18. Министерская комиссия

Не возьмусь ручаться, однако предположу, что читатель мой удивился, прочитав название главы. Сюжетная линия будто бы обозначила визит министерской комиссии некоей кульминацией, развязкой. Примерно также чувствовал себя я, проснувшись ото сна о Кианг Лее в кафедральной лабораторной, когда теория моя, гипотеза о связующей роли Библии - рухнула, испарилась. Передо мной лежал новый писчий лист, с заметками, ссылками, приобретенными знаниями, но без связи, закономерности.

Похожим образом напряжение, нагнетаемое университетским начальством да вездесущими моими гостями, создавало ложное впечатление архиважности министерского визита, которое невольно передал я читателю. Жизнь однако не любит такой предсказуемости. Несмотря на то, что сам я, после разговора с Никанор Никанорычем, уверился в судьбоносности начальственного посещения, как с формальной университетской точки зрения, так и для таинственных моих знакомцев, вовсе не стало это событие ключом к искомым ответам. Вместо этого, комиссия принесла другие интересные новости и в этом самом месте перестану я интриговать читателя и продолжу рассказ.

Опустошенным оставила меня предыдущая глава, и, странное дело, эта внутренняя пустота укутала меня, как уютное пуховое одеяло. Последующие недели я медленно проваливался в тихий, спокойный ее омут, выныривая лишь периодически, отчего воспоминания о том времени остались рваные, кусочные. Обширное место среди них заняло состояния отчуждения, когда я хорошо представлял себе чем занимаюсь, но действовал словно автоматически, бессознательно, просыпаясь только к окончанию действа. Было в таком поведении что-то пугающее и притягивающее одновременно, будто организм послушно выполнял команду на длинный заданный набор действий, не отягощая сознание. Я обнаружил, что в состоянии таком вполне умею провести занятие - что лекцию, что практику. Как-то раз я созвонился с мамой и через десять минут разговора, где-то на краю осознания услышал повторяемое свое имя, и только тогда догадался, что мама закончила давно свои новости и ждет от меня ответа, а я совсем не слушаю ее, полностью отключился, не думая ни о чем конкретно. При этом вовсе я не упустил смысла ее речи, с некоторой задержкой всплыл он в моей голове.

Я впрочем не исчез, не мог исчезнуть, жизнь вокруг меня бежала, двигалась, хотя порой и казалось мне что скорость вращения стрелки часов зависит от моего состояния. Ежедневные мои эксперименты над нейронной сетью перемежались с встречами, провалами, занятиями, подготовкой к министерской комиссии, поэтому скомканными и дерганными запомнились мне последние недели осени. Читатель, надеюсь, не будет на меня в обиде.

На следующий день, после разговора с Анатолием, я сам подошел к нему. Взял тайм-аут. Так и сказал, что нужно мне подумать пару недель, и попросил временно остановить работы над новой нашей моделью. Сознался также, что последние несколько дней работал над сетью самостоятельно. После предыдущих наших признаний, уже не видел я смысла беречь его чувства, напротив даже, выступал полностью в ключе Толиных сомнений о том, что роль его в нашей научной работе исполнительская.

Звучит это теперь, будто обиделся я на Толю и решил ограничить с ним общение. На деле же я хотел лишь собраться с мыслями. Старался я, как мог, чтобы не возникло у Толи впечатления, будто рублю я канаты. Сослался на то, что модель в настоящем виде вполне готова к демонстрации. Посетовал, что не очень хорошо себя чувствую, устал за несколько последних дней беготни, ночной работы и самокопания Постарался, в общем, создать впечатление, что не просто я исключаю Анатолия из процесса, а замораживаю временно всю работу. Вышло у меня скорее всего скверно. Толя молчаливо слушал, кивал и иногда только повторял, что готов помочь по первому моему зову.

Занозой засел голове совет Никанор Никанорыча об обучении модели. Здесь я, пожалуй, лукавлю, не просто засел, а захватил меня целиком. Ведь так он созвучен был подавленному моему состоянию. Вычисления мои, эксперименты были вроде безопасной норки, куда охотно сбегал я от тяжких повседневных дум.

Еще во время первых моих экспериментов с простейшими изображениями, заметил я флуктуации в работе функции учителя. В тестах с легко предсказуемым результатом я видел, что чересчур бурно реагировала сеть на простейшие изменения входных данных, многократно меняла свое состояние. Я играл параметрами конфигурации, получая на выходе странные, малопонятные картины геометрических фигур, но в конце концов разобрался, что для генерации более взвешенного решения, сети попросту не хватает входных данных и она производит их на основании нескольких равновероятных состояний кубитов. Алгоритм учителя многократно пережевывал старые изображения, поданные на вход, делая невразумительные выводы. Я не мог отследить механизм «умозаключения» целиком, но, по крайней мере, изнурительным опытным путем определил закономерность и добился выходного результата по заданному входному идентификатору и правилу.

Наткнулся я на еще одно удивительнейшее свойство модели. Если в дополнение к простейшим геометрическим фигурам я отправлял на вход сложные изображения, например, мультипликационные, это нисколько не затрагивало обработку простейших фигур. Рос объем потребляемой памяти, но сеть не смешивала данные, правильно распределяя по кубитам новую информацию. Она сохраняла ее, сортировала и для разных запросов извлекала данные из нужного «сектора» памяти - слоев, нейронов и синапсов.

Вдоволь наигравшись с геометрическими фигурами, приготовленными к показу комиссии, я задумался о более сложном обучающем материале - цифровых фотографиях.

С Машей, как и условился, я встретился в холодном голом сквере, неподалеку от второго учебного здания. Погода стояла тихая, будто бы отражающая хрупкое мое состояние. Под серым тяжелым небом ветви деревьев торчали растопыренными спицами, отчаянно впиваясь в холодный прозрачный воздух.

Я пришел на несколько минут раньше обозначенного времени и ждал Марию у памятника русскому писателю. Бородатое каменное лицо над постаментом и замерзшей клумбой заинтересованно смотрело мимо меня, за мое плечо. В определенный момент, решив проследить за его взглядом, я увидел приближающуюся Машу. Она была в короткой своей шубе, узких джинсах и тяжелых толстоподошвых ботинках с круглыми носами.

Холод обострил Машины черты, выделил глаза и зарумянил щеки. Она показалась мне совсем молоденькой, почти старшеклассницей. Мы с радостной поспешностью поздоровались. От улыбающегося ее вида навалилось на меня немедленно онемение, которое тут же передалось и ей, и стояли мы какое-то время друг напротив друга, не зная с чего начать. Людей было немного, возникло ощущение будто мы одни на сцене и взгляды всей это монотонной строгой осени обращены на нас.

Я поблагодарил Машу за то, что отважилась она прийти. В мыслях моих, отягощенных последними разговорами с Анатолием, это был почти подвиг. В ответ в ее глазах мелькнул озорной огонек.

- Мы с вами нарушаем правила?

Я послушно согласился, что глупо было рассуждать о правилах, когда мы уже встретились. Сугубо личными были самокопания мои о правомерности свидания с понравившейся студенткой.

Я предложил погулять. После первых моих неудачных фраз показалось мне неловким предлагать проводить Марию до общежития, будто стараюсь я поскорее от нее избавиться, что откровенной было неправдой. Вспомнил я о набережной, которую долго, с переменным успехом, кроили городские службы, и которую нахваливали недавно на кафедре. Оставалось около часа до захода солнца, и мы вполне успевали захватить закат. Маша не возражала, и мы не откладывая двинулись по промозглым улицам.

Постепенно оцепенение стало отступать, и мы разговорились. Вновь нейронная моя сеть выступила разводным мостиком. Я осторожно, испытывая зыбкую почву, спросил, интересно ли ей послушать новости о научных моих делах, на которые бросал теперь мрачную тень разговор с Анатолием. Не самая хорошая тема для первого свидания, скажет мне лукавый читатель. И я покорно приму это замечание, которое впрочем нисколько не повлияло на наш с Машей разговор.

В объяснении своем, я по-возможности избегал технических подробностей, потому что по-прежнему в голове моей реял жестко-притороченный флаг об ограниченном интересе собеседника к математическому моделированию. Коротко, по верхам коснулся квантовых, вероятностных принципов и проблемы вариативности. Закончил я на том, что занимался теперь выстраиванием обучающей последовательности и не очень предсказуемые результаты показывала сеть. Хотя по правде сказать, не имел я пока для новой модели четкого видения «предсказуемых результатов».

Маша шагала рядом, слушала и периодически поглядывала на меня подведенными глазами. Я читал в них понимание, но столько раз прежде обманывался я, принимая за понимание простую вежливость.

- Я читала статью, что процесс обучения человеческого мозга, интеллекта, может быть не менее сложен и важен, чем понимание его устройства, - вдруг сказала она. - Что настоящий Маугли никогда не в действительности не превратился бы в человека. Он был обучен иначе.

Наверное на лице моем отразился восторг, оттого что выхватила она самую суть моего объяснения. Она улыбнулась.

Когда мы вышли на набережную уже почти стемнело. Свежевыложенная брусчатка, словно лакированная блестела у нас под ногами, усыпанная пятнами света от низких под старину фонарей. Пышные мокрые елки тянули к нам с газона махровые лапы. Мы прошли по пустой площади перед монолитным зданием недавно отстроенного культурного центра и постояли у края скоса, сбегавшего к воде. К узкой береговой полосе спускалась широкая лестница в несколько пролетов. С обратной стороны реки над разномастными многоэтажками темнели монохромные растрепанные слои неба. Город подмигивал нам тысячами окон и фар, мы слышал несмолкаемый шелест машин. Вода под ногами совсем не отражала света, серым рябым супом проглатывая отражения огней и неба.

Мы соприкоснулись плечами и Мария не отстранилась. Снова возникло ощущение будто мы одни, окруженные наблюдающей холодной осенью, но теперь уже не были мы поодиночке. Или это только казалось мне.

Потом я проводил ее до остановки автобуса и мы условились о новой встрече.

Дома я упражнялся с пейзажами. Со старых времен у меня скопилось огромное количество красивых пейзажных картин на жестком диске. Я заливал их в модель, несколько десятков, одно изображение за другим. Память росла геометрически, но я не испытывал недостатка в мощностях. Я никогда не скупился на процессорную мощность и оперативную память для домашнего компьютера, других инвестиций у меня особенно и не было. Потом я портил кусок фотографии и наблюдал как нейронная сеть восстанавливает ее, достраивает изображение заката и леса, мертвой пустыни и горной кряжи. Я останавливал процесс, очищал память и запускал нейронную сеть снова, играя с последовательностью обучающих картин. Результаты восстановления удивляли меня. Вместо голой скалы, вырастал порой заросший лесом склон, а лесистые холмы оборачивались пустыней. При этом квантовая сеть отлично выхватывала небо и солнце, правильно раскладывая свет и тень, рожая удивительные новые пейзажи, сочленения исходных картин.

Я включил в обучающую последовательность фотографии городов. Взмывающие ввысь небоскребы и отечественные жилые многоэтажки, многополосные полотна дорог и мостов, мощеные мостовые.

Однажды, я словно бы клюнул носом, в отрешенном своем состоянии, а когда очнулся обнаружил на выходе модели удивительный пейзаж, словно бы сошедший со страниц писателей-фантастов. В левой части, у подножия высокой горы с ворсистым, сочным зеленым склоном, высился город. Железобетонные шпили взмывали в чистое, голубое небо, поблескивая матовыми боками. Ступеньки зданий безошибочно накладывались на пушистый травяной фон. На улицах виднелись микробы машин. От города веяло жизнью, суетой, активностью. Справа на город наползала пустыня. Желто-серая, сухая, блестящая, под палящими лучами солнца, с корявыми спичками-деревцами, словно светило по разному освещало левую и правую части пейзажа. Создавалось впечатление, будто пустыня наступала, проглатывала зелень леса, сжигала пологий, горный скат и наползала на город. Не знаю, как случайно сложенное изображение передало впечатление проигранной борьбы, надвигающейся катастрофы, опустошения, но долго смотрел я на продукт своего детища. Я не запомнил последовательности пейзажей, приведших к такому результату, но изображение решил сохранить.

Был у меня порыв отправить удивительную картину Анатолию с Николаем, но я сдержался. Разговор с Анатолием изолировал меня, оставил наедине с нейронной моей сетью. Чувствовал я словно словно вину за вовлечение в свою работу других людей.

Эксперименты, что проводил я до сих пор, носили вырожденный характер, не включали метку времени. Первые опыты со временем я запланировал на выходные. Для этого мне требовалась серия похожих изображений с временной отсечкой, как кадры кино, чтобы сеть могла зафиксировать динамику. Под рукой таковых разумеется не было и я решил поискать их в интернете.

В пятницу утром мне позвонила Катя и осторожно спросила, может ли она со мною встретиться в обед. Я ответил не сразу. Катя теперь, несмотря на долгую нашу, совместную историю, связана была в сознании моем с Анатолием и его решением. Она оставалась безусловно близким мне человеком, но, после Толиных откровений, не был я уверен в своем праве беспрепятственно с нею встречаться.

Она уловила мое сомнение и поспешила принять решение за меня. Спросила только, где мне удобнее встретиться, у нее в университете, либо придет она в наше седьмое здание. Тон ее не оставлял возможности уклониться, и я согласился прийти к ней в медицинский.

Я встретил Катю у подножия четырехэтажного здания медицинского университета, на сложном перекрестке, где поворот главной улицы смыкался с парой второстепенных дорог кривой, кособокой звездой. Учебные корпуса университета располагались друг к другу в пешей доступности, вызывая зависть студентов и преподавателей других городских ВУЗов. Два здания, лечебного и фармацевтического факультета, даже соединялись между собой коротким переходом на уровне второго этажа. Улица, на которую выходило массивное крыльцо под длинной балюстрадой носила фамилию советского министра здравоохранения. В бытность свою институтом, ее носил и сам университет. Несмотря на мощные колонны с капителями и декором, от университетского здания веяло больничностью, оно и окрас имело под стать - светло-бежевый и голубой.

С утра повалил снег. Его разлапистые хлопья падали неторопливо, лениво. Снег смазывал картину, скрывал детали. Я долго, завороженно смотрел, как из-за мощных, двустворчатых дверей между круглыми тумбами, как бы из ниоткуда, появляются закутанные в зимнее люди.

Катя вышла в круглой своей шерстяной шапочке и шарфе. Она сразу заметила меня покрытого инеем, и сбежала с крыльца мне навстречу. На лице ее я прочитал тревогу, хотя она и поздоровалась со мной приветливо, как всегда.

Мы заговорили по-свойски, словно не было между нами никакой напряженности. Привычно отказались идти в университетскую столовую, и Катя повела меня в какое-то кафе неподалеку, в которое ходила она с коллегами. Сдали верхнюю одежду в гардероб, двигали подносы по блестящим полозьям, подхватывая тарелочки с салатом, супом и чай с курагой в узкодонных белых чашках. Потом сидели за столом и обедали, и вели обычный разговор, избегая с неестественной тщательностью главной нашей темы, ради которой собственно встретились.

В определенный момент стало мне понятно, что не умеет Катя начать, хотя и вздыхает, и теребит нервно в худых руках салфетку. Я постарался улыбнуться, виновато, как это у меня всегда получалось, и заговорил. Сказал, чтобы пожалуйста не переживала она о нашем состоявшемся разговоре с Анатолием, хоть и оправдался самый худший ее прогноз. Высказался, совершеннейше честно, что очень рад я за их отношения, и попросил прощения, что глупо и даже искусственно порой не замечал их, хотя давно уже на виду были они. И звонки, и встречи, и провожания.

Я задумался вдруг о том, как неестественно должно быть выглядело это со стороны, когда Катя и Толя делают мне знаки, намеки, а я словно ребенок, от которого взрослые и не скрывают вовсе свои тайны, отказывался видеть, замечать очевидное. А когда, наконец, осознал, втолковал Анатолий мне прямым текстом, то вслед за привычной волной самобичевания, некоторое разочарование охватило меня по отношению к Кате и Толе. Укор за разбитую искусственную картину мира, порванные хрустальные нити моих отношений. Этого я разумеется не говорил Кате, всего лишь мысль, вслед за первой, высказанной, пришла мне в голову, неприятная, липкая.

Катя вывела меня из оцепенения, взяв за руку через стол.

Я продолжил. Сознался, что не знаю пока, что буду делать с моделью. Рассказал, что последнюю неделю неоднократно правил программный код, и вполне готова теперь сеть к демонстрации, хотя и смешно мне это, потому что вовсе не для комиссии предназначены были наши инновации. Коснулся разговора с Толей, в частности того, что попросил его приостановить работы, постаравшись сделать это деликатно, чтобы не обидеть его, а свалить вину на свою медлительность. Катя покачала головой грустно и сказала, что не получилось у меня, и Толя сильно расстроился. Я заметил в глазах ее слезы, и сделалось мне тяжко. Ведь если Анатолий мужественно проглатывал поток моих слов, единственным смыслом которого было - оставьте меня в покое, то Катя, зная меня куда лучше, эмпатией своей, эмоциональностью, вытягивала из меня горькую правду. Прекрасно видела она, что отстраняюсь я, закрываюсь в отшельнической своей раковине, несмотря на все попытки прикрыться пространными размышлениями и шутливыми риторическими вопросами о том, куда дальше править мне «утлый челн» своей научной деятельности.

- Разреши мне сказать, - заговорила Катя, - что в этой ситуации никто не виноват. Ни ты, ни я, ни Толя.

Мы оба замолчали. Наверное это были единственно правильные слова нашей встречи. Я кивнул.

- Я навсегда буду твоим другом! - продолжила Катя твердо. - И Толя тоже. Я очень боюсь и не хочу чтобы ты сжигал мосты.

- Постараюсь, Кать, - тихо ответил я. - Но все-таки мне нужно время, чтобы подумать.

Мы расстались на перекрестке с улицей Толстого. Я жутко опаздывал на прием курсовых и пошаркал торопливым шагом между роддомом, примыкающим к медицинскому университету, и стройкой, с забором, исписанным кривыми надписями «спасибо за...», мимо третьего университетского корпуса, через запорошенные перекрестки, трамвайные линии, оставляя за собой длинные мокрые следы на белых тротуарах и чувствуя как задники моих брючин покрываются липкой мокротой.

После разговора с Катей мне потребовался час, чтобы успокоиться и прийти в себя. К тому времени я принял уже пару курсовых и монотонно ответил на десяток нескладных студенческих вопросов. Посидев для порядку минут двадцать в пустой аудитории, я оставил на двери записку, а сам удалился в кафедральную лабораторную. Там я с час рылся в интернете, прежде чем нашел, что искал - архив фотографий, сделанных с временными интервалами. Содержимое он имел интереснейшее! Тут были изображения вращающегося звездного неба, постепенная смена времени суток в городе, деревья, пригибаемых мощными порывами ветра. Это идеальнейше подходило для тестирования функции времени. Можно было отправляться домой.

Как и прежде, я выполнял обучение модели в двух режимах: с чистого листа, чтобы увидеть чистый эксперимент, и второй - дополняя предыдущую последовательность обучающих изображений новыми. Я наблюдал как модуль проглатывает серию фотографий с временной меткой и формирует результат с заданным смещением по времени. Нейронная сеть продолжала вращать звездное небо, деревья послушно трепетали под бесконечными порывами ветра.

Меняя последовательность изображений, я получал новые неожиданные результаты. Нить понимания ускользала от меня, я не угадывал закономерности, но потом словно зажигалась искра и по малейшим изменениям, взаимным наложениям, я находил логику, методу. Я выстроил картины и временные отметки таким образом, что над трепещущим лесом начинало меняться небо. Генерируя картины с интервалом в час, я получал смену времени суток над ворсистым лесным колышущимся горизонтом. Следующим шагом стала пустыня, наползающая на лес. Деревья словно слизывало языком и земля покрывалась красновато-серой коркой, постепенно разливающейся под палящим солнцем либо мириадами звезд, покрывая мертвую землю тенью. Квантовая нейронная сеть выискивала странные, неявные закономерности между картинами, встраивая их в результат.

Я снова потерял счет времени и только автоматически, бессознательно, подбрасывал на вход алгоритма учителя новые картины, наблюдал за рекурсивным процессом и запрашивал результат. Фиксировал вариации обучающей последовательности, смотрел до рези в глазах в измененные оживающие изображения на семнадцати-дюймовом мониторе.

Остановился я в половине пятого утра, когда у домашнего моего компьютера закончилась оперативная память и он замер, ни на что не реагируя. Перезагрузивши машину, я тщательно перепроверил последовательность обучающих картин, дававшую последний осмысленный результат. Честно говоря, эксперименты мои давно уже вышли за рамки демонстрации, укатились далеко вперед. Мне теперь было интересно, что еще может выстроить нейронная сеть. В голову пришла мысль о фотографиях людей, которые можно было проследить в динамике, со сменой возраста.

Я пригласил Машу в кино, на ту самую утопию, на которую ходили Катя с Толей. Мы сидели в мягком темном зале, пока на сцене разворачивались действия, погони, крики. Между мной и Машей был широкий поручень, оканчивающийся отверстием для стакана с попкорном. Зал громыхал, передавая какой-то клокочущий реалистичный звук, от которого закладывало уши.

Обычно я очень увлекаюсь кино. Погружаюсь так, что трудно оторваться. Но сегодня мысли мои скакали, я тайно косился на на овал Машиного лица, свисающую прядь, примятую шапкой, когда экран озарялся и освещал сбегающие книзу ряды сидений полупустого зала. В один из таких отсветов я поймал ее улыбку и взгляд, обращенный на себя. Я накрыл на поручне ее узкую ладонь своей и почувствовала тепло ее пальцев. Она не отняла руки.

После фильма мы сидели с Машей в кафе и пили пиво. В тот день мы перешли на «ты» и Маша рассказала немного о себе. О своих родителях и о том, как едва не выскочила замуж по переписке. Это послужило одной из причин ее переезда после второго курса в город N из своего, едва ли не большего города. Я в свою очередь делился забавными подробностями подготовки к комиссии и своими экспериментами с удивительными результатами. Судя по тому как быстро она выхватывала суть из моих историй, склад ума у нее был аналитический.

Ночью я заливал в модель фотографии человеческих лиц. Мужские, женские, молодые и в возрасте. Полные, худые, изнеможенные. Я раскопал архив в интернете, больничный что ли, мне не было до того дела. Фотографии были сгруппированы по возрастам - от тридцатилетнего до семидесятилетнего. Я отыскивал тех же или похожих людей в разном возрасте и выстраивал их в ряд для тестирования работы функции времени.

Новую серию экспериментов я начал как обычно, перезапустив стенд. После обработки алгоритмом учителя входной последовательности, я подавал на вход выбранное для эксперимента фото. В зависимости от заданных параметров эксперимента и времени, я получал на выходе лица людей нового возраста. Система послушно вычисляла, сохраняла новое изображение, битовую матрицу с чуть изменившимися человеческими чертами - чуть глубже пробежала бороздка на лбу, чуть рельефнее утонули уголки рта в щеках, ушли в тень глаза, словно искусный гример подводит глазные мешки, скулы, губы, обтягивает виски, разжижает и отбеливает волосы.

Я почти не задумываясь щелкал клавишами, меняя метку времени в запрошенном результате. То, что открывал я в программе для просмотра изображений немного пугало меня, но и влекло. Я будто отвлеченный независимый наблюдатель сохранял, просматривал, порою пропускал просмотр новых искусственных фотографий. Пальцы мои бегали по клавишам, переключая приложения, набирая в командной строке новые параметры обработки.

С усилием я остановился на сто сорокалетнем возрасте, когда с экрана смотрел на меня живой, обтянутый кожей скелет. У меня только теперь задрожали руки. Я прекратил эксперимент и тщательно зафиксировал обучающую последовательность. Чувствовал я, что требуется мне с кем-то поговорить, вариться в этом одному не было больше сил.

В середине недели я не выдержал и позвонил Коле на «Техническую физику». Мне повезло, я поймал его на месте, и мы договорились о встрече. Это всегда происходило у нас быстро, без рассусоливаний. Разве только обратил я внимание на Колину отстраненность что ли, или недовольство. Хотя мне теперь всюду мерещилось, что отягощаю я всех, к кому обращаюсь. При этом сам я регулярнейше вел себя так же безучастно и раздраженно.

Мы давно не виделись с Николаем, но встретились, будто расстались вчера. Так всегда было у меня с Колей, что во времена его работы в компьютерной фирме, что на кафедре. Это сильно облегчало наше с ним общение, потому что не требовало особенных каких-то проявлений эмоций и радости. Вадим Сергеич привычно предложил нам чаю.

Коля, в клетчатой своей рубахе, без видимого сначала интереса слушал меня, настукивая по клавишам на кафедральной рабочей станции рядом с лазерной установкой. Я торопливо и возбужденно рассказывал о функции учителя, метке времени и конструкциях, которые выстраивала квантовая сеть над изображениями. Чувствовал я, что пробиваюсь через скрытое нежелание Коли углубляться в тему, будто о другом сейчас думал он, о своем.

Постепенно в нем пробудился интерес, он засомневался, что вправду получил я такие странные результаты. Мы принялись вместе просматривать изображения на его компьютере. Я принес их на перезаписываемом компакт-диске, самом удобном переносном хранилище, после собственно винчестера. Я показал Николаю смену дня и ночи в городском пейзаже и несколько последовательных фотографий стареющей женщины. Коля сидел и смотрел на картины исподлобья, чуть прищурившись, что выдавало в нем сильнейшую концентрацию, будто бы силился он по воспоминаниям о нашей функции времени понять, какая логика заставляет сеть смешивать данные, полученные из разных обучающих последовательностей.

- Нет, не может так работать! - заявил он веско и уставился на меня, словно бы немедленно должны сгинуть все мои изображения.

Он вскочил и побежал к доске начав выписывать последовательно строчки кода Анатолия, который он то ли недавно смотрел, то ли помнил наизусть. Я бросился следом и правил строчки вслед за ним, сразу внося изменения, которые делал самостоятельно.

Мы битых два часа провозились у доски, подтирая и дописывая алгоритм функции времени, сохранение кубитов, логику синапсов. Когда дошли мы до алгоритма учителя, который выполнял главную функцию приема и распределения информации по слоям, то пришли мы к удивительному выводу, что нейронная сеть фиксирует не только временную метку, которую принудительно передаем мы на вход вместе с изображением, но ведет собственные системные часы, с самого запуска, и эта метка, к которой не умеем мы обратиться играет важнейшую роль в расчете результата. Результат, как вывели мы теоретически, зависел не только от последовательности входных данных, но и от того, насколько далеки были интервалы между обучающими циклами, как глубоко алгоритм успевал запрятать в слои информацию, перемешать ее в непрерывном цикле перерасчета состояний кубитов с уже сформированными результатами.

Я почувствовал странную аналогию с человеческой памятью. Квантовая сеть словно утаптывала полученную информацию, однако не забывала ее, и могла вернуть, когда запрашивали. И даже когда не запрашивали, когда аналогию выстраивала она сама!

Потом мы снова чаевничали с Вадим Сергеичем, молчали, пытаясь уразуметь неявную логику. Вадим Сергеич тоже молчал, только косился на нас и дышал шумно в седые усы.

Я пригласил Колю на министерский визит, и он сначала загорелся, но потом, вспомнив о важной командировке, отказался. Уезжал он в Москву в ту самую неделю. Я не стал даже интересоваться - зачем. Воспринял, как очередной их выгодный хозрасчет с Ринат Миннебаичем, случались и такие, что требовали командировок, и посетовал только, что некому будет оценить удивительную логику новой моей модели. Николай ни разу не спросил меня про Анатолия, я не знал почему, но был за это благодарен.

В последнюю ноябрьскую неделю я достроил обучающую последовательность и подготовил демонстрационный эксперимент. Встретился с Олег Палычем, рассказал, что хочу показать чуть больше, чем прежнее восстановленное изображение. Он был так занят в связи с приближающимся мероприятием, что согласился не раздумывая.

С Машей мы встретились еще дважды. Она получала второе образование и большая часть ее вечеров была занята. Я тоже возился с обучением модели, подготовкой доклада, репетировал. Мы ходили по холодному парку, сидели в кафе, гуляли по заново отстроенному пешеходному бульвару в центре. Говорили о книгах, постоянных моих спутниках, разных, смешных и серьезных до дрожи. Опыт наш был разный и тем приятнее было натыкаться на совпадения, вспоминать саркастичного Воннегута и скрупулезного Драйзера.

Я поинтересовался у Маши о Григории Созонове, и она ответила, что он отстал от нее с того самого вечера. Ухаживал он теперь за Ольгой, ее одногруппницей и бывшей подругой, но появлялся все больше один, без неприятного долговязого дружка.

Девушка нравилась мне, но я словно бы не умел сделать нужного следующего шага, хотя должно было работать все автоматически, инстинктивно, и опыт супружества у меня имелся. Чувствовал я себя беспомощным, вспоминая, что прошлый первый шаг за меня сделала Катя. Мы ходили, задевали друг друга плечами и локтями, держались за руки, много говорили, а я никак не мог переступить черты, провожая ее. Вот я вставал напротив, заглядывал в серьезные голубые глаза с подведенными длинными ресницами, бровями с горбинкой, с застрявшей снежинкой в спадающей пряди и... глаза мои сбегали к земле, я пожимал Маше руку и смущенно прощался.

***

Утром все собрались при параде, на час раньше обычного. Я надел белую рубашку с синим галстуком и выгладил костюм, как строго рекомендовал Олег Палыч. Встречаясь в кафедральном коридоре с коллегами, мы подшучивали друг над другом, такими ухоженными и опрятными. Мы заранее прибрались во всех аудиториях кафедры, особенно в преподавательской, мало ли куда пожелают свернуть члены комиссии. Наши расставленные шахматной клеткой столы опустели, приосанились, только книги аккуратными стопками возвышались по углам. Кухонный уголок выскоблили, стол благообразно накрыли скатеркой, поставили намытую керамическую сахарницу и вазу с цветком.

Перед первой своей лекцией я спустился в книжный киоск в фойе, надеясь, что вышел новый номер компьютерного журнала. Еще Коля в студенчестве приучил меня к его обязательному приобретению в первых числах месяца. Увлекшись на минуту завешанной обложками витриной, я обратил внимание на громкие возгласы за спиной. Повернувшись, я обнаружил, что от входной двери за квадратными колоннами фойе движется зычная начальственная толпа. Я разглядел декана, проректора и несколько руководителей кафедр, включая Олег Палыча. Началось!

Шумная ватага скучилась у гардероба, где специально для них отворили второе окно. Я решил не мельтешить перед ними в вестибюле, а тихонько прошмыгнуть в боковой столовский коридор, и там, по лестнице, сбежать на лекцию.

Только я свернул в серый рукав, упирающийся в распахнутые в восемь утра двери в столовую, под надписью «Добро Пожаловать!», как столкнулся нос к носу с Никанор Никанорычем. Он в прежнем своем мятом костюме вытягивал шею из коридора и разглядывал издали комиссию, как выпрастываются они из дорогих своих натуральных дубленок и шуб, разматывают кашемировые и мохеровые шарфы, снимают каракулевые и норковые шапки, и сдают вымундшрованной гардеробщице, которая уносит драгоценные их вещи в специально отведенное помещение.

- Ишь ты, комиссия! - присвистнул Никанор Никанорыч вместо приветствия.

У него подмышкой поблескивал сложенный вдвое любимый сдутый портфель.

Я так опешил, что не сумел даже сформулировать ничего, кроме «д-доброго утра». Я опаздывал на занятие и не мог особенно вступать в диалоги, однако затоптался возле Никанор Никанорыча, никак не решаясь оставить его одного.

Он помог мне сам:

- Вы, Борис Петрович, идите пожалуйста на занятие свое драгоценное. Негоже на занятие-то опаздывать. Комиссия, она ж только и ждет, чтобы оступился кто-нибудь, отчеты о несоответствии это ж первейший их интересец. На комиссию-то вы еще сегодня насмотритесь до изнеможения, уж не сомневайтесь. Коллега ваш, с технической физики, между прочим уже явился, ожидает вас.

Все это говорил Никанор Никанорыч глядя не на меня, а буравя взглядом глубину фойе, где мелькали меж студентами и колоннами чиновники. Когда сказал он, что дожидается меня кто-то, я сразу подумал о Николае, что служило несомненно достаточным основанием для отбытия. Я пожелал Никанор Никанорычу всего доброго и заторопился к лестнице.

Я довольно резво выскочил на лестничную клетку первого этажа, пробежал мимо сто лет неработающего лифта, охваченного сеткой-рабицей, и почти запрыгнул на лестничный пролет, когда донесся до меня эмоциональный разговор:

- Чего ты меня лечишь, дядь Ген? Не можешь помочь, так и скажи! Только не лечи!

Интонация эта, голосовые перепады, мгновенно выхватываемые мною из речи, встряхнули меня. Я остановился на второй ступеньке и обернулся.

В углу лестничной клетки первого этажа стоял, спиной к стене, Геннадь Андреич. Был он как и я при параде, в зеленовато-коричневом свежем костюме с полосатым, темно-зеленым галстуком, и примятыми с улицы волосами. Рядом с ним возвышался долговязый, коротко остриженный молодой человек в куртке с меховым воротником на длинных тонких ногах в джинсах. Он взвисал над Геннадь Андреичем знаком вопроса и манера его держаться, голос, показались мне знакомыми, будто бы совсем недавно слышанными.

Я перехватил словно бы испуганный взгляд Геннадь Андреича.

- О, Борис Петрович! Доброе утро! - демонстративно громко проговорил он, выступая из-за сутулой спины. - Я собственно направляюсь к тебе на кафедру.

Высокий парень повернул голову в мою сторону, но не обернулся, так только, бросил взгляд, и сразу отвернулся к стене. Этого короткого движения мне хватило, чтобы распознать в нем Евгения, приятеля Созонова Григория, с которым не так давно толкались мы у университетского общежития. Я почувствовал, что он тоже меня узнал.

- Здравствуйте, - сказал я коротко, и продолжил, обращаясь только к Геннадь Андреичу. - У вас все в порядке?

Геннадь Андреич вышел из-за высокой тени, сделал три шага ко мне и протянул руку своим особенным способом, ладонью вверх.

- Все отлично! Доклад готов. А это... - он замешкался, - мой племянник. Встретились утром, случайно. Знакомьтесь — Евгений, - Геннадь Андреич обернулся, - И Борис Петрович.

- Здрасьте, - буркнул Евгений, буравя глазами половой плинтус.

Я кивнул и вытащил свою ладонь из крепкого пожатия Геннадь Андреича, который словно не хотел отпускать меня, несмотря на напускную бодрость. Слова Никанор Никанорыча, о коллеге с кафедры технической физики, персонифицировались совсем не так, как бы мне хотелось. Попрощавшись, я поспешил задумчиво на занятие.

Лекция моя прошла без эксцессов, на некоторой мажорной ноте. Студенты были спокойны, слушали, писали. Думалось мне иногда о Геннадь Андреиче и о том, как неожиданно порой судьба связывает нити в узелки и так же внезапно расправляет хитроумные петли. Еще размышлял я о топающих по коридорам тяжеловесно, чинно, высокопоставленных гостях, как заглядывают они в аудитории, посмеиваются утробно, высокомерно, будто опытнее намного, знают все лучше, «ширше», единственно верно.

Второе занятие свое я заранее перенес, потому что по плану Олег Палыча, именно на второй учебной паре должно было произойти долгожданнейшее посещение высокой комиссией нашей кафедры.

Из лекционного крыла я вышел в холл четвертого этажа, где пронизывала этаж парадная лестница, и куда выходила нижняя дверь большой, двухэтажной аудитории, еще одного обязательного участника нашего мероприятия.

Студенты уже подходили на занятие, стояли тут и там, у окна, у стены группками. Удальцова я пока не видел, но отчего-то заразил меня висящий здесь, в воздухе неприятный мандраж. Почувствовал я себя неуютно и возбужденно, спокойствие мое, с которым вызубрил я доклад и повторил несколько раз демонстрационный эксперимент, схлынуло, будто бы вылетело из моей головы все, перед предстоящей лекцией Вадим Антоныча.

Я увидел его, Удальцова, шагающего от лестницы в моем направлении. Он шел целеустремленно к двери, сжимая в кулаке направленное на нее острие ключа, английского, с бороздкой и насечками. По отрешенному взгляду его и стоящим торчком усам, догадался я, что состояние Вадим Антоныча нервическое, недалекое от моего. Я двинулся ему наперерез, чтобы поддержать коллегу, чья участь выпадала первой, но он полностью проигнорировал меня, едва не отпихнув плечом. Он с усилием всадил ключ в замок, повернул и отворил нараспашку дверь. Только теперь Вадим Антоныч загнанно осмотрелся по сторонам и обнаружил за спиной меня.

- Борис Петрович! - он торопливо протянул мне руку. - Комиссию видели уже? Ух, народу пригнали!

- Да, я видел их мельком сегодня в восемь утра, внизу. Как вы, готовы?

- Всех начальников отделов собрали, - не слушал меня Удальцов, - Сам первый замминистра притащился. Беспардонный тип. У него старый зуб на ректора.

Мне совсем не хотелось забивать сейчас голову этой бесполезной, пугающей информацией. Кроме того, Вадим Антоныч похоже не нуждался в моей поддержке. Я счел, что самое время ретироваться, но Вадим Антоныч вдруг ухватил меня за руку.

- Борис Петрович, я забыл вам сказать, ведь вы же придете на мою лекцию с комиссией? Очень важно чтобы вы пришли!

Я вовсе не собирался приходить, хотел за оставшееся время повторить доклад и проверить, что развернутый мною вчера лабораторный стенд работает правильно. Но Вадим Антоныч так умоляюще смотрел на меня, так искательно шевелилась его соломенная шевелюра, что я пообещал прийти, хотя и с опозданием. Такие внезапности неизменно портят мне настроение, привязанное уже к определенному событию, нацеленное на заданное время и место. Требовалось теперь мне поспешно убедиться, что готово все в лаборатории, а потом вернуться, чтобы присоединиться к Вадим Антонычу по непонятной его прихоти.

В лаборатории пыхтел Анатолий. На нем была необъятная атласная голубая рубашка, с темно-синим галстуком с ромбовидным узором, который приколол он к рубашке серебристым зажимом. Про новую модель я рассказал ему еще вчера, когда разворачивали мы ее на мощной администраторской рабочей станции. Запланировали мы, что Анатолий, как и прежде, покажет комиссии восстановление простейшего изображения с геометрическими фигурами. А если уж и вправду попросят чего поинтереснее, то вступлю я. Про то, что модель теперь умела объединять разные изображения и рассчитывать динамику их изменений, я Толе не рассказывал.

По указанию Олег Палыча, Толя задвинул все стулья за компьютерные столы, аккуратно расставил учебные парты и разложил на них блокноты с ручками, бутылки с водой и стаканами. Стол с администраторской рабочей станцией и большим монитором он выставил на центральное место, рядом с меловой доской. Волосы и лоб его блестели, рубашка прилипла к спине. Он тихонько ругался о том, что в аккурат к приходу комиссии обретет он подходящую форму: взъерошенный, потный и нервный.

Отношения наши с Толей наладились настолько, что я перестал его избегать, хотя по прежнему не особенно мог рассуждать с ним о модели нейронной сети. В список моих дел добавился теперь Вадим Антоныч, я чувствовал что тоже начинаю нервно запотевать.

Толя нараспашку открыл окно лаборатории, пока я торопливо проверял работу модели. Я запустил стенд, убедился, что правильно начала программа потреблять память, потом открыл папку с последовательностью пронумерованных изображений, приготовленных для нейронной сети в качестве обучающих. Порядок имел значение, в этом я убеждался не раз, а теоретические выкладки с Колей доказали мне, что и временные интервалы тоже. Влияние интервалов впрочем было ничтожно, я не следил особенно за ними. Подавал изображения на вход по очереди. Сеть послушно проглатывала битовые матрицы одну за другой.

Вся процедура закачивания около двухсот изображений заняла у меня минут пятнадцать, которые особого энтузиазма у меня не вызвали. Памяти сеть заняла неприлично много, но я предварительно, насколько мог, отключил на сервере все сторонние приложения и даже пару служб. Я глянул на часы. Лекция Вадим Антоныча уже началась. Пора была бежать к нему. Как же поступить мне с моделью? Оставить в нынешнем «обученном» состоянии и пусть себе «переваривает» материал, либо запустить заново и повторить обучение перед самым приходом комиссии? Мне могло попросту не хватить времени.

Анатолий подставлял лицо холодному ветру. Небо скрывало матовое покрывало облаков, но ни дождя, ни снега не было. Через окно доносился уличный шум.

Я запустил для проверки один из своих заготовленных экспериментов. Городской пейзаж со смазанными автомобилями несущимися по вечерней улице. Сместил метку времени, запросил результат, получил нужную картинку.

Встал и обнаружил, что из-за моего плеча на экран смотрит Толя. Во взгляде его не было удивления, похожие изображения мы гоняли и через старую модель сети, но обычно не использовали в демонстрациях.

- На всякий случай, если Лилиана из административного обеспечения попросит, - быстро пояснил я.

- Красиво, - сказал Анатолий.

Я попросил его не трогать стенд, по-возможности, чтобы не пришлось учить ее заново прямо во время доклада; мол, последовательность получилась длинной и требовала времени. Он кивнул отстраненно, наверняка задумавшись о том, что для восстановления простой картинки достаточно было пары минут.

Когда я выходил из лаборатории, ветер так потащил дверь, что я едва успел поймать ее. Я окинул еще раз взглядом аудиторию: сдвинутые учебные столы с расставленной водой, темно коричневое полотнище доски с парой плакатов, стройный ряд выключенных компьютеров вдоль стены, открытое окно, сложенную ширму у стены и задумчиво глядящего в экран Анатолия. Все было как будто готово к докладу.

Я вернулся на четвертый этаж и вышел в холл. Там было пусто, только одинокие студенты неторопливо пересекали коридор. Лекция шла уже двадцать минут.

Дверь в аудиторию была приоткрыта. Я осторожно приблизился и заглянул внутрь.
Вадим Антоныч стоял на возвышенной сцене, за трибуной, за его спиной темнела широченная учебная доска, с несколькими тщательно выведенными надписями.

У него была физиономия, будто наклеили на лицо Вадим Антоныча удивленно-восторженную фотографию его самого. Он карикатурно, какими-то рывками, поворачивал головой, встряхивая соломенным снопом волос, и выкрикивал слова.

Тут Вадим Антоныч разглядел в дверной щели меня. Глаза его противоестественным образом задвигались в орбитах. Он продолжал читать материал, умудряясь при этом указывать мне глазами направление вверх. Завел руку за спину и оттуда, таясь, тоже тянул большой палец вверх, на манер жеста «все в порядке».

Не буду притворяться, будто не распознал я в эквилибристических упражнениях Вадим Антоныча, что немедленнейше надлежит мне бежать на пятый этаж, к дополнительному входу в аудиторию, к верхнему ярусу учебных мест. Я закивал и поспешил к лестнице, пытаясь на ходу догадаться, означало ли поведение Вадим Антоныча, что комиссия уже собралась, либо же, что вот-вот должна была подойти.

При всей ответственности и спешке, я не торопился совсем уж бездумно. Отчетливо помнил я потного Анатолия, и вовсе не хотелось мне представать перед чиновниками в образе запыхавшегося «безумного ученого».

На пятом этаже я обнаружил, что дверь в аудиторию распахнута настежь. Через проем виден был последний ряд парт и одиноко сидящий на ближайшем к выходу месте сгорбившийся, грузный мужчина в костюме. Я подошел ближе и узнал в нем Олег Палыча, угрюмо взирающего вниз, туда, где тужился, выступал Вадим Антоныч. Я осторожно шагнул внутрь.

Аудитория сбегала вниз, спускаясь с пятого на четвертый этаж ровными рядами деревянных лакированных скамей соснового цвета, спинки которых перетекали в столешницы ряда выше. Левая стена аудитории была панорамно остеклена двойной рамой тяжелых темных стекол. Часть стекол были разбиты и заменены фанерой, но это не лишало аудиторию значительности, некоторой осязаемой учебной мощи.

Я вдруг осознал, что никогда на бывал в этой аудитории на самом верху. В учебные годы сидел я по большей части в первых рядах, пару раз выпадало вести здесь занятия, но тогда тоже мне было не до прогулок на далекую аудиторную «камчатку».

Отсюда, с высоты второго этажа, Удальцов за трибуной казался маленьким, незначительным. Студенческая группа его, рассыпавшись на нижних ярусах, совершеннейше не давала аудитории ощущения заполненности.

Олег Палыч заметил меня и удивился одними глазами. Он не хотел очевидно смущать Вадим Антоныча никаким звуками. Он отодвинулся вглубь ряда, уступая мне крайнее место.

- Переволновался, - удрученно шепнул он мне одними губами, кивая на Удальцова, - тянет, медлит, дергается.

Я все еще не мог взять в толк, отчего ведет себя завкафедрой так подчеркнуто осторожно и тихо.

Сев на место я вдруг заметил, что двумя рядами ниже нашего, ярус заполнен людьми. Причем вовсе не молоденькими студентами, а широкими, грузными, импозантно выряженными мужчинами и женщинами разных возрастов, в которых отчетливо узнавались члены министерской комиссии. Я разглядел, дорогие костюмы и галстуки, пышные завитые шевелюры и лысины, многочисленные кольца и выдающиеся бюсты. Выходит, они уже были здесь!

Вадим Антоныч тем временем тоже увидел меня, подав мне, а заодно и все аудитории весьма своеобразный знак - выскочивши из-за трибуны, словно ошпаренный и вскинувши в направлении потолка указательный палец. Он будто только меня и дожидался.

- Уважаемые слушатели! Лекция моя сегодня посвящена тенденциям развития экспертных систем и совершенствованию методов работы со знаниями. В конечном счете все это является задачами разработки искусственного интеллекта.

Столько бодрости, задора вложил Вадим Антоныч в свое объявление, что студенты разом подняли головы.

- Я частично уже затронул сегодня главные тенденции в математике, диаграммы влияния и сети доверия. Однако...

- Разошелся, все-таки! - услышал я довольный шопот Олег Палыча.

- Одним из важнейших направлений таких работ выступают так называемые нейро-системы или нейронные сети, - продолжал Вадим Антоныч. - В контексте сегодняшнего занятия данная дисциплина интересна по двум причинам. Во-первых, есть вероятность, что будущие экспертные системы будут строиться на основе правильным образом подготовленных и обученных нейронных систем, и студенты вашей специальности на одном из следующих курсов будут иметь возможность познакомиться с этой тенденцией и оценить ее. А во-вторых, для уважаемых наших гостей, сегодня состоится демонстрация работы модели сети, созданной на кафедре «Автоматизации и Информатики», где они увидят неявную логику работы такой системы своими глазами.

Удальцов перевел дух. Я начал начал подозревать неладное.

- Обратите внимание, в верхнем ряду аудитории находится Борис Петрович Чебышев, наш ведущий эксперт в нейронных сетях, кандидат технических наук, который сегодня и представит гостям модель новейшей нейронной сети, разработанной на кафедре.

Взгляды всей аудитории обратились на меня. Я встал из-за стола, подхваченный ими, словно волной, всех этих ослепляющих лучей, одновременно пронзивших меня, совершенно неготового к вниманию. Не умел я выхватить я ничего конкретного, только калейдоскоп стекол, деревянных столешниц и лиц, глаз, любопытных, равнодушных, колких и тусклых.

- Здравствуйте! - крикнул я куда-то в сторону Вадим Антоныча. И добавил ни к селу ни к городу: - Добро пожаловать!

Аудитория загалдела. Я различил, наконец, с краю помятое лицо ректора с блямбой носа и венком седых волос, который полушутливо говорил:

- Ну что же, пора в таком случае выдвигаться на кафедру «Автоматизации», послушать Борис Петровича.

Читалась в нем плохо скрываемая нервозность, поспешность, а еще некоторое облегчение, оттого, что закончилась наконец «увлекательная» лекция.

Я отступил к самой двери, видя что начинает шевелиться, ворочаться, наползать на меня эта змея галстуков, пиджаков, цветастых шарфиков и шевелюр. Повернув голову, я увидел в коридоре, у самой лестницы Никанор Никанорыча, радостно улыбающегося, показывающего мне все тот же вздернутый большой палец над сжатым кулаком.

- Это мы с Вадим Антонычем придумали! - крикнул он мне. - Плавный, так сказать, переход к вашей, наиважнейшей части! - и заковылял вниз.

Я замер в дверях, вспоминая, как встречал их с Вадим Антонычем в столовой, как многословно напирал Никанор Никанорыч на важность мероприятия. Видимо тогда же и придумал он, и предложил Вадим Антонычу этот дивертисмент с завершением затянувшейся лекции и передачей эстафеты.

Меня подтолкнул вежливо Олег Палыч. Комиссия выдвигалась к выходу, который я загораживал. Я послушно шагнул из аудитории и отошел к противоположной стороне широкого холла, к лестнице.

Вслед за Олег Палычем выпростались несколько знакомых лиц из ректорского крыла и вот уже начали выходить чинно, шумливо пришлые чиновники. Несколько дородных матрон в замысловато-повязанных на шеях косынках, парочка худых молодых людей моего возраста. Словно жидкость выпущенная из узкой горловины, толпа не утекала ручьем, а разливалась широкой лужей. Люди расступались давая выйти следующим, не расходясь, а топчась и переговариваясь, громко, с надсадной непринужденностью.

Я увидел Лилиану. Она тоже вышла из аудитории, деловая, с уложенными назад и заколотыми волосами, с бледным лицом, почти без косметики, что нисколько ее не портило. На ней был приталенный темно-синий костюм — платье и пиджак, и туфли. В левой руке она сжимала компактный гибрид папки-портфеля и женской сумочки. Лилиана посмотрела на меня и открыто мне подмигнула. Никому само собой не было до этого никакого дела. Она отступила в сторону и немедленно завела с кем-то разговор.

Наконец, галдящая толпа дождалась того, кто должен был ее возглавить. Из аудитории, переваливаясь, выступил первый замминистра. Был он невысок, худ, с сухими чертами лица, маленькими юркими глазками и торчащими в разные стороны ушами. Круглая голова его выдавалась вперед выпуклой лысиной, отороченной короткими черными волосами с ниткой седины. На нем был темно-серый костюм с тремя яркими значками прикрученными к вороту. Из-под костюма выпирал животик. Взгляд его был тяжелый, с ноткой презрения и недовольства, подчеркивающий, что все ему бесконечно обязаны. С учетом весьма собственнического отношения министерства к образовательному бюджету, так оно и было. Роль первый замминистра играл весомую. Помимо высшего образования, он курировал департаменты «аттестации научных сотрудников», «науки и технологии», а также «материального обеспечения образовательного процесса».

Замминистра бросил едкую полу-шутку, на которую тотчас, подобострастными смешками отреагировало окружение. Собрание послушно потекло за ним, развалившись поначалу в форме уложенной набок восьмерки, по ходу вытягиваясь в свинью, и даже седовласый наш ректор следовал за замминистра с почтенным отставанием в полшага.

Окончательного построения я не увидел, потому что сбежал вниз, на наш этаж.

У самого входа в кафедральное крыло я едва не налетел на Сафина Рашид Эдуардыча. Еле заметил его, несущего боевой пост у дверной ниши, сливаясь с навесным стендом. Наверняка стоял он там, неподвижный как памятник, и пятнадцать минут назад, когда торопился я на лекцию к Удальцову.

- Идут, - коротко предупредил я, на что он кивнул мне в ответ со спокойствием индейского вождя.

Лестница за моей спиной уже наполнилась звуками требовательных начальственных голосов.

Следующую докладческую часть мероприятия мне удалось пропустить. Рашид Эдуардыч уверенно остановил наступление перед самым кафедральным коридором. Олег Палыч помог ему, рвущемуся в бой, представиться, после чего Рашид Эдуардыч принялся методично нагружать народ цифрами, рабочими станциями, стендами и ремонтами.

Тем временем мы втроем отогревали лабораторную аудиторию: Анатолий, я и объявившийся Геннадь Андреич. В борьбе с испариной и запотелостью Толя перестарался, и в аудитории теперь чувствительно подмораживало без верхней одежды. Доклад Сафина должен был продлиться минут пятнадцать, и мы сочли за лучшее включить все имеющиеся системные блоки и мониторы, просто чтобы создать минимальный дополнительный источник тепла. Тем не менее мы ежеминутно выглядывали в коридор, чтобы не пропустить приближения супостатов.

От стука в дверь мы все вместе подпрыгнули. Я выглядывал из аудитории минуту назад, и комиссия тогда загромождала коридор метрах в тридцати от лаборатории. Сафин и Круглов тыкали пальцами на протертые висячие стенды, облупившуюся местами штукатурку и отсутствие потолочного плинтуса.

Тихий Геннадь Андреич, послушно исполняющий все наши с Анатолием поручения, открыл дверь в коридор и сразу отступил.

На пороге стояла Мария Шагина. Я замер, встретившись с ней взглядом. Мгновением позже я увидел, что Маша была не одна. Рядом с ней, сливаясь с темнотой коридора, возвышался человек в черном костюме. Вот он наклонил лысую голову над Машиным плечом и просунул ее по-змеиному в лабораторию.

- Азар, - констатировал я тихо.

- З-здравствуйте, - сказал испуганно Геннадь Андреич.

Вслед за нами радостно поздоровался с Азаром Анатолий, отлично запомнивший его с «Чайки». Азар тем временем с интересом оглядел аудиторию, вертя головой.

- Здравствуйте, уважаемые педагоги! - весело сказал он. - Мы с Марией, знаете ли, безо всякой задней мысли решили к вам присоединиться.

Под нашими перекрестными взглядами он продолжил:

- Позвольте, для тех, кто не знаком, представить Марию, весьма успевающую студентку четвертого курса, специальности «Автоматизированных систем управления». Мы с Борис Петровичем имели честь познакомиться с нею при определенных обстоятельствах. Она между прочим интересуется темой Бориса Петровича, в смысле, нейронными сетями.

Вслед за Машей он вошел в лабораторную, холодную, с мерным дыханием рабочих станций.

- Сам я, собственно, прибыл с комиссией, - пояснил он. - Не смог, к сожалению, поприсутствовать на утренних мероприятиях. Но цифры, знаете ли, - не мое. Утомился слушать выдающегося оратора Рашид Эдуардыча, - он саркастически улыбнулся. - Так вот я от лица комиссии порекомендовал Маше непременно присутствовать на сегодняшней демонстрации. Таких нейронных сетей, доложу я вам, каждый день не увидишь, кощунственно попросту пропускать.

Я опущу общее наше смущение, вызванное Азаром. Не буду также углубляться в пару тихих фраз, переброшенных с Машей, из которых выяснилось, что встретил ее Азар случайно в коридоре, и прямо, без предисловий спросил, не хотела бы она поучаствовать в демонстрации новейшей модели квантовой нейронной сети, проводимую мною на кафедре. Она, разумеется, не отказалась.

Совсем скоро явственно услышали мы многочисленный топот и цокот каблуков за дверью под монотонный голос Рашид Эдуардыча с краткими вставками Олег Палыча. Последовал долгий бубнеж замминистра, сопровождающийся полагающимися начальственными шуточками и хихиканьем. Мы не разобрали результата доклада, остался ли кто-нибудь на университетской или министерской стороне удовлетворен или разочарован, но через несколько секунд дверь отворилась и увидели мы взопревшего Олег Палыча, приглашающего гостей проходить внутрь. Члены комиссии послушно принялись заполнять аудиторию.

Пока люди топтались в дверях и рассаживались, Олег Палыч подскочил к нам и заговорщицки сообщил, что замминистра с ректором, и кое-какими еще чиновниками решили уединиться и обсудить животрепещущие бюджетные вопросы. Нам в это время полагалось радушно встретить гостей и развлечь их докладом и демонстрацией.

Лилиана также была здесь, однако села она с краю, в удалении от Азара, словно бы и не знакомы они вовсе.

Олег Палыч открыл собрание и представил сотрудников университета, не успевших еще засветиться перед комиссией: Анатолия и Геннадь Андреича. Он попросил также представляться членов комиссии, задающих вопросы, после чего плавно перешел к своему искусному, взвешенному вступлению. Видел я как Лилиана кивает ему согласно, а он принимает это как похвалу.

Вопросов бывалое выступление Олег Палыча не вызвало. Настала моя очередь, я вышел в центр аудитории и торопливо огласил свою часть. Прошла она по-моему вполне сносно, только принялся у меня дергаться глаз и никак не мог я унять его, отчего повторил два раза про новизну и стыки наук. Взгляд мой скакал, и только задерживался иногда на сидевшей в дальнем углу Марии, которая делала мне ободряющие знаки, и чувствовал я себя от этого еще более жалко.

Вслед за мной Геннадь Андреич, совершеннейше без запинки, попросту великолепно рассказал об искусственных нейронных сетях. Алевтина Генриховна, возглавляющая в министерстве некий отдел по выработке образовательных технологий, кокетливо прокомментировала, что специалисты-физики судя по всему знакомы с материалом куда глубже нас, кибернетиков. Олег Палыч насупился, а Геннадь Андреич напротив, засиял от гордости.

Наступила очередь эксперимента. Анатолий вышел к доске, к компьютеру, и сразу вслед за ним, из-за парт, принялись выковыриваться двое. Учебные столы стояли придвинутые друг к другу, и чтобы вызволиться требовалось встать целому ряду.

Первый, молодцеватого вида мужчина, щурясь и сбиваясь сообщил, что зовут его Степан Анатольевич, руководит он отделом информатизации, и очень интересуется научной составляющей нашей работы. В этой связи желал плохо-видящий Степан Анатольевич с более близкого расстояния ознакомиться с демонстрацией. Имел он некоторую ужимистость в повадках, отчего впечатление производил неоднозначное, подходящее под обещанного Никанор Никанорычем критика.

Второй, в годах, в сером двубортном костюме, сидевший рядом с Алевтиной Генриховной, зарекомендовался Каюмом Шариповием, руководителем департамента науки и технологии. В речи его, в нелепо крупном узле галстука «виднзор», в манерах, как бы с высока, проступала предвзятость, заносчивость или притворство, не мог я взять в толк. Он тоже вызывался приобщиться поглубже. Тут уж и Алевтина Генриховна в желтом шелковом шарфе, пожелала встать и подойти поближе. Вся эта россыпь богатых шевелюр зашевелилась, сжалась, рассыпалась. Только сидящие в первых рядах остались на своих местах, им и так было отлично видно. Да еще Азар с Лилианой не тронулись с места. Мария выглядывала меж плеч второго ряда.

Когда шевеление и толкотня окончились, Анатолий пояснил на пальцах принцип работы нейронной сети: не пытаться математически формализовать входную информацию, что подчас попросту невозможно, но прочитать ее, правильно сохранить и, затем, по определенному правилу воспроизвести. За каждым из этих шагов, разумеется, скрывалась сложная работа на сопоставление, распределение и принятие решения о единице информации, но главный принцип сохранялся.

Анатолий показал несколько изображений с простейшими геометрическими фигурами. Они были первыми в моей обучающей последовательности. Показал поврежденное изображение, угол которого был закрашен фоновым тоном. Подал на вход. Считал результат и открыл изображение на экране. Нейронная сеть правильно восстановила треугольник и квадрат.

Взгляды были обращены на мерцающий монитор. Я увидел на лицах признаки разочарования, что эксперимент, о котором столько трубили и готовили, оказался таким простым.

- А я ведь правильно понимаю, что эта исследовательская тема, нейронные сети, достаточно недавно разрабатывается в университете? - громко спросил наукотехнолог, разместившийся вплотную со мной, и гордо огляделся.

У него был едва уловимый акцент, речь при этом была хорошо поставленная.

- Каверзный вопрос! - бархатисто откомментировал Азар с заднего ряда.

Это была первая его подача голоса с начала доклада.

Олег Палыч с «галерки» взялся объяснить об истории появления дисциплины в университете. Эту часть доклада я опущу, предположив, что внимательный читатель подробнейше ознакомился с ней в биографической моей главе.

Каюм Шарипыча история дисциплины интересовала в меньшей степени:

- Ну, положим, задачи восстановления изображений, решал еще э-э... Фукусима, в э-э... семьдесят пятом, - не унимался авторитетный тенор-наукотехнолог. - Но где же здесь научная новизна? Ведь государство инвестирует в университет, а значит и в данное направление.

Я попытался было защитить научную новизну, сказать о том, что научные степени присуждаются не за тип эксперимента, а за усовершенствование модели, методов хранения данных, алгоритмов обучения, сопоставления и выдачи результата, но Каюм Шарипыч мне не дал.

- Я понимаю и одобряю, если вы, скажем, повторяете существующие модели нейронных сетей для образовательных целей. Но когда это выдается за научную новизну и зарабатываются степени...

И так далее и тому подобное. Очевидно заготовленную речь декламировал велеречивый чиновник. Столовское предупреждение Никанор Никанорыча материализовалось во всей красе.

Степан Анатольич, из информатизации, кривился и подергивался всем телом в такт обличительной речи. Не мог я взять в толк, поддерживал он оратора или был с ним категорически несогласен. Щурящееся его выражение трактовалось в обе стороны. На остальных лицах замечал я одобрение. Я попытался еще разок вставить слово но теперь уж Алевтина Генриховна закачала на меня укоризненно головой, тряся крашеными кудрями, желтым шарфом и бюстом, мол, что за бескультурие!

Почувствовал я бессилие, трансформировавшееся при длительном томлении в апатию. Я вздохнул глубоко, уже не особенно вслушиваясь в тенор докладчика и принялся равнодушно шнырять глазами по аудитории, натыкаясь на напряженного Анатолия, серьезную Машу, насмешливого Азара, сосредоточенно готовящего ответ Олег Палыча, взъерошенного Геннадь Андреича, пока не поймал прямой взгляд Лилианы, острый, отрезвляющий, как вдох нашатырного спирта.

- Я, если позволите, перебью, уважаемого Каюм Шарипыча! - сказала она громко, поднимаясь с задней парты.

Наукотехнолог вздрогнул и замер, вперившись в нее настороженным взглядом.

- Давно пора, - заметил Азар, и снова никто, кроме Марии, не обратил на его слова никакого внимания.

- Мы ведь, уважаемые коллеги, явились сюда не затем, чтобы зачитывать лекции о научной ценности и новизне. Давайте все же дадим слово сотрудникам кафедры, я надеюсь у них есть, чем ответить, помимо данного эксперимента.

Никто не попросил Лилиану представиться, как делали до нее все, задающие вопросы. Напротив, отнеслись к ее замечанию послушно, и толпа заволновавшись, обратилась взорами ко мне. Каюм Шарипыч потупился, поозирался еще по сторонам в поисках поддержки, и затих.

Я оттеснил его, загородившего в пылу обличительной речи клавиатуру и монитор. Отыскал в системе нужные папки с изображениями для экспериментов и открыл командную строку запущенной модели.

- Про Фукусиму получилось весьма и весьма неплохо, - услышал я голос Азара.

Он возвышался теперь за Марией Шагиной и Олег Палычем, и будто бы комментировал происходящее. Я тем временем чертовски медленно готовил эксперимент. Внимание комиссии рассеивалось, возрастал галдеж. Один только Степан Анатольич внимательно следил за моими руками и тем, что происходило на экране.

- Презабавнейше, как можно напустить пыли в глаза в технических науках, имеючи исключительно сельскохозяйственные образования, - приглушенно говорил Азар сконфуженному соседу по комиссии. - Однако ведь подготовился, человек, про Фукусиму вон прочитал. Крайне похвально. Ну а как тут не подготовиться, после недвусмысленного такого указания начальства.

То, что в министерствах наших региональных все высшие посты занимали выходцы сельскохозяйственной академии, той самой где учился когда-то глава региона, было притчей во языцех. Олег Палыч, очевидно чувствовал себя крайне неуютно среди таких реплик, отпущенных как бы невзначай.

- Столичное начальство, - услышал я шепот Алевтины Генриховны. - Беспардонные.

- Готово! - сказал я громко, так что она вздрогнула.

Я начинал расширенную демонстрацию.

Первым делом я показал восстановление двух фотографий: красивого летнего лесистого пейзажа и старого, с претензией на фронтовое, фото мужчины в анфас. Этот эксперимент я многократно отрепетировал дома. От обоих изображений я предварительно отсек приличный сектор, максимально возможный, при котором изображение еще получалось восстановить.

Я отдельно показал обучающую последовательность: несколько разных пейзажей и несколько фотографий разных возрастов. Подал целевые изображения на вход. Обработка их заняла секунды. Запросил и продемонстрировал результат - ожидаемо восстановленные пейзаж и портретное фото.

В аудитории повисло молчание. Невозможно было разобрать - то ли эксперимент мой не был понят, то ли начальственная Лилиана перестаралась с подавляющим эффектом. Комиссия словно ожидала указующей команды или реакции.

Лилиана негромко захлопала, и аудитория облегченно и послушно захлопала ей во след. Степан Анатольич кашлянул.

- В-вы знаете, Борис Петрович, я читал в-вашу диссертацию, - начал он сбивчиво.- В-ваш алгоритм обучения нейронной сети, если только смог я понять его верно...

- А в чем тут отличие от предыдущего эксперимента? - перебил его непредставившийся чиновник с широченными плечами, ютившийся бочком между коллегами.

Встрял Геннадь Андреич, и принялся запальчиво объяснять. Посыпались дополнительные вопросы. Подключился Олег Палыч. В этом гвалте мы с Анатолием, сиротливо стоящие у рабочей станции несколько потерялись. Не было ясно, кому отвечать, все переговаривались друг с другом, и даже Маша, заметил я, объясняла что-то пожилой женщине с бантом на шее.

Тут дверь открылась и на пороге появились замминистра и ректор. Оба удивленно замерли. Может быть ожидали они, что мы уже закончили и отправятся они немедленно на обед, однако представившаяся картина была далека от благостного ощущения всеобщего умиротворения и торжества науки.

На недовольном морщинистом лице замминистра отразился впрочем элемент удовлетворенности глядя на наш разлад. Гвалт немедленно затих и послушно расступилась толпа, давая ему пройти прямо в центр демонстрации, ко мне с Анатолием.

- Что тут у нас, Каюм Шарипыч? - неторопливо проговорил замминистра, обращаясь к главному судя по всему обличителю.

- Смотрим эксперименты, - отозвался тот послушно. - Ищем научную новизну.

- Ну и что? Находите? - с покровительственной полуулыбкой вопросил он.

Ректор нахмурившись посмотрел на Олег Палыча.

- Следующий эксперимент! - продекларировал я. - Учет функции времени в нейронной сети.

Мои пальцы забегали по клавиатуре. Я почти не пользовался манипулятором-мышью. Отправил изображения на вход сети. У меня было три сценария. Горный пейзаж со звездным небом, фотография женщины в анфас, фотография городской улицы. Смена времени на часы, годы, секунды. Я кажется что-то объяснял все то время, пока скакал между изображениями, операционными окнами, командной строкой, но не мог потом вспомнить.

Сеть послушно проглотила картины и я перешел к запросу и демонстрации результата.

Вот изображение ночного неба, поданное на вход. Вот, как смещение запрошенного результата на час заставляет небо сереть, бледнеть и окончательно голубеть с плавным движением по небосклону солнца. Горный ландшафт из дымчатого преображался в рыжий и светло серый, и проступал из ночной темноты изумрудный ворс леса на склоне.

Вот фотография женщины возраста сорока лет. Теперь, двигаясь с интервалом пять лет, мы видим как начинает вытягиваться и стареть лицо, бледнеют волосы, опускаются щеки. Я остановился на восьмидесяти, посчитав, что выборка достаточно информативна.

И теперь последний эксперимент. Городской пейзаж, проспект, очень похожий на одну из улиц города N. Вечернее время, фонарные столбы, в окнах огни и лоскут пустого, чистого неба между домами. На улице замерло в стоп кадре движение машин, людей. Я смещаю изображение на секунды. Улица словно оживает, мы смотрим скачкообразное кино, машины и человеческие фигуры задвигались, в перспективе. Я показал кадры раз, два, три, четыре, пять. Легковушка пропала с экрана, на краю изображения появился другой автомобиль, приближающийся, увеличивающийся.

Я оторвался от клавиатуры и разогнулся. В голове не отложилось ни слова из тех, что я говорил, объяснял в процессе. Ладони мои взмокли и пересохло в горле. Я почувствовал взгляды. Изменившиеся, не такие как прежде, людей, чье мнение определяется больше руководством. В них проглядывали искры удивления, восхищения. В первую очередь так смотрели Степан Анатольич, Олег Палыч и Маша, но и отдельные члены комиссии тоже. Замминистра щурился и нельзя было понять, что у него на уме.

Потом Степан Анатольич захлопал, одиноко и отчаянно.

- А можете, Борис Петрович, сместить время еще на десять секунд? - властно попросил Азар.

Замминистра обернулся на Азара, будто бы силясь его вспомнить, но тот игнорировал его взгляд и смотрел прямо на меня.

Я кивнул и нагнулся к клавиатуре. Сместить еще на десять секунд. Я не отдавал себе даже отчета, почему десять, в чем кроется подвох. Просто отправил запрос. Сеть послушно сохранила изображение. Я открыл его.

Сначала я даже не понял, что изображено. Часть экрана оставалась прежней — темная улица, огни, приблизившийся автомобиль, но на правый край надвинулось темное пятно. Я вгляделся и догадался, что это один из пешеходов, из тех, что медленно перемещались по тротуару, следуя рассчитанному сетью алгоритму. Пешеход оказался теперь ровно напротив того места, откуда фотограф производил съемку, поэтому фигура его оформилась, я видел похожую на плащ бесформенную верхнюю одежду, рукава. Взгляд мой добрался до головы, вернее лица. Я узнал его немедленно. Провалы глаз, жидкие, висящие плетьми седые волосы, сморщенные старческие щеки. По улице шла зловещего вида сто-сорокалетняя женщина из моего домашнего эксперимента, та самая, которую в возрасте восьмидесяти лет я демонстрировал комиссии несколько минут назад.

Фон мой размылся. Слышались голоса, с ускорением, с замедлением, как в старом испорченном видеосалоне. Восприятие схлопнулось, сконцентрировалось на том, чего не мог я понять, не умел осмыслить. Я вперивал взгляд в эти черты, будто из фильмов об оживших мертвецах и пытался высчитать, скалькулировать в голове: почему, откуда мог возникнуть такой результат?..

- Та самая женщина, - услышал я Азара.

- Какая-то совсем старая, - сказал замминистра. - Пора уж помирать.

Неуверенные смешки.

- Смерти, по-видимому, нейронная сеть пока еще не обучена, - громко сказала Лилиана.

И снова отчаянные хлопки Степан Анатольича.