Через восемь месяцев ей рожать

Через восемь месяцев ей рожать. Такие дела. Катал во рту эту новость несколько дней. После объявления подруга моя не приходила ко мне - перепуганная насмерть, что я спрошу страшное «от кого» или еще чего похуже – пока не позвонил ей строго «чо ты как дура-то приходи давай все хорошо». Девочка у меня глупая, но очень чуткая, поняла, что после такого человеку нужно время отшлюзоваться. Историй подобных со мной раньше не случалось, поэтому оторопь мне простительна. Не, человек я барахло, но у нее внутри – плоть от плоти моей. И это все меняет. Все буквально. Я – отец уже месяц утробной жизни моего пацана – а кого еще, пацана, конечно, не обсуждается.


Пришла пора выныривать из глубоководной толщи моего неназываемого, из грузной обрюзгшей памяти, где нас двое - я и тот непрощенный мною мужик, который никак не-за-будет, что он мой отец. Пришло время ломать наново причудливо сросшиеся кости моего нутра, исправляя то, что он натворил, в основном со мной – по какой-то причине он ненавидел меня больше остальных зачатых им детей.
У отца было только два агрегатных состояния - пьяный - и тогда злобный, мелочный, с пеной у рта, и трезвый - с незримым орденом на груди оттого, что не пьет три дня подряд. Семье было одинаково хреново при любом раскладе. И набожность матери не помогала.


...А подруга моя прибилась ко мне почти сразу - после моего "это фиаско, братан" в столицах, когда я сбежал «в деревню, в глушь, в саратов». Сестра отдала в пользование дом. Ну как дом. Развалюха с множеством дрянных книг и дровяной печкой. Печку топить я не умел, а эта местная деревенская девочка могла. И много еще чего могла из бытовых чудес, кроме секса. Но тут я специалист, мы разобрались вскоре.


И вот она меня любит, а ребенка еще пока нет. Не умеет пока еще. А я в обратном порядке. Ее не люблю – всегда считал, что любовь это морок и мурашки, а она слишком обычная и теплая для наваждения, включая имя. Но мальчугана своего голопузого, свернувшегося в безмятежной невесомости чуть ниже маминого пупка – люблю всем своим черным сердцем. И как эта любовь – одна на троих - перетекать станет, пока не ясно. Должно хватить, думаю.