Сердце танка

                Победе в Великой Отечественной войне
                и героизму советских солдат, подаривших
                нам мир, посвящается...       


  Бой... Стрельба, грохот взрывов, радость попадания по врагу и боль рикошета от собственной брони. А внутри сидят смелые люди, они думают, что управляют мной. Но я самостоятелен. Выезжаем на пригорок. Я тихо, стараясь как можно незаметнее устроиться, встаю в кустах. Щебечут птицы. Вот одна, радостно чирикая, села на ствол орудия. Пар поднимается от брони, двигатель недовольно урчит, словно зверь. Ветки щекочут железное тело. А грозное орудие ждёт жертву. Вот кто-то появился в прицеле. Тихий, робкий холодок пробежал по раскалённой летним солнцем броне: этот мой! Полсекунды на сведение, и лёгкая дрожь прошла по моему могучему бронированному телу – выстрел! И тут же двигатель заревел, я с треском выскакиваю из кустов. Жарко и холодно одновременно. И вдруг словно горячий удар молнии пронзил меня. Жуткая, нестерпимая боль и страх. Я пытаюсь поехать, и ничего у меня не выходит. Через несколько секунд попытки сдвинуться с места, наконец, увенчались успехом. Рано мне ещё ржаветь в чистом поле! Не пора мне на покой! Двигатель, тёплое сердце танка, забился, заревел с утроенной злостью, и снова раздался выстрел, прошла радостная, сладкая дрожь по пробитой, искалеченной броне…
      

  Когда закончился бой, механик-водитель взялся было подлатать меня, но раны помешали. Он со скорбью в глазах осмотрел мои повреждения и, покачав головой, произнёс: «Бедный ты, настрадался! Ничего, подлатаем мы тебя!». Добрый был механик. Но никто не ответил этому человеку. Из люков, из тёплого моего нутра вылезал остальной экипаж. Первым появился раненый наводчик: его задело осколками от взрыва. Он тихо стонал и матерился вполголоса. К наводчику сразу подбежали врачи и повели его в госпиталь. У самого механика-водителя не было видимых ран, но он шатался и говорил очень громко. Командир говорит, что это контузия. Наконец доходит очередь до заряжающего, верного друга и товарища танка, благодаря которому машина стреляет, радуется попаданию или огорчается промаху. Он не был ранен, но и не веселился, хотя в этом замечательном бою мы подбили четыре танка, а это была большая удача. Последним вылезал командир. Пока знакомый техник латал меня, заряжающий что-то ему говорил про «Тигра» и вражескую самоходку. Техник невпопад кивал: он был слишком занят. Заряжающий докурил самокрутку, молча вышел из ангара, позволив мастеру остаться со мой наедине. Вскоре и он вышел, сочувственно вздохнул. А мне вспомнились лица экипажа. Командир - человек в возрасте, с рыжими волосами и длинными, завитыми усами. Он любил шутить, но в бою был серьёзен и непреклонен. Часто матерился и орал на экипаж, но также часто шептал мне тёплые, чудесные слова, которые действовали на меня лучше самого крепкого попадания по врагу. Командир просил «вытянуть» и привезти их домой. И всегда я выполнял его просьбу. Наводчик же, безусый и безбородый, с длинными русыми волосами и большими, выразительными глазами, напротив, по жизни был человеком серьёзным. Он говорил редко, вообще никогда не шутил. В бою был ответственным и быстрым на принятие решений. Заряжающий, этот великий друг орудия, был человеком общительным и добрым, в бою подшучивал над врагами и экипажем. Заряжал орудие он быстро и ловко, стрелял лишь по команде наводчика, приговаривая «На, получай, фашистская гадина!» Любили они свою машину, и я очень любил их…. Сейчас меня окружала тишина и тьма, и это напомнило мне тот момент, когда я впервые осознал своё существование…
      

  Я осознал себя, будучи ещё двигателем. Чувствовал боль сплавления с остальными частями машины, помнил измученные лица рабочих, стариков и детей. Именно они заложили в меня ненависть к врагам. Когда я был уже целым, живым танком, ко мне подошёл какой-то мальчишка и со словами: «Круши этих тварей, родимый!» - написал на моей башне белой краской короткую надпись: «За Родину!». Этот мальчик, погладив меня по гусенице, убежал обратно в цех делать моих друзей. Я слишком поздно понял, что являюсь исключением, ведь ни одна другая машина не осознала себя при мне. Видимо, ненависть людей к фашизму породила во мне душу. С самого первого боя я начал исполнять просьбу того самого мальчишки….
      

  Сейчас на моём счету около пятнадцати вражеских танков и самоходок. Командир говорит, что то, что мы до сих пор живы, чудо.  Я ему охотно верю, ведь каждый бой - это огромные потери. А мы, уничтожив 15 танков противника, до сих пор живы. Последний мой бой был первым, в котором кого-то из экипажа ранило по моей вине. Ладно, надо спать, ведь завтра с утра новый бой, мне надо отдохнуть… Сон накатил незаметно и очень быстро….
         

  Боевая тревога. Я проснулся намного раньше людей, услышал, как в нескольких километрах грохочут немецкие танки. Враги решились на наступление. Сирена заунывно выла, вытаскивая бойцов из тёплых постелей на холодок летнего утра и на жар боя. Первым ко мне прибежал командир, прижался щекой к броне и прошептал: «Не подведи!». Когда мы выезжали из укрытия, некоторые орудийные расчёты уже были в поле. Вскоре я увидел врагов. Как их много, раза в полтора больше нас! Тем не менее мои храбрые сородичи рвались вперёд, в бой. Я последовал их примеру. Почти сразу на нас посыпались первые болванки, они осыпали броню, но не пробивали её. Пушки были далеко впереди нас. Они держались, как могли: сдерживали армаду до прибытия основных сил. Остаётся совсем чуть-чуть, и можно будет стрелять. Я напряжённо всматриваюсь во врагов. Одна из вражеских «Пантер» подставила под выстрел левый бок. Я остановился, обождал пару секунд. Броня моя была ещё холодной, но это ненадолго: солнце упорно лезло в зенит. Выстрел. Дрожь по броне. Бешеный рывок вперёд – враг горит. «Пантера» беспомощно повела в нашу сторону башней и застыла, экипаж спасался бегством из горящей машины. Вскоре враг взорвался. Но мой взор уже был направлен на фашистского «Тигра», который упорно лез на пушки, стараясь их уничтожить. Он как раз стоит к нам боком… Выстрел. Опять безумная эйфория. Но на этот раз враг не замирает, а наоборот, резко разворачивается к нам и, почти не прицеливаясь, стреляет… Жуткая боль.... Снаряд пробил двигатель. Моё сознание в полутьме… Смутно я понимаю, что фашистский выстрел стал роковым для половины экипажа. Моё орудие производит ещё один вялый выстрел по надвигающемуся врагу, но бесполезно – мы не наносим ему никакого вреда. Следующее попадание «Тигра» - в башню. Теперь внутри меня тишина, весь экипаж погиб. Всё кончено…. Но нет, кто-то ещё жив! Это командир выглядывает в смотровую щель, передавая данные о нахождении врага. И буквально в тот момент, когда «Тигр» остановился для того, чтобы нанести последний, смертельный удар, снаряд, прилетевший как будто бы из ниоткуда, разнёс проклятого фашиста на кусочки. Мне повезло. Но всё равно нам с раненым командиром не выбраться. Я пытаюсь ехать, но у меня ничего не выходит. Мимо несутся свои – мы побеждаем. И тут я вспоминаю просьбы командира привезти их домой. Все погибли, и боль давит моё сердце, но ведь командир-то выжил! Значит, есть, кого вести домой! Я судорожно стараюсь сдвинуться с места, и мотор заводится…. Я тихо трогаюсь и еду, ощущая полную свободу. Наконец-то я стал самостоятельным! Жизнь ещё теплится и во мне, и в командире, значит надо доехать до своих. Я слышу, как тот самый техник орёт: «Там кто-то жив, танк едет!». Раненый двигатель еле тащит меня до укрытий, я всё-таки доезжаю до места… Командира вытащили наружу, и он, посмотрев на меня странными глазами, потерял сознание. Потом вытаскивали трупы членов экипажа. Я последний раз глянул в замершие, волевые лица героев, погибших страшной смертью. Они истекали кровью, и она впиталась в мою броню. Я буду помнить вас, друзья! Я отомщу фашистам за вашу смерть! Покойтесь с миром... С этими мыслями я отдался профессиональным рукам техника….
Спустя неделю все мои раны были залатаны. Все, кроме душевной раны, которая нещадно терзала меня. Я тихо стоял в темноте, ожидая, когда вернётся командир, и вслушивался в каждый шорох…. Но мой верный друг не вернулся ни через час, ни через день. На следующее утро в меня залезли другие люди, совершенно чужой экипаж. Они смеялись и относились ко мне, как к бездушной груде железа! Пытались меня завести и поехать в бой…. Но во мне как будто что-то пропало, я не хотел никуда ехать, и экипаж был не в силах сдвинуть меня с места. Я слушался только техника, но тот не садился на место водителя... Тоскливо проходили дни. Каждое утро попытки завести машину повторялись, новый командир в бешенстве бил меня по броне ногами и руками. Но я не испытывал боли– это ерунда по сравнению с тем, что я пережил в своём последнем бою. Нет ничего тяжелее потери родного экипажа, боевых товарищей….
       

  Вскоре я услышал, как техник говорил страшные слова: «В переплавку его надо. Видимо, попадание в мотор напрочь сломало машину. Он не едет! Я за переплавку!». Это было предательством. Мне стало больно вдвойне. Теперь я не только не отомщу за товарищей, но и бесславно погибну в переплавке, потеряв своего единственного и последнего друга…. Переплавку назначили на завтрашний день. Техник в последний раз хлопнул меня по броне и вышел. С того рокового боя прошли две недели… Я мог выехать, сломать двери и рвануть в поля, подальше от предательства и смерти. Но не хотел….
      

  Наутро, перед переплавкой, двери ангара вдруг растворились. Ко мне подъехал другой танк, с помощью толстого троса хотел было потащить меня на переплавку, но вдруг громкий и властный голос остановил его. Я узнал этот голос. Ко мне шёл мой старый товарищ, командир погибшего экипажа… Он подошёл ко мне, прислонился тёплой рукой к броне и прошептал: «Что же ты? Нет, давай заводись, мы с тобой ещё отомстим за друзей!». Лёгкая дрожь пробежала по раненому мотору, и рёв наполнил тишину. Двигатель ревел так громко, что предатель-техник отшатнулся от ужаса. Командир ухмыльнулся и вместе с новым экипажем залез в мой люк…. Около получаса мы просто катались, человек и машина. Оказалось, что теперь мои способности возросли. А с помощью человека я мог творить чудеса! Мы выворачивали такие кульбиты, что все диву давались: только что не заводился, а тут такое….
      

  Следующий бой не заставил себя долго ждать.  В ходе короткой наступательной операции нужно было захватить высоту. Мы катились по лесу, по хорошей дороге. Вокруг лежал снег, у нас на броне - зимний камуфляж. Командир молчал: схватка предстояла серьёзная. Но я знал, что мы победим. Я просто обязан был победить. И вот белый холм возник перед нами. Мы остановились ещё в лесу, и я сразу приметил три немецкие «Пантеры». Не дожидаясь команды, я прицелился и выстрелил. Взрыв! Удар прямо в боекомплект! У «Пантеры» не было шансов. Нас пока не увидели, зато с вершины снялись сразу четыре танка. Два из них - тяжело бронированные «Королевские Тигры». Следующий залп – прямо в командирскую башенку «Тигра». Тот вдруг остановился. Мои взводные товарищи дали залп по «Пантерам», и те резко встали, печально опустив стволы. Следующий мой выстрел предназначен раненому «Тигру». После моего выстрела ярко-алое пламя разгорелось в задней части машины: я поджёг ему баки. Экипаж спасался бегством из подбитой машины. Тем временем второй «Тигр» встал, готовясь к выстрелу. Счёт пошёл на секунды. Мой двигатель взвыл, и я вылетел из-под прикрытия кустов. «Тигр» переключился на меня, а я тем временем запустил болванку ему в боекомплект. Новый взрыв. По мне стреляли с холма. На моём счету трое. Два «Тигра» и «Пантера». А выше - новые враги. Не теряя времени, я рванул к холму. Мои взводные товарищи стреляли, не переставая. По мне пока не попала ни одна вражья болванка. Я резко остановился, прицеливаясь. Лёгкая дрожь пробежала по броне – эйфория от выстрела. Вражеская самоходка лишилась экипажа и беспомощно повесила ствол. Это вам за мой родной экипаж! Вдруг на холм со стороны фашистов вползли три тяжёлых танка. Снова «Тигры». Ну что ж... Через минуту я был на холме. Командир что-то орал водителю, но сейчас я был хозяином положения. Выстрел. Попадание в двигатель противника, «Тигр» загорелся. Второй враг выстрелил по мне. Боль. Опять меня пробили. Но экипаж цел. Я продолжаю движение, вижу удивлённое лицо фашистского командира. Ещё бы! Он думал, что я встану хотя бы на секунду! Следующий выстрел, и «Тигр» замер навсегда: осколочно-фугасные снаряды не щадят экипаж.  Тем временем третий «Тигр» стал быстро спускаться с холма в том направлении, откуда я пришёл. Мои товарищи, выскочив наконец из засады, уничтожили и его. А внизу – фашистские пушки. Они усердно били по нам прямой наводкой, но мы оказались сильнее, вскоре высота была полностью наша. В этом бою я отомстил за погибший экипаж с лихвой: уничтожено 6 танков противника, 4 из которых – ненавистные «Тигры». Три орудия раздавлены гусеницами....         
            

  Весна. Тёплое солнце, обезумевшие от счастья птицы. Я стоял в кустах, наблюдая за красотой природы. Этому меня научил командир. Он, кстати, тоже стоял, прислонившись плечом к броне, и курил. Лёгкие, кажущиеся невесомыми облака спокойно и мирно летели над  изъеденной пулями и взрывами землёй. Но не было здесь белоствольных берёзок, так радующих раньше мой глаз. Да и вообще, это не русский, чужой пейзаж – пейзаж Германии. Мы были около Берлина. Победа была близка. Вечерами командир часто рассказывал мне о мирном времени. Говорил, что во время мира не орёт заунывно сирена и люди не прячутся в бункеры, боясь бомбёжек. За время войны я сильно устал. Меня больше не радовала эйфория боя. Я хотел мира, отдыха, покоя. И я с утроенным усердием рвался к Берлину, чтобы добить фашистскую гадину. Сколько боёв мы с командиром прошли! Он трижды был ранен, я около пяти раз вывозил нас из боя. Однако мы оба выжили….
      

  Но самые страшные бои ждали нас впереди, это были бои за Берлин. Тёмные, мрачные стены так и пахли кровью и смертью. Хмурые, узкие улочки внушали ощущение отвращения и страха. Когда я вошёл в этот город, мне показалось, что солнце потухло. Тем не менее, чем дальше проходили советские солдаты, тем светлее становился город. Зло отступало. Звуки выстрелов вскоре дошли до Рейхстага. Буквально через час двое советских солдат поместили красное знамя на проклятую стену зла. Теперь фашизм был полностью разгромлен. Все стреляли в небо, я присоединился к общему веселью. Вокруг было так светло от человеческой радости! Это было несравнимо даже с эйфорией боя – это был восторг Победы….
      

  Много времени прошло с тех пор. Теперь я стою в музее, посвященном подвигу советских героев. Каждый день меня чистят, не позволяют заржаветь. И, говоря по правде, мне нравится мирное время. Ровно один раз в год меня вывозят на огромную Красную Площадь, где каждую весну проходит Парад Победы. И в такие дни меня снова охватывает то самое чувство, которое я испытал во время окончания войны…. Иногда ко мне заходит командир. Он что-то про себя рассказывает и гладит меня по броне. Мы, два верных друга, прошедших войну, ушли на покой…. В какой-то момент я понял, что сердце танка – не двигатель, как я думал раньше. Сердце танка – его командир.