Рэм сходит с ума

- Что ты ревешь, девочка? - скрипит недовольно старая Марта. - Кто сказал, что он тебе вообще нужен? Это не твой человек. И не спорь со старой Мартой. Неужели ты думаешь, что я могу ошибаться или врать в таких вещах? Когда ты встретишь своего человека, это будет как будто ты и не жила до этого. А когда он уйдет, а он от тебя непременно уйдет, он заберет твою жизнь с собой. Зато потом ты сможешь выбирать любую жизнь по своему вкусу, брать взаймы или навсегда, проживать с любого момента, и в любой момент бросать. Свобода и мудрость - вот что останется у тебя после той встречи. Честно говоря, невелико богатство, да хоть что-то. А сейчас что? Только глупая соль на щеках.
О чем ты хочешь спросить? Вот смешная девочка! Только что ревела белугой, а уже снова готова сунуть свой любопытный нос в чужую историю. Поэтому и уйдет от тебя твой человек. Не выдержит, что ты все время сбегаешь в чужие истории.
Моя история? О да, конечно, она была. Что же ты думаешь, старая Марта сразу родилась такой старой и сморщенной? У старой Марты тоже была история про своего человека. Он был весь - ветер, соль и палящее солнце.

Рэм был весь - ветер, соль и палящее солнце. Так говорили все, кто его знали. Широкая улыбка, уверенная походка, великодушие сильного и щедрость баловня судьбы. Шевелюра, выбеленная солнцем, в которую так любили закапываться нежные пальчики подружек, модные кожаные сапоги, никаких сожалений о прошлом, никаких планов на будущее.
Его корабль заходил в Город примерно раз в месяц, привозил ткани, кружева, стеклянные пуговицы и разную дребедень от гребешков до зеркалец. Несомненно, такой ассортимент добавлял Рэму популярности у юного женского населения Города. Прихода Рэмовского Ослика (он объяснял, что назвал так корабль на спор и выиграл кучу денег) ждали все в Городе, провожали с сожалением. Рэм был неизменно беззаботен и лучезарен. Его ждали везде и везде были ему рады. Ему же было все равно, тот город или другой. До этого раза. В этот раз у Рэма возникла проблема. Эта смешная девчонка как будто опоила его. Не иначе, что-то подмешала в чай, которым угощала его утром. Рэм смотрел на небо - и видел синеву ее глаз. Закрывал собственные глаза, и перед внутренним взором вставала она - с ее ясным взглядом, проникающим в глубину души.
Он был у нее первым. Это обрушилось на него неожиданно, ошеломляюще. Знай он заранее, свел бы все к шутке еще в кабаке, где наткнулся на нее, споткнулся, сбился со своей уверенной волны, и пошел за ней безропотно, бездумно. Не иначе, околдовала.
Она обезоруживала своей наивностью и прямотой. С ней невозможно было балагурить, хихикать, заигрывать. Все его попытки привычного флирта бессильно вязли под ее серьезным взглядом. Синие-синие были ее глаза, и он не мог отвести взгляд от них. Уходила суета, сползала с лица привычная улыбчивая маска. Оставалось море нежности и желание всю жизнь отвечать за эту девочку.
За всю ночь до самого утра они обменялись едва ли парой фразой. Никаких рассказов о прошлом, никаких планов на будущее. Только волшебные бесконечные бездонные глаза. Раз за разом они тонули друг в друге, выныривали ошарашенные открывшимся чудом близости, прикасались друг к другу, чтобы убедиться, что это реальность, и снова пропадали. На рассвете его корабль должен был отчалить. Видимо, она знала. В какой-то момент отстранилась, и Рэм сразу ощутил себя - собой отдельным, со всеми своими мыслями и заботами. Тоска одиночества впервые скрутила его там, возле этой девочки. Она гладила его по голове, держала его ручищу в своих узких ладошках, а он хватался за нее, как за спасательный круг, и задыхался непрошенными, необъяснимыми рыданиями. Она была рядом, и при этом тоже сама по себе. Он не понимал, как она может быть такой спокойной и такой целой после того, как они распались на отдельные части. И почему ему вдруг так больно, как будто у него выдрали половину груди. Потом он устал, затих. Она мягко поднялась, исчезла в глубине дома, вернулась с подносом - приземистый чайничек, маленькие тяжелые пиалы с толстыми стенками, мед в блюдечке. Чай пах разнотравьем. Он в этом не разбирался, просто вдыхал аромат летнего луга, и обретал снова способность жить отдельно, вспоминал с каждым глотком, каково это, быть Рэмом.
Быть Рэмом выходило не так уж плохо, и когда чайничек подошел к концу, Рэм смог подняться, взглянуть в ее хорошенькое личико, и произнести “до свидания”, имея в виду “прощай”. Возвращаться он не планировал.
Теперь, в море, вдали от Города, он не мог избавиться от навязчивого желания плюнуть на все, повернуть корабль обратно. Примчаться к ней, схватить ее на руки. Целовать ее тонкое лицо, ее пальчики. Прижимать к себе. Посадить на стол стряхнуть бретельки с плеч, обнажить острые плечи, целовать ямки над ключицами.
Рэм стискивал зубы и отгонял наваждение. Чем дальше он уплывал, тем страшнее ему становилось. Он все яснее понимал, что что-то неизбежное произойдет, пока он плавает тут и там, и вернувшись через месяц, он не найдет на том же месте сада и дома, где живет его девочка.
Он не развернул корабль в тот же день, но вместо обычного месячного перерыва, прошла всего неделя до того, как его Ослик снова заходил в бухту Города. Дом Марты, сад, и сама Марта были на месте. Марта кормила его пирожками, а он снова изумлялся, почему она такая спокойная, когда он чуть не умер за это время без нее.

- Конечно, он был редкостный засранец, девочка. Я не говорила при тебе этого слова, но так оно и было. Я сразу знала, что он уйдет, потому что рядом со мной он слишком ясно слышал себя настоящего, а это не каждый может выдержать. Я знала, что он не выдержит. Но мое знание не играло никакой роли. Даже если бы я знала, что убьет меня, я ничего бы не поменяла. В каком-то смысле, он меня действительно убил.

Рэм провел у Марты месяц. Весь месяц как будто в тумане. Он не замечал времени, не замечал, когда ест, когда испражняется. Наверное, в какие-то моменты они еще и мылись. Невозможно же месяц заниматься любовью и ни разу не смыть с себя пот и засохшую сперму. Его мозг не фиксировал эти события. Когда у Марты началась кровь, Рэм решил, что надо бежать, иначе он сгинет в ее плену. Он хотел улучить момент, когда она спит, но не успел.
Марта сама сказала, что ему пора. Она сказал, ты достаточно сыт теперь, чтобы продержаться пару месяцев. И действительно, два месяца он не возвращался к ней. Ослик заходил в Город через месяц, как было заведено, но Рэм не сходил с корабля, а Марта не выходила к пристани. Однако еще через месяц он снова вернулся к ней.
Со временем, конечно, он перестал терять сознание от прикосновения к ее нежной спинке, и острая боль одиночества уже не рвала внутренности в разлуке. По крайней мере, он привык жить с этими ощущениями. Месяц он проводил у Марты, потом на месяц уходил в плаванье. Так прошел год.

- Знаешь, что его испугало больше всего? Он начал чувствовать. Я не про любовь сейчас и прочее подобное. Я про тонкие вещи. Один раз он увидел Барсика, и дико испугался. Хотя что такого страшного в призраке кота, тем более, что Барсик был довольно добротный призрак и старался всегда притвориться живым котом. Но Рэм как-то почувствовал, что кот ненастоящий. Другой раз сказал “хорошо бы съесть апельсин”, и апельсин упал ему в руки. Мы лежали в саду под деревом, и апельсины были спелые. Не было никакой магии, в том, что он получил желаемое, почти никакой. Но он очень боялся малейших проявлений собственной силы. Он боялся, что его мир изменится безвозвратно. Так бы оно и произошло, конечно, это он правильно понял. В какой-то момент я почти поверила, что это возможно. Он все равно бы не остался, но он мог уйти к своей силе, а не сбежать от нее. Сама понимаешь, это совсем разные истории.

Рядом с Мартой Рэм терял чувство надежной реальности. Без нее он даже не задумывался, как все устроено. Он просто наслаждался жизнью, любил этот мир, и мир отвечал ему взаимностью. Мир был надежен и предсказуем. Рядом с Мартой реальность становилась пластилиновой, теряла четкие очертания, мир плыл, как воск от тепла. Это пугало. Это до жути пугало. И манило, конечно, тоже.
Он отходил на несколько шагов от Марты, отворачивался и закрывал глаза, и чувствовал, как Марта щекочет его за ухом взглядом, как бежит ее мыслекасание по позвоночнику, как разгорается жар в животе. Не было разницы между сном и явью. Они закрывали глаза и вместе открывали их в другую реальность. Взявшись за руки, бродили по красным пескам вдоль оранжевой реки, по серебряной хрусткой траве под синей луной, ныряли в золотистые струи водопадов неведомой планеты. Совершенно устав друг от друга, но все же не в силах расстаться, они валялись на одеялах в саду и разгоняли облака. У Рэма получалось чуть лучше, чем у Марты.
- Мы сходим с ума, да? - спрашивал он у Марты.
- Давно сошли, - отвечала ему Марта беспечно.

- "Мы сходим с ума" твердил он постоянно, - хихикает старая Марта, - Как будто бы было с чего сходить. Как будто бы была какая-то ценность в этом его здравом уме. Самая бесполезная вещь из всего, что творится внутри этой коробочки, - старая Марта стучит себя согнутым пальцем по лбу, - Никогда не цепляйся за свой здравый ум, девочка, слышишь? Ум вечно твердит, что лучше всех все знает, но на деле, это просто склад предрассудков и чьих-то суждений. Они еще называют это “объективной реальностью”.
Старая Марта смеется, схватившись за бока, связки травы под потолком подрагивают в такт ее смеху, а маленькая ложечка тихонько звякает о край миски. Уля ждет продолжения, но старая Марта затихает. Помешивает угли в очаге, возится с котелками, и кажется, совершенно уверена, что сказала самое главное.