Хроника одного года

ХРОНИКА    ОДНОГО    ГОДА
/Сентиментально – документальная повесть/

Это я пишу не о себе. Уверена, что я лучше, человечнее, богаче, шире. Эта страшная узость и эгоцентричность могли проявиться лишь в тот год, год наивысшего отчаяния. Человеку свойственно излишне драматизировать свои переживания. Но тут даже не драматизация, тут сужение человека, его духовной сущности до страшной, немыслимой границы, за которой уже полнейший вакуум. Со стороны можно оценить это состояние, очутиться в нем – проклятие. Я не люблю эту женщину, ведущую дневник. Я боюсь даже встречи с ней. Но пусть она пугает и шокирует не только меня. Она приоткрыла завесу в мир призрачный и пустой. Загляните в него. Ненадолго. Ненавсегда. А потом – забудьте.
16 августа 1988г.
Почему – то издавна, еще со школьных лет, для меня год – это с сентября по май – июнь; равно как и дни недели располагаются по чертежу ученического дневника.
Так вот попробую записать этот год, не самый веселый и удачный в моей жизни. Но какой уж есть! Мешает не желание приукрасить себя, а обыкновенная робость, мой главный враг и советчик в жизни.
Что же произошло сегодня? Абсолютно ничего. Несколько телефонных звонков, телевизор, последние номера журналов. Хочется выйти, пройтись, но лень одеться, да и цели нет особой. Как это случается в жизни, что пойти некуда и незачем?
Но в безделье, даже вот в таком одиноком, есть своя прелесть.
Лето на редкость прохладное, балует чудесными днями, полными тепла и ветерка. А то и в жару человеком себя  не чувствуешь, и холод и темень выносить.
В Ереване состояние, которое можно охарактеризовать как передышку. После митингов, демонстраций, голодовок народ вдруг вспомнил, что лето надо использовать по назначению, отдохнуть, залечить раны. И вмиг, как по мановению волшебной палочки, Ереван опустел. Но это не тревожная пустота. Напротив, на короткое время установилась гармония – между человеком и природой.
Хочется хоть на несколько дней выехать на природу, но не получается. И особенно не жалею. Какая-то приятная лень сковала мозг и тело, хочется валяться, лениво перебирать в памяти ничего не значащие события,  стараться побороть другой мой враг – обидчивость. Обижаться и бесконечно прощать – вот что сопровождает меня всю жизнь. Но одно утешение: жизнь почти прожита, и не так уж много впереди, будем надеяться, обид и прощений. Даже не верится, что я уже прожила одна целый год и еще год предстоит…
И как это я одолела! В детстве или в отрочестве я мечтала, чтобы все ушли в гости и я осталась одна. Но через час уже принималась плакать безо всякой причины. А теперь, если и плачу, то не от одиночества. Неужели и я прихожу к мизантропической нарциссической формуле: но одиночество прекрасней!
Разве это нормально, что люди больше не привлекают? Ни общение с ними, ни разговоры. Скука, и все. Гораздо приятнее книги, телевизор и другие занятия. Всю жизнь мне хотелось быть во всем не участницей, а всего лишь зрительницей, даже – я бы сказала – созерцательницей. Может, это и есть индивидуальная запрограммированность? Гнусное слово, кстати.
18 августа
Стоит ли то, что принято называть жизнью, стольких мучений, терзаний, стыда? И не убежать, не скрыться от нее никуда. Говорят, Сезанн постоянно восклицал: «Страшная штука жизнь!».
Была у старинной приятельницы. Женщина необычайной жизненной силы, вечно смеющаяся, добрая, сильная, поражена какой-то непонятной болезнью, сковавшей ее мысль, волю и оставившей лишь ощущения. В основном – беспокойства. Но даже во время болезни, немая и трагическая, она была мне ближе этого существа /после болезни/.
Вчера получила письмо от Сына, но оно написано до нашего разговора по телефону, который почти равносилен свиданию. Иллюзию, по крайней мере, создает. Педантично /оказывается, мне свойственна эта черта/ два раза в неделю сажусь с ним беседовать, никогда не зная заранее, о чем буду говорить в письме. Потому и не запоминаю их. Интересны или ничтожны – не знаю. Если б жертвенность человека можно было бы обратить во что-нибудь реальное. Больнее всего беспомощность. Но не хочу особенно об этом. Трудно. И все неточно.
И обернулся ли чем-либо позитивным жертвенный потенциал, накопленный нашей нацией? Не изойдет ли она разговорами? Мне кажется, основные события впереди. Но не берусь предсказывать.
…А ведь не умеют мужчины достойно проигрывать! Сразу прет все мелочное, ничтожное, нечистое. Помню, один умный деревенский руководитель сказал, уклонившись от склоки с женщиной, с которой он мог бы расправиться мгновенно: «С женщиной ссориться опасно». И мое терпение не бесконечно…
Вчера приходили ко мне подруги. Одна - крайне светски холодная, выхоленная, но в общем-то не очень интересная и тусклая, другая - сердечная, теплая /но не в глубине, а на поверхности/. Болтаем обо всем, стараясь не ввязываться в спор, ибо спорить никто не умеет. Сразу же следует: сам дурак.Просто иногда страшно, до чего у людей отнята способность думать. И ведь не скоро это регенерируется. И тем более они убеждены в собственной правоте. Я тоже не могу преодолеть эмоций и спорить спокойно. Потому и избегаю.
Потом вышли пройтись и долго бродили по Зеленому кольцу непривычно безлюдного и умиротворенного в своей пустоте города. Даже незнакомым мне каким-то показался. Рискую разучиться ходить, но не могу гулять одна. Вне своего дома, без надежной защиты четырех стен становлюсь какой-то беспомощной и неуверенной. Чего уж, наверное, не сумею преодолеть. Что ж, нанимали ведь компаньонок для прочих и  этой целей. Но и к большой близости ни с кем из друзей не стремлюсь. Надоедает. Время от времени видеться, общаться – это другое дело, в этом я, пожалуй, стабильнее всех. Но постоянное общение – увольте. Что это, эгоизм? Возможно. Но и от других не требую какой-то особой привязанности. Любовь порой так  же тягостна, как и ненависть, зависть и другие негативные чувства. Я приемлю людей самых разных, но в строго отмеренных дозах. И не всегда.
21 августа
Смотрела сегодня передачу «Беда». О преступлении трех почти подростков – 16-летней девушки и двух 17-18 летних юношей. До чего мы довели мир, пвосто страшно! Модель Достоевского, перенесенная в наши дни. Убили – топором, причем искромсали лицо женщины – жертвы. И омерзительный прыщавый юноша спокойно, почти безразлично рассказывает: ну, она начала хрипеть, тут  я запсиховал и стал рубить. А девчонка – лживая и спокойная. Такое отсутствие моральных норм, что даже лживыми их не назовешь. Какие уж тут раскольниковские переживания! А семья девушки сперва выгородила себя, а уж потом – дочь. Неужели и у нас возможно такое? Имею в виду – в Ереване.
Написала письмо Дудинцеву в ответ на его интервью об интеллигентности. Имеем ли право на такое понятие? Заслужили ли? Но не послала и вряд ли пошлю. Что толку в этих письмах, пишутся они скорее для самоуспокоения. Говорят, позавчера на митинге /жалею, что не пошла/  говорили о том, что в армии притесняют наших ребят. Только этого мне не хватало! Чуть только успокоюсь – новое наваждение.
На днях собираюсь на кладбище, к мужу. Знаю, что там я от него буду дальше, чем дома, совершаю скорее ритуал, ибо при жизни именно для него они не совершались. Хочется сказать словами Маргариты Мастеру: раз уж тебя все равно нет – отпусти меня. Не отпускает.
Уже третий день сижу дома, надо выйти, вчера до трех ночи у соседки смотрели и слушали Сопот – 88. Как прекрасна эта яркая, блестящая раскованность! Как приятно, должно быть, это поверхностное служение музам.
Все-таки гениальное изобретение – телевизор! Столько собоседников и развлечений в течение дня! И особенно - бесплатная музыка. Королю иному заказывать столько концертов для себя было бы сложно. И это говорю я, дольше всех сопротивлявшаяся магии голубого экрана. Вот уж поистине бытие определяет…
24 августа
Сегодня день рождения мужа. Гипотетический. Есть и другая дата – 24 апреля. И та, наверное, точнее, но по традиции этот день остается Его днем.
Что толку воскрешать события! Тем более, что все мираж и обман. Воспоминания лгут всегда, даже самые точные. Из всех таких дней мне запомнился один: прохладным, почти осенним днем мы возвращаемся из путешествия к морю.
Когда он, делая мне предложение, сказал: смотри, я отдаю тебе жизнь, меньше не бери – эти слова мне показались неестественными и претенциозными. Я была воспитана в пуританской сдержанности  выражений чувств. И не знала, насколько он прав. Ведь он пришелся под мою судьбу, не иначе.
Были на кладбище. Все поросло бурьяном. Осенью поеду одна и вычищу. Никогда не могу просить. Наверное, все обращают внимание на запущенную могилу, но во мне живет какой-то ужасный дефетишизм. На кладбище я от него дальше, чем где бы то ни было.
Я очень изменилась в худшую сторону. Охладела к людям и вообще вся как-то застыла. Столько всего не проходит безнаказанно. И пусть нас очищают чужие страдания. От своих – только бесконечная боль, сосущая, ноющая, до умопомрачения. Обидно сознавать свою слабость, стыдно в ней признаваться. И трудно держаться: артистизма не хватает.
События в моей жизни – явление настолько второстепенное, что и писать о них не хочется. Только сердце болит за родных. Интерес к ним давно иссяк, а сердце болит. У сестры нога не проходит. Тромб. Кто бы вылечил? А то на операцию как-то не надеешься.
25 августа
Читаю Иосифа Бродского. Римские элегии. Очень интересно. Нобелевский лауреат, крестник Ахматовой, осужденный за тунеядство.
XI
Лесбия, Юлия, Цинтия, Ливия, Микелина.
Бюст, причинное место, бедра, колечки ворса.
Обожженная небом, мягкая в пальцах глина –
плоть, принявшая вечность как анонимность торса.
Вы – источник бессмертия; знавшие вас нагими
сами стали катуллом, статуями, траяном,
августом и другими. Временные богини!
Вам приятнее верить, нежели постоянным.
 Славься, круглый живот, лядвие с нежной кожей!
Белый на белом, как мечта казимира,
Летним вечером я, самый смертный прохожий
Среди развалин, торчащих как ребра мира,
нетерпеливым ртом пью вино из ключицы;
небо бледней щеки с золотистой мушкой.
И купола смотрят вверх, как сосцы волчицы,
накормившей Рема и Ромула и уснувшей.
Опять о моем представлении года. Очевидно, лето – самая стабильная пора. В моем представлении, конечно. А весна – самая долгая. Осень – стремительно падает вниз. Зима – тянется в двух каких-то измерениях.

В последнем письме Сын писал, что во время увольнений отыскивает какую-нибудь заброшенную, полуразвалившуюся часовню и сидит там во дворе. Размышляет о былом величии наций. Как же он найдет себя в этом жестоком и циничном мире? Он – мечтатель, эгоист, эпикуреец? Мое  убожество и божество.
Мне кажется /перебегаю с одной мысли на другую/, русский язык теряет свои истинно национальные черты, приобретает нейтральные – американо-европейские. Это и в лексике, и в стиле. Это опять навеяно Бродским, возможно, немного Набоковым.
27 августа
Сегодня отчетливо почувствовала, что  не слышно больше птичьего щебета. Преждевременно улетели ласточки. То оглушали меня своим пением, а то взяли и улетели. И мне чего-то недостает. Сегодня сидел на нашем балконе, на жердочке, голубь. Я махала рукою у него под носом /или клювом?/, а он косил на меня круглым, с булавочную головку, глазом и упорно не улетал. Привык.
Тоскую по Сыну так, что недалеко и до галлюцинаций. Впереди еще целых 9 месяцев. И это в лучшем случае. Вижу во сне. Каждую ночь. Юрий Нагибин написал рассказ – дневник  / якобы! / от имени некоего реакционного цензора      / ценсора, как он пишет / времен Пушкина. В его дневнике всякий раз – описание сна и состояния желудка. Как бы и мне не скатиться к этому. И то, и другое очень подошли бы к моему жизнеописанию, ибо занимают не последнюю роль в моей жизни. Как мы все-таки зависим от своего немощного тела. Ужасно унизительная зависимость!
В голову начинают лезть глупые мысли. Превратиться бы в человека – ящик, что ли! И жизнь у меня сложилась бы гармоничнее, если б не назвали меня моим глупым именем. Но потом все перекрыло светлое воспоминание о том, как в детстве я часами наблюдала полет ласточек. Какими прямыми, резкими, стремительными штрихами чертили они пространство! А какие тогда были звезды – огромные, яркие, часто видели и падучую звезду. Звезды моего детства, где вы, кому вы  светите теперь?
30 августа
Не люблю писать. Сразу же выясняется, что это требует мастерства, которого у тебя нет. Вот чтение – другое дело! Чувствуешь свою сопричастность к написанному, чуть ли не соавторство уже потому, что понимаешь и воспринимаешь написанное.
Вчера опять были тревожные слухи об армии. А я было успокоилась: лето прошло хорошо.
Вся скованная ленью и бессилием встречаю сентябрь.
2 сентября
Очень тревожусь: нет писем от сына. Хотя прошло не больше недели со дня получения последнего письма, но почему-то сильно тревожусь. И сны неблагоприятные – он смеется, я чокаюсь с ним, пьем вино и пр. Как говорится, не умеешь спать – не спи.
Навязчивая идея – съездить в Джаджур, в Дом – музей Минаса. Но все заняты. А что если одной?
Вот так и чередуются в моей жизни страшно заполненные промежутки времени с полным бездельем. И теперь я уже больна при мысли, что назавтра что-то предстоит сделать.
Опять возвращаюсь к детству. Как я трагично переживала уже только то, что на свете существует зло. Преступления. Извращения. Болезни. Скажем, проказа. Мне было 10 лет, и каждый вечер на закате сердца сжималось при мысли об этой болезни. Не то, чтобы я боялась ее конкретно, но ее неотвратимая для человечества сущность ввергала меня в тягостный кошмар, тем более тягостный, что я не могла поделиться с этим с кем бы то ни было.
Скорее бы наступил 1989 год. Как всякий слабый человек, я ищу утешения в суеверии. И еще меня завораживает магия чисел. В это я верю непреложно. Не могу не верить. Слишком много совпадений.
4 сентября
Писем все нет.Что делать? Все утро и часть дня проходят в ожидании почты, и лишь после 2-3 часов понимаю, что на сегодня – все.
Смотрела «Красную пустыню». Наконец-то. После долгих ожиданий. Но 30 лет для фильма не проходят бесследно, и я не могу сказать, что потрясена. Тем более, что Антониони не эмоциональный художник, не философ, как Феллини, а холодный эстет. Вот такими средствами передает одиночество – и все. И главное в фильме даже не Моника Витти, а этот пейзаж, фон, на котором разворачивается действие. Все эти строительные каркасы, сооружения, гнилая мокрая земля и – холодное море. Не верится, что в Италии где-то мог быть такой пейзаж. И я  узнала пейзажи Тарковского из «Сталкера». Вроде бы там лес, но фактура земли, какая-то общая атмосфера странно роднят эти два непохожих фильма.
8 сентября
Ожидание писем затянулось. Состояние было ужасным. Собрала последние силы и заставила себя как-то отвлечься. В конце концов почему обязательно думать о плохом? Заказала разговор на 10-е. Хотела сорваться и поехать, но решила повременить. Сеичас еще рано, да и не с чем пока ехать. Что все-таки могло так задержать письмо? Сегодня уже 13-й день.
Читала переписку Пастернака с О.Фрейденберг. Хорошо все же уходить в свой мир. Это так, наверное, отвлекает от мирской суеты. Позволять себе влюбляться, писать все, что ни придет в голову, быть раскованным и свободным,  не зависеть от каждого косого взгляда и грубого слова. Но для этого надо родиться незаурядным человеком. А так – не можешь выбраться из своей оболочки, никак не можешь.  Говорим правильные вещи и стараемся совершать правильные поступки. А во имя чего? Потому что так принято? Даже новых друзей не завожу из какой-то душевной робости и лени, нежелания с чем-то новым сталкиваться, к чему-то привыкать.
Но все это пустое. Только бы завтра получить письмо от Сына. Это как раньше все застилал мрак, когда он болел. И тогда я думала, неужели в жизни можно хотеть чего-то еще, кроме здоровья ребенка.
Бедная кузина! Ушла из жизни тихо, поспешно, незаметно, никому не причинив особых хлопот. И никто особенно по ней не убивается. Унесла с собой свои обиды, надежды. И особенно больно, что борясь с бытом, стараясь сладить с ним, все обедняла себя, лишая того, что было в ней с юности. Было, я помню! А сейчас предана забвению. Так  быстро и легко! Неужели жизнь сводится лишь к воспроизведению себе подобных и затем мучительному стремлению как-то сохранить, оградить, защитить их в этом бездушном мире.
10 сентября
Пишу, чтоб скоротать время. Заказала разговор с Сыном, час уже на исходе. Для чего люди пишут дневник? Чтобы выразить одно и скрыть другое? Чтобы камуфлируемые всю жизнь чувства, мысли и воспоминания не просочились наружу? Или для описания событий? Ну, это уж совсем неинтересно. Значит, не для самовыражения. Для чего тогда? Чтобы казаться самим себе или другим сложнее, глубже, человечнее, чем они есть? Непонятно. Наверное, просто от нечего делать.
Сообщили, что абонент не явился. Что может быть? Боже, помилуй нас…


Ура! Свершилось: пришло письмо. Конечно, объяснение самое прозаичное – были на учениях плюс запоздала почта. Слава тебе, Господи. Завтра затеплю свечку и зайду к сестре.И то, и другое я обещала, если до воскресенья придет письмо.
11 сентября
Была в церкви, и, кстати, выпал праздничный день – Сурб Хач. Раздавали освященный лаваш, какой-то немолодой священнослужитель громко зачитывал по бумажке имена, благословляя их. Было много   старух.
Сегодня чудесный день, солнечный и чистый, тихий какой-то. Настоящая золотая осень! Но на душе невесело. Утрачен контакт с людьми, интерес к ним, а что впереди?
Еще поддерживает чувство ответственности перед Сыном, вины за то, что не сумела сделать его жизнь безоблачной и счастливой.
15 сентября
Сегодня дасадул / бойкотирование занятий /. Интересное слово, не правда ли? В итоге четыре долгих часа без дела сидела в институте, наверное, впервые. Начальство попыталось устроить мне небольшую провокацию, так, несерьезно, для профилактики.
Очень тяжело на душе. Ничего не добились, и ничего впереди не светит. Что за страшный выдался год! Еще несколько месяцев назад мы горели чистым пламенем, а теперь лишь горечь и бессилие отчаяния. Все кончено, загнаны в ловушку, обезволены. Идти на гибель? Но кому от этого будет легче? Кого мы этим всколыхнем? Не хочется даже звонить, узнавать о митинге. Что я могу сделать? Единственный путь – отшельничество. Но честно ли это?
Красота спасет мир, – Ф. Достоевский.
Красота только в бою, – Ф. Маринетти.
23 сентября
Событий много, а писать не хочется. Продолжаются забастовки, бойкотирование занятий. Мнения выражаются крайне левые, но и чересчур правые. Я, наверное, могла бы заняться политикой; как ни странно, все вижу достаточно четко и объективно.
Утром одна пошла на митинг. Разрозненные речи, выкрики, пестрые кучки – все это вызвало у меня головокружение, и я поспешила ретироваться. Наступил какой-то новый этап борьбы, более авантюрный, менее высокий, когда на поверхности накипь. А остальные растеряны, не знают, что делать и как успокоить народ. Нет нужных лидеров, народ озлоблен и порой бывает неуправляем. А дни стоят чудесные – ясные, теплые, мягкие, только бы жить и наслаждатся жизнью. Но в  НКАО неспокойно, и мы объяты новой тревогой.
Читаю «Фаворита» Пикуля. Как писатель он для меня нуль, это ясно. Но ясно и другое: жизнью управляли сильные личности. Я слишком поддаюсь слабости, застенчивости, деликатности, комплексу вины за все. Эти переживания отнимают у меня так скудно мне отпущенные силы – физические, душевные, жизненные.
Уловила нотку печали в письме Сына. Настолько погряз в армейском быте, что даже читать и писать письма не может. Боже, как дожить мне до конца «срока»?
25 сентября
Пошла на Театральную площадь. Страшно глядеть на голодающих. Полулежат под изречениями из Библии. Шесть человек. Наверное, для меня самым ужасным при этом был бы фактор публичности. Когда тебя рассматривают как какого-то зверя. Равнодушная и любопытная толпа. А знакомые? Нет, для меня это очень постыдно. Вот голодовка в тюрьме, скажем, совсем другое дело.
А на одной из улиц устроили театрализованное представление: обвязанные веревками ходят будто скованные цепями, а некоторые прогуливаются, заложив руки за голову. Безвкусно, потому-то и не трогает.
Хоть и хожу по жизни с содранной кожей, но не бывая у родных, считаю, что не они, а я их бросила, хоть они окружены близкими, друзьями, знакомыми.
Забастовки продолжаются, транспорт плохо работает. А дни стоят бесподобные. Воздух так прозрачен, что кажется затянутым тончайшей паутиной.
Опять нет письма от Сына. Ну, как такое выносить постоянно? Надо съездить. Жду какого-то наития, что ли, чтобы выехать. Все кажется, что преждевременно.
30 сентября
Что за захудалый у нас род! Почти никто не доживает до старости.
… Уединиться бы в каком-нибудь заброшенном монастыре, вдали от мира, людей, жизни. Недаром мечтали о загробном мире. Жить – это всегда страшно, особенно если ты не рожден для битвы. Или нет у тебя заброшенного поместья с полу – одичавшим парком, заросшими аллеями, комнатами – со скрипучими половицами /но без мышей/, с настоящим камином и регулярно выписываемыми журналами / без газет я бы обошлась /. Остаешься наедине с вечностью и решаешь, что же делать дальше.
… В быту мы вернулись к мелко колотому сахару. Это красиво и трогательно, напоминает детство.
2 октября
Ровно 15 месяцев, как служит Сын. Но сегодня не явился на переговоры. Надо ехать. Послезавтра выяснится, сколько дней в моем распоряжении. Неужели настанет конец ожиданию? Хотя я мысленно уже прокручиваю послеармейский  период. Дай-то Бог!
Добились ли мы чего-нибудь нашей борьбой? Забастовками, митингами, бойкотированием занятий? Голодовками? Подождем результатов.
Передают финал олимпиады. Удивительно не люблю спортивно-массовых мероприятий.
… Глупо сердиться на лягнувшего тебя осла, – Сократ. Почаще бы это повторять и не обижаться на недостойных.
9 октября
Еле немного уняла сердце и давление и пишу, чтобы отвлечься. Вчера вернулась из К., вся изнервничалась. И физическое напряжение огромное, а о душевном и говорить нечего. Сын болен, лежит в больнице. Состояние, как я понимаю, было тяжелым. А впереди еще 7-8 месяцев. И это обидное равнодушие кругом. Ну, и что ж, бывает и хуже. И этот вечный обман. А сказать ничего не можешь, только навредишь ему.
Каким он был мрачным, как по дому истосковался. Но я сумела немного развеселить его, расстались мы с ним более или менее оптимистично. Хоть бы его отпустили домой ненадолго! А то боюсь, еще одной такой поездки мне не выдержать. Швыряю деньги направо и налево, а толку - чуть. Ну, что ж, повидались, утолили тоску – и то ладно.
С 3 октября я уже была на взводе. Не могла усидеть дома. Пошла в кино, посмотрела последний наш советский бестселлер «Маленькая Вера». Действительно неплохо. Раскованность и откровенность просто удивительные, а актриса так просто открытие. На следующий день выяснилось, что студенты продолжают «дасадул», и я выехала вечером же. Видимо, мои обесцвеченные волосы создают обманчивый эффект, молодят меня. Так же, как и нервное возбуждение. И не обошлось без приключений. А в госпитале даже подумали, что я сестра Сыну. Как ужасно быть просительницей, кого-то стеснять, с кем-то объясняться, делая вид, что веришь ему…Мое чистоплюйство отомщено судьбой. И жесточайше. И все время думаешь, лишь бы все обошлось, лишь бы не было хуже, чтобы можно было вытерпеть и прожить ради него еще немного.
Всегда как бы ждешь вознаграждения за перенесенные страдания. Вот если б Сына отпустили, то все можно было бы забыть. К сожалению, ни возмужания, ни закалки в армии не произошло. И наглости не прибавилось, и здоровье стало хуже. Боже, почему мы с ним такие негибкие?
Интересно, как синхронно проходили наши переживания, обоюдная тоска. Лето прошло неплохо, а с сентября нахлынули беспокойство, ожидание, и он сказал, что думал: вот проживу еще 5-е, 6-е, а 7-го мама приедет. Но я была там уже 5-го, и в три с чем-то мы уже свиделись. Дожила: ночь провела в больнице, в номере люкс, любезно предоставленном врачом.
Теперь уж раньше чем через неделю письма не жду. Лишь бы все было хорошо, а я уж потихонечку приду в норму. Кстати, съездили с Сыном в Г., обозрели храм XIII века. Место выбрано удачно, на возвышении, откуда открывается прекрасная панорама, но не очень-то трогает. Нет нацональной индивидуальности. Тогда как любая наша церквушка трогает такой горестной глубинной красотой, древней вековой печалью – народа и созданного им искусства, что поневоле живет в тебе годами. И в дороге, как только кончаются  «роскошной Грузии долины», начинается такой проникновенный пейзаж. То это осенние дилижанские холмы, сплошь утыканные зелеными, багровыми и охристыми островками, то свинцовые ледянящие тучи над уже стылым Севаном, то неспокойное солнце над голыми скалами Чаренцавана. В Ереване опять была демонстрация . Живем надеждой.
Из письма Сына:
Получал 2 твоих письма, очень не понравилось твое умонастроение. Ты продолжаешь слишком трагично относиться к армии, между тем как это совершенно беспочвенно и придает армейскому эпизоду чересчур большой вес в нашей жизни. Был на приеме у глазника… с ногой тоже все в порядке, так что могу и предаюсь – любомудрствованию. После твоего отъезда у меня возникло большое желание почитать «Давида Копперфильда», так как полное безделье – наиболее удачное состояние, при котором диккенсовское обаяние не может быть нарушено никакими жизненными обстоятельствами. По иронии судьбы, этого в библиотеке не оказалось, пришлось взять «Доктора Фаустуса» Манна – диаметрально противоположное произведение, которое может быть глубоко прочувствовано лишь в условиях собственного тяжелого духовного состояния.
/…/ В то же время я почувствовал при чтении, насколько глубоко ее отдельные вариации и идеи запали в мое сознание, так что впоследствии, уже почти забыв книгу, я продолжал пользоваться рядом идей из нее и даже некоторыми именами. В то же время произведение, к которому я меньше всего чувствую внутреннее сродство и пиетет, даже в идеальном идеале я не смог бы написать ни единой страницы из него, тогда как, например, «Петербург» я бы с моим удовольствием написал от корки до корки. Читаю также журналы, в них, по моему, уже явно проглядывает ностальгия по лагерям. /…/ Словом, бытие мое весьма приятное, пишите, не беспокойтесь.
24 октября
Когда кончается одна жизнь и начинается другая? Как это случается, что человек теряет своих близких, самых близких и не физически – о, нет! – просто они выпадают из твоей жизни.
Смотрела интересный фильм /приятным его не назовешь/ «Возлюбленные Марии» Андрея Кончаловского. Как прекрасна молодость! Как прекрасна и трагична любовь! Я вышла со слезами на глазах и еще долго носила их в себе. Все же эмоциональность в искусстве ничем заменить нельзя. Никаким экспериментаторством и эстетизированием.
Сын нашел прекрасный выход из положения – пишет о прочитанном. Хоть бы приехал в отпуск!
Моя  жизнь – это череда никому не нужных дней. И еще - чтения. Тоже никому не нужного. Но из книжного мира выйти в реальность страшновато. А здесь все понятно, логично и приемлемо.
Чем закончится мое житие? Стану святой, или наоборот - ведьмой? Ни того, ни другого не произойдет. Буду и дальше носить маску благопристойности. До самой смерти.
Из письма Сына:
У меня все в порядке, пока лежу в госпитале, как долго это будет продолжаться - не знаю, скорее всего – неделю. Лежу с огромной приятностью, весьма отдыхаю физически и развлекаюсь душевно. Прочитал в «Иностранке» Дюрренматта – впечатление колоссальное. После первого прочтения я вообще пребывал в буйном восторге и веселии. Впоследствии, правда, уловить того же кайфа мне никак не удалось. У писателей – формалистов все же преимущество – их можно читать и перечитывать много раз подряд с неменьшим эффектом, а  такие, как Дюрренматт, бьют на первый шок и мастерски углубляют, доводя до абсурда. Но это удается один раз. То же относится и к Хичкоку.
/…/ Словом, время проходит довольно празднично, октябрь – очень хороший месяц. Не грусти, пиши письма впрок.
3 ноября
Нахожусь в состоянии агрессивного неприятия себя самой и всего окружающего. Раздражают люди, раздражают стены, улица, транспорт, - все. Эту дисгармонию, конечно же, нетрудно объяснить. Но это не приносит облегчения.
20 ноября
Хоть бы отпустили Сына на несколько дней. Все же какое-то утешение для меня и отдушина – для него. Говорил вчера по телефону торопливо и нервно, даже не дал мне договорить. Если, конечно, его не обманывают, то намерены отпустить. Но боюсь дороги. Неспокойно.
Вчера была и на митинге. Я, наверное, не совсем права, но не устраивает уровень. А, может, для народа как раз это и надо: примитивно и доходчиво. Но как хочется, чтобы эта многомесячная борьба не была напрасной. Ждем XXII пленума.
По телевизору показали «Собачье сердце» /режиссер – Бортко/. По-моему – потрясающе. Действительно, в нашей жизни получился гибрид. И он налицо. Страшно, противоестественно, но факт. Снято камерно, театрально, но акценты высвечены все точно. Прозорливость гениальная.
Удивительно, как действует на меня все. Даже эпизоды в телефильмах. На днях показали «Крейцерову сонату», и меня, видимо, потрсяла сцена убийства жены и ее умирания. Не сразу, а через пару дней вижу такой сон: полюбили друг друга парень и девушка – вороны. С длинными точеными руками и ногами, со стилизованными лицами, наподобие цейлонских статуэток. И вот их разлучили, мать зверски избила девушку, сломав ей руки и ноги, и она, свернувшись в клубок, со сломанными конечностями, умирает. Мать равнодушно удаляется, а рядом так же равнодушно восседает мой то ли муж, то ли друг с рыжеволосой женской головкой на коленях, а я мечусь между ними, не могу пробить броню равнодушия, и страшнее всего будто бы то, что молодым не дадут проститься, что они не успеют встретиться перед вечной разлукой. Проснулась вся в огне, долго не могла унять сердце, пила валерьянку, заснула лишь часа через три… Глупо, но ничего не поделаешь.
… На днях выдался совсем зимний день – валил мокрый снег, все зябли, сжавшись в комок. Но почему-то такие дни запоминаются больше, и сильнее ощущение жизни. И роятся какие-то полузабытые воспоминания и несбывшиеся события. Тогда как комфорт все это сводит на-нет. Поистине диккенсовская погода.
21 ноября
Что-то бессоница начинается. Нет покоя ни днем, ни ночью.
Сегодня опять дасадул, зашла в редакцию. Говорила с Г. Милая женщина, но чересчур восторженная. Единственная поклонница моего  «таланта». Ума и пера, как она выражается. Но, как и Высоцкий, «в восторженность не верю». И еще: поклонение требует ответного реверанса, а я вот не могу – и все. И когда говорю с ней, взор невольно обращается на искривленные от рождения крохотные худосочные пальцы рук, и меня это корежит. «А впрочем – какое мне дело до радостей  и горестей людских…» И т.д.
22 ноября
Распят был не Иисус, распята была богоматерь. Разве за себя можно так страдать? Опять обострение в режиме НКАО, а Сын, возможно, в пути. Хоть бы все обошлось.
И зря сегодня созвали пленум Верховного Совета. 21-22 – плохие числа. И вот – прервали пленум, но пока не знаем, в чем дело. Но, видно, дело серьезно.
Что придумать? Как уберечь Сына?
Всю ночь промаялась, даже на работу не вышла. Редчайший случай в моей практике. Но знала, что уроков не будет. А то через силу пошла бы.
Весь день просидела у телевизора, слушала без особых эмоций. Я же всегда остаюсь скептиком, и увы! – мой скептицизм всегда оправдывается. Но, Боже, сохрани наш народ от уничтожения. Как мы пассивны! Как виноваты! Что же будет?
25 ноября
Наверное, это и есть счастье.Сидеть дома в одиночестве, покуривать и знать, что твой сын в городе, где-то по обыкновению шлендрает и рано или поздно придет домой. Хотя сегодня явился в 7 утра, хорошо, что остался у знакомых, когда объявили комендатский час.
Удивительно, как я 23-го верно рассчитала приезд Сына. Без десяти три вышла в магазин, оставив на дверях записку, что ключ у соседки. И придя домой, даже не удивилась, увидев его. Родной мой! Неизменный неряха и упрямец. Худой и стриженный.
Я уже планирую свой следующий выезд к нему. С кем поеду? Где остановлюсь? Удастся ли накопить денег к тому времени и пр.
28 ноября
Сегодня Сыну исполняется 19 с половиной лет. Встречаем этот день комендатским часом, в городе, где стоят танки, задрав кверху рыла. Тревожно и в то же время пусто на душе. Таков итог 10-месячных страданий? А теперь? Новые лишения? В то же время нас покидает надежда. Не может, не должна быть бессмысленной наша борьба.
Обнадеживает и то, что молодежь настроена оптимистически. Считает, что все работает на нас и назад пути нет.
29 ноября
Сын завтра уезжает. Но тревожит даже не это, а сама дорога. Могут задержать автобус. Да мало ли чего!
А я и плохо себя чувствую, и настроение подавленное. Как пройдут эти полгода?
Живем, как при оккупации. Вчера я после шести оказалась на улице. Было уже темно, жутко, неуютно, вдруг захотелось скорей домой. Ереван я таким не припомню. Магазины казались оазисом цивилизации в первобытном мире. Хотя на танки я не так уж и реагирую. Воспринимаю как бутафорию. Но на общем настрое все это сильно сказывается. Тем более – при моих проблемах. Но хорошо одно – еще одно время года позади. Остались зима и весна. Выдержу ли?
2 декабря
Какой ценой уехал Сын! Семь часов ездили из автостанции в аэропорт, а затем на железнодорожный вокзал, затем ожидание и, наконец, снова неизвестность. Как доехал, не было ли неприятностей? Сходила на почту, но нет телеграммы. А до письма еще надо дожить.
Сын вменил себе в обязанность дома развлекаться всеми доступными способами. И лишь в последний вечер угомонился, и то вынужденно – комендатский час, никуда не выйдешь, - и сел читать вместе со мною стихи Белого, Ахматовой, Теряна и Ко . Но я уже была совсем без сил и ушла спать, а он сидел до 4-х утра, кайфовал в одиночку. Интересно, удалось ли ему выспаться в дороге?
/ … / Сколько всего изменилось за тот год, когда он приезжал впервые. Тогда самым знаменательным событием в Ереване был его приезд, а теперь… Даже за пиршественным столом люди ни о чем другом, кроме Карабаха, сессии, танков и комендатского часа и говорить не могут.
8 декабря
Видно, неспроста я завела дневник. Год трагических событий – трагических в глобальном масштабе! – продолжается.
Вчера было невиданное по силе землетрясение. Буквально сравнен с землей Спитак, сильно разрушены Ленинакан и Кировакан. Погибли тысячи людей. Чем мы прогневили Бога? За что нас он так страшно карает? Я думаю, за то, что мы сами себя не любим. Не дорожим собой. Вот и достается так сильно. Но все это мистика, конечно. Просто я считаю, что таким фатально выдался этот год. И он в любом случае был бы таким. Роковым образом мы шли к такому финалу / если все на этом кончится, конечно/.
Накануне, 6 декабря, к вечеру я вдруг сильно затосковала. И даже подумала: как же я так выдержу. Принималась плакать. Ночь провела неспокойно. Но так как причин для этого множество, то не придала своим переживаниям особого значения и смысла. Утром то хотела выйти, то решила остаться дома. Перевесило то, что мне предстояло выйти с узлами для беженцев, потому не стоило рано выходить. Сидела в своем кресле и смотрела телевизор. Только сердце чего-то барахлило. И вдруг – толчки. Комната ходуном ходит, дребезжит в стенке посуда, а я продолжаю сидеть, сознавая, что ничего поделать нельзя. И – даже телевизор не выключаю, продолжаю смотреть. Сердце не в силах справиться с толчками, которые повторились трижды, а я заставляю себя не бояться, только сознаю, какая это будет бессмысленная смерть. Умереть, сидя в своей комнате, в своем кресле. Затем выпила лекарство, понемногу пришла в себя и пошла в институт. И там, в три часа дня объявили о трагических разрушениях. Я вышла на улицу и направилась в церковь. Давно обещала. Встретила А. в ее кошмарных одеяниях, пошли вместе. Мы уж знали, что есть человеческие жертвы, но, конечно, не представляли себе размеров трагедии. В итоге посмотрели прекрасный бразильский фильм. Что мне нравится в их конематографе? Все на грани пошлости, сентиментальности, грубой эротики, но высокая артистичность и красота не позволяют перейти эту грань. Получается очень своеобразно.
А сегодня с утра узнали о смерти старшей дочери М. с ребенком, выслушали кошмарные истории о том, как на глазах у людей обваливались их дома. Студенты тут же собрались в добровольческие отряды, а ведь так недавно приступили к занятиям. Видно, и это не суждено.
Тепло необычайно. Наверное, это жар от раскаленной магмы. Чем помочь соотечественникам? Как продолжать жить после этого? И эта вечная неизвестность в отношении Сына. Пишу письма на всякий случай. А вдруг – дойдут. Но без вестей о нем я долго не выдержу.
Из письма Сына:
Узнал о землетрясении. Слов нет. Из нашей части все водители и саперы уехали на помощь. /…/ Мне, к сожалению, поехать не удалось. Немного надежды еще есть. Умоляю – подробно обо всем. На родном языке.
10 декабря
Говорят, накануне землетрясения птицы шли рядом с людьми, не пугаясь и не улетая. Соседка заметила. Тоже примета, наверное.
Сегодня второй день национального траура и день всесоюзного. К нам вернулось наше требование дня траура по поводу геноцида – вернулось в таком страшном виде.  Уже никакие речи, шествия, митинги не вернут нам той безоблачности, в которой мы пребывали до рокового 88 года. К этой трагедии нам еще предстоит привыкнуть. Приехал Горбачев. Но что тут решать? Все решила судьба, злосчастная судьба армянства.
На днях ночью мне стало как-то особенно тоскливо, я подумала, что в эти трагические дни только я остаюсь одна. Ночью, в пустой квартире, в ожидании страшных опустошений. Но страха нет. И не было. Если б я могла что-то сделать…
14 декабря
Чем больше событий, тем меньше хочется писать о них. Каждый день узнаешь о новых потерях, трагедиях, а тут еще арестован комитет «Карабах», усилена охрана, даже напротив нашего института выставлены танки. Разноречивость оценок, мнений поистине ужасающая. Создается впечатление, что у людей отнята способность думать. А уж о собственной позиции, цельности взглядов и говорить нечего.


Равнодушно воспринимаю слухи о предстоящем землетрясении. От судьбы не уйдешь. Но переживания не дают успокоиться. Ночью сбиваю давление, утром хожу.
Сегодня узнала, что коллеги – отец и сын – потеряли внука /и сына/, которого родственники взяли на это время в Ленинакан. И в день землетрясения, когда мы еще не знали о трагических последствиях, именно отец ребенка довольно улыбался, рассказывая об этом, и на мой вопрос, где же эпицентр, беспечно сказал, что где-то на юге. И был очень доволен сенсационными, невиданными доселе толчками. Беспечность армян поистине граничит с абсурдностью. Совершенно отсутствует чувство опасности.
18 декабря
Красота – это прежде всего нравственная категория. Это я очень ясно почувствовала, когда в институте рядом с измученными, бледными, увядшими девушками, всю ночь дежурившими в аэропорту, стояли пришедшие из дому особы – нарядные, причесанные. Они казались некрасивыми и нелепыми раскрашенными куклами по сравнению с этими одухотворенными мученицами.
… Все труднее справляться с приступами депрессии. Но – безнравственно ей поддаваться. Ведь многим труднее, чем мне.
28 декабря
Вестей от Сына все нет. Сны тяжелые. А впереди, как всегда, неизвестность.
Стараюсь отвлекаться в институте и поневоле отвлекаюсь. К тому же тронул меня один из моих студентов. Я объясняла ему, как случилось, что Павлик Морозов предал отца, и для наглядности привела пример. Тебе говорят, что если ты убьешь меня, то нам отдадут Карабах, и дают в руки кинжал. И неожиданно, нисколько не задумываясь, он заявил: если мне скажут, что Карабах отдадут такой ценой, то я всажу этот кинжал себе в сердце. И это такой в общем-то бездельник, хотя и не лишенный оригинальности. А в то же самое время одна из преподавательниц предлагала жертву: пусть рухнут дома и погибнут люди, лишь бы уцелела атомная станция. И совершенно при этом не сознавала своей безнравственности..
Скорее бы получить весточку от Сына.
Корю себя за максимализм. Все восторги, изъявления любви и признания в мой адрес оставляют меня чуть ли не равнодушной, тогда как черствость и пренебрежение, даже единичные, приобретают глобальный масштаб. Но я не неблагодарна, о нет. Просто максималистка, а это от неверия в себя. Комплексую.
30 декабря
Каждое утро часы Сына поют из ящика. В 9 часов. Но вот писем нет, и я тревожусь все сильнее. Неужели в неведении и встречу Новый год? Падает снег. Будем надеяться на благоприятный год. Только бы у Сына все было хорошо. Если уж кому-то надо терпеть в этом мире, пусть это буду я. Я привыкла. Но ему – то за что столько испытаний?
Вчера со студентами спорили на вечную тему: есть ли на свете любовь? Никто в нее не верит. Что это? Недостаток воображения? Обедненность? Или рационализм нового поколения? В то же время нервная распущенность ужасная.
…Судьба мне послала роскошный новогодний подарок. Сын позвонил! Оказывается, был в отъезде. Настроение хорошее, отлично прокатился. Опять я испытала ощущение счастья, за что благодарю судьбу, провидение, Бога – всех!
Из письма Сына:
Поздравляю тебя с Новым Годом! Желаю мира, стабильности, мужества и радости. Дай Бог, чтобы все те страшные и кровавые события уже не имели места в Новом Году!
У меня на этот раз, возможно, Новый Год особенный – встречать его, возможно, я буду не где-нибудь, а в Сибири. Наш полк отправляют в командировку с целью привезти молодое пополнение. /…/ Ты абсолютно не беспокойся, ничего в этом трудного нет, обычное дело. Просто наездимся вдосталь в поездах. Да и встречать там, в чистой и холодной Сибири Новый Год – лучше и благороднее, чем здесь, на безумном Кавказе, где днем палит солнце и пронизывает ветер, а вечером начинают сообщать новые цифры погибших. Вчера пошли мои 100 дней до приказа – это уже фактически выход на финишную прямую. Самое трудное позади, и 89 год будет началом реванша, Ренессанса. Просто надо еще немного потерпеть. /…/ Интересно с этой Сибирью – за несколько дней я уже точно знал, что что-нибудь подобное последует. Нестабильность нарастала стремительно, подогревалась вестями из Армении, разными малыми событиями здесь – и в конце концов вылилась в такую стремительную форму. Не беспокойся, все будет хотошо.
3 января
Странный все же выдался Новый год! 31 декабря и 1 января чувствовала себя настолько плохо, что была рада, что, кроме соседки, никто не заявился.
А 2-го пришли приятельницы, затеяли политический и националистический спор, наговорили кучу несусветных глупостей… Последние события выявили лицо каждого. Как это у Ремарка:«… очаровательный бездельник стал рычащим фельдфебелем».
Из письма Сына:
Очень доволен, что проехался в Сибирь. Глядишь, так и конец настанет.
/…/ Потом началась Сибирь и вечная ночь. И из этой ночи выплывали мертвенные снежно-бетонные, залитые бездушным электрическим светом северные города. Потом стали садиться сибиряки. Поразительная у них жизнь – напрочь лишенная уюта, человечности, всех тех тысячи ритуальных и добровольных связей, нитей, которыми опутано наше мягкое, эластичное существование. А у них – полная оторванность от мира, беззащитность и как следствие – каждый миг ощущают как последний. Даже в жалком вагонном уюте они попытались жить, веселиться, петь, но этого им не дано, и кончили как обычно – буйством и сном.
7января
Семь не относится к счастливым числам. 7 декабря – землетрясение. 7января – падаю в обморок прямо на лестнице. Я, конечно, не сравниваю масштабы, и все же… Все же нервотрепка не проходит бесследно. Полезно почаще вспоминать Сократа. Но мой приступ – это еще черт с ним. Не первый и далеко не последний. А вот стихийное бедствие в Грузии тревожит. Как там у Сына? Не заболел ли? Вот уж поистине змеиный год – прямое продолжение драконова. Боже, как узнать что-нибудь о Сыне? Как пережить оставшиеся месяцы? В начале февраля я, конечно, съезжу, но до этого вряд ли удастся.
Из письма Сына:
Как у вас дела, что нового? У нас неделю непрерывно валил снег, все засыпало. По части продвигались в туннелях, вырытых на месте засыпанных дорог. Но я все эти дни практически не выходил из казармы, печатал. В связи со стихией полный кавардак: ни подъема, ни построений, ни отбоя. Век бы так служил. А позавчера отключили свет, его и сейчас нет, так что ложимся спать в 7 вечера, а всю ночь в казарме горят керосиновые лампы – очень красиво. А за окнами светло, как в белую ночь – отблескивают снега. Сегодня резко потеплело, все стало таять. Кончится эта новогодняя неделя, и опять начнется рутинная служба. Но сейчас очень здорово. Это письмо, наверное, получишь поздно, все перевалы засыпало снегом.
13 января
Старый Новый Год… Чудесный солнечный день. И на душе поспокойнее: и телеграмму от Сына получила, и поговорила с ним. Вот только – боюсь – скоро не смогу по лестнице подниматься. Сердце никак не унимается. И в доме содом – слесарь все отвинтил и пока ничего не приделал. Живу без ванной и  бачка, в грязи и копоти. Никак не налажу быт. Вечно что-то портится, протекает.
Сын против моей поездки к нему. И наверное, он прав, очень уж я слаба. Но как выдержать еще добрых 4, а то и больше месяцев? Подождем до февраля.
19 января
Ремонт, к счастью, закончен.
Но здоровье все хуже и хуже. Сердце отказывается работать. И как долго это может продолжаться? С утра уже выпила кучу лекарств, и все в себя не приду. О поездке не может быть и речи. Неужели не доживу до его приезда? Его ведь жалко. Куда денется? Завтра попытаюсь выйти, может, полегчает. Уже нет уверенности в простейших движениях. И это еще зима. Что-то будет весной. Продержаться бы!
21 января
Никогда не задумывалась о смерти именно потому, что слишком к ней готова. Готова с юности. Но как и каждый человек, боюсь умирания. Не хочу болезней , унизительной зависимости, страдания. Да и настрадалась в жизни так, что хоть смерти хочу легкой. Но выраженное чувство долга протестует против смерти, и когда в день землетрясения я чувствовала, как останавливается сердце, то не воспринимала бессмысленности такой смерти. Как? Умереть, сидя в своей комнате, в своем кресле? А ведь десятки тысяч людей умерли именно так, ужасаясь подобной бессмыслице.
И теперь меня возмущает сердце, не выдерживающее больше ничего. Как быть? Вот если б компромиссно определить себе какой-то срок и спокойно уйти в небытие по истечении этого срока.
Писем нет. Видимо, все пути перекрыты. А поехать все равно бы не смогла, даже если б здоровье позволило. Везде снегопады и лавины.


31 января
Наконец-то кончился этот самый длинный месяц в году. Сегодня получила письмо от Сына. Что-то не совсем оно мне понятным показалось. Кого ждет в гости? Как это «не видел друзей»? Где бы он мог их увидеть? И впервые за 19 месяцев назвал в письме казарму домом. Так, мимоходом. Наверное, он прав, мне лучше повременить с поездкой, хотя сегодня я уже мысленно строила планы. Поехать бы к своему юбилею, самой себе сделать подарок. Но лучше быть благоразумнее. А в марте, пожалуй, стоило бы. Но – не будем ничего загадывать. Еще целый месяц впереди. Но уже по письму чувствую, что соскучился.
А мне надо подлечиться, а то постыдная какая-то беспомощность. Хуже всего то, что нарушена моторика. Теряю ориентир на улице, путаю направления. Забываю простейшие операции.
… Все же я более эгоистична по отношению к друзьям, чем они ко мне. Вот и сегодня звонили – и переселиться к ним предлагали, и поехать со мной к Сыну, и лекарства достать…
Читаю историю Черубины де Габриак / Елисаветы Дмитриевой / и чувствую, что в жизни без выдумки, мистификации, опоэтизированной грезы жить очень трудно. Заземляемся ужасно. Хорошо еще, что есть мир книг. А то внешний мир, живые люди слишком грубы и жестоки для меня. А я в ответ – резка. Вот и получается полное непонимание.
1 февраля
Опять сдавило сердце. Выпила уже горсть лекарств, но не чувствую облегчения.
И письмо Сына расстроило очень.Может, хочет о чем-то намекнуть? Или заговаривается? Живут, окруженные сугробами, во власти ледяных миражей. А мне немного надо, чтобы начать тревожиться. Закажу на 5-е разговор.
Как можно вырваться из плена тревог? Выкинуть что-то отчаянное? Уехать куда-нибудь? Не знаю. В итоге даже из дому не выхожу. Добровольное заточение.
9 февраля
Не писала давно. Все силы уходили на выживание. А вчера был день моего рождения. Юбилейный.
Пришли кое-какие родственники, посидели. От Сына принесли телеграмму уже около 10 часов вечера. Молодец! Радует не столько поздравление, а сама весточка от него.
Но вот сон потеряла вконец. К половине пятого утра мне опять пришлось обратиться к лекарству, и лишь после этого заснула.
Не нравится мне, что голова все время будто в тумане. Как я буду работать?  Мне бы сейчас уехать куда-нибудь далеко-далеко, жить на природе, часами гулять и не решать никаких проблем. Скорее бы дождаться Сына. Может, тогда что и изменится.
В.Шаламов пишет о трех заповедях на Колыме: не верь, не бойся и не проси. Наверное, и в жизни надо руководствоваться этим.
14 февраля
Развенчан мой кумир Р.  В смысле литературного стиля. Как приблизительно и плоско он пишет. А жаль! Но, конечно, бесконечная работоспособность и самоуверенность помогут ему в жизни. Но я будто что-то потеряла. Я даже писала для него сюжеты, чтобы в будущем он их разрабатывал, считала его очень талантливым. Но способность к самоутверждению – это тоже талант. Будущность ему в любом случае обеспечена.
А Сын унаследовал мой комплекс неполноценности. Трудно ему будет в жизни.
Что делается в мире – понятия не имею. Отстала от всего и во всем. Иссяк интерес. Слишком мощный удар получила наша нация. От него оправиться будет не так-то просто. А я остаюсь при своем скептицизме. Что, однако, не мешает легковерию.
17 февраля
19 с половиной месяцев службы Сына. Теперь каждый день будет выжимать из нас соки. Где взять силы – душевные, физические? И письма уже подзадержались – вполне достаточно для того, чтобы нервничать.
Вчера посидела часок у сестры, как всегда, заняты «большой» политикой. Уже нигде подолгу не выдерживаю.
В Ереване будто все замерло. Тяжкое, тревожное затишье. К комендатскому часу привыкли настолько, что уже не замечаем. Но вряд ли все так утихнет. Слишком разбушевалась стихия, чтобы так сразу все могло войти в берега.
Мечтаю недели через две съездить к Сыну. Хоть бы ничто не помешало. Какая страшная вещь разлука. Вот уж к чему действительно никак нельзя привыкнуть.
Ужасно, что армейские и тюремные термины одинаковы: развод, дневальный… И сны были какие-то тревожные. Боже, охраняй моего мальчика, такого любимого, такого единственного. За что столько испытаний? И в чем искупление? Дай хоть напоследок немного не счастья, о нет, я не рождена для счастья, а покоя, забвения, гармонии.
 Когда у меня начинается это полуобморочное состояние, почему-то вспоминаю «Морского волка» Джека Лондона. У него же тоже постепенно отключались какие-то двигательные, зрительные и прочие центры. В таком состоянии работать – это и безнравственно, и форменное самоубийство. Неужели в жизни так и не будет проблеска?
21 февраля
Все больше тревожных, болезненных симптомов. Это я о здоровье. Но не хочется на этом сосредоточиваться. Будь что будет. У каждого своя Голгофа. Дай бог, чтобы моя была только моей.
Опять тревожные слухи. Неужели предстоят новые испытания? Стихия подхватила нас и несет, и неизвестно, к каким прибьет берегам. Не осталось ничего из того, во что мы верили или что по крайней мере казалось незыблемым. Никогда еще так явственно не чувствовала бессмысленность того, что я делаю. А ведь мы тоже частица истории и, сами того не ведая, творим ее. И не отпускает чувство вины перед народом, перед собой за то, что не смогла получше распорядиться своей жизнью.
Из письма Сына:
Ситуация у меня сегодня довольно двусмысленная. С одной стороны – я получил дембельскую работу. То есть  такую, по окончанию которой меня должны уволить. Это вроде бы неплохо. С другой стороны – ее очень много, и я не уверен, что получу большой выигрыш во времени. К тому же курирует ее человек, не внушающий большого доверия. Работа заключается в огораживании колючей проволокой определенной территории. Всего по периметру – около 500 метров. Вчера и сегодня строили участок метров в восемь, к вечеру явился комдив, обозрел нашу работу, велел все снести и начать заново. Если я буду уверен в том, что работу мы кончим за 20, максимум 30 дней и что по ее окончании действительно тут же уволят – так это благо – подумать только, через месяц – конец!
2 марта
Годовщина маминой смерти. 23 года без нее. Не ожидала от себя такой чугунности. Собираемся на кладбище.
… За что Бог наказал людей, наслав им столько мелочных страстей? И сам поневоле становишься их жертвой. Потому жалею и люблю молодежь, что им предстоит пройти через все это. Правда, не у всех подобные реакции.
7 марта
Из письма Сына:
Поздравляю тебя с 8 марта. Желаю здоровья, крепости духа, оптимизма. Пусть это будет последний праздник, который мы встречаем в разлуке. И постараемся оба провести этот день в хорошем бодром настроении. У нас уже совсем весна, даже жарковато порой, и только упорные островки снега пытаются сопротивляться очевидному. И сны уже снятся весенние, вольные! И знаешь, что на этот раз уже всерьез, без обмана – скоро будешь среди тех, кого любишь и о ком тоскуешь. Не грусти, не думай о прошедшем, смотри в будущее!
10 марта
Странная телеграмма от Сына: письма задержатся. Что это могло бы быть? Уж не заболел ли? Господи, спаси и помилуй. Теперь до новой весточки мучайся неизвестностью. Еще ни один месяц не проходил гладко, вечно какие-то сюрпризы.
11 марта
Может, это и конец – кто знает? Тем более – постараюсь не запятнать свою душу злопамятством и обидами. Все мы люди. Все мы не ведаем, что творим. И каждый из знакомых, друзей, родных вбил по гвоздю, а то и по два в мой будущий гроб. Не сделали этого разве что самые равнодушные. Господи, дай силы дожить хотя бы до возвращения сына…
Когда получу от него весточку? Как пережить эти дни? Все время эта проклятая неизвестность. Уже начинаешь верить черт те во что. И все же какая-то высшая сила должна оберегать его, я начала верить в это.
Уже ничем не могу интересоваться, сил никаких. И нет желания жить. Начинаю бояться своих настроений. Устала чрезвычайно. Утратила смысл в жизни. Все общество вкупе погубило одну слабую несчастную женщину. В этом ли доблесть?
… Но нечего мне ныть. Вовсе я не так слаба – душой и телом? Без борьбы сдаваться во всяком случае не собираюсь. До сих пор, слава создателю, была независимой. Надеюсь, таковой быть и впредь.
15 марта
Интересно, сколько еще можно продержаться в таком состоянии? И перед людьми притворяться все труднее. Весточки от Сына все нет. Тревожные сны продолжаются.
Настолько отключилась от жизни, от людей, от окружающего, что сегодня в троллейбусе смотрю в окно и не узнаю города.
Пришла к мизантропической мысли: женщин после 45 надо сжигать на большом костре. Даже лучшие из них становятся злыми, биологически бестактными и садистически злорадными. Возраст свекрови. Я – исключение. Меня надо было удавить в день моего рождения, чтобы не пришлось пережить столько потерь и разочарований. Но, может быть, во всех наших страданиях есть какой-то высший смысл? Страдание ради страдания – кому это нужно?      / Отдает Васисуалием Лоханкиным/.
Из письма Сына:
Начинаю жалеть, что не разрешил тебе приехать в начале марта – уже очень соскучился. Недавно даже видел во сне, что ты приехала – причем в компании майора В. Откуда только выплыл в подсознании… Он, кстати, жив? Ну, да ладно, не беда, теперь тебе уже поздно приезжать, а два месяца по сравнению с 21 – право же, пустяк. / … /
С удовольствием читаю Моруа. Очень-очень оптимистичный писатель. Поднимает настроение. Интересно получается – совсем как у Пастернака – но размерен распорядок действий и неотвратим конец пути – и нипочем не сократить сроки службы.
27 марта
Ничего нет нового – ни слов, ни переживаний. Вот из древнего егопетского манускрипта: «Человек с ласковым взором несчастен, доброго везде презирают. Человек, на которого надеешься, бессердечен. Нет справедливости. Земля – это приют злодеев».
Получила еще два письма от Сына. Тревожно, что он скучает по мне, видит во сне. Когда в нем просыпается нежность ко мне – плохой признак, значит, ему худо. Не хочу, чтобы он был ко мне слишком привязан. Кто любил меня, те плохо кончили.
Неужели когда-нибудь это ожидание будет позади? И я буду жить, как все. И не внушать людям садистических чувств?
30 марта
Что за кошмарная погода! После теплых-теплых дней свинцовые тучи, снег, промозглый холод. Не дай Бог повториться такому. Могу и не выдержать.
Получила письмо от знакомой, в котором развернут призыв к миротворчеству. И люди делятся лишь на хороших и плохих. Не собираюсь отвечать, трудно спорить, когда берут на вооружение сентиментальность палача, принятую официально. Как раз хорошие люди и бывают в основном неуживчивые. Озлобленные, затравленные. И я за фатализм в истории. Раз ситуация складывается именно так, значит, она не может быть иной.
Заказала разговор с Сыном на 2 апреля. Состоится ли? А каким, интересно, будет апрель? 3 месяца 89 года были тяжелыми. И физически еле тянула и тревожилась сильно. Дай Бог моему мальчику терпения и здоровья. А уж здесь молодость возьмет свое.
2 апреля
21 месяц со дня службы. Заказала разговор. Мучительно текут минуты – и так 2 часа, а разговора еще не дали. И уже мало надежды на то, что дадут. И почему даже в малом так не везет? И что мне теперь думать? Почему не пришел? Ужасное испытание. А для него сейчас самое трудное время. Осталось так мало, а ему, с его нервами, вынести такое…
Везде мне неуютно. «Роскошь человеческого общения» - уже не для меня. А моя пронзительная неустроенность не подходит к любому нормальному быту.
6 апреля
Сюрпризы продолжаются. Сына послали на 20 дней в Ригу. Будет сопровождать вагоны с грузовиками. Но ехать в неотапливаемых товарных вагонах, в такой антисанитарии – это же кошмар. Хотя он рад, так ему приелось однообразие. Лишь бы не заболел, а приедет – останется не больше месяца.
Добро всегда поглощалось злом, потому что зло сильнее. Для чего тогда добро? Очевидно, чтобы раздражать и эпативовать человечество. И быть пищей для сентиментальности тех же злых.
… Интересно, что я смолоду боялась, что могу быть обойдена драматическими переживаниями. А сейчас рада бы прекратить их, да не получается. Сама вписала себя в свою судьбу. Но, может, хватит карать меня? Я уже напереживалась за десятерых.
8 апреля
Уже вынесли решение: студентов в армию не брать. Мы опоздали на два года. Не сумели сделать всего две отсрочки. А ведь, наверное, я смогла бы, если бы не понадеялась на других. И хоть после драки кулаками не машут, я, по – видимому, никогда не успокоюсь. Так трястись над сыном, не разлучаться ни на день, а потом послать его в неизвестность. Или утешаться поговоркой: судьба не глупее нас. Интересно, как я буду реагировать на все это, когда испытание будет позади? Испытание, отнявшее у нас с ним в общей сложности 15 лет жизни? Все подспудно таится сумасшедшая надежда, что его отпустят все-таки в апреле.
15 апреля
Удивительный разлад души и тела. Проснулась от удушья. Ветер действует. Весь день хожу вялая, пью лекарства. Читала, как роман, Гумилева – с первой страницы до последней. Хороший поэт, и хоть местами косноязычен и неоригинален, все же – явление. Как создатель своего эстетческого мира, где господствует любовь к женщине, экзотика, красота.
21 апреля
Даже бумаге не хочу доверить реалий мойх мыслей, поступков, встреч. Пишу лишь о том, что на поверхности. И в эти дни ни разу не тянуло писать.
Сегодня смотрела «Ностальгию» Тарковского. Хороший фильм, но настроение было слишком подавленное, кое-что все же раздражало, казалось взятым  отовсюду. Но Янковский безусловно хорош. Умеет вживаться в любую обстановку. Жаль Тарковского! Сколько он мог еще сделать. Удивительно художественно талантлив. И философски – тоже!
Видела во сне Сына тревожно. Когда я получу от него весточку? И состоится ли наш телефонный разговор? Что за бесконечная пытка, и нет ей конца. А студент наш уже вернулся. Вчера к вечеру опять так разнервничалась от мыслей, что до утра не смогла уснуть. Боюсь на чем-то сорваться.
Вечером читала прелестные миниатюры Бодлера в переводе Ходасевича. Живу поистине бессмысленной жизнью. Никто и ничто не привлекает. Скорее бы дождаться Сына.
23 апреля
Сын не явился на переговоры. В чем дело? Напряженное положение в Грузии или иная причина? Оптимизма это в любом случае не прибавило. Послала телеграмму. Хоть это его и раздражает, но больше мне не выдержать.
Жара, ноги распухают, сплошь изранены. Были в Эчмиадзине. Там приятно и  благостно. И хорошо посидели под деревьями. Как в раю.
Вдруг раздобрятся и пошлют Сына раньше мая. Но навряд ли. Надо запастись терпением, а то я чувствую, что уже на пределе. Представляю, как он там нервничает. Лишь бы не заболел. Лишь бы без происшествий.
Совсем одичала. Коллега уже не раз предлагает зайти ко мне, я – отклоняю. Раньше сама бы зазвала. Чем бы занять оставшиеся несколько недель? Вязать уже не могу, чтение не то чтобы надоело, но утомило как-то, выходить сложно хотя бы из-за ног.
27 апреля
Слава Богу, хоть весточку послал. 25-го, когда я уже вконец извелась, раздается звонок в дверь около 10-и вечера, и толстенький, красивый, похожий на Амура мальчуган протягивает телеграмму. Так что 25-го он не приехал /как я видела во сне/, но я получила телеграмму. И на том спасибо.
Сколько еще осталось? Дней 20, я думаю.
Смотрела фильм Копполы «Клуб «Коттон»». Сплошное наслаждение, хоть и крови многовато. Зато какой джаз, какая чечетка, роскошные шоу и типажи! И непохоже на Копполу  - happy end.
Наверное, увлекательные были годы – конец 20-х – начало 30-х. И неплохо было бы хоть раз почувствовать себя женщиной, живущей в роскоши, дерзающей делать все, что ей заблагорассудится. Такого типа уже был «Бал», тоже прекрасный фильм.
2 мая
Сын позвонил. Хоть надеяться было не на что, я все же ждала его звонка. И в прошлом году он звонил 2 мая. Огорчилась: оказывается, был в санчасти. Не надо было ему ездить в Ригу в товарном вагоне. И еще осложнение: раньше последней декады мая не приедет. А многие уже вернулись.Нам же не помогают никакие ухищрения. Хоть и услышала родной голос, но не скрою – расстроилась. До чего же все тяжело у нас выходит. Лишь бы он не нервничал.


5 мая
Вчера взорвалась в учреждении, сцепилась с должностным лицом, в итоге ушла – в недостойном бешенстве. Надо бы сдерживаться, да уж, видно, не могу.
10 мая
Вчера узнала о смерти своего дяди, которого никогда не видела. Но о смерти его догадывалась. Постепенно обрываются все нити с маминой родней. Даже адресов не осталось.
Любой фанатизм и исступленность рождаются на почве одиночества. Беспросветного. И в то же время не хочется нарушать его никем и ничем.
От Сына никаких вестей. Даже неловко перед людьми за свою невезучесть. Все думаю, какая перемена произошла во мне даже за этот неполный год. Все на исходе.
Мир – это история, рассказанная идиотом, полная шума и ярости, лишенная всякого смысла и значения, -  Шекспир.

 P.S. Сын вернулся из армии 17 мая. Но это уже другая история.
1988-1989