Вокруг себя

…В пасмурное неприветливое морозное апрельское утро наш русский «Джип» выскочил из таежной чащи на гладкую, по меркам отечественного бездорожья, грунтовку, слегка присыпанную весенним серым снежком, неприглядным, и до жути скользким. Выскочил, потому, что ухабы за несколько километров до Усть-Маи все-таки резко переходят в сносную грунтовую дорогу. Выскочил и помчался с удвоенной силой своего ревущего мотора вперед, оказывается до места назначения – поселок Усть-Мая – оставались считанные километры. После ночных скачек по ухабам и ямам, с их крутыми подъемами вверх и такими же неизбежно крутыми падениями вниз, где в свете мощных противотуманных фар из полной темноты вырывались сказочными чудищами, наклонившимися в нашу сторону, уставшие от тяжелых сереющих шапок снега голые деревья, а желудок то падал на дно тела, то ракетой взлетал к самой его макушке, простирающаяся впереди прямая и слегка ребристая, как старая бабушкина стиральная доска, дорога была полным успокоением. Да и страшный вид деревьев напоминал больше убогость природы ранней весны, когда солнышко им еще не помощник в согревании и цветении, а только легкая накидка от холода в дождевую сырую погоду, промокающая насквозь после первых же капель. Рассвет после бессонной ночи, проведенной на заднем сидении внедорожника, больше приспособленного для перевозки мелкого домашнего скота, нежели человеков, четвертьсуточный перепад часовых поясов (по моему родному времени всего лишь половина первого ночи – детское время для творческого человека, да еще совы по натуре), соседство двух незнакомых людей по бокам, спокойно храпящих в этой тряске, слегка сморили меня. Но, как только через пятнадцать-двадцать минут рассветного промежутка, когда вдалеке показались деревянные одноэтажные дома, мои глаза сами собой разлепились и устремились туда, куда на полных парах, вот что значит домой, нес нас, сонных и уставших, наш грузопассажирский УАЗик. Музыка в магнитоле звучала так же громко и противно, как и ночью, но я ее не слышал. Попса меня совсем не цепляла, не трогала душу, больше раздражала своими глупыми стихосложениями и словосочетаниями, а это была именно она. В моем сознании был слышен только стук кувалды – это билось мое сердце, да, да, мое сердце, которое уже неимоверно переживало за все перипетии жизни, коллизии и кривотолки, подводные течения и камни на дорогах судьбы, за все неурядицы и подковерные игры близких по работе людей, приведшие меня сюда. Оно стучало и стучало той самой пудовой кувалдой, которую мы все на флоте почему-то называем «Машкой», по моим, слегка успокоенным дремой, мозгам, давая понять, что оно очень сильно за меня переживало и не хотело подводить в ответственный час перемены жизненных позиций и умозаключений. Подспудно оно, мое бедное, но сильное, сердце, понимало, что все будет хорошо, нигде не пропадает русский человек и находит общий язык даже с таежными зверями, учится общаться с вековыми соснами и елями, реками и птицами. Но, все-таки, билось в истерике своего небольшого размерения внутри моей грудной клетки, клокотало и плакало, потому, что осознавало всю тяжесть будущего существования моего вдалеке от семьи, Любимой, детей и работы, которой отдал без малого четверть века. Да, да, именно работы, ведь, она, в сущности, для настоящего мужчины является самым главным и необходимым в жизни. Я, конечно, не был исключением и очень дорожил ею, Любимой, животрепещущей и единственной, которой был обучен и которую знал досконально. А почему оно так испугалось, мое сердце? Я же ехал работать именно по той профессии, по которой учился более десятка лет на разных ступенях приобретаемого опыта и навыков. Я именно этого хотел на протяжении нескольких последних лет непонимания со стороны идущих рядом особей обоего пола и моего родного православного вероисповедания. Именно им на протяжении прошедших лет я пытался сказать, что меня влечет, вдохновляет, и где могу принести больше пользы…

Ну, да ладно, пусть клокочет, уже приехали, выгружаемся, надо обустраиваться и конкретно выспаться, как-никак, перегрузки взлетно-посадочного и временного характера. А дома вокруг, как в Париже, только асфальт пожиже и они пониже. Кирпичными строениями и не пахнет, ау, где вы? Здесь, говорят, каменные есть, как пещеры первобытные что ли или наречие местное такое? Потом узнаю и увижу. Казенная кровать, бух, провалился на пружинах, подушка жестковата, одеяло маловато, но это мелочи, как младенец засопел и до лампочки, что там сосед делает командировочный, до высокой лампочки, хоть из пушки пали или охотничьих двустволок. Сон. Глубокий и умиротворенный сон человека, пытающегося показать спокойствие перенесенного им жизненного потрясения и скачка во времени, как шаг, огромный шаг в прошлое, но для сотворения своего будущего. И никто ему не сможет помешать сделать задуманное, никто, слышишь, сердце? Конечно, слышит, но спит, успокоилось.