Китайская ваза

Бакинская филармония сказочно красива, и находится она в самом престижном районе города. В начале ХХ века Общественное собрание Баку обратилось в городскую Думу с просьбой разрешить постройку «помещения для увеселений» в здешнем Губернаторском саду. Место выбрали прекрасное, добро дали, и группу архитекторов откомандировали на Лазурный берег Франции – в Монте-Карло для того, чтобы присмотрелись к тамошним дворцам и спроектировали для Баку нечто подобное, ибо многие общественные здания Монте-Карло по красоте и роскоши – лучшие в Европе.

Так и создали проект изящнейшего сооружения с множеством террас и легких веранд в стилистике дворца эпохи Возрождения. Спустя пару-тройку лет здание для бакинского Общественного собрания было готово. Оно стало любимым местом досуга местной элиты, своего рода клубом богачей. Все сливки общества, – преуспевающие купцы, нефтепромышленники, заводчики, высокопоставленные чиновники и армейские офицеры, играя в карты, засиживались здесь до полуночи, спуская целые состояния. Так продолжалось до прихода советской власти.

Большевики не могли терпеть в городе такой «рассадник буржуазного образа жизни» и быстренько его прикрыли, но то, что в здании прекрасная акустика всё же заметили. И со временем открыли здесь Филармонию, ставшую истинным храмом музыкального искусства.
Характерно, что внешняя красота гармонично сочеталась в этом сооружении с прелестью интерьеров. Особенно эффектно выглядел концертный зал овальной формы с двумя изумительной красоты полуобнаженными Музами, возлежащими над сценой-раковиной. Внизу же её окаймляли две симметричные ниши с огромными китайскими вазами полутораметровой высоты.

На этом как бы официальный раздел нашего повествования заканчивается и начинается как бы художественная часть.

Когда мне – худенькому тихому ребенку, родившемуся вскоре после войны, исполнилось шесть лет, папа с мамой крепко задумались о моем будущем и решили, что оно, судя по наличию музыкальных способностей, должно быть неразрывно связано с музыкой. Поэтому они отдали меня в музыкальную школу, а чтобы развивать именно в этом направлении, стали регулярно водить в Филармонию на классические концерты. Покупать билеты не было никакой нужды, так как папа, будучи театральным актером, подрабатывал в Филармонии, объявляя номера концертов. Поэтому он мог легко приводить меня без билета и усаживать на приставной стул в проходе между основными креслами. Филармонические билетерши отлично знали «сына ведущего» и никогда не отбирали стул, не выгоняли из зала.

Такое безоблачное наслаждение музыкой не могло продолжаться долго, ибо, как известно, всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Это и произошло на концерте Струнного квартета Парижской Консерватории, приехавшего в Баку на гастроли. Вся местная музыкальная общественность активно стремилась посетить выступление французских музыкантов, однако перед моим папой, как всегда, не оказалось никаких преград. Он должен был вести их концерт и легко провел меня в зал, принес стул и поставил его в связи с аншлагом не в проходе, а рядом с одной из китайских ваз, сказав:
; Никому не уступай своего места, говори, что ты – сын конферансье.

Вскоре зал наполнился до отказа. Публика экзальтированно перешептывалась в предвкушении дивной музыки Шуберта, обещанной программкой. Наконец, рабочие сцены вынесли стулья и пульты для нот, после чего появились французы в изящных черных фраках, с инструментами в руках. Они дружно поклонились и под гром аплодисментов расселись по местам. Затем вышел папа и торжественно произнес:
; Франц Шуберт, Квартет ре минор, «Смерть и девушка»!

Тут передо мной внезапно возникла чья-то гигантская задница, и её обладательница хамовато пробурчала:
; Мальчик, а ну-ка подвинься, я тоже хочу сидеть на твоем стуле.
Не успев ничего возразить, я был сдвинут на одну половинку стула, а на другую грубо водрузилась та самая мощная попа. Её обладательницей оказалась известная в местных музыкальных кругах оперная певица Ляля Т.
По мере того, как французы развивали упоительные мелодии шубертовского Квартета, Ляля всё больше теснила меня, и, в конце концов, я свалился со стула на пол. Тут моя обидчица довольно громко воскликнула:
; Мальчик, какой же ты неуклюжий и тупой! Теперь-то ты понял, что вдвоем усидеть на этом стуле невозможно? Давай-ка я лучше подниму тебя и усажу на вазу.
И она, мощно схватив меня поперек туловища, как пушинку водрузила поверх фарфорового чуда, а сама вольготно раскинулась на моем месте.

Пробыв на вазе минуты три, я понял, что усидеть на ней невозможно. Моя худенькая попка постоянно норовила соскользнуть внутрь, а чтобы этого не произошло, приходилось изо всех сил держаться руками за края.

Из-за нешуточной борьбы с вазой у меня толком не получалось ни слушать музыку, ни восхищаться изысканным мастерством исполнителей. Стоило им закончить, как зал разразился овациями, а могучая Ляля, соскочив со стула, куда-то унеслась "на всех парусах".

Выбиваясь из сил, я еще какое-то время боролся с вазой, но потом явился папа и снял меня с неё. После концерта, уже дома я со слезами рассказал родителям и о наглой Ляле Т., и о дивной музыке Шуберта, и о красивой, но абсолютно неприспособленной для сидения китайской вазе.