Смекалка

Золотой фонд Советских вооружённых сил, опора и правая рука офицеров, будущие прапорщики, а пока ещё сержанты Стоценко, Лобко и Василенко были в увольнении.

Предкурортный Симферополь встретил их зноем раскалённого асфальта, лёгким шелестом девичьих платьев и застывшими в полудрёме, серыми от пыли и жары, платанами.

Свобода пьянила. Она туманила сдавленные фуражкой мозги. Катившийся пот щипал глаза, и грязная, солдатская речь придавали этой тройке неповторимую красоту и мужество. Они повернули на улицу Пирогова, как вдруг строгий окрик вернул их к реалиям жизни.

- Товарищи курсанты! Вы почему честь не отдаёте? Ваши документы.

Это было так неожиданно и так прозаично, что все, как под гипнозом, отдали капитану I ранга свои военные билеты. Конечно, можно было убежать, но что-то не сработало. Видно, мозги действительно расплавились и растеклись по асфальту.

Ни слёзные «простите нас», ни «мы больше никогда не будем» не действовали на старого моряка. Они шли в сторону комендатуры.

Помощник коменданта, капитан Фридман, встретил их весело, - О! Землячки! Проходите! Милости просим! Что, фонд золотой, честь разучились отдавать, оборзели в конец, погоны стали жать, руки поотсыхали, суки лагерные?

- Никак нет. Мы не заметили, - лепетали сержанты.
 
- Ах вы, ****и! Вы уже капитана І ранга не замечаете? Может мне вас к окулисту отвести, чтобы он вам глаза с жопы на место поставил?   Где ваши очки, суки?

Сержанты, все разом, захотели в туалет по большой нужде. Страх был велик. Ведь за это могли отчислить из школы прапорщиков. А капитан покрывал их всё новыми и новыми солдатскими офонаризмами.

Натешившись вволю, он дружелюбно сказал, - Я сегодня добрый, землячки. Если вы мне за десять минут натаскаете вон в ту бочку воды, - он указал на железную, ржавую бочку, стоящую в углу комендантского двора, то я вас отпущу и даже записывать не буду. Договорились? Вёдра рядом, кран тоже.

Он взглянул на часы, - время пошло, - и скрылся в помещении комендатуры.

Сержанты бросились к бочке. Она была просто огромна. Дно у вёдер представляло собой решето, и вода в них не держалась. Они носились от крана к бочке как скаженные. Через пять минут вода только прикрыла  дно. И только плац  мокро блестел на солнце.

У Василенко прорезало, -  Давайте её, на ***, перевернём.

Сказано – сделано. Бочку быстро перевернули и еле-еле успели налить на перевёрнутое дно воды, как вышел капитан.

- Ну что, жертвы Херасимской трагедии? Наполнили бочку?

- Так точно, - ответил, тяжело дыша, за всех Василенко.

На солдат было больно смотреть. Форма стала чёрной от пота и излучала кислый, зловонный запах. А вода в бочке отражала лазурь бездонного неба.
 
- Молодцы, земляки! Славно поработали! – сказал Фридман, отступая от них на два шага, - ещё одно нарушение и арестую на пятнадцать суток. Поняли, защитники?

- Так точно!

- Пойдите заберите свои документы у дежурного. Скажите, чтобы не записывал.

Сержанты вышли на улицу. От них как от котельной валил пар. И вдруг, со двора комендатуры раздался рёв помощника коменданта.

- Суки! Хохлы ебучие! Наебали! Поймаю – сгною!

Что ещё говорилось в их адрес, они не слышали. Опережая собственный визг, они неслись в сторону учебного отряда.

Больше они, от греха подальше, в увольнение не ходили.

Закончив школу прапорщиков, разъехались по своим частям.

Поистине, народ прав, говоря, что когда хохол родился, еврей заплакал. Трудно в это не поверить.