дикцией.  Микрофона не было, никто не мог уследить за сутью, - все изнывали от скуки, и возможно умерли бы от нее, если бы не яркое пятно моей Пигаль. Я сновала с видеокамерой, распихивая всех, как папарацци. Было много смешных кадров, особенно с моей полуголой девицей, но смонтировать я это никогда так и не смогла, потому что была смертельно влюблена и все мои моральные силы были далеко.  Так и хранится неприбранное видео, вступительные смонтированные было кадры, уже подобранная музыка, из которых должна была получиться миленькая документальная миниатюра.

        Потом подписывали книги, Гийом узнал меня и надписал персонально, а жена Сандрин Бонэр  подписалась снизу по инерции. Моя полуголая девица ошалела от уровня собрания, купила все книги Гийома и все подписала у него, хотя по-французски знала только "Мерси". Потом нас, - своих- пригласили обмывать, дали адрес, а там - посадили нас почетно - напротив Гийома.  Не помню, почему  и как я была пьяной (кажется, из-за жары), но помню точно возникшую ассоциацию (и готова биться за нее насмерть), о чем и сообщила виновнику торжества:

     -    Гийом, я уловила звуковую параллель между именем вашего героя Наф-Наф и словом "ненюфар",проходящим красной нитью через "Пену дней" Вьяна.

         Бедный Гийом опешил. Самое страшное то, что несмотря на кажущийся бред, навеянный парами, в этом была своя сермяжная правда: подсознательное подражание великолепному Вьяну. Позже я прочла книгу, и это подражание выперло во всем остальном. Однако, есть в ней такие смешные пассажи, над которыми я смеюсь и сейчас, вспоминая.  Гоголь, по большому счету, - возможно еще больше повлиял в этой истории, нежели  Борис Вьян: ведь персонаж романа – сбежавшая рука, живущая своей жизнью.  Название книги Гийома - “Happy Hand”, читаемое по-английски, означает «Счастливая рука»,  а прочитанное  по-французски звучит «Хэпи Энд», потому что «Н» не произносится.   Жанр – эротический абсурд с элементами юмора.

        Прошел не один год, пока я не созрела, чтобы прочесть предыдущий, - первый роман Гийома Лорана: "Les annеes porte-fenеtre" ("Годы французского окна", что по-русски лучше было бы "Возраст французского окна", но смысл, скорее "широкое окно в мир, открывающееся молодому человеку,... притом - во Франции" )
Это оказалось мощным, серьезным произведением, -  жестким и мрачным, в отличие от последующих работ Гийома. Всех рано или поздно накрывает Селин...
      
       ...Тем временем автор уже развелся с кино-звездой, был болен раком, а у меня умерли контакты с его родителями. Моя подруга Астрид жаловалась, что брак сына друзей со знаменитостью  резко отодвинул ее на задний план, и  друзья давали понять, что она больше не их поля ягода. Она добавила, что ей, как матери-одиночке, вообще очень трудно с общением: семейные друзья приглашают только семейные пары, а ее избегают. Мне было обидно за  нее, поэтому я больше никогда не делала новых попыток сообщить писателю Гийому о своих ассоциациях.

Продолжение: http://www.proza.ru/2017/10/09/614