Баллада странниках 3. Гл. 5 Серпохов

Далече отступи от человека, иже имать власть убивати, и не убоишися страха смертна.
Сир. 9,16-18



Когда Дэвис вернулся в избу, брат и сестра сидели за столом, трапезовали, и вид у них был очень встревоженный, словно они обсуждали что-то, а Дэвис им помешал. Лицо Агафьи казалось расстроенным, под глазами синие тени, будто не спала всю ночь. Михаил смущённо откашлялся и пригласил его к столу. Потом спросил, как бы ненароком.
- Вот мы второй день уже вместе путь держим, а ничего кроме имени о тебе не знаем. Ты не сочти за дерзость, но нам хотя бы понимать надо, как себя с тобой держать.
- Держать? Что держать? – не понял сначала Дэвис
- Ну, вести себя нам с тобой, как? Как разговаривать, как обращаться? – растолковывал Михаил.
- А, понял, как со мной обращаться? По - простому, потому я есть грешный раб Божий, как и все. – отвечал Дэвис, пряча улыбку. Его забавляло замешательство Михаила и, тем паче, Агафьи.
- Нет, не понял ты. С виду ты мних, но не мних. Ехал с греками, но, по виду, не грек. Ну, хоть по отчеству тебя, как величать? – не унимался Михаил. – Отца-то как звали? Откуда он родом?
- А если я есть тать или разбойник,  что делать будешь? – то ли в шутку, то ли всерьёз спросил Дэвис, разламывая хлеб.
Михаил сердито взглянул на Агафью, проклиная её любопытство, потом залился краской и отрывисто произнёс
 – Это не имеет значения. Кем бы ты ни оказался, я – твой должник и долги привык отдавать. Коли не хочешь, можешь не открываться. Зря это я! Клянусь, больше не стану приставать  с вопросами, – досадливо махнул он рукой.
- Ладно, не опасайтесь, я не есть вор и разбойник, - смилостивился над ними Дэвис, - скрывать мне нечего. Я родом из Альбиона, Британские острова, отец барон был, боярин, по-вашему, Эймунд его звали.  Урождённый барон де Рокайль. Вот подорожная моя, – он протянул Михаилу кусок пергамента.
- «Давид, уроженец аглицкий с горы Афонстей…» - прочитал княжич.
- Давид Эймундович, - раздельно, по слогам, произнесла Агафья, вспыхнув румянцем, – Дерегаль?
Дэвис неожиданно рассмеялся – так нелепо звучало его имя по-русски. Взглянул на Агафью, и, вдруг, блеснули тёплой голубизной его глаза, отчего у княжны, поймавшей этот взгляд, встрепенулось сердце. «Так вот ты какой! Давидушка!»– назвала она его про себя, думая о том, сможет ли она когда-либо назвать так его вслух. Сердце её становилось всё больше и больше и уже не вмещалось в грудную клетку, а щёки горели от смущения.
 Дэвис рассказал в двух словах как попал на Афон, предусмотрительно опустив доминиканское прошлое, а рассказать, как попал на Русь, не составило труда. И, вот, словно растаяла между ними какая-то стена, и каждый из них почувствовал, будто они уже тысячу лет знакомы. Как бывает это в нашем дольнем мире, когда сам Господь по промыслу своему сводит людей друг с другом.

  Городские валы Серпохова показались ещё засветло. Как и большинство уездных городков того времени, Серпохов являл собой небольшую деревянную крепость, окружённую земляными валами на высоком берегу реки Нары. Внутри крепости княжеские и боярские хоромы, собор, за  стенами – посад.
  Дэвис понимал, что княжат он проводил, теперь и самое время попрощаться, пустить татарского конька на Москву и далее, на Владимир. Но какая-то истома сковала его волю. Хотелось отдохнуть, понежиться в тепле.
 «Вот довезу до княжеского двора, сдам с рук на руки, отобедаю, хотя бы, отогреюсь, потом уже двину дальше», - решил он про себя. Тем более, Михаил его просто уговаривал, а Агафья, хоть и молчала, но в её серых глазах читались отчаяние вперемешку с надеждой.
  Греческая миссия во Владимире оставалась до весны, чтобы потом по рекам спуститься до Сарая, поэтому время было. Но в  этом желании остаться таилось лукавство. На самом деле Дэвисом овладело некое любопытство, возможность испытать судьбу, посмотреть, что будет дальше.
  Он колебался, понимая, что наступит час, когда он горько пожалеет об этом. Но в то же время, Дэвис понимал и то, что если сейчас он повернёт на Владимир, то горько пожалеет об этом в ту же минуту. А потом всю оставшуюся жизнь будет задавать себе один и тот же вопрос: «А что было бы?»
  Приняли гостей радушно. Князь, Олексий Всеволодович был в добром расположении, несмотря на то, что вести, привезенные из Рославля, его растревожили. Жадность смоленских князей и их родство с татарами были хорошо известны в соседних уделах.
  Что если смоленский князь Фёдор захочет наказать Серпохов? Сможет ли московский князь Данила прийти в случае чего на выручку? Татары каждый раз шли через несчастный Серпохов, то на Тверь, то на Владимир, то на Смоленск, не давая городу подняться после очередного погрома. Удачное расположение  города на берегу Нары было удобным не только для торговли, но и для набегов. Трудами князя Олексия в Серпохове была построена крепость - детинец, как и положено любому граду, даже заложен монастырь.
  Князь Олексий уже мечтал о том, как передаст единственному сыну Юрию не только город в кормление от московского княжества, но и отдельный удел, а там, глядишь, и с Москвой потягается. Все  эти планы могли рухнуть в одночасье, пригрей он беглецов из Рославля. Но и отказать им князь Олексий не мог. Их отец, рославльский князь Василько был его кумом и названым братом. Они и детей поженить сговорились, как подрастут. Поэтому князь Олексий послал известить московского князя Даниила, что де могут татары наехать на Серпохов, а заодно и Москву пограбить и просил не оставить в тяжёлую минуту.
  Гостей же велел звать к столу. Девки забегали, накрывая на стол всё, что Бог послал. А послал Он ни много ни мало – осетровой рыбы, каши на миндальном молоке, пирогов с вязигой, расстегаев с судаком, блинов пшённых, яблок в меду, да множество крепких медов  и наливок.
Навстречу гостям вышел и княжич Юрий Олексиевич – рослый красавец, богатырь, в плечах косая сажень. Он горячо обнял Михаила, потом поклонился Агафье.
 –  Агаша! Радость наша! Прибыла, наконец! – воскликнул он, - Что, не забыла?  Когда  под венец пойдём?– он  подбоченясь, притиснулся к Агафье, желая её обнять, но она холодно отстранилась.
- Ишь, шустрый какой, - осадила она его, - рановато ещё для таких разговоров.
Видно было, что ей очень неловко от этой слишком уж откровенной встречи. Она бросила быстрый взгляд на Дэвиса  и покраснела. Этот взгляд перехватил Юрий.
- За чем дело стало, Агаша?  - удивлённо спросил он, - Отцы уже давно сговорились! Ты же сама обещалась! – Юрий в свою очередь подозрительно глянул на Дэвиса, которого, сперва, будто и не заметил. И в этом взгляде Дэвис явственно прочитал: «Ты ещё откуда взялся? Не становись у меня поперёк дороги!»
- «Да пошёл ты…» - так же взглядом ответил ему Дэвис, и в голове у него сложилось добротное русское слово из трёх букв.
- Это гость англицкий, с самого Афона, - поспешно встрял Михаил, почуяв недоброе и, желая разрядить обстановку.
- А-а, гость, - протянул княжич, словно оправдание. Они сдержано пожали друг другу руки. Нагловатый, самоуверенный княжич вызвал у Дэвиса неприязнь. Ему никогда не нравились такие люди.
  Князь Олексий, однако, проявил к гостю искренний и неподдельный интерес. Иностранцы на Руси всегда были в чести. Он усадил его подле себя на лучшее место, приказал потчевать. А когда узнал, что Дэвис может составлять карты и делать чертежи, то предложил ему на малое время, всего на два-три дня, остаться, пообещав хорошо заплатить.
  Князь давно уже мечтал построить новые укрепления для города, да всё не знал, как приступить. Он хотел не просто укрепить город, а сделать это с учётом местности, проложить тайные ходы, коммуникации.
  Рядом с Дэвисом сидел серпоховский воевода Клык – пожилой уже воин, с жестоким и угрюмым выражением на обезображенном шрамами лице. Верхняя губа его была рассечена, обнажая желтоватый верхний зуб. Нос расплющен от удара, отчего воевода время от времени всхрапывал. Он внимательно прислушивался к их разговору с князем, смачно обсасывая рыбьи кости.
- Знаешь, как хины на востоке делают, чтобы крепость была неприступна? – спросил воевода.
- Как? – поинтересовался князь.
- Замуровывают в стену того, кто её построил, – отвечал Клык, шумно прихлёбывая из кубка.
Князь Олекса натянуто рассмеялся, следом захохотали остальные. Дэвис понял намёк, и ему стало не по себе.
«Такому убить – как муху прихлопнуть» - подумал он, и перспектива весь следующий день провести в обществе этого упыря показалась ему нерадостной. Но отказываться было уже поздно, да и денег после прижимистых греков у него почти не осталось.
Сказитель настроил лиру и по залу поплыл заунывный распев: «А что тебе надо, грешный человече? А и злата и серебра…»
  И Дэвис, вслушиваясь в слова песни,  невольно подумал: «А что мне на самом деле надо? Чего ищу я? Чего ради брожу я по белому свету?» От медовой браги приятно разморило, по телу разошлась теплота,  и потянуло в сон.
«Толико сажень, да сажень земелики. Да чатыря досыки.»  - пел лирник И, словно сдавленные рыдания,  звучала его лира. Тут Дэвис заметил, что из глаза воеводы выползла мутная слеза и тут же затерялась в морщинах.
«Какие печальные у этих руссов песни - подумал Дэвис, - Даже такого сухаря прошибло. Хотя, может быть, он вовсе не такой как кажется. Руссы – они всегда очень скрытные.»
  Наутро они с воеводой, прихватив карту, отправились на городские валы. Седлая воеводе коня, конюх поленился затянуть подпругу потуже и тут же получил от Клыка плетью по лицу. Дэвиса передёрнуло, когда он увидел, как вспухает на белой человеческой коже багровая полоса. Это не укрылось от угрюмого взора воеводы.
- Что, осуждаешь меня? – спросил он, когда они выехали за ворота детинца. – Что я его плетью?
Дэвис пожал плечами. Ему не хотелось вступать в полемику с воеводой.
- Осуждаешь, я видел, как тебя покорёжило.  – уверенно протянул Клык, - Только вот представь, если б мы с тобой ратиться ехали? А? Если, б***ь, второпях? Седло набок и всё, б***ь, п***ец. Я ему только рожу покособочил, а подпруга – цена чужой жизни, понимаешь? Нет? А, ежели, ты – князь? Тогда, б***ь, цена многих жизней.
- Я понимаю, - ответил Дэвис, немного завидуя способности воеводы так владеть заповедными словами, - Только не люблю жестокость.
- А-а, что ты знаешь о жестокости? – махнул рукой Клык. – Вот сделаешь ты чертежи укреплений, как сделать так, чтобы они не попали в чужие руки?
- Спрятать надёжно, – пожал плечами Дэвис.  – Или сжечь в случае опасности.
- Спрятать или сжечь? - воевода рассмеялся недобрым, хрюкающим смехом – А тебя тоже сжечь в случае опасности? И тех, кто будет это строить?
Дэвису стало не по себе. Он слышал о том, что мастеров, строящих крепостные укрепления, бывало, умерщвляли, чтобы те не выдали тайны. Дэвис не знал, что и ответить. Послать подальше воеводу вместе с князем и их укреплениями – будет выглядеть как трусость. Промолчать – будет выглядеть, как слабость. Он остановил коня, и, глядя прямо в лицо воеводы, сказал
– Если поручили дело – значит мне верить. Если не верить, тогда и время не тратить.  – Дэвис дёрнул поводья, поворачивая назад.
- Ладно, не горячись! – Клык хлопнул его по плечу, - Как у нас говорят – доверяй, но проверяй. Я хочу, чтобы ты понял, чем мы рискуем. И чем рискуешь ты… - добавил он веско.
Воевода оказался большим знатоком своего дела, не торопился, деловито объяснял, если нужно, обдумывал и терпеливо выслушивал. Под вечер его необычная внешность и такая же манера общения уже перестали смущать Дэвиса, и он даже нашёл, что работать с этим человеком было весьма сподручно.
  Карту, испрещенную крестиками и  пометками, Дэвис забрал с собой в княжеские хоромы, чтобы назавтра уже начать воплощать их с воеводой совместный труд в чертежи новых городских укреплений.
  Весь следующий день он провёл в княжеской библиотеке, где было много окон и много света, разложив на столе кусок белой холстины. Один за другим ложились на холст линии будущих крепостных стен и валов. Затея князя Олексы была проста – укрепить город таким образом, чтобы гарнизон мог продержаться до прихода подкрепления из Москвы, Можайска или Коломны, а кроме того вывести по тайному ходу гонца или княжеское семейство.
  Домрачея, посланная князем, позвала его к обеду. Спускаясь в трапезную, Дэвис заплутал в переходах терема и оказался рядом с женской половиной. Здесь он стал невольным свидетелем следующей сцены. В сенцах молодой княжич Юрий Олексеич, растопырив руки,  не давал проходу княжне Агафье, с шутками и прибаутками заигрывая с ней. Дэвис приметил, что Агафье это неприятно. Она злилась, тыкая кулачком в могучую грудь княжича, но его это ещё более раззадоривало. Он вёл себя так, будто Агафья уже принадлежала ему, хватал её за руки, пытался обнять. Агафья сердилась, вырывалась, но княжич играл с ней, словно кот с мышью. То, отпуская, то снова схватывая. Видно было, что ему эта игра доставляет удовольствие и его совершенно не волнует, что чувствует при этом девушка. Наконец, Агафье надоела эта забава, и она звонко ударила по щеке чересчур разошедшегося ухажёра.
- Ну, ты, полегче, - изменившимся тоном сказал тот, трогая щёку - ты тут не у себя в Рославле.Тоже мне, недотрога, смотри как бы…
Он не успел договорить, как подошедший сзади Дэвис грубо взял его за плечо, повернув к себе лицом. Агафья, пользуясь случаем, сразу же куда-то исчезла.
- Увижу, пристаёшь к ней – нос твой сломаю, – пообещал он.
- Ты откуда взялся, малохольный, - удивился Юрий, багровея от бешенства, - Это невеста моя, уразумел? Это я, ежели тебя рядом с ней увижу… – Юрий добавил несколько заветных слов для смысла.
- Невесту уважать надо! – твёрдо, глядя в упор на княжича, произнёс Дэвис. Рослый княжич был на полголовы его выше и шире в плечах.
- А ты меня уважению не учи! Ты со своим уставом в чужой монастырь не суйся. Кто ты такой есть учить меня? Монах? Немец аглицкий? Червь книжный? Да мне, тьфу на твою Инглию! – Юрий сплюнул и попал плевком на полу дэвисовой свиты, что делать ему явно не следовало.
  Дэвис с коротким размахом ударил ему в нос, и тут же, от встречного удара в челюсть  отлетел к бревенчатой стене. Поднявшись на ноги, он сбросил с плеч свиту и снова бросился на противника, чувствуя, что звереет. Однако, ярость его разбивалась об каменную мощь Юрия, как волна разбивается о скалу. Удары Дэвиса не причиняли особого вреда могучему телу княжича, а пудовые кулаки последнего били веско и точно. На шум драки прибежала дворня, слуги княжеские их едва растащили. Пришёл и сам князь Олекса Всеволодович.
- Чего не поделили? – мрачно спросил князь и пристально посмотрел на Дэвиса, но тот молчал, промокая рукавом кровь на разбитой губе. Князь вопросительно взглянул на сына. Княжич криво ухмыльнулся и ответил
– Так. Силой мерялись. Смотрели, чьи кулаки крепше – русские или немецкие.
- Ну, и чьи крепше? – спросил отец, также испытующе глядя, то на одного, то на второго.
- Наши, вестимо! – бодро отвечал княжич.
 Дэвис поплёлся обратно в библиотеку - обедать ему расхотелось. Когда угар драки прошёл, он почувствовал, как заныли разбитые губы, заплыл распухшим бельмом глаз, да и рёбрам явно досталось. Очевидным было то, что кулачный боец из него так себе. Примчался и Михаил. Видимо, Агафья ему всё уже рассказала.
- Он меня от****ил, Мика, как это… ссаный валенок, - с горечью сказал ему Дэвис.
- Тюфяк, Давид. Ссаный тюфяк.  – поправил его Миша,  - Ещё б не от****ил. Он во всём городе лучший кулачный боец. Ты ещё здорово держался. Обычно с одного его удара людей выносят.  На вот, медную бляху к глазу приложи.
- Зря я, наверное, полез. Теперь как бы вам худа не было.
- Ничего не зря! Нечего к Агашке приставать! Надо было меня позвать. Сам бы увидел – по зубам дал. Оно, конечно, отцы наши сговаривались их поженить. Года три-четыре назад они к нам в Рославль приезжали. Отец тогда пожалел её отдавать, вроде мала ещё. Мать у нас умерла, когда Агашке ещё лет восемь было, вот отец и тосковал, не хотел с дочерью расставаться. Берёг, как память о матери, что - ли. Агашка и впрямь тогда ещё в куклы играла, ну и, правда, пообещалась ему замуж выйти. Попозже. А теперь вот время  подошло, и глядеть не хочет. Не знаю, что это с ней. А Юрка этот, он у бати единственный, вот и привык, что ему всё дозволено. Ещё как вывернет-то перед князем, – Михаил стал озабоченным.
- Ты, Мика, за меня не держись, – ответил Дэвис, - Я, если что сам за всё отвечу.
- Не, - покрутил головой Михаил, - это я тебя сюда притащил, так что вместе ответ держать будем. Отца нет, а здесь над Агашкой я за старшего. Потому так и скажу князю, что, мол, без отцовского благословения,  пусть близко и не подходит.
 Михаил ушёл, видимо улаживать вопрос с князем, а Дэвис пристроился на большом сундуке вздремнуть, зная, что сон лучше всего лечит гудящую голову и ноющие рёбра. Однако, поспать ему не удалось, дверь отворилась и в библиотеку кто-то зашёл.
Агафья в рубахе и простой понёве, держала в руках глиняную миску и узелок с хлебом. Под мышкой у неё был кувшин с квасом. Пристроив всё это рядом с Дэвисом на лавке, она ойкнула, глядя на побитое лицо, но поймав его строгий взгляд, притихла, прижав руки ко рту.
- Агапэ, зачем ты? Зачем ты это всё? – пробормотал Дэвис, садясь на сундуке. Ему было неловко. Агафья каждый раз, своим внезапным появлением заставала его врасплох. Её серые глаза, белая шея, высокая грудь и тонкая талия, переходящая в крутой изгиб бёдер, дразнили его, притягивали, бередили нутро. Сонм совершенно далёких от духовного подвига мыслей взвился в голове Дэвиса, точно осиный рой.
- Давид Эймундович, я поесть тебе принесла, - виновато произнесла она.
- Спасибо, Агапэ, ничего не надо. Мика уже приходил, - Дэвис натянуто улыбнулся разбитыми губами. - Агапэ, тебе нельзя здесь, иди.
Но Агафья не уходила и молча стояла, сложив на груди руки.
- Давид Эймундович, я что, непригожая?– девушка внезапно присела возле него на колени, заглянув  в лицо своими глазами, прозрачными, как родник. Губы её задрожали.
- Как это, непригожая? – растерялся Дэвис, не зная, что и говорить.
 - Нешто не видишь ничего? Нешто не понимаешь? Или у вас в Инглии девки по-другому сделаны? – она уронила голову на лавку и заплакала, уткнувшись лицом в свой локоть.
Дэвис смотрел на её беззащитную шею с бугорками позвонков и завитками русых волос, выбившихся из-под девичьей ширинки, и решительно не знал, как быть с этими слезами. Он присел рядом с ней на пол, неловко провёл рукой  по её  спине.
-  Агапэ, не плачь. Что я должен сделать? Ты – невеста Юрия, ты - ему обещана...  – сказал он.
- У-у, деревяшка бесчувственная! Ничего не замечаешь и ничего знать не хочешь! - всхлипнула Агафья в локоть, - Да я за Юрку ни в жизнь замуж не выйду! Лучше уж в монастырь.
Дэвис подумал о том, что женская доля незавидна везде, во всех землях. Выйти замуж, да и то, если повезёт, по любви, - вот и всё счастье. А если не повезёт – монастырь или вечная тягота с нелюбимым мужем.
  Он вдруг вспомнил о своей матери – вот выдали её замуж в шестнадцать лет. Такую же девочку, как Агафья. Хотела - не хотела, любила – не любила, кто её спросил? Вышла замуж – родила - умерла.
- Уходи, Агапэ. – вздохнул Дэвис. –  Беда в том, что я – не есть, как ты говоришь, «деревяшка». Я всё понимаю. Если хочешь, я тебе скажу – ты не есть непригожая. Ты очень пригожая из всех, кого я встречал. Поэтому, не надо быть тебе здесь, а то я боюсь натворить глупостей. Я их уже натворил довольно.
Агафья перестала плакать, вытерла слёзы передником и выпрямилась. В вырезе вышитой рубахи виднелась ямочка между ключицами и дальше, ложбинка между выпуклыми холмиками грудей, где пропадал шнурок от ладонки, висящей на шее. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом девушка порывисто поцеловала Дэвиса в губы, вскочила с колен и, не говоря ни слова, выбежала из кельи.
От её поцелуя несостоявшегося монаха обдало жаром, как из печки. Его тело, молодое, озверелое, бунтовало и не хотело подчиняться разуму. Пришлось встать на поклоны, презрев ноющий бок и гудящую голову. Но, ставшая уже такой привычной, молитва не шла – мысли возвращались к шнурочку от ладонки, теряющемуся, подобно речке, меж двух холмов.

Продолжение:  http://proza.ru/2017/12/07/2324