Посреди океана. Глава 53

Инга никогда особенно не интересовалась политикой и ничего в ней не понимала.
Ей хватило в школе заучиваний наизусть главных задач пятилеток, цитат из ленинских
работ и книг Брежнева.
Америка и Советский Союз представлялись ей двумя торговками на базаре, которые громко
расхваливают свой товар (свою политику) и умалчивают о его недостатках, но зато
распространяются, не стесняясь, о недостатках чужого товара.
И в школе, и в институте учили, что СССР - самая лучшая страна в мире, и всё, что
в ней делается, всё исключительно правильно.
Но почему тогда правящая партия стремится отштамповать мозги всех советских граждан
на один манер? Почему вокруг так много фальшивого?
На всех собраниях, пленумах, митингах одни и те же казённые слова, бездумно
произносимые, в которые никто не верит... Зачем, кому нужна такая показуха?
Нет, не то чтобы Инга сомневалась в правильности политики своей страны, но вызывало
недоверие, что всем советским гражданам с самого детства в головы вдалбливались
готовые выводы, без позволения самому человеку обдумать и разобраться во всём.
Почему правительство считает свой народ безмозглыми баранами, неспособными самим
прийти к правильному выводу?
Взять хотя бы случай с Солженицыным. О нём самом и о содержании книги "Архипелаг
Гулаг" Инга знала только понаслышке.
В газетах цветисто распростанялись о том, что этот "пасквилянт" порочит звание
советского гражданина, он предатель, изменник родины. В его книге одна сплошная ложь,
он оболгал всё и вся. Откуда это газетам было известно?
Книга ведь у нас не издавалась.
Может быть, авторам этих статей дали почитать, как исключению из многих?
Но почему все остальные, простые смертные, должны принять эти уже готовые выводы?
Ведь в стране, согласно конституции, существуют демократические свободы, в том числе
и свободы слова, печати.
Если в книге есть какая-то неизвестная народу правда, то все должны были узнать о ней.
А если там клевета и ложь, как писали в газетах, то люди бы сами это поняли. САМИ.
И если правительство так уж боялось, что люди истолкуют неправильно всё написанное
в книге, что они слепо поверят любой лжи, то можно было написать предисловие
соответствующее или эпилог, в которых изобличался бы автор-клеветник.
В газетах писалось, "Архипелаг гулаг" не был напечатан ещё и потому, что не
представляет никакой литературной ценности, что является "казённой литературщиной".
Но ведь в своё время Твардовский написал отзыв о первой повести Солженицына,
в котором называл его новым талантом, а на Западе Солженицыну присвоили
Нобелевскую премию и считают великим писателем, занявшим место в ряду с Толстым
и Достоевским.
Он был офицером Советской Армии, прошёл всю войну. А потом за то, что написал
что-то не то в личном письме, загремел в лагеря. Восемь лет остались в тех лагерях.
И что же, он, умеющий писать, не должен был поведать о пережитом? Сколько людей
прошли через этот ГУЛАГ, которые хотели бы рассказать, но не умели. А он умел,
и потому просто обязан был сделать это за всех за них, если был настоящим правдивым
писателем.
Вся культура, всё искусство Советского Союза вращались вокруг принципа
социалистического реализма. Чуть только что-нибудь выпадало из этой карусели, как это
отметалось, осуждалось.
Писатели, поэты, художники и в самом деле стали " колёсиками и винтиками" машины,
управляемой этим придуманным принципом. Наперебой и на разные голоса восхвалялась
политика компартии и советского правительства. А пытавшихся как-то отклониться от
общего хора, высылают из страны, заключают в тюрьмы, ссылают в лагеря, прячут в
психушки.
Обо всём этом Инга была наслышана. Должна была знать, собираясь писательствовать.

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

Двадцать первое мая.    Утро нежно-розовое, как яблоневый цвет, медленно раскрывало
                свой удивлённый глаз.
Я проснулась сегодня в каком-то изысканно-романтическом настроении.
Хотелось нарядиться в лёгкое, пышное, бело-розовое платье, светлые туфельки на
каблучках, наворотить на голове какую-нибудь умопомрачительную причёску - и на бал!
Но, увы, вместо всего этого мне предстояло шуровать шваброй заляпанную мазутом
палубу коридора, мыть грязную посуду в душной посудомойке и менять постельное бельё
по каютам, закреплённым за мною, потому что, ко всем прочим удовольствиям, сегодня
был банный день.

После завтрака я приволокла в прачечную полную наволочку постельного белья.
И прачка, как всегда, ворчала, считая принимаемые грязные и выдаваемые чистые
полотенца, наволочки и простыни.

- Говоришь, электромеханику два махровых полотенца?! - возмущалась она, и все её
многочисленные животы ходуном ходили от негодования. - Ишь ты, чистоплюй
несчастный! Два махровых полотенца! Чтоб у него второй пупок вырос!

Её вдохновенный монолог прервал внезапно возникший в дверном проёме Мишка-кочегар.

- Алло, это прачечная? - гаркнул он. И тут же, насупив брови, проревел себе же в
ответ: - Какая, на хрен, прачечная, мать твою! Это министерство культуры!

Наведя порядок в подведомственных мне каютах, я пошла мыть нашу собственную,
тринадцатую.
Я уже домывала, когда прибежала Анюта. И затарахтела, хихикая и тараща глаза.
Сначала она сообщила, что привезли Анзора.
А потом во всех подробностях описывала, как Вася-добытчик помогал ей искать книжку
Маяковского в библиотечном шкафу.
Рассказывая это, она более чем испытующе смотрела на меня. И что-то мне в этом её
взгляде не понравилось. Но виду я, конечно, не подала.

В полдник на камбузе господствовал пекарь, потому что сегодняшнее меню включало
в себя какао с булочками.
Макс очень важничал, глядя, как матросы с жадностью поглощали ещё тёплую выпечку.
Дверь из посудомойки на камбуз была распахнута настежь. И я имела удовольствие
наблюдать, как пекарь там себе воображал.
Но меня это всё как-то мало волновало. Я мыла кружки из-под какао, а когда мыть
было нечего, читала.

На душе у меня отчего-то было грустно.
Анюте же, наоборот, было очень весело. Она время от времени прибегала из салона
ко мне в мойку, чтобы посмеяться вволю, Боря Худой её смешил. Она пыталась
рассказать мне, как именно он её смешил, но из её прысканья и хихиканья я так ничего
и не поняла.

После полдника на семнадцать часов было назначено комсомольское собрание.
Матросы ворчали, что, мол, это идиотизм - устраивать собрание в банный день.
Но, как бы там ни было, в отличие от предыдущих дней, народу собралось более-менее
достаточно, чтобы посчитать собрание состоявшимся.
Правда, полчаса пришлось ждать, пока свободных от вахты комсомольцев повытаскивают
из кают.

В центре президиума, устало полуприкрыв сонные глаза, сидел первый помощник.
Это был крупный, широкоплечий дядька с лицом добродушным и несколько отрешенным.
Если верить рассказам матросов, то наш помполит работал раньше где-то в райкоме
довольно крупной шишкой и любил втихаря как следует попить водочки. Но по сравнению
с другими политработниками в тралфлоте, был человек вполне приличный, не вредный.

Сейчас, восседая за столом, он, казалось, дремал в ожидании начала собрания.
Всем своим отстранённым видом он словно бы показывал, что ничуть не склонен мешать
молодёжи, не собирается вмешиваться в комсомольские дела и присутствует здесь только
так, по обязанности, вроде как для мебели.

Мы с Анютой скромненько уселись возле иллюминатора за последним столом.

- Здесь свободно, красавица? - поинтересовался Колька Чёрный, показывая на стул,
пустовавший рядом со мной.

Но не успела я и рта раскрыть, как подскочили Румын и Коряга.

- Здесь занято, - заявил последний. И, усадив возле меня тралмастера, занял место
рядом с ним. - А вот сердца наши свободны, девочки! - это уже относилось к нам
с Анютой.

- Между прочим, я первый пришёл, - проворчал недовольный Колька.
Но ему ничего другого не оставалось, как плюхнуться на стул рядом с Корягой.

- Три претендента на два стула. Нормальная коммунально-бытовая ситуация, - успокоил
Чёрного его сосед.

- Народу - никого! - воскликнул Румын, оглядывая салон.

- Народу много, а людей мало, - философски поправил приятеля Коряга.

- Что ты понимаешь в людях? - скептически скривился Колька.

- Я знаю народ. Я всё про него прочитал, - заявил с важным видом лебёдчик.

- И что же ты такого про него знаешь? - не унимался Чёрный.

- Всё. Мы, матросы, кровь и пот народа, - пафосно произнёс Коряга и, смешливо
прищурившись, добавил: - Но не мозг.

- Несолидный народ. Мальчишки! - снисходительно выдохнув, сообщил мне Румын,
сидевший рядом, указывая большим пальцем на философствующих соседей.

- Привет всем людям! - воскликнул Руслан, входя в салон. И, усевшись впереди нас,
объявил: - Снова проходит мимо собрание.

- Сегодня, кажется, не мимо, - с сожалением заметил Коряга.

Сидевший рядом с первым помощником третий штурман Лютиков поднялся из-за стола и,
призывая собравшихся к тишине, поднял руку.

- Товарищи комсомольцы! Поступило предложение считать собрание открытым! -
объявил он.
И тоскливым голосом стал перечислять, сколько комсомольцев присутствует, сколько
отсутствует по уважительным и неуважительным причинам.

Третий штурман был нашим комсоргом.
Его выбрали в начале рейса, потому что так Первый предложил. И все проголосовали
единогласно, поддерживая кандидатуру Лютикова.
И это естественно. Мы бы и чёрта с хвостом поддержали, только бы участь быть
избранным миновала кого-то из нас.
Более занудного типа, чем этот Лютиков, наверное очень трудно отыскать.
Длинный, тощий, заунывный, как серый калининградский дождик, который если затянет
свою волынку, так на целую неделю, а то и на две.
С бесцветными глазами и полупрезрительным выражением на тонкогубом, землистого
цвета лице, этот парень был просто образцом занудства.
А от его голоса точно бы все мухи передохли, если бы они были на судне.

Сначала он мямлил что-то про повестку дня. Потом предложил выбрать президиум.
В качестве писаря, вести протокол собрания, было предложено выбрать консервного
мастера Лину. Выбрали.
Потом было предложено выбрать ещё парочку кандидатов в комсомольское бюро.

- Я предлагаю тралмастера Каспера! - крикнул Чёрный.

Румын же в отместку выкрикнул:

- А я предлагаю помощника консервного мастера Филимонова!

Комсомольцы, долго не думая, проголосовали за обе предложенные кандидатуры.

Витька и Колька неохотно оставили свои места и поплелись в президиум.
А обрадованный Коряга уселся рядом со мной.

- Ах вы, активисты, славные воины! - весело помахал он рукой своим, выдвинувшимся
в начальство, друзьям. - Вы у нас теперь на скамейке штрафников!

Колька Чёрный скорчил зверскую морду и исподтишка, так, чтобы не видел Первый,
погрозил Коряге кулаком.
А Румын сидел за столом, вытянувшись в струнку и вылупив ничего не понимающие
глаза.

- Витёк, посиди там в холодке и подумай о чём-нибудь хорошем! - снова помахал рукой
тралмастеру мой новый сосед.

- Смотри-ка, в начальники просочились и сразу рожи какие скорчили! - прокомментировал
Руслан, повернувшись к нам.

- Да нет, они ребята как были простые, так и остались. Просто увидели всех в новом
ракурсе, - с насмешливым сочувствием заметил Коряга. - Представили, что аудитория
сидит перед ними, в чём мать родила. Банный день всё-таки. Есть от чего свихнуться!

Все, кто услышал эту реплику, засмеялись.
До президиума, кажется, не всё долетело. Однако новоизбранные сообразили, что
всеобщий смех относился к ним.
И Чёрный скорчил ещё более устрашающую рожу. А Румын смущённо улыбнулся и
закивал головой.

- Всегда рад угодить вам, дорогие товарищи, - шутливо произнёс он.

- Вы чего это там над всеми смеётесь? - на всякий случай возмутился Лютиков,
устремив взгляд в наш угол.

- А что, нам молча помирать тут с тоски, что ли? - воскликнул Руслан.

- Итак, поступило предложение продолжить собрание, - возвестил гнусавым голосом
комсорг.

- Давай, давай, трави помалу! - подбодрил его Коряга. - Но только без бумажки и без
занудства! - И, обращаясь ко мне, вполголоса добавил: - И откуда только ему такие
дурацкие предложения поступают?

- Не пора ли тебе там, Митрофанов, сделать соответствующие оргвыводы? - скорчив
постную морду, спросил Лютиков у Коряги.

- Этот вопрос я пока решаю теоретически, - скорчив точно такую же рожу и точно
таким же голосом, как у комсорга, ответил затронутый за живое, лебёдчик. И тут же
добавил, обращаясь к окружающим: - Я выражаюсь научно. Меня не каждый способен
понять.

- Нельзя ли поскромнее, пожалуйста? - в голосе третьего штурмана послышались нотки
неудовольствия.

- Где это ты видел скромных моряков? - возмутился Руслан.

- Люблю твою простоту, парень, - одобрил его Коряга.

- Успокойте их там! - взвизгнул Лютиков и беспомощным взглядом обвёл собравшихся.

- Горластый петух первым в суп попадёт, - сказал Шурик-добытчик Коряге.

- Это правда? - потрясённо спросил у меня лебёдчик.

- Пожалуй, что так, - согласилась я.

Тогда он повесил голову на грудь в буквальном смысле слова и запечалился.

- Ну, вы там успокоились наконец? Можно продолжать? - прокашлявшись,
поинтересовался Лютиков, обратив свои тусклые глаза в наш угол.

- Инга сказала, что головы им поотрывает И они тут же успокоились, - добродушно
улыбаясь, сообщил Шурик.

- Ладно, пока ничего не буду говорить. Подожду развития событий, - проворчал Коряга.

Наконец третий штурман, торжественно-заунывно возвысив голос, зачитал две
радиограммы, присланные с базы.
В одной содержался призыв, чтобы на судне выявили и учли всех спортсменов-
разрядников. А в другой, чтобы всех недоученных матросов привлекли к учёбе и обязали
доучиться до среднего образования.
Судя по всему, зачитанные комсоргом призывы мало кого из собравшихся взволновали.
А если быть точнее, то не взволновали ровным счётом никого.

- Кто хочет высказаться по этому поводу? - вежливо поинтересовался Лютиков у
собравшихся.

- Смотри, смотри на Румына, - восторженно произнёс Коряга, толкая меня в бок. -
Какой важный! Ушёл к ним и внедрился. Нам это пригодится.

- Извините, вы что-то хотели сказать, товарищ Митрофанов? - обратился комсорг к
моему соседу по праву руку.

- Этот тип такой вежливый, что даже, когда наступит на дохлую рыбу, будет перед
ней извиняться, - полушепотом сообщил мне Коряга, кивая на третьего штурмана. А
вслух произнёс: - Что уж тут молоть языком без толку. Жизнь - штука простая. Или
ты молоток, или гвоздь. Вот пусть каждый и соображает, кто есть кто.

- Раз, раз, раз... Проверка звука. Ведём прямой репортаж, - произнёс Руслан голосом
спортивного комментатора Озерова. - Ведём прямой репортаж из сумасшедшего домика.

- У меня вопрос! - высунулся Румын из президиума. Вид у него был абсолютно
серьёзен. Но в его рыжих глазах прыгал знакомый плутоватый смех. - А если бы ты
вёз патроны? - сурово спросил он Корягу.

Все вспомнили знакомый фильм и засмеялись.

- Ладно, хватит, здесь вам не цирк! - со строгим занудством произнёс Лютиков. - Если
эти вопросы вас не волнуют, то задавайте другие, какие кого волнуют.

Поднялся пекарь.

- Слово имеет товарищ Нехристь, - объявил Руслан.

Все засмеялись. А комсорг пронзил нарушителя спокойствия ядовитым взглядом.

Пекарь, не обращая внимания на хихиканье и шуточки, с достоинством музыканта
откинул со лба свои смоляные волосы и сообщил, что перед этим рейсом он ходил в
отдел кадров, хотел получить направление на учёбу, желая переквалифицироваться, но
ему отказали. Сказали, мол, ходи поваром, у нас поваров не хватает. И потому
переквалифицироваться нельзя.

- Так что ж, мне теперь всю жизнь поваром ходить? А если мне эта профессия не
нравится? - возмущённо-обиженно закончил своё выступление Макс.

- Бывают в жизни огорчения! - посочувствовал ему из президиума Румын.

- Ты что, у тебя такая работа классная! - решил образумить пекаря Чёрный.

- Значит, с "калинарным" техникумом ты венчался не по страсти, и брак по расчёту
оказался непрочным, - сделал глубокомысленный вывод Коряга.

- А вы что всё время молчите, девочки? - поинтересовался сосед, толкая меня локтем
в бок. - Или бигуди на ночь слишком сильно закрутили?

- Сам ты бигуди закрутил! - обиделась Анюта. - У нас кудрей нет, а у тебя вон какая
химия на башке!

- Это его шарахнуло по кумполу электропроводом, и все волосы в спирали завинтились,
а мозги малость отбило, - встрял Руслан.

- А зачем же ты на повара пошёл учиться, если тебе эта профессия не нравится? -
строго спросил пекаря Лютиков.

- По недотёпистости, - ответил Макс.

- По недопетис... недотёпис-тыс-ти? - переспросил Колька. - Ну и слово! Ты где
его выковырял?

- У него по всем предметам женские бюсты были. Куда ему с такими оценками было
ещё податься? - меланхолично произнёс камбузник, вращая круглыми голубыми глазами.

- Женские что?! - переспросил Руслан.

- Женские бюсты. Тройки значит, - спокойно объяснил камбузник особо бестолковым.

- Вы так туманно говорите, - попытался вмешаться Лютиков.

- А я всегда мечтал работать лифтёром, - произнёс Чёрный из президиума. - В женской
бане. Бабам лифчики застегивать.

- А я в детстве мечтал памятником работать. Стоишь себе на сундуке, смотришь на всех
сверху вниз и ничего не делаешь! - сказал Коряга.

- Товарищи комсомольцы, о чём это вы? - искренне удивился Лютиков.

- Мы это к тому, что хорошо бы, если бы каждый занимался тем, что ему нравится, -
невинным голоском пояснил лебёдчик. - Что есть в жизни лучше работы, когда она
любимая?

- Да, понимаете, заниматься нелюбимым делом, всё равно как целоваться через стекло.
Никакой радости. Никакого удовольствия, - пояснил пекарь.

- У меня вопрос, - сурово сдвинув брови, обратился к нему Румын. - А если бы ты
вёз патроны?

Все снова засмеялись.

- А может, тебе не поваром не нравится работать, а просто плавать не нравится? -
спросила Макса Анюта.

- Моряки ходят, а не плавают, - поправил её Коряга. - Плавает кое-что другое...

- Товарищи комсомольцы, попрошу посерьёзнее! - постучал по столу Лютиков.

- А мне можно вопрос? - вкрадчивым голосом спросил Чёрный.

- Что ещё? - недовольно нахмурился третий штурман.

- Где можно освоить профессию кузнеца своего счастья?

Все засмеялись.

- О каком счастье ты говоришь, корешок?! - воскликнул Коряга. - Ты забыл, где
находишься? Ещё Лев Толстой сказал, что счастлив тот, кто счастлив у себя дома.
Дома, а не в море! Врубаешься?

- А что же вы здесь тогда делаете? Как будто не знали, что в море есть только работа,  - нравоучительно произнёс Лютиков.

- Бежали из дома, как все порядочные люди, - объяснил ему сидевший по-соседству
Румын.

Наконец, душа Первого всего этого не выдержала, и его грузная фигура оторвалась от
стула.
Поднявшись, он тёплым отеческим тоном обратился к пекарю. И сообщил, что ему
ответили в отделе кадров неправильно. Быть такого не может, чтобы нельзя было
переквалифицироваться. Надо добиваться своего. Для мужчины самое главное в жизни -
иметь надёжную семью и любимую работу. Без одного или без другого он не может быть
счастлив. Короче, по прибытии на берег пекарю нужно снова пойти в отдел кадров и
твёрдо стоять на своём.

- Я буду твёрдо стоять на своём! - заверил его пекарь.