Кольцо Нибелунгов, глава шестая

Глава шестая, где нам, увы, предстоит познакомиться с башней и стать свидетелями жестокого допроса.
На эти козлы сядь тогда священные.
Сократ.
Вот видишь, сел.
Стрепсиад (садится).
Прими теперь из рук моих венок.
Сократ.
Зачем венок мне? Ой, боюсь, Сократ!
 Как Афамонта, вы меня зарежете!
Стрепсиад.
Нимало. То же с каждым посвящаемым мы делаем.
“Облака”, комедия Аристофана.

   Однажды спящий проснулся, но случилось это не так скоро, как желали бы Филомен Тристагор, сам, собственно, изготовитель чудного усыпляющего порошка, повергшего того в забытье, и, видимо, переборщивший с дозой своего оригинального зелья (а может, временные рамки сна Дэйриса задумывались такими, какими и вышли, кто разберет, что творится в планах этого алхимика), и Андрил Транк, который довольно дружественно сблизился с ним в последнее время, устроившие ему мягкое ложе на дыбе, красовавшейся у стены в камере тетенгаумовсого допроса, той самой, которую Дэйрис уже пытался рассмотреть утром, и к тому времени, как выразительные глаза снова сделавшегося узником тяжело раскрылись и устремились в низкий, каменный, с плесенью в трещинах и сухой кровью в самых видных местах потолок, первый успел оценить механическим взглядом и гедонически налюбоваться всеми богатствами представленной коллекции (он никогда не уставал это делать, хоть в подобных пространствах пропадал не раз), а второй – тоже насмотреться, но не на внушавшие ему самому страх экспонаты, а на своего главного врага, как он привык считать, усугубляя с расстояния и неведения значимость дэйрисовской персоны в тайном обществе и его героичность, несмотря на то, что видел его всего однажды, (знал бы он, что Дэйрис все это время хотел более вступить в церковную общину, а не в эту какофонию бесполезной кулачной разборки), заметить, как тот юн, - кого они завтра начнут вербовать? Детей? - не старше Флориана, был бы тот жив или хотя бы на земле, нежен, словно и не выходец из ужасной бродяжнической тео-мартелльской среды, хоть и довольно некрасив, впрочем это последнее мнение несколько улучшилось, когда его блудливое сознание вновь обрело своего хозяина; и успел даже захотеть сделать такую глупость, как убрать выбившиеся русые волосы с его лба, поддавшись какому-то смутному позорному наваждению. 
   Итак, в ту минуту, когда их стало и вправду трое, Транк вошел в состояние готовности, как он всегда делает при выходе из стадии окружения обычным воздухом в стадию окружения живыми людьми – меняет окрас и набрасывает на себя мимикрическую накидку, и нахмурил брови, алхимик же нехотя оторвался от досуга и быстро притянулся, предвкушая комедию, к дыбе, ну а Дэйрис осмотрел, насколько она позволяла, свое новое место обитания и своих новых ближних, кое-что понял, другое осталось для него загадкой, но он даже попытался приготовиться ко всему и не давать волю панике, но на прочие сборы времени не хватило, так как Транк вскоре, хоть и выждав время, чтобы увеличить шанс достучаться до подсудимого, начал говорить, или не хватило воли, так как паника все-таки завладела им.
 Холод пронизывал косточку за косточкой внутри неподвижного – даже слишком –проснувшегося неженки Дэйриса, может быть, даже делал в них дыры и выл в них, только этого не было слышно, это были не какие-то там градусы, а дыхание десятков слоев камней, мнущихся друг к другу уже не одну сотню лет; даже кровяная жидкость, казалось, засуетилась медленее; он также мог бы, помимо этих прелестей, заставить Дэйриса мыслить активнее, свежей, сосредоточеннее, если бы в противодействие с ним не вступило жуткое чувство похмелья, какое бывает при летней жаре и  недостатке сна. Поэтому мысли его оставались такими же тягучими, как всегда, и даже еще хуже, хоть для этого наблюдался отнюдь не лучший момент.
 Над ним стоял сам Андрил Транк, человек-цель, человек-мишень, живой, хмурый, высокий, грозный, просто одетый, без атрибутов, без слуг, таинственно молчащий, неподвижный, затаящийся, почти светящийся изнутри тем странным светом, что отделяет самых отважных, самых скандальных, самых умных и талантливых, самых красивых, обычного короля и крестьянку с длинными ресницами, выдающихся, держащих в руках какую-то раздувшуюся будоражущую мелочь, искру, помеченных – случайно или по небесному указанию, персон от людей, пока не открывших в себя такую или не собирающихся открывать, чтение и сплетни противопоставляющих славе и вниманию, ошибочно именующихся обычными - ошибочно. Дэйрис сразу узнал эту личность по фотографиям и бурным описаниям и комментариям сподвижников, легко идентифицировал эту столь многозначную для них персону, настоящую прижизненную легенду деспотизма и ненависти к народу.
 Однако узник спросонья или по неопытности принял за грозную насмешку морщины, за властность – настороженность, за холодность – усталость, за равнодушие к преступнику – врожденную неторопливоть, привычку молчания и воспятанную степенность, за затаенную агрессию – неудовольство миром, собой и своей кроватью (в результате протекания юных своих лет в отдаленном замке в горах, Транк получил привязанность к привычке во время сна испытывать спиной твердую поверхность дерева, что заставило этого неординарного вельможу с ментальностью какого-то бродячего наемного воина серчать на устои по поводу излишней опухлости своих дворцовых нар). Андрил Транк был рус, но слегка, так сказать, мизинцем королевы льда тронут сединой, на линии одного из узоров его жилета разорвался шовчик, веки его были тяжелые и опухшие, глаза покрывала куча красных каппиляров, но Дэйрис ничего этого не заметил бы, даже если бы увидел, но он очень плохо видел даже в метре перед собой, а также был ненаблюдателен. Мы это утверждаем, так как каждый герой и каждый человек, стоящий хоть чего-то, то есть и правда каждый, должен однажды подвергнуться изучению с незаинтересованной стороны, например, нами,  без обычных прикрас.
- С пробуждением. Это хорошие новости: не каждому, кто имеет дело с произведениями господина Тристагора удается после этого сделать вздох. Что ж, вот вы и в этом скандальном месте, где утром виной судьбы вам назначено было испытание, которое вы нелюбезно пропустили, - молвил Транк, растягивая слова в начале, быстро отбрасывая их назад в конце, как положено человеку, не желающему стать свидетелем зверства.
 Они вдвоем маячили, как две темных горы, как два ведьминских изваяния, изувеченные пламенем света настенного факела; особенно пугали рыже-зеленые борода и усы Филомена, они притягивали взгляд узника как зияющая дыра, и он все ожидал, что из нее станут вот-вот выползать тараканы и черви, как из сказочных зарослей. От таких образов Дэйриса перехватили наважденческие мысли об участи этого старого заморыша, несмотря на то, что сам он был запуган. Какую семью он осчастливил выхождением из утробы? Кого он морочил и мучал, растя и конфликтуя с самим собою? Сварил ли он своих родителей вместе с крокодилими кишками, сожрал ли или не трогал и просто убежал из дома, оставив его целым и нетронутым? Или, может быть, он любил мать и опекал ее до сердечнообусловленной кончины? А сестра, брат? Что сталось с этими несчастными, если только они существовали и имели похожие на его черты и такой же принадлежности кровь? Заколол ли он их на алтарь демиурга, выпил ли он их мозги или лелеял их до полусмерти, этих существ, и бегал  с ними по лесу? А его молодость? Какой бедный город встретил его в этой поре и впустил в свои пределы? Кто его супруга – жаба или Королева змей?
 Ему было страшно так же, как никогда в жизни. Зато в то же время и Стеснение его было так же велико, как ни в один день и момент раньше.
- Представь нас  партизану, - велел алхимик, скалясь, и опуская свою тяжелую лапу на его плечо, которая впрочем вскоре была сброшена, - Нам он нравится, - из уст этого объекта самых жирнописанных репортажей слова вылетают и приобретают новый смысл – подчас трагический. Кто знает, что он имел в виду?
- Молодой человек еще не имел чести и мне подсказать, как нам всем величать его светлость. Как это вас зовут, юный сударь, могу ли я поинтересоваться без риска раскрыть какую-то страшную тайну? – он немного наклонился, ему была действительно интересна эта мелочь.
- Дэйрис, - выдавил подопытный.
- Прекрасно. Отличное имя, особенно для человека, про фамилию которого не стоит спрашивать. Значит, Дэйрис из Возрожденного Тео-Мартелла. И Филомен Тристагор, дворцовый парфюмер.
- Какой мы тебе парфюмер! – всшипел опозоренный творец странных экспериментов с участием всех частей всех видов тел живых существ, но тут же снова показал пасть окованному, - Рады знакомству. Руки пожмем в другой раз, наш милый бунтарек!
- А он, кажется, не рад, - тихо усмехнулся Транк, и был совершенно прав, - Итак. Не будем терять драгоценного времени, тем более что тут всегда очень прохладно. Взамен на кольцо – ты, Дэйрис, конечно, понимаешь, что это не из тех штучек, коими кишит наш Страдон, и что в нее не вкраплены ни бриллианты, ни изумруды, ни яшма, зато в нем есть гораздо большая ценность - никакая боль, - тут он постучал по дыбе, но я думаю, то был скорее жест упоения собственным жестоким могуществом, чем донесение в невербальной форме этого аспекта ситуации для наилучшего восприятия, - причинена не будет. Это, в общем-то, пожалуй, простое и искреннее утверждение. Могу повторить. Кольцо – и мы больше никогда не будем иметь удовольствия свидеться. Все, можешь спокойно рассказывать, где оно.
- Жонатан? – надтреснуто сказал Дэйрис, пропустив все это мимо внимания.
- Кольцо-о, - было произнесено громко и будто ударило его обухом.
- Какое кольцо? Я же вас действительно не понимаю, поверьте же мне, поверьте! Если вы хотите что-то знать о тайном обществе… - он прикусил язык, застыдясь того, что готовился сказать, и неловко переменил тему разговора, - А как же там, на площади, мы вроде как договорились, и вы обещали мне, что… не помню уже и что, - Дэйрис сам не замечал, что лишь беспокойно шепчет, шелестит. Потом он вспомнил еще кое-что. – А ваша дочь…, - он испытал призрачное веяние той надежды, что факт того, что он сделал благотворительный акт по отношению к ней, обеспечит хоть толику успеха.
 Все это время, разрывая тишину, Филомен хрипло, гадко и с примесью фальшивости скулил:
Пылинки в танце золотом,
Осядете куда вы?
На странных строчек полный том?
На пол с невидными следами?

С узора тканного ковра,
Красноречиво,
Ванитас смотрит на тебя,
В таинственном мотиве.

Большой, старинный дом,
И осень близко,
Покои с ажурным окном,
Летают птицы низко.

Ты в комнате один, без друга.
Здесь вечер. В саду тихо.
Ты в середине призрачного круга.
Глазницы черепов отбрасывают блики.

Как веет памятью жнеца,
Что тело забирает!
С портрета улыбается душа,
И в костях голых тает.

Ах, череп, как он пожелтел!
И вошь его изъела!
И все же вздрогнуть ты посмел,
И посмотрел на двери.

Чего он ищет? Что он ждет?
Ты дашь ему лишь взгляд.
Да, череп, кончился полет.
И он тебе не рад.

Какой глубокий он старик,
Но он живет не раз.
Осколки челюсти разбитой
Он выставляет напоказ.

Он над материей и плачет, и смеется,
Имея жалкий вид.
Ему лишь зло теперь дается,
Остатком мести он подбит.

Ах, черепа на гобелене!
Как выцвели они!
В глубинах дыр чернушно-серых
Застыли синие огни.

Без жалости к червям, которым вы достались,
Изъела суета сует
Вас, передав до основанья
Ненависти лет.

Ты чуешь зов их смутно-сильный?
Ты веришь в смерть?
Смотри, не жди, когда за гриву
Схватят, закрой дверь!

Лицо Транка стало страшно. Дэйрис затронул самую золотящую сердцевину, само средоточие его мира. Он сделал какой-то резкий, судорожный, неопределенный, но яростный знак рукой. Он крикнул, и эхо подхватило и удесятерило смысл его импрессионистской ессенции.
- Не сметь произносить ни слова на эту тему! А ну быстро говори, где ты его спрятал!
- О боже! – выдохнул Дэйрис, пытаясь извернуться на ложе.
   Филомену, жадная натура которого не могла питать страть к подобного рода домашним беседам,  надоели их безрезультатные трепли, и он решил взяться за дело с другого конца. Из двоих этих судей только он носил бесценный дар настоящего палача.
- Дай-ка я попробую. Ты не умеешь вести переговоры, - крякнул он и нажал на рычаг, что-то заработало, и устройство пришло в движение, что подбодрило Дэйриса, который наконец всерьез начал рассматривать, почему преследуемая вещь и он сам, как его заставляли уверовать, обязаны были находиться в духовном или телесном обращении между собой.
- Подождите, умоляю... Хотя бы объясните, почему оно должно быть у меня? – заскулил Дэйрис, чуть не плача.
- Потому что твое лицо показал дым, - со всей своей профессиональной гордостью за творение, которая присуща только художникам, даже не матерям, и серьезностью ребенка, сделавшего что-то по своим собственным придуманным чертежам – я про этот самый дым, сказал Тристагор.
  Как ни был Дэйрис сосредоточен, названное лицо выдало его скептические чувства, на что в большей степени повлиял фанатический тон этого тяжелого на подъем чудака.
- Я вас не … я вам не могу предложить ничего лучшего, чем инфоромацию о заговорах, но при условии, что Жонатан вернется домой, – нежный низкий голос его давно перешел грань умоляющей тонкости, - Жонатан – он должен быть где-то во дворце, по крайней мере можно хоть попробовать… и даже если без него, я ведь с ними сжился, если вы не будете использовать крайние методы… по правде, я вовсе ни в чем не хотел участвовать, я вовсе не желаю вам смерти, а… Но я ведь правда ничего не знаю! - дыба медленно пролжала работать, но Дэйрис пока не ощущал ее движения, видимо, она была старой, - Остановите, я все вам скажу. Все я вам скажу, все открою! Кольцо это, оно у меня в шкафу, я вам его принесу, только скажите, как оно выглядит, - Транк оставался недвижим, его сосед покачивал головой то ли в отрицании, то ли в удовольствии пытки, - Я все знаю про кольцо. Господи! Пожалуйста, если вы требуете от меня каких-то действий, признаний, я все сделаю, если же вам только хочется жестоко поиздеваться над человеком…тогда да простит вас бог, - течение собственной же истерической мысли немного успокоило его, однако никто не принимал его слова всерьез, и ничего другого скоро бы не осталось, кроме как приготовиться терпеть и уповать.
 Но Транк не любил ни пытки, ни боли, ни страха, как это ни удивительно.
- А может быть такое, что он не врет?
- Не врет? – пространно откликнулся Филомен, не забывая при этом наслаждаться минутой, - Но мой дым… Что ты вякаешь…Хотя…А если я не рассчитал с дозой крови? Или даже хуже - он перед смертью успел покрасить волосню свою? Или мы проверяли? Собака, память у меня скукожилась до размеров микрокосма! Химические лишние вещества могли все испортить! В моем искусстве такое недопус… А возможно, у него было поддельное сердце! Вы знали, что один честолобный практикант начал пересаживать на место старых сердец новые, взятые прямо с тепленьких трупов? Ух, хмарь, я бы ему показал, насколько ограничено его амбиционизированное владение скальпом в моем мире теломесительства! Ты, пастух, зачем ты проявляешь инициацию? Ах! Я ведь помню твои россказни, как кудрявый обновленец заслонил своей тушой этого распятого на ложе храбреца, хотя не далее как минуту назад ему копытце проткнули якорем, так и не внял я, откуда сие морское сплетенье оказалось на площади перед твоим домом, или то не якорь вовсе был, а почему это я кстати подумал! О, недавно приготовил себе на завтрак тертую рыбную чешую из пролива – вкусная вещь… кораблей много видел на рейде… а что такое рейд? Бестолковые создания, эти корабли… суденышки… а чем это бриг отличается… воняют…Ну, дальше…но зрелище, верно, было под стать гурману: жирная кровища, розовое мяско наружу, кость раскалывается и синеет, ммм, красота! – на такую эпопею у меня не хватило бы ни стиля, ни чувства, подумал Транк, - Значит, верно, здесь произошла… И вовсе не тот голодранец, а этот, хотите сказать? Старый глупый баран! О-о-о! Дальше! Кто-то забросил его туда…только дотронься…невидимка! Ух! Н-невидимка!  Только идиоматичный салфеточник не сможет сбежать…никто не видит…разве только запах подведет… Невидимка. Теперь ты веришь в чудеса, ты заскорузлая курица? Ишь, как ускользнул! Дурак, а повезло! Кольцо, значит, наше у… а зачем оно вообще нам нужно? Ну да не суть…Но значит он к ним не вернулся… где же он? – здесь он перешел от забытья упоительных изречений и жестике и стал трясти горячей клешней Дэйриса за одно плечо, - Нееет, этот утконос нам кабарда! И как я сразу не ощутил, что он правдив – возможно, меня сбила с толку его смешная умильная трусость. Ха-ха-ха! – на Дэйриса брызнула его проотивная слюна, - Эти нынешние зайчики так боятся укольчиков! – он начал щупать дэйрисовы руки, почти вплотную нависнув над лежащим, - Нежное… Сальцо… Любишь свою кожу… Веночки проступают, волосы белые, совсем светлые…Упругая, жир, шелуха. Как бы придумать рецепт вечной молодости? Любишь себя? А? о, конечно! Обожаешь! Ни троньте меня! Ни коснитесь и иголькой! Боишься, боишься, боишься! А вот во мне страха нет уже не перед чем! Баста! Красивый мальчик! И-и-и-и! Так бы тебя и съел вместо рыбы! Ну да я всех люблю…Эй, царь, а отдай мне человечека в башню! Пажом! Будет мне спиртовки подносить! Книги протирать будет, подметать… остатки вытряхивать. Нравятся мне хрупенькие! Ну, нравятся!
 Пока нитка речистости этого любителя хирургии раскручивалась, при этом не заставляя его парить над прекрасными видами страны грамотности, Транк с растущим отчаянием и с растушим облегчением понимал, что жестоко ошибся в выборе несчастного. Однако он не спешил освобождать узника. Он все это время держал где-то поблизости словесную составляющую встречи на площади и только что обратился к ней за советом.
- Значит, нам нужен этот мерзавец Жонатан. Мы, естественно, не будем лазить по дворцу, обыскивая его, тем более, что нахождение преступника здесь, в моем доме, просто невозможно, тем более, невидимого. Но зато - есть ритуалы. Не правда ли?
- Хочешь сказать, можно раздобыть какую-то особую сокровенную его вещь и с ней творить чудеса? Эй, мальчик, есть такая?
  Лежа всегда думается хорошо. Есть, и находится она конечно в их общей квартире. Шесть дней назад, отправляясь на операцию, Жонатан оставил ее дома, как и свой дурацкий шарфик, который долгое время, что Дэйрис был рядом с ним, вызывал у него меланхолию. Если он отведет их туда, конец тайному обществу. К чести его скажем, он метался, но, увы, не так уж и долго.
  В то время как происходили эти события, обескураживающие Дэйриса, Эларай в сопровождении салонии посетила лазарет, приютивший лакированного, но несчастного на вид Эдвина Меллиота, который был очень рад появлению своей пассии и даже пододвинулся немного на своем ложе, чтобы она могла облюбовать на нем кусочек, и однако затаенно недоволен, что имеет бесчестье предстать перед главным оценителем его талантов жалким и побитым, что никогда еще не случалось за те полгода, что он водил ее гулять по парку и рассказывал, какие книги прочитал и какие выводы из них сделал.
  А Эдвин Меллиот совершенно потерял голову.
  В его семье с ужасом наблюдали падение его рейтинга в КУБе.
  Вы можете подумать, что единственным настоящим чувством его на стезе отношений с  Эларай Транк было понятное с одной стороны, но с другой не самое добродетельное стремление чисто, ясно и спокойно оказаться вдруг не просто советником наместника, каковая завидная участь ждет его по окончании учебы, а членом правящей семьи, и это притом, что Эларай как спутник жизни вовсе не противна, как человек не глупа, как девица не уродлива, а является вполне благополучным дитем Транка; его родные и потомки были бы благодарны за статус первого дома в Тео-Мартелле, наподобие польско-литовских Радзивиллов при Ягеллонах; когда Транк умрет или, что вероятнее, его укокошат, власть перейдет к Эларай, а она легковерно и в силу своей натуры и с радостью разделит сей желанный венец с любимым мужем, причем, в любом, даже самом неудобном и унизительном отношении.
  Все помыслы подобного традиционного, смелого и в то же время нечистоплотного, почти преступного рода могли иметь место быть в его кудрявой голове и состряпать полицейскому роду дивную пользу, если бы не случилось непредвиденное. Искушенные, опытные читатели, когда повествователь подходит к такому моменту, конечно, уже заранее знают, в чем оказия, и уже слегка улыбаются, еще не прочитав: он влюбился.
  Это было дело решенное для его сердца, волнительное, но безоговорочное для самого Эдвина Меллиота, хотя никто точно не предполагал, во что именно, в ее легкий на подъем характер или в лицо.
  Другой вопрос: почему она была ограждена от других дворян, а с ним общение было допущено?
   Потому, что отец заметил, что она стала чахнуть от скуки и пресноты контактов и вынес самому себе решение добавить в ее редеющее общество лишнюю единицу. То, что ею оказался красавец, обусловлено тем, что он был самым приличным и добрым, включая и женскую половину тео-мартелльского света, а по мнению Транка, все дурные собой злы и мстительны также. Немного скорбя по этому факту, он в конце концов взялся пойти на риск, а именно в случае любви дать отцовское благословение, правительственное добро, наставническое разрешение. Все-таки, размышлял он, молодой этот сударь сам по себе хороший человек, а при условии реакционного действия давней той сделки, то есть, если Эларай останется одна, кое-как да подойдет на роль ее гражданского защищателя, если так выразиться. На роль новой опеки. Естественно, необходимо прекратить в скорейшем времени затянувшуюся оказию со сделкой, но вдруг сие дело так и останется невыгоревшим?
   Так что, вы понимаете, что читай: дружба, знакомство, а дальше брак, но на самом деле ее, хрупкую, неземную,  просто-напросто передавали из одних рук в другие по вине угрозы смерти за неимением лучших вариантов.
  А что же сам предмет отчаянных раздумий Андрила Транка?
  Вот как Эларай среагировала на происшествие, о котором зашел оповестить ее отец.
  После обычной череды немногословных ласк, приятельств, лобызаний, приветствий отца и его единственного ребенка, из которых читатель не вычерпает ровным счетом ничего полезного, следовало такое начало:
- Сегодня я принес тебе особую новость, и надеюсь, она тебя обрадует, потому что для этого и замышлялось дело, ее породившее. Итак, что тут кривить и обходить, вот она: на горизонте тут наметился…этот вот… ну новый человек, милая. Это для того, чтоб ты больше времени проводила с людьми, с дворянами. А ты бы  и хотела, верно?
- Что хотела?
- Пообщаться с кем-то. Испытать его разум, вкусы. Может, сойдетесь. А то чего ты мучаешься в безлюдье?
- Умный он?
- Он из прекрасного семейства, изучает правоведение, видимо, для службы на меня, в лучшем университете этого города, без всяки там…этих, знаешь ли, пагубных привычек, нигде и ни с кем не якшается… много читает, спорит про себя с философами, я при взгляде на него, это сразу понял, приятно выражается, куда лучше моего, скромен… ну, короче сказать, да, умный.
- Не знаю, как отнесусь к мальчику. Все-таки, постесняюсь.

- Мне доложили, что вы… - он запнулся, не зная, как продолжить в аристократическом духе и так и не придумал, - в порядке и чувствуете себя довольнро прилично. Это правда? Простите, что допытываюсь, но я очень за вас беспокоюсь. Вам ведь известно о моем… отношении к вам, Эларай.
- Все прекрасно, благодарю за участие. Они в этом клубе довольно цивилизованные люди, эти революционеры… насколько я поняла, это были они.
- Цивилизованные? Да они просто с… А что же произошло среди них, раз они в записке акцентировали внимание, что дают нам один день, но отпустили вас уже сегодня? У тех, кто покушается на государство и его святыни, всегда такие непоследовательные манеры.
- Раскол в рядах. Это, к сожалению, все, что было очевидно. Они говорили на особом языке, но в целом постановка была понятна такому неискушенному зрителю, как я. Но у меня было время обдумать ваше любезное предложение и я приняла решение, и вот поэтому я к вам и явилась, потревожив ваш покой. Впрочем, у меня была еще одна причина: узнать, как ваше здоровье? Негодяи ранили вас, как же я тогда испугалась.
- Все прекрасно, благодарю за приятное ваше участие. Значит, решение? Уже? Как пожелаете. Я готов услышать все, что угодно.
- Думаете, моя речь заслуживает такой нелестной оценки? Мне не хотелось вас расстраивать, когда у вас уже есть одна рана, но ведь всегда лучше скорее подвести итог… и вот я вынуждена отказаться.
- Итог? Отказаться? Но почему? Неужели вас тяготит наша духовная связь, наше дружественное взаимопонимание?
- Связь? Но все дело в том, что… вы с некоторых сторон мне не совсем подходите, не примите это за оскорбление, прошу.
- Не подхожу? Я… я  что вам, новое платье?
- Позвольте ж мне объяснить эти мои почти грубые слова, прежде чем принимать их близко к сердцу. Я искренне нахожу вас честнейшим, благородным и очень хорошим человеком, вы достойный друг, время, проведенное с вами, неоценимо обогатило мои познания и мою душу, а такой… одинокий и потерянный человек, как я, не может не быть счастлив по этой причине. Однако же существует нечто, чему я не знаю названия, и что вы не в состоянии мне дать, как бы вы тепло ко мне не относились.
- Нечто? Послушайте. Давайте вернемся к этому утром, когда отдохнем. Милая, вы устали, я это вижу.
- Не отсылайте меня. Надо с этим покончить.
- Покончить? С этим? Как же вы мо… Но… но все складывалось так удачно… Я имею в виду, что у нас сложился идеальный союз, приведший к тому, что я стал не без веры допытываться вашей руки, или хотя бы помолвки. Зачем же кончать с нежной дружбой, будто это какие-то ненужные курсы скульптуры?
- Ах, да, да, конечно, простите бестактность, я не могу этого отрицать, и мою благодарность не выразить словами, но чувство, которое вы питаете ко мне, ни находит отклика в моем сердце.
- Может быть, пока? Ох, ваше сиятельство изволит в каждом предложении менять причину отказа. Я понимаю, не желаете меня обидеть, но нет обиды горче, чем фальшь и недоговорки.
 Мысли Эларай сейчас вращались вокруг проблемы учтивого, медленного, вежливого, нежного отказа, но вдруг замялись.
- Вот как? Ну хорошо, тогда я обращусь к вам с прямым вопросом, надеясь получить такой же прямой и честный ответ. Вы знали, что под нами тюрьма?
- Что? Тюрьма?
- Да, изволит ваше сиятельство открыть правду? Знали ли вы, что под нашими ногами есть страшная подземная тюрьма, где пытают людей и делает это ни кто иной, кроме как мой отец? Вы сын арделя, вы не могли не знать. Ну, я так думаю.
- Но… Что ж, получается, вы неправильно полагаете. Я и слыхом не слыхивал ни о каких подземельях. Между тем, раз в деле принимает участие ваш отец, оно серьезно. Где… Откуда вы набрались этой странной информации?
- Один карбонарий сказал. Это был тот, с которым мы столкнулись сегодня. Видели, как он был одет? И оказалось, он бежал именно оттуда, из сокрытого от всех глаз помещения под замком.
- Так вы с ними разговаривали… Вам, видимо, это было интереснее, чем беседы… Впрочем, вы очень впечатлительна, но не доверяйте этим безумцам. Между прочим, это почти смертники. Но если взаправду существует описываемое место, я готов поклясться умершей во времена моего младенчества матерью, что ни коеим образом не причастен к скрываемым обстоятельствам.
- А если вы все врете? Я стала задумываться над тем, что меня окружает. Может быть, в этих стенах таятся чудовища, а там в шкафу полки уставлены ядами? О самом близком мне человеке я не знала самого важного, и это не какой-нибудь его недостаток. А вы? Может быть, вы сделаны из песка, но украшены цветами? Почему я должна верить вашему слову?
- Если вы больше предпочитаете верить устам тех безбожников, отвернувшихся от родины и семью, тогда… в таком случае, мы заходим в тупик, и больше не о чем говорить. Но разве когда-нибудь я давал повод усомниться в своей чести?
- Да нет, никогда.
- А раз так, забудем о тюрьмах и перестанем вздорить. Этот день сложился так плохо, что предложенный  мною вопроса и последущий плен, как это по другому назвать? - взаимо исключали удачное и благотворное участвие в каком-либо из них. Но завтра, в спокойствии и отдохновении, обещайте, что придете к чему-то более доказательному, чем то, что вы сейчас изложили. Останемся же друзьями и не будем предаваться мелочам. Да?
- Да. Вы, как всегда, совершенно, правы. Я пребываю в недоумении относительно того, что на меня нашно и постараюсь обратить более пристально внимание на вашу просьбу.
   Только спокойный неживой стук часов составлял компанию Бэзмонту, погрязшему в мыслях о своем бывшем товарище, которые то и дело липли ко дню его посвящения в «орден», словно намагниченные. Как-то Бэзмонт узнал, что Дэйрис помимо катастрофически боится огня и всего, что с ним связано, будь то так что обряд мог показаться ему жестоким, но имел в себе смысл преодоления страха. Нашли козла, приготовили комнату, объяснили испытуемому, что делать, он стал пасовать, откладывать на другой день или на совсем, шепнул Джонатану на ушко, что может лучше намекнуть Бэзмонту, что они передумали и обществу придется обойтись без них, что Джонатан и слушать не хотел, и ему пришлось встать на узкую дощечку, пройтись по ней под огнем, разостланным по всей комнате, под которой висела веревка, которую если огонь раздерет, козлу, подвешенному за все туловище, придет конец, развязать этого козла, держась за него самого.
  Не спрашивайте, откуда у Бэзмонта такие идеи, не спрашивайте, как они это устроили в своем родном Университете, не спрашивайте, где взяли козла. Теперь Дэйрису предстояло выбрать между тем, чтобы руками одолеть лестницу, прибитую к потолку, не роняя козла, и тем, чтобы отыскать в проспасти огня некую хорошо замаскированную рисунком дыру, первый способ был на силу, второй на храбрость, причем ни один из них Дэйрис не мог себе позволить. Но доска кончилась, он неловко пытался устоять на ней с брыкающимся животным, видимо, в жизни не испытывая большей паники, и наконец решился дать шанс хоть невинному агнцу и уповая на бога с силой кинул его на выход – таков был третий способ, однако у него был неприятный недостаток: при таком телодвижении само тело так и норовит потерять всяческое равновесие, что и сделало тело Дэйриса, однако он не полетел вниз, а только прилип к шатающейся доске, затем медленно встал и ухватился за первые перила лестницы и вскоре оказался рядом с козлом.
  Бэзмонт так ушел от этого мира, что не услышал шагов в прихожей, зато хорошенько очнулся, будто его окатили холодной водой, когда на пороге спальни явялись три персоны: высокий злой диковидный, так сказать, фовистичный, алхимик Тристагор, Транк в неизменном плаще и с пистолем и не кто иной как сам виновник тягостных дум Бэзмонта, который вскочил с кресла, но не ранее, как поборол первой удивление, не в самом своем лучшем виде, бледный, осунутый, испуганный, усталый.
- А-а-а! Я его знаю, - хищнически молвил Транк, окатывая молодого доктора и его логово стальным взглядом, - Бэзмонт Вилькем. мы виделись на площади, не так ли? Вот мы и встретились. А вы, оказывается, не так далеко от меня живете. А сейчас вам предстоит встретиться и с людьми, которые покажут вам новое место жительства. Прошу, - он показал пистолем на выход.
  Бэзмонт немного раздумывал, а не выпрыгнуть ли в окно, создатели карбонариев имеют и их подопечные привычку сбегать, стрелять, драться в самый неподходящий момент, когда весь мир твердит, что лучше бы им сложить ручки перед собой вместе; однако вид Дэйриса, успевшего стать неким подражанием его полукумира, в компании этих людей подорвал эти желания и он побрел понуро в указанном направлении. «Вот тебе и церковь», - подумал Дэйрис за него. Сам же Бэзмонт, пока передвигался по комнате от кресла до двери, продумал несколько коротеньких предложений, которые можно было б ему кинуть, однако он начал впадать в то особое состояние, когда тебя обволакивает тьма и ты даже злейшему врагу, и предателю, каковым оказался Дэйрис, скажешь хорошее слово, подсознательно надеясь, что этот маленький факт не ускользнет от бога и он снизойдет до тебя своей милостью.
- Счастья тебе, Дэйрис, - сказал он, и ему самому неожиданно в этом послышались нотки угрозы. Но намного больше за него сказал его выразительный щенячий взгляд.
- Ну-с, порадуй нас чем-то, принадлежащим ему долго-долго, - указал Филомен, не дожидаясь, пока эта печальная сценка кончится и остынет.
- Они же нищие, у них и так две вещи на всю жизнь, - усмехнулся Транк, плотнее заворачиваясь в пальто, будто боясь что эта черта дна  заразительна.
- Но это должно быть что-то сокровенное. Мальчик! Хватит считать мух.
  Дэйрис подошел, бросив мельком взгляд на пылившийся на кровати шарфик, к тем самым часам и дернул за маятник. Маятник остался на месте, донышко полетело на подставленную ему ладонь, а вместе с ним – материнский крестик , который если и не был на шее Жонатана с доисторических времен его жизни, то хотя был где-то рядом, летал за ним по воздуху. На одну эту ржавую уже штучку женщина отдала всю пачечку соринов, появившуюся у нее после ста тысяч вылизанных коридоров и лестниц.
- Жалко смотреть, - сказал алхимик, - Особенно мне, тому, кто собственными глазами видел сокровища скифов. Или то были бактры, свиньи... Ах, молодость, молодость! Удивительно было не золото, мы его сплавили, не стесняясь, когда своровали, в сетку от комаров, а то, что амуры эллинские восседали на совершенно восточных драконах, а у венер на лбу торчала тилака.
  А теперь пора продолжать повествование, знакомясь с Башней Алхимика.
  Из-за этого мрачного, если не свирепого, неказистого, но устойчивого и крепко въевшегося в землстроения вид бедного города получил от нас обидное сравнение с мордой циклопа, ибо в центре его – как ни крути, в самом сосредоточении – зияло темное пятно – черная почва вокруг башни, и она сама гнездилась, как зрачок в свою очередь в центре этого холма, границей которого служат Гвардейское кладбище, которое, что не исключино, служило иногда поставщиком Тристагору пищи для мыслей и опытов, колодец Марии и Голубятня, все места довольно известные в Тео-мартелле, распугивающие простых жителей, обходящих их стороной.
  Первое представляет собой крайне редко посещаемое старинное большое, погрязшее в березах, которые, кстати сказать, к облегчению Филоменовых соседей имеют в привычке или в самом своем назначении скрывать от глаз людских, правда, только с одной, счастливой стороны, изваяние нашего каменного гнездилища духов, кладбище в самом обычном смысле этого хорошего слова, с крестами и плитами, скамейками и грачами – единственной живностью, принимающей сожительство алхимика со всеми его недостатками, и с привидениями, и с трупами вояк, нашедших прекрасную кровать в двух метрах под поверхностью, по которой мы ходим, вояк гвардии дальнего родича Транка, у кого Транк перенял трон и все проблемы, связанные крепкими узами с этим священным сидением, вояк, давно уже отданных на пир червям и с червями собственной персоной, обреченными на съедение уже упоминавшимися привидениями, и с соответствующей более чем умиротворенной энергетикой, и с серым небом, и с борщевиком и прочими неприглашенными на территорию детьми Флоры, и с памятью, и с именами, и с печалью, в общем, со всеми теми должными подобающимикаждому приличному кладбищу признаками, знаками, которые указывают, что перед вами не что иное, как приют скорби. Кладбище славилось своей запущенностью, унылостью, грустью, его атмосфера была невеселая, в чем-то даже трагичная, гротескная. Правда, делу мешали гирлянды, развешанные кое-где на тех самых березах, но это такой пустяк, потому что они так скупы, уже стары и по природе своей некрасивы, как обрывки нищенского одеяния, что мы употребим на него несколько слов. Спустя какое-то время после того, как это относительно свежее местечко, его открыли только после восстания Джинджера, закрыли с указанием впредь упокаивать пресловутых гвардейцев, распоясанные трупы которых все множились, в любых других местах, выбирайте хоть Белла-Триста, причиной какового удручающего для многих поклонников кладбища заявления послужила, быть может, плохая славва Башни и ее хозяина, здесь, на этом самом месте, в каком-то углу, довольно неожиданно для почиющих и вкушающих сладкий сон вечного отдохновения мертвецов, даже оскорбительно для них было организовано некое праздненство, а именно, свадьба, ибо так как по вине неотвратимого безденежьяснять достойное событию помещение, выбор счастливых, но бедноватых молодых пал на эту спящую сочную землею поляну, где и была со всей веселостью, свойственной никогда не отчаивающимся нищим, обыграна весомая дата, правда, без участия, но и не без молчаливого укораиждивенцев кладбища, на которых и внимания-то не обращали. В тот день произошла борьба жизни и смерти, ночи и дня, любви и безразличия, бедности и богатства, ведь гвардейцы – выходцы из сливок, а женившиеся и их компания – из низов. Кто выиграл? Может быть, пара рассталась на другой же день. Но может быть, и распоясанные стали реже принимать в свои чертоги новичков, кто знает? Но если, заволнуетесь вы, имела место быть такая глубокая пропасть в кошеле, откудавзялись подвески, гирлянды, шары, до сих пор придающие месту легкий налет эйфории, которого ему так не хватает, не в обиду сказать статусу многоуважаемого кладбища, посеревшие и погрустневшие на ветру и по времени? Мы вам с гордостью ответим: один тип из этого хитроумного сообщества имел честьнаходиться каждые сутки в зале бракосочетаний на Пэм-сквер, том самом, который из высокомерия не принимает больше одной пары в день,  в качестве заслуженного работника, к сожалению, всего лишь уборщика гладких зеркальных полов и выполнил с недюжим талантом кражу всех тех атрибутов свадьбы, которые на ночь остались от предыдущей церемонии создания еще одной семьи.
  Второе же радует не глаз, а слух своей замысловатой историей об одной оказии, приключившейся – и оказавшейся единственным приключением для нее – с внучкой мнимой ясновидящей с помойного бедняцкого Картушевого переулка, зажатого тисками Гвардейского кладбища и улицы Королей, с девочкой, имя которой служит теперь достоянием в веках благодаря колодцу, наподобие того, как Рынок Вербы, или, как его еще называт, Рынок Трясины, прославил Лима Даусворта, который ушел туда пятого января и не вернулся. Она однажды вышла погулять и случано канула в эту вонючую холодную бездну – не думайте, что там содержалась родниковая вода – а именно таковым колодец и являлся сто лет назад, во время описываемых нами слезливых событий, таким является и сейчас, и тем самым заствавила скучать по ней бабку целых пять часов, то есть пока старуха не поняла, что стряслось лихое, и не отправилась на поиски, не увенчавшиеся бурным успехом, по концу которых она быстро оправилась от удара и стала продолжать вести свой шаманский образ жизни вплоть до того момента, как отложила свои старые коньки, в то время как Мария претерпевала мучительный переход от цветения к гниению на почве холода, голода, жажды и времени. Достоверно известно по этому странному и обросшему комментариями случаю, что некто два школяра из престижных районов, таких как Ист-Галь и Соль-де-Фолк, путешествующие без особой надобности, повинуясь лишь дикому нездоровому любопытству по этим улочкам дохлых кошек, трутней и отбросов, оказавшись в незаурядной близости от нашего печального колодца, услышали смутный, доносившийся из глубин вой, точь в точь как из преисподней, замерли, затем сами взвыли от страха и убежали с позором подомам, где, намного позднее рассказали о том, как стали свидетелями шабаша и были осмеяны сверстниками.
  Третье же, в отличие от предыдущих, свою историю преподнесло более ярко и кроваво, ибо то была история даже не смерти заплутавшего ребенка в сырой паутинной колодезной яме, но история горького двойного убийства, чем-то напоминающего трагедию в Майерлинге, ту самую, которую провернул кронпринц, который мнил о смерти и каждой из своих фаворитокпредлагал разделить скорый смертный одр, терпя, увы, непонятно почему, отказ за отказом.
  Как видите, Филомен Тристагор выбрал себе подходящее место в самом сердце города.
  На холмик с красовавшейся черным утюжным пятном на розовом полотне неба башней взбирались в таком падшем настроении, будто им предстояло одолеть еще все девять пролетов Аттикура: Транк не мог избавить себя от предчувствия катаклистического бедствия, назревшего между ним и дочерью, Дэйрис переживал закат худшего дня в своей жизни и мучался опасениями, что может ему и не выйти из этой башни, у конвоя его – алоний – вообще всегда был усталый дух – а какой еще бывает, когда всю жизнь борешься со злом ради пенсии? И только на подобии человеческого лица Филомена Тристагора ожило некое сравнение с улыбчатым ужасным оскалом, испортившее его физиономию окончательно, до рези в глазах. Всю дорогу до своего дома он распевал в пугающей задумчивости языческие гимны:
В тумане затеряна Вальгалла,
Сребрится неясным огоньком.
Ей тысячи умерших мало,
Ей нужен я, ну а мне нужен дом.

О, сжалься жестокая Вальгалла!
Забрав все сокровища мои,
Наполнишь ими свои залы,
Проклятьем вечным окропив.

Хохочет над странником Вальгалла,
Возжаждет хребет ему сломить.
Пиратствовал по свету я немало,
Ее же так не смог и покорить.

Нет участи ужаснее Вальгаллы:
Поработить она готова хоть Богов.
На душу страстную воздев свои кандалы,
Покажет золото свое, и ты готов.

Вальгалла снится каждому пирату,
И каждый алчный слышит ее зов.
За мечты сладкие придет своя расплата,
И не избавиться тогда от всех оков.

Дворца ее остовы из костей,
Несметные богатства на крови,
Роскошный пир для умерших гостей
Веками манят простодушные умы.

Вальгаллы иссушило меня солнце,
И заживо я превратился в труп.
Я оглянуться захотел, но стало поздно:
Мираж ее в обман сокрылся вдруг.

И не сыскать мне уж иной любой дороги,
Чем та, что, вихрь обрушив на мозг,
Ветрами буйными примчит в мгновенье ока
В Вальгаллы проклятый прекраснейший чертог.

Припев был следующий:
Где золото валится с неба,
Где счастье дается с победой,
Где льется реками любовь,
Где океан образует кровь;

Найди туда истинный путь,
Пройди его и сразу забудь,
Иначе другие взойдут
По следу и все отберут.

Правы были мирских опасенья,
Что не к добру этот жар упоенья.
Вальгалла смотрит на Землю с небес,
Но опускаюсь в мир, где правит Бес.

Туман ночи заслоняет родных,
Добрее тысяча ударов поддых.
С мечтой печальной венчается мрак,
С моей душой у Диавола брак.

 После последней серии куплетов и перед последним припевом зазвучала новая мелодия из этой же песни:
Больные, усталые
Душой не встретьтесь с ней,
Вальгалла питается сердцами.

Готовится заклание,
Свершается побег,
Сад райский в адовом мерцаньи.

Обитель злополучная,
Страданья колыбель,
Забвения золоченного гробы.

Приковывать поручено
Мой помысел к тебе
Навеки одним веселым Богом.


 Когда она кончилась, они подошли к башне настолько близко, что даже Дэйрис стал различать детали.
- Эти стены помнят такое, о чем если я скажу, у тебя печенки подпрыгнут, деточка, - горделиво сказал он, сбавив темп, Дэйрису, когда алхимик приблизил к нему свою персону, так доверительно, будто они дружат с пеленок, алонии, зажавшие узника с двух сторон, отшатнулись, открыв маленькую возможность для побега, которой, правда, он не воспользовался – ведь он не был настоящим преступником и сбегать во второй раз за день было невозможно для такого испуганного в этот момент человека.
  Тем не менее, когда кортеж вошел в зону отбрасываемой этим таинственным зданием тени, плоховато стало даже самой коже, будто они пересекли купол повышенного уровня злостности, защищаюший скопище кое-как поставленных друг на друга и рядом булыжников, увенчивающееся шляпой с ребрами, вонзающимися в самый воздух, и с зияющей дыркой, открывающей черноту, от прекрасных солнечных лучей. В как таковой в этой заплатанной трубе не было ничего предосудительного, только разве что пошел колючий плющ, издалека напоминающий отпечаток когтистой лапищи, но слава ее так и заставляла чувствовать в косых ступеньках, горизонтальных деревяшках двери, металлических досках, укрывающих массивные дыры, в массивной дыре, не прикрытой металлической доской, в неровном нечетком покрое камней, в торчащих досках на вершине, в борщевиках, в оконце с неожиданно белой – точнее, пожелтевшей – рамой, отпечаток некой тайны, изувечности, мародерства. Ведь бывают здания, похожие на большие игрушки, а бывают – похожие на кладбищенские памятники. Алхимик, хозяин этого чудного замка, повел гостей в свою кухмистерскую непростым путем: он обошел башню и вернулся с веревочной лесенкой с неким подобием крюка на конце, которая была закинута в зияющий проем метрах в четырех с половиной от земли, затем он первый без околоков начал удивительно ловко, как рысь, подниматься, причем камень, за который зацепился крюк, угрожающе затрепетал, однако когда он очутился внутри, стал держать
его, весело бросив:
- Если в первый раз удасться забраться, дальше ничего. Шевелитесь, друзья мои!
  Транк показал Дэйрису, что желает следовать за ним, и указал конвою оставаться у подножия. Внутри было ужасно холодно, и пока они не вошли в лабораторию, Дэйрис пребывал в жуткой темноте между двумя опаснейшими людьми, да еще чуть не сделался инвалидом среди невидимого хлама, облепившего трескающий пол, единственный – ведь алхимик прекрасно разбирал дорогу в своем доме, а Транк дышал в затылок и не повторял его ошибок. В круглой комнате с окошком наоборот парило из-за тех нагревшихся металлических штук, сесть там было совершенно негде, также как и стоять; Филомен влетел туда, как смерчь, и сразу же принялся за работу. Костер под чугунной массой, напоминающей котел, был быстро и совсем неосторожно разведен, огромные бутыли с жидкостью болотного и грязно-вишневого цвета были спущены с железных полок – пришлось брать подставку для ног, это при его титанском росте – с помощью какого-то устройства, извлеченного из шкафа, откупорены, и котел наполнился почти до краев, затем, после пятиминутного перерыва, в течение которого повар нетерпеливо ждал с неким ящичком в руках, в варево погрузилась куча глазных яблок, и он стал заботливо размешивать его, раздувая ноздри. Затем обошел котел и, сцапав клешней Дэйрисов рукав, подвел его к очагу таинства так резко, что на носу того чуть не лопнул случайный пролетающий горячий пузырь. Эту грязную работу его трепетная глотка сопровождала очередным шедевром фольклора:

Далеко на чужбине если в горе погряз,
Ритм сердца сохраняет надежду.
Значит, свет этой жизни еще не погас,
И он рвется из тьмы беспромежной.

Можно бороться иль можно бежать,
Но устав от тоски, омертвев от рыданья,
Куда этот проклятый стук подевать,
Если хочешь с землею прощанья?

Это тяжкий твой долг и прекраснейший дар.
Ты рождался однажды средь звездногй пыли
И положенный срок своим сердцем впитал,
Этот час проживи, продыши.

Твоя жизнь – часть Вселенной, услышь, как поет
Она дивные, мудрые песни,
Как часы отбивают за вздохом вздох
В груди, непреклонном месте.

Между жизнью и смертью, атомом и звездой,
У мечтателя и у дельца,
Если слышал ответ, поделись-ка со мной,
Так неистово почему бьется сердце?


- Теперь, малыш, пришло время кинуть эту безделушку в бездну.
  Крестик, достояние всей жизни матери Жонатана, тут же скрылся с глаз, и алхимик, снова прицепившись к его руке, разверз ее над котлом и бог знает откуда взявшимися ножницами вскрыл кожу, заставив несколько капель крови последовать за бедным образком.
- Это очень легкий обряд, однако ни ты, господин Транк, ни уж тем более ты, цветочек, не смогли бы добиться ни малейшего успеха, даже если бы повторили все это в точности. Только руке, принявшей самую большую жертву, на которую она способна, дано властвовать в чернокнижии.
- А какая она, самая большая жертва? – спросил Дэйрис, и после этого даже жидкость перестала бурлить, так неуместно было подавать свой голос ему среди присуствующих, хотя сам вопрос многих бы интересовал.
- Это единственное, о чем человек может догадаться сам, - был многозначительный ответ.
  Всякие разговоры на этом закончились, так как над котлом взвился столп зеленого дыма, в глубинах которого проступили силуэты каких-то картинок, становящиеся четче с каждой минутой: некая голова, увитая кудрями, с большим носом картошкой, затем жилистая рука с кольцом на указательном пальце, потом бесконечное пространство песков, от моря оно отличалось барханами, и после стены, размеры которой было определить трудно из-за отсуствия сравнимой величины, дым загустел и весь постепенно выкрутился в потолочные дыры, заменяющие трубы.
- Ну что, признаешь ты в этом уродливом типе брата своего Жонатана? – спросил алхимик, не успел Дэйрис прийти в себя после эдакого чуда.
- Да.
- Славненько. А знаешь, Транк, что я признаю под топографическими моментами?
- Что?
- Домино. Вернее даже, Бирон, ведь стена была близко. Что ты на это скажешь?
- Скажу, винтики в твоей машине не туда закрутились… Что его дружку делать в этой пустыне?
- Дым – особенно, мой - не врет никогда.
- Но это смешно. Ну просто прекрасно. И что же мне делать?
- Пакуй чемоданы.