Память в забытии

Утро начинается всегда одинаково. Надо вынырнуть из сонной одури в дневную круговерть, неизменную уже очень-очень давно. Умывание, бритье, завтрак, поиски вещей, куда-то им  же самим заботливо упрятанных, одни и те же вопросы, ответ на которые сразу забывается. Кругом мелькают знакомые лица, их наличие не столь существенно. Важно другое – глубинная память. Там все сохранилось нетронутым. Нет той  тягучей паутины, которая опутывает слова и события сегодня…
Он, двенадцатилетний мальчик, находит особую сладость в дружбе со сверстниками. Их слегка театрализованные сборища никогда не могут наскучить. Даже родителей в них вовлекают. Но аура вокруг становится все более зловещей. Приходят какие-то непонятные люди, задают вопросы, рыщут-ищут чего-то. Вот и аресты начались. Аресты отцов друзей, родственников. При встрече все отводят глаза, стараются не задавать друд другу вопросов. Перед глазами незабываемое: играют они, дети. во дворе, вдруг, слышится в одной из квартир непонятный хлопок. Кидаются к двери, стучат…никакого ответа. Выбив дверь, видят лежащего на полу отца одного из товарищей - чекиста. Не выдержав, застрелился, не все же были твердокаменными.
Самое странное – это ежедневное ожидание. Днем еще все перебивается делами и заботами, растворяется в мелочах, беседах и движении. А вечером стихает все вокруг, и каждый звук, скрип двери, громкие голоса вызывают дрожь, тревожное ощущение вины, смутной, неподвластной логике. Это потом он поймет, что добивались именно этого – неосознанного, но не менее реального чувства виновности, неизбежности наказания, может, даже стремления к нему. Ожидание сменялось удивлением – радоваться не смели. Да и чему радоваться, когда иные звенья пропали, соединить все заново не получается никак. Какие-то мысли, вопросы роятся в мозгу, тревожат, покоя не дают, но на них нет ответа. Ни и него, ни у других. И всех почему-то раздражают его вопросы: - Сколько же можно твердить одно?
В мозгу вспыхивает череда веселых пирушек с друзьями, мистификаций, поездок, но вот – живы ли они? А лишний раз спросишь – сердятся. Хорошо еще, что засели в памяти чьи-то имена и номера телефонов, можно позвонить, услышать знакомые голоса, но беседа требует усилий и потому обрывается сразу же, буквально через полминуты. Можно еще привести в порядок свои записи, альбомы с фотографиями, бумаги. И он давно замечает, что кто-то постоянно роется в них и крадет все самое ценное и значимое. Домашние уверяют, что он сам все куда-то прячет и потом забывает, но он-то знает. Все вокруг норовят воспользоваться его имуществом, присвоить что-то. Вечно чего-то недосчитаешься, а за всем углядеть трудно.
Дети все давно вылетели из гнезда, разлетелись кто куда. Правда, приезжают, не  забывают – помогают. Приезжают? А может, это он приехал после столь долгого отсутствия в свой город? Потому и забыл многое, потому и не узнает родных мест. Но помнит, помнит отчетливо: они, мальчишки, играют во дворе, а какие-то строгие подтянутые дяди уводят их близких. Навсегда или надолго. И тягучий страх постоянно присутствует в их детских играх. Страх перед неминуемым, горем и слезами матерей. Матери так и остались в памяти – в слезах, видимых и невидимых, невыплаканных.
… Но сейчас тоже тревожно. Тогда его почему-то не взяли, могут взять сейчас. То-то он замечает: какие-то люди заглядывают в окна, подсылают к его квартире кошек и собак, звонят в дверь и скрываются. Ему надо спрятаться получше или, напротив, выйти на улицу, пройтись по городу, показать, что он никого не боится. Когда они приходят, почему-то всегда идет дождь, и свидетелей бывает мало. В дождь надо потушить все огни в доме, запереться получше и  выждать. Судьбу всегда можно обмануть, нельзя доверяться ей слепо.
А как он любил своих детей! Сколько их у него было? Трое? Четверо? Он помнит их голоса, они постоянно звучат в ушах, не умолкая ни на миг. Но вот трудно разобрать в этом хоре, кому принадлежит тот или иной голос… Чего они хотят от него? Он и так им все отдал. Никогда не оставлял их одних. А они взяли да уехали. Куда, зачем? И так умерла мама, друзья поумирали. Он одинок.
Хорошо, когда приходят гости. Можно провозглашать тосты за столом, задавать вопросы. Почему они так редко посещают их? И почему ни о чем не просят? Он всегда готов помочь. Готов навещать больных. Съездить куда надо. Но от него все скрывают. И эта скрытность тоже с тех лет. Уметь молчать. Таиться. Все носить в себе, лишнего слова не произносить. Правда, потом как  раз было принято пространно говорить обо всем. Но сегодня опять настало время великого молчания. И тайных краж. Он хоть и знает, кто крадет, но ему не верят. Хотят, чтобы он по возможности молчал. Пил кофе и молчал. Смотрел  телевизор и молчал. Одно утешение: он живет долго и проживет еще немало лет. У старости свои преимущества: никуда не надо торопиться, можно просто жить – без обязательств, забот, волнений.
Какой сегодня день? А год? А время года? Его родителям их маленькая квартира казалась такой просторной. Мама даже хотела открыть детский сад на дому. А потом отец умер. Ему было 54, но тогда он казался сыну стариком. А сколько ему самому сейчас? 80? Он чувствует себя неплохо, прежним цветущим мужчиной. Почему ему все запрещают? Говорят, он с друзьями пел под гитару, играл на скрипке и фортепьяно. Неужели это правда? Сегодня он не любит музыки, она сливается со звоном в ушах в страшную какафонию. Если записать ее и как-то расчленить, может получиться симфония.
Он всегда легко плакал. Редкость для мужчины. Сейчас он плачет, лишь услыхав по телефону знакомые голоса издалека. Они напоминают ему о чем-то несбывшемся и волнующем. Вот только вспомнить не получается – о чем.
… Из детства тоже пришло воспоминание. Сразу за оперой кончался город. «Я тебе говорил, чтобы ты не ходил за город», - сердился отец, когда они с друзьями играли за пределами очерченного маленького пятачка тогдашнего Еревана. А дядя постоянно твердил, что армяне народ талантливый, но не умный. У другого дяди была собака с каким-то птичьим именем. Кажется, Чибис. Обоих дядьев арестовали. Один из них, правда, вернулся и прожил еще какое – то время среди родных.
В комнате предметы расплываются в глазах и, бывает, исчезают. Когда же он говорит, что чего-то не хватает, все сердятся. Ему что, он же не о себе печется. Он готов уступить все, даже свою кровать. Ему уже ничего не надо.
А сколько скопилось фотографий! На иных уже не разгляжу – не разгадаю, кто запечатлен. Но эти снимки памятные, знаковые. Мы, пятеро друзей из детсада, доверчиво смотрим в объектив. Здесь опять же мы уже в юности. Затем зрелыми  мужами. Мы все гадали, кому суждено первому покинуть сей мир. Не помню, кто был первым, но двоих точно нет. И давно. По доброй ли воле они ушли? Этого не знает никто. Осталась память, да и она слабеет. Скоро вовсе исчезнет. А куда уходит память? За горизонт, к душам умерших, с которыми беседуешь чаще, чем с живыми. Живые не хотят говорить вовсе, да и трудно запомнить, кто действительно жив…
А этот мир – он настоящий или уже за гранью бытия? В любом случае я здесь чужой, и мне все чужие. Так и норовят что-либо вынести из дому, присвоить. Вот станет теплее, уйду куда глаза глядят. Меня все знают, и любой примет. А сколько всего могу порассказать – заслушаешься. А близким я уже все рассказал или только собираюсь? Не помню. И потом: рта раскрыть не дают, прерывают. Лучше уж буду молчать. Я привык. Так меньше устаю. Силы надо беречь. Пригодятся. По ночам, когда все спят, встаю и сижу часами в темноте. Курю и думаю. Вот только – о чем? Не помню. Проклятая память. Подводит.
Приходят люди. Одни мне нравятся, другие – нет. Но почему? Что связано с ними? Вот если бы кто помог мне собрать воедино разрозненные мысли, куски жизни, впечатления, тогда я обрел бы память. А так все ускользает, расплывается, пропадает вдали. Я был во многих странах. Но лучше других помню Норвегию. Это чудо из чудес. А здесь всегда неуютно, темно и страшно.
В жизни, конечно, была и работа. Даже в основном была работа. Он куда-то ездил, все спешил, нервничал, встречался со многими людьми. Говорят чего-то там пооткрывал. За что-то боролся. Но все стерлось, остались кадры неведомой кинопленки, сменяющие друг друга с быстротой жизни. А в жизни все происходит так быстро, стремительно летят одни десятилетия навстречу другим, нет остановки, нет возможности осознать прожитое. Теперь времени много, да разве упомнишь все. Ранняя старость как ранняя седина, покрывает прошлое дымкой, не дает разглядеть целое. Огонь превращается в серую золу, лишь искры мелькают.
Хуже всего, что мне ничего не дают делать. За что ни возьмусь – отнимают, захочу выйти – говорят «потом». Но успею ли потом? Еще так много надо сделать, разложить. Со стен на меня смотрят картины и фотографии. Где эти художники? И люди, с которыми я на снимке? Почему оставили меня одного? Но и я что-то стал ленив. Стольких надо навестить и утешить. Вот у знакомой умер муж, мой хороший друг. Хочу пойти посидеть с ней. Но мне внушают, что это было давно, и я уже несколько раз был у нее. Разве? Почему же мне кажется, что это было вчера? Наверное, смерть совершает много оборотов, пока доходит до моего сознания. И почему люди смертны? Так тяжело их терять.
Но ему не скучно жить. С ним все живые и мертвые. Все реальны настолько, что в любое время можно общаться с ними. Вот этот – художник и авантюрист. Даже в тюрьме побывал. Однако сделал ему столько добра, так отзывался на все его беды. Кажется, он умер. Или жив? Не далее чем вчера он беседовал с ним. Или с его тенью. А тот пил, сыпал остротами, тянул лямку семьи без жалоб и хныканья. Спас от  смерти больную жену – так заботливо ухаживал за ней. И, кажется, умер все же раньше нее. Он беседует с ними, у них столько общих воспоминаний. А сколько раньше было красивых женщин! Сплошь красавицы. Теперь их значительно меньше. То ли поумирали все, то ли состарились, и ветер времени оборвал с цветков лепестки. А какие сказки мне рассказывали в детстве. Нынче таких сказок нет. Потому что некому их рассказывать. И чудес уже не бывает. Они остались в той, прежней жизни. Но  вот собираемся с друзьями, видимыми и невидимыми, и пребираем прошлое. И раз он может встречаться со всеми наравне, значит смерти нет. Ее выдумали. Чтоб устрашить и держать в подчинении. Как в том памятном году, после которого обрывается память.
Смерти нет. Он бессмертен. По-видимому, он знал это всегда, но понял лишь сегодня. И так спокойно ему стало. Пускай теперь ведут его в тюрьму, крадут книги и бумаги, звонят в дверь и колокола, да так, что звон этот постоянно отдается в ушах. Он теперь будет жить вечно. Со всеми в вечности. В этих снегах и голых деревьях, кусочках серого неба и грязной земли, в убывающем свете короткого зимнего дня. Память не исчезла. Она растворилась в задымленном воздухе. Но в бессмертии память не нужна. Только покой. Покой и забытье.
Как во сне.
Как во сне.
2005