Запоздалый некролог

ЗАПОЗДАЛЫЙ НЕКРОЛОГ


Все старались избегать ее. Едва завидев, как, грузная, тяжелая, с седым пучком на затылке, выцветшими голубыми глазами, поднималась она по лестнице, - разбегались в разные стороны. Недостаточно проворные невольно становились ее жертвой и покорно, как на заклание, опускались перед ней на стул.
Предстояло выслушать - в который раз! - рассказ этой несчастной и не слишком приятной старухи, мелочной, подозрительной и страшноватой, о жизни ее. Мерно покачивая головой, живописными обрывками фраз воссоздавала события давно минувших дней, почти никогда не касаясь настоящего. Все ее тайны, обиды, желания остались там, в другой жизни. Да и жить она продолжала только    потому, что текущие события не слишком волновали ее. Она лишь жаждала слушателя, и непосвященный действительно поражался поистине античной трагедийности ее жизни, но после нескольких фраз уставал, начинал скучать, злиться и сторониться ее.
 - Да, сироте не быть счастливой... Бог этого не допустит... А я-то на что? - спросит. Сироте только кажется, что он вырвался из круга, а его снова туда загоняют. Вот и я так. Как взошла красотой - все залюбовались. Голубоглазая, золотоволосая, статная, здоровая. И жених подходящий нашелся...
А уж на свадьбе Богу снова стало казаться, что слишком уж сирота возгордилась. И попика пьяненького нам дал... И тот затянул заупокойную. Как ни наставляли его, что это свадьба, что венчаются молодые, он продолжал гундосить свое.
Тяжесть этой давней обиды-беды давила ее, как умела давить на окружающих эта грузная старуха. Неприкаянная, почти без дела бродила она по музею, по давно знакомым ей залам и бубунила про давнее, свое.
 - Всем выставки готовила... Всех знаменитостей ела хлеб... И Коджояна, и Сарьяна, и Сарксяна... Всех не упомнишь... А пусть посмеют меня послать на пенсию... Не пойду... Прокляну...
Все сотрудники верили в силу ее проклятия и боялись его. Наверное, в каждом из нас, самом несуеверном, живет страх перед неведомым, таинственными чарами, древним заклятием.
 - А плакать нельзя. Слез своих показывать никому нельзя. И друзья тебя оттолкнут, и соседи, и прохожие... Слез не любит никто. И я не плакала. Я только хоронила... Хоронила детей, одного за другим... Молода была, хороша собой, беспечна, не очень-то и печалилась. Бог их к себе забирает, но и меня не обижает. Каждый год по младенцу дарит. А он, Бог-то, был начеку. Мужа у меня отнял. Но осталась я не одна. Дочка и сын росли, веселили меня. Да и я при ремесле, здоровая, работящая, счастья уже не жду, притаюсь - проживу.
Все знали, что последует за этим, и, ссылаясь на чрезвычайную занятость,вызов к директору и другие неотложные дела, пытались миновать горькую чашу.
Но редко кому удавалось перехитрить ее. Ей надо было бросить нам в лицо свой горестный триумф, мучительно-сладкое торжество страдания.
 - Ну, муж при резне погиб, тогда многие умирали, горевать было некогда, самим спасаться надо. Бежала я с детьми и целехонькими привезла их сюда, в Ереван. Дочка еще махонькая была, несмышленыш, а сын уже кое-что понимал. Но лишних вопросов не задавал, не принято это было у нас. К началу войны это уже был работничек в доме, крепкий, статный и на редкость послушный. Но вот надо же случиться такому - пропал без вести. Уж и война закончилась, и еще несколько лет прошло, пока поняла... Нет, уже ждать нечего, не вернется... От горя дочка очнуться заставила. Растет да хорошеет... Вот и замуж собралась, даром что сирота...
Прошлое властно живет с нею, как в тисках держит ее, прямую,    несогнувшуюся, хотя уже слабеет заметно разум, и не в силах разобраться в настоящем, властным кошмаром тянет в прошлое стынущая нить ее жизни.
- Хочу сидеть вот рядом с ней... Стол мне сюда поставьте, - выбирала она очередную жертву. - С ней буду время коротать... И не перечьте мне, а то... Вот и сосед мой... Ограбить меня хочет. Смерти моей дожидается. Вот и не сплю по ночам. Да не дождется он...
Жила она в коммунальной квартире, в небольшой комнатушке, и богатства у нее - сундучок да шаткий стол, но твердое убеждение, что притуши она свою бдительность - и станет жертвой хищения века, неустанно волновало ее.
- Им меня не перехитрить... Я могу не спать сколько угодно... Вот и посмотрим - кто кого... Да... А дочка моя замуж вышла, и зять попался ничего себе, работящий, и внука мне подарили, и снова я на миг забылась, и сиротой себя не звала, да, видно, рано возрадовалась...
Тут она умолкала. Молчали и слушатели. Все знали, что юная дочь, подарившая старухе внука, погибла через несколько лет от пустячной операции, на которую женщины идут как на привычную, хотя и не слишком приятную процедуру. Знали все и то, что она много лет была настолько вне жизни, что и внуком не интересовалась. Ребенка забрал отец, и эта единственная, оставшаяся в живых родная кровиночка так же мало интересовала ее, как и все в настоящем. Лишь прошлое, неустанно лелеемое, больное, роковое, искало    выхода в уже привычных, всем надоевших речах.
Однако перед последней жизненной чертой она, казалось, вновь обрела способность верить, надеяться, здраво рассуждать. Она находила статьи, сообщения о розысках без вести пропавших, и, спустя 30 лет после окончания войны, вдруг молодо забеспокоилась, советовалась со всеми, куда бы лучше обратиться для розыска.
- Теперь его найдут, я знаю... До сих пор просто не до того было... А теперь я уверена...
И почему-то ничего не предпринимала. Она довольствовалась одной лишь возможностью, тешилась ею, как новою сказкой, которую жестоко переносить в настоящее. Но вскоре потеряла интерес и к этому. Усилилась подозрительность, она не решалась покинуть свою комнату. Все обрадовались возможности уговорить ее не приходить на работу, зарплату ей будут приносить на дом. Она обреченно согласилась. И со смешанным чувством ужаса и затаенного    любопытства дважды в месяц ходили к ней, относя зарплату и выслушивая бредни, складывающиеся в ее горячечном мозгу.

... Осенью вернулась я из отпуска. После месячного отсутствия ждала и жаждала перемен - в доме, в городе, по месту службы. Но все они были обыденно-банальны. Кто-то купил машину, поссорились бывшие подруги, наиболее смелые готовились выступить на предстоящем собрании, чей-то сын, несмотря на связи, не попал в институт. И лишь несколько дней спустя случайно узнала,что умерла она, это живое воплощение горя, умерла в одиночестве, в жутких    объятиях страха перед невидимыми грабителями и убийцами, умерла, не узнавая уже никого, не соглашаясь лечь и отдохнуть перед дальней дорогой, венчающей все восемь десятков ее жизни. Ушла и забылась, забылась сразу, хотя при жизни с редким надоедливым упорством никому в окружении не давала забыть о себе. И теперь мы, знающие ее при жизни, в долгу перед ней, той памятью,которую почему-то принято называть светлой. Судьба вознесла ее в    исключительности страданий. Уходящий в даль памятник судьбе.

1989