Стать поэтом в Ялте - 7

    
     Ялтинские литераторы привыкли к  тому, что слово «осень»  ассоциируется  со словом  «Чехов». Ежегодно в  Ялте проходит поэтический  фестиваль «Чеховская  осень». Это и дань уважения  человеку, который  создал  городу  особую творческую ауру,  и грустная констатация  того факта, что последние  годы  жизни  писателя - его закатные дни - прошли именно в  Ялте… Эта  грусть разлита  и в  чеховском  саду, и невозможно не ощутить грусть при виде  березки, вдруг  одевшей осенний  наряд среди буйной  зелени сада… Березку  в  саду посадил сам писатель, но ее  сломало ветром  еще при его жизни… Березку сломало, но жизнь продолжается… Мне нравится образ пустоты, ощущаемой в проемах между  камнями на дорожке сада: при косом  освещении эти провалы  теряют вещественность. Чернота и пустота.  Разве не то же возникает при  уходе человека из жизни?

Осень в Чеховском саду

Осеннее солнце в  туманной одежке
Еще не ушло на постой,
Но каждая  ямка неровной дорожки
Наполнена пустотой.
На белом фасаде у  Чеховской дачи
Затейлив глициний узор,
И небо спокойно… Но скоро заплачет,
Проколото шпорами гор.
В саду, где царило весеннее буйство,
Где в окнах гудел баритон,
Повисло щемящее, грустное  чувство,
Сокрытое в  слове – Антон…

       Завершить  поэтический  экскурс по чеховском саду хочу на  той  же грустной, сентиментальной  ноте. Больной  писатель носил в  легких смертельные бациллы, и не мог не думать о том, что случится скоро и неизбежно… Бунин, который  как никто другой понимал  душу  своего друга, пытался  понять, как  Чехову  удавалось примирить свою жизнь с  мыслью о неизбежном. Его идея такова: Чехов отстранялся от мысли о смерти как  художник, как литератор: представлял смерть как бы  глазами зрителя, как некое театральное действо, даже как комедию, которой предстоит разыграться  у  крыльца  Белой  дачи:

С крыльца  с кадилом  сходит толстый  поп,
Выводит хор.  Журавль, пугаясь хора,
Защелкает, забьется  у забора,
И ну  плясать и стукать клювом  в  гроб…
В груди першит. С шоссе несется пыль,
Горячая, особенно сухая.
Он снял пенсне и думает, перхая:
Да-с, водевиль. Все прочее есть гиль…

      Мне эта драма смерти представилась в преломлении не только размышлений, но и занятий Чехова-садовника… Вот он подбирает и насаждает в  саду  породы деревьев, которые  создадут образ вечной  весны и будут напоминать о человеке, который  взлелеял   сад на голом ауткинском пустыре. Самое главное  слово поставлено в  самом зачине стиха: «если…». «Если умру»… А может, и не умру? В нем -  надежда на  то, что настоящее искусство не умирает никогда…

Чехов  в  саду…

Если  умру, посадите магнолию,
Пусть расцветает к  утру,
Чтобы не грезилось, будто бы в поле я
Дрогну на грубом ветру.

Скоро умру… Посажу я глицинию,
Чтобы  сиреневый  рай
Стал заповедной страной соловьиною
И говорил: «Прилетай!»

          Скоро  умру… Посажу я фотинию,
Чтоб укрывал от молвы
И шелестел  над могильною глиною
Ворох багряной листвы.

Скоро умру… Посадите  форзицию
У основанья креста,
Чтобы  душа  голосистою птицею
Пела, звонка и чиста…

Скоро умру… Посажу я акацию,
Белое чудо весны,
Чтобы страдающей, плачущей  матери
Снились   небесные сны…

     Чеховская  тема  плавно переходит в тему  Ялты… В городе много мест, которые  хранят память о Чехове. Это и местная  гимназия, где  писатель часто бывал как  попечитель, и городской  театр, где   Чехов  смотрел свои пьесы  в  постановке МХТ, и  дача «Омюр», где  писатель прожил полгода  до окончания  строительства  собственного дома. Но центром притяжения, конечно, является  Набережная… Чехов  еще  в первый  свой  приезд в  город (1889) часто бывал здесь. Однажды в  купальне у  берега служитель уронил шест, который  упал возле самой  головы Антона  Павловича… Молодой  писатель мог бы  остаться в Ялте навсегда…  Тут, в  кондитерской Верне, он делился  секретами мастерства с юной писательницей Еленой Шавровой… Тут гуляла  со шпицем  героиня  его самого «ялтинского» рассказа… Дух Чехова витает над набережной до сих пор! Однажды, в  тяжкие  90-е годы, когда  каждый  выживал как мог, я  не раз наблюдал, как  одна старушка зарабатывал  на пропитание со своей собачкой: старушка играла на  аккордеоне, а кобелек, одетый в  нелепое платьице, подвывал и приплясывал под музыку… Вот вам и чеховский сюжет…

На  набережной

В саду шелками шелестят,
Жеманясь, веерные пальмы.
На Могаби бросает взгляд
Старушка в сизоватой тальме.
В ее руках - аккордеон.
А гору непогода кроет...
Кобель, наряженный в шифон,
Музыку слушает и воет.
Старушка зла на Могаби.
Играет, не давая спуску.
Собака воет от любви
Или от жалости к искусству.
"Каштанка!"- будто бы во сне
Вдруг донеслось... И за толпою
Мелькнули кепи и пенсне,
Знакомый профиль с бородою...
Аккордеон умолк, и пес,
Ломая клоунскую шляпу,
Лизал Антону  щеки,  и нос.
А тот, как другу, гладил лапу...

     Надо сказать, что Чехов действительно любил собак. В его усадьбе  постоянно обитали  беспородные Тузик, Шарик и Каштан,  которых запечатлел для истории ялтинский  фотограф и «обессмертил» в  шуточных стихах друг Чехова, известный  журналист Владимир Гиляровский.