Метаморфозы

МЕТАМОРФОЗЫ

Улетели листья с тополей -
Повторилась в мире неизбежность...
Не жалей ты листья, не жалей,
А жалей любовь мою и нежность!

Пустой зал ДК, блики диско-шара, стулья вдоль стен, тертый паркет… Ее глаза в сумраке вечности, ее волосы медного отлива, ее белая с крахмалом кофточка, ее пушистые рыжие ресницы. Первая любовь… Можно ли описать словами? Баррэ эмоций, чувств, страданий, переживаний. В чертову дюжину ребячьих лет, в промозглую осеннюю грусть, в сердце мальчишки-подлетка.  Маша… Она пролилась в мою жизнь внезапным летним ливнем, она окутала здравый смысл любовным дурманом, она завела в груди пламенный мотор пристрастия. Помню тот вечер в школьном классе. Боярский из динамиков что-то про «вечно одна и почему…», а она подошла ко мне. Я обнял ее и мы закружились в танце. Бремя Кроноса исчезло, небеса разверзлись, воды Моисея расступились перед нами! «Восхитительный обман» затуманил детские сердца – любовь!
Шестой класс. А она в соседнем ряду. А я пытаюсь украсть  этот взгляд, улыбку, поворот головы, линию губ,  весь пурпур ее нежных щек.  А она манит, а она дразнит, а она волнует. Боже, как она хороша! Сколько же бессонных ночей, сколько переживаний, сколько мечтаний наяву, сколько несказанных люблю… Глупый пацан, унылый арлекин, одержимый дуралей!  Иду в музыкалку, а в голове лишь Караченцов:

Играю роль, такую роль,
Да, в эпизоде безусловно,
В эпизоде, безусловно, я король,
А что она, а что она,
Она по-прежнему не мной увлечена.

Конечно она догадывается, она  чувствует, она читает по глазам, она женщина во плоти, а я  лишь робкий угловатый подросток. Осенний Кронштадт, кинотеатр, дневной сеанс. Мы сидим рядом, я беру ее за руку, я алею от любви, я цепенею от восхищения. Но я всего-навсего бедный Петрарка, а она ведь блоковская Люба! Я не могу дать ей себя, не умею, не знаю. И вот я в школьном ансамбле с микрофоном на сцене пою для нее:

Белый снег на чистой странице
Белый снег и чёрные птицы
Птицы печали что так кричали
Понял сейчас лишь
Как я был счастлив рядом с тобой

А она с лучшей подругой где-то там, в партере, а моя душа дрожит фальцетом, а басовые струны шелестят по грифу, ведь скоро последний аккорд…
И, наконец, прощай восьмилетка! Маша покидает стены школы. Скорое замужество, рождение ребенка и стремительный отъезд на Кубань. Не поминайте лихом, ведь  у судьбы был свой прожект!  А детство закончилось, так и не начавшись. Исход, господа…
А «Крузенштерн» вновь на рейде, а чайки снова кружат над «Кроншлотом», а в Петровском парке  опять улетают листья, с тополей… Спасибо, Маша! Помню…

                ***

Что-то потянуло меня на любовную лирику, но ведь «не забывается такое никогда». Таки ощущение полета, как-никак! Романтик с колыбели, я всегда тщился поставить любимую женщину на пъедестал, осыпать ее лепестками восхищения, убаюкать сладкими  руладами амурного безумства, прыгнуть в океан ее вожделения, ослепнуть от совершенства ее абсолюта, и в праведном самообмане низвергнуться прямо в адский пламень.
Тем не менее, ореол праведника слетит с буйной головушки весьма скоро. Природное либидо заставит снять наряд трубадура, повесить арфу на гвоздь, зачехлить перо и шпагу, и, сбросив оковы добродетели, броситься в омут блудодейства и сладострастия. «Грешен!», - «слова не мальчика, но мужа» прозвучат в интрапсихической исповедальне, оставив пионерские томленья на божественных скрижалях. Новая жизнь!

 О, Натали, он знал,
Что нет любви без песен.
А жизнь всего одна,
И мир для счастья тесен.
О, Натали, он знал -
Над ним судьба не властна.
И не твоя вина,
Что ты была прекрасна.
                Е. Мартынов

Столица Карелии. Пристань Онего. «Пляжный фотограф» снимает на «мыльницу». Пресные брызги с причала, свежий ветер в лицо, осенняя грусть. О, mon amour (моя любовь фр.), эпилог уж близко. О, Натали! Ее сладкие губы, ее  упругие чресла под болоньей, ее кружево чулок сводят с ума! Ммм… Подлый мандраж замыкает мозг, но плоть не обмануть. Пора! Природный инстинкт храбрит, муки Приапа терзают тело, ум за разум заходит все больше.
- К тебе? – спрашиваю я
- Ага! – хитро щурится она
По дороге заходим в ruokatavarat (продовольственные товары фин.). Трансформация без звона бокалов невозможна по сути. 
- Две нам хватит? – смотрю я ей в глаза
- Ага! – улыбается моя Армида
Тестостерон зашкаливает, адреналин заполняет кровь, разум off (выключен англ.).
Вот, и комната 215, вот и одни.
- На, посмотри вот, отдыхала на море в прошлом году? – протягивает мне Наталья альбом
- Интересно! – вдохновляюсь я, вскрывая бутыль
- Я за фужерами! – исчезает она
Полароидные карточки дрожат в руках, лицо горит, спертый воздух не дает вдохнуть. Ну, пацан, держись!
- Вот и я! – возвращается моя желанная
- Упс! - безбожно заливаю я скатерть выстрелом Цимлянского, – Какой же я недо…
- Ничего, я уберу! – не дает закончить мне Натали, вновь скрываясь за занавеской
Едва вселенский потоп стирается со стола, едва дзиньканье посудой исполняет тремоло bonne chance (удачи фр.), едва синхронно стартует первый брудершафт, как на горизонте маячит уже первый поцелуй.
Две «торпеды» игристого поражают свои цели довольно быстро, вызывая  лишь приятный седативный эффект и астению, но ни разу не скорый блицкриг по овладению роскошным Наташкиным телом. Лишь фото в купальнике на белом песке реанимирует мужское достоинство словно дефибриллятор.
 - Натуль, слушай, а может еще шампанского взять, а то…? – рефлекторно выдаю я мысли вслух
- Даже так? – умиляется она моей непосредственности
- Ну, так «не удовольствия же ради, а пользы для»! – риторически изрекаю я
- Ааа! А я думала наоборот! -  издевается плутовка, - Ладно, иди уж, виночерпий, только не долго!
- Я мигом! – бросаю я на ходу
 Очередные два бурдюка редкостной кислятины из кооперативного ларька неважнецки пьются даже во хмелю.
- Что-то оно какое-то, бе… – морщится строгая сомелье, хлебнув «божественного» эликсира
- Беее… - передразниваю я ее, со смехом падая на ложе любви
- Ах, ты, зараза!  – барабанит она кулачками по мужичьей груди зубоскала, -  Я тебе покажу, противный!
- Тихо, тихо! – мягко останавливаю я канонаду грозной фрау
- Все! Я обиделась! – фыркает Наташка, поворачиваясь ко мне аппетитной пятой точкой
- Натуль, ты чего? Ну, я же пошутил! – заискиваю я, любуясь прекрасными гитарными изгибами
- Ничего! И вообщ.., я хочу ааа… – зевает она, глотая окончания
Короче, паленый контрафакт кроссирует последнюю надежду на «романтический вечер».  Ева уже спит сладким сном. Эх, ждать мне теперь грехопадения аж до греческих календ!
Ну, что ж, устраиваюсь поудобнее, кладу руку барышне на талию, ведь добрый самаритянин тоже хочет спааа…ть