Останцы

1.
ПОСЛЕДЫШИ  РАЗРУХИ
*
Майя сознанья зеркалит радушно.
Мы равнодушны – она равнодушна.
Мы щепетильны – она щепетильна.
Мы равносильны – она равносильна.
После всего что мы можем сказать?
Истина – птица. Ее не поймать.
*
Шумы стихли, пространство распахнулось.
Кокон покоя расправил крылья.
В проникающей тишине сознание начинает сводить воедино увиденное и услышанное, сочась каплями букв.
*
Тел излишки
Чинно отпоют,
А мыслишки
Куры расклюют.
*
Умом знаю столько же, сколько они.
Они же ждут от меня большего.
Что-то иное, не ум, говорит с ними во мне.
Это иное целиком обращено к ним.
Я же не вижу и не слышу его.
Но оно как клеймо метит меня.
* * *
Они вели меня.
Их надежды волнами шли ко мне.
Ощущал собой прибой их веры.
Что за ветер поднимал его и направлял к берегу меня?
* * *
Слепотою зренье не обидим.
Видим ли мы то, чего не видим?
Если нет для зрящего вестей,
Мы – дерьмо из плоти и костей.
* * *
Что видели мои глаза?
Люди называли это домом и жилищем. Я же видел руины.
Называли прогрессом, движением, созиданием. Я же видел разруху.
Она не унижала и не возвышала.
Она была ими. Они были ею.
Оболочки разрухи были так точно пригнаны к их телам и душам, что, казалось, великий мастер обтачивал их, играя своим умением и своей властью.
Но не все были такие.
Среди руин остались останцы.
Ища их, мы подошли к Вертикали. 
*
2.
ВЕРТИКАЛЬ
Она надвисла над нами, спицей уходящая в небо.
Вершина спицы постепенно размывалась с высотой и терялась в облаках.
Каждый шаг к ней умалял нас, и к ее подножью подошли пигмеи.
Мерзость запустения царила и здесь.
Отвалы мусора, кишки машин и механизмов, мешанина когда-то нужных вещей, рваное тряпьё и обрывки пластика дюнами разбегались во все стороны.
Высохшие мумии мертвых тел, белеющие кости, обломки скелетов и черепа – привычный помол одичания, текущий покров культурного слоя.
Как быстро те, кто одичал, уничтожили друг друга!
Как быстро мир стал безмолвной пустыней!
* * *
Мы вошли внутрь.
Лестницы наверх разрушены, лестничные клетки и проёмы завалены обломками.
Пути на верхние этажи нет.
Нет и сообщения верха с низом.
Однако там, наверху, жили люди.
Никто не знал, сколько их.
Их давно никто не видел.
Говорили, что это буддийские монахи.
Будто бы еще до катастрофы они облюбовали самый верх Вертикали.
Раньше никому не было дела, как это они выживают на своей подоблачной высоте.
Теперь другое дело.
Жизнь стала редкостью, а человек – раритетной диковинкой.
Выжили только те, кто владеет искусством сохранения себя человеком.
Начался поиск мастеров жизни.
Человечность поднялась в цене.
Остающиеся людьми начали искать друг друга, объединяться в общины согласно своим умениям и способностям.
*
3.
РЕГЕНЕРАТЫ
Мы осмотрели завалы в лестничных пролетах и лифтовых шахтах.
В хаосе разрушений не было плана и умысла отделить низ от верха.
Они были следствием случайных взрывов, повреждений и естественных обрушений.
Исхитрившись, мы с огромным трудом поднялись на второй уровень Вертикали.   
Отрезанный завалами от низа, он выглядел на редкость сохранным.
Лишь под ногами хрустели осколки стекла.
Сквозь окна мирно лился свет.
Моя рука потянулась к кнопке лифта, хотя энергии быть не могло.
Аварийные аккумуляторы давно исчерпали свой ресурс.
Кнопка мягко вдавилась в стену.
Двери бесшумно открылись. Лифт стоял перед нами.
Молча переглянувшись, мы зашли внутрь.
Гравитация на мгновение исчезла.
Створки вновь открылись.
Мы были наверху.
*
Трое стояли перед нами.
Они ждали нас.
Они знали, что мы поднимаемся.
Они были худощавы, но не измождены.
Живой блеск их глаз вполне мог дистанционно запалить любые горючие материалы.
Это они подняли нас в обесточенном лифте по давно омертвевшей шахте, пронизывающей уровни Вертикали.
– Как они выжили здесь? Неужели... – подумал было я.
– Нет, мы не питаемся светом солнца и звезд, – безмолвно ответил на мою невысказанную мысль один из них. – Влагу мы впитываем порами кожи из воздуха. А еда у нас самая обычная.
И я увидел его глазами, как каждое утро один из них регенерирует из вчерашнего капустного листа – кочан капусты, а из корочки хлеба – целый каравай. Он видел их дхармический узор и просто продолжал его, наращивая и расширяя границы данной кшетры.
Для этих троих никакого «будущего» не существовало.
Они сами были будущим.
На крыше Вертикали, на предельном удалении от земли или в ее толще, в темной ритритной пещере – они оставались частью вселенского поля сознания-кшетры, включив себя в вечное круговращение дхарм.
Задружившись с дхармами, найдя с ними общий язык, они могли включиться в игру изменения дхармических узоров, стать демиургами любых форм – но не делали этого, всего лишь восполняя убыль минимально необходимой им пищи для поддержания тела воплощения.
*
Воплощений
Катятся салазки.
В этом нет ни ласки, ни острастки.
Пережив очередное бардо,
Мы опять с тобой сыграем в нарды.
*
Они сознательно умаляли свое вмешательство в мировую игру дхарм.
Сводили его почти к нулю.
Что это? Смирение? Мудрость? Сила предвидения?
Растворение в солевом растворе кармы?
Ощущение себя пеной на гребнях бытийных волн?
Без-участная, истинно буддийская отстраненность и невозмутимость?
*
Там где недеянье непрестижно,
Планетарно движемся бездвижно.
Причастный к сути – жаждет ли причастья?
Невовлеченность. Отстраненность. Без-участье.
*
4.
ЖИВУЩИЕ У ВОДЫ
От буддистов, угнездившихся на макушке Вертикали, мы спустились к живущим у воды.
Меня провели к общине Рыболовов.
Узкая глубокая трещина рассекла бетонное высокогорье.
Она тянулась на многие километры.
Ее называют Расщелиной.
Ее дно заполнила поднявшаяся из недр чистая вода.
Откуда бы взяться здесь рыбе?
Но она была здесь.
Мальки играли в живом прозрачном кристалле вод.
Рыба покрупнее жила в глубине, но безбоязненно всплывала и к границе сред.
– Кто будете? – вопросили их, желая знать, кем видят они себя.
– Мы – то же, что и вы, – услышали ответ, в меру уклончивый, в меру смиренный, в меру суемудрый.
– Сказали нам, что вы – Рыболовы Расщелины, живущие у воды.
В ответ они едва заметно согласно опустили головы.
– Как ловите вы рыбу, которая ныне столь мудра, что не берет наживку, не попадает в сети, не идет в ловушки?
Вместо ответа один из них подошел к кромке и протянул руку раскрытой ладонью к воде.
Повисло молчание.
И вот большая серебристая рыба с силой выплеснулась из воды и, пролетев по плавной дуге, упала прямо ему в ладонь.
Задержав ее на мгновение в руке, он отпустил ее обратно в воду.
Рыба плеснула и исчезла, но в его руке осталась точно такая же рыба.
Он протянул ее нам.
– Вот наша пища.
*
5.
КАМНЕЕДЫ
Долго мы шли, пока не достигли мест, где не было камня. а лишь одна земля.
Ее поверхностный слой все время медленно двигался, лениво вихрился, неторопливо бурлил, плавно перетекал, словно в огромном котле с кипящей, но заторможенной и очень вязкой смолой.
На этой подвижной земле, по которой не пройти обычными ногами, словно на волнах слегка покачивался плот или помост, сплетенный из древесных ветвей. Здесь мы и нашли тех, кого называют Камнеедами.
– Трудно ныне найти природный камень. Откуда берете вы их? – спросили мы, окинув взглядом зыбкую сушу, со всех сторон окружавшую плот. 
– Из себя. В человеке немало камней, – и Камнеед тотчас вынул изо рта небольшой камень неправильной остроугольной формы и протянул его нам на раскрытой ладони.
Камень под его взглядом подернулся рябью, обмяк, округлился галькой и затем начал растекаться.
Нам показалось, что он впитался в ладонь и исчез.
– Люди ищут пищу вовне и помещают в себя. Вы же находите ее в себе и извлекаете наружу?
– Доподлинная пища всегда внутри. Даже когда мнится. что она снаружи. Она ближе человеку, чем сонная артерия.
– Отчего же люди не ищут ее в себе? – спросили их.
– Жаждущие иллюзий потребляют иллюзорную пищу, – ответили нам.
– Не она ли питает и укрепляет майю восприятия? – с улыбкой согласия подтвердили мы сказанное.
Камнееды молча наклонили головы.
– Так ли сильно различается «внутри» и «вне»? – спросили их наконец о главном.
Камнееды молча развели руками.
*
6.
ВЫСОКОГОРЬЕ
Долго мы добирались до одной из высочайших гор, стремительно возникшей после катастрофы.
Ее пик достигал стратосферы.
Здесь, в разреженной среде, обедненной кислородом, жила небольшая община.
Их называли «Мастера Высокогорья».
Чтобы посетить их, последний вдох нам пришлось сделать у подножья горы, а выдохнуть уже после спуска обратно.
– Вы добываете пищу из воздуха? – спросил один из пришедших со мной.
– Воистину всё в этом мире есть пища, – ответили нам.
Уклончивость ответа говорила о том, что вопрос поставлен неверно.
– Как вы это делаете? – тогда спросили мы.
Вместо ответа один из них сделал медленный выдох, и то, что он выдохнул из себя, на наших глазах загустело тонкой струйкой, оплотнилось, и длинный витой сгусток лёг в подставленную ладонь. Он был почти невесом.
Праноед протянул его нам.
Сгущённая прана имела едва ощутимый вкус солнца, луны и звёзд.
*
7.
ТРУПОЕДЫ
Мы не осмелились спросить, где берут они трупы.
Но вопрос этот излился сквозь зрачки наших глаз и получил ответ.
– Мы всего лишь трупоеды. А труп найти легко. На Земле их с избытком.
– Ходячих вы тоже берете?
– Нет. Лишь тех, кто перестал дышать и двигаться, чьи сердца остановились.
– Надолго ли хватает одного трупа?
– На целый век земной жизни.
– Как же вы обихаживаете их?
– Сейчас насильственные убийства прекратились... Одичалые покончили друг с другом. Людей осталось мало. Оставшиеся умирают крайне редко. Покажу вам, как это бывало раньше.   
И трупоед обеими руками медленно раздвинул воздух перед собой словно шторки незримой занавеси.
Открылось окошко в темный закуток городской улицы где-то на другом конце планеты.
Там, вдалеке, блеснул нож в чьих-то руках, впиваясь в живое тело. Остановка сердца. Тело падает на землю.   
В этот момент трупоед создает рукой вихрь и выцеживает из тела убитого одно из тонких тел.
Это и есть его пища.
Окно в далекую тьму закрывается.
 – Вы всегда забираете лишь одно из тел? – спросили мы.
– Иногда и больше. Многие нарываются на смерть. Чем неосторожнее они расстаются с воплощением, тем больше с них можно взять.
– Что вы имеете в виду?
– Безвременная гибель глупа и необязательна. У каждого всегда есть другой выбор. Но большинству легче умереть, чем изменить своему выбору. Они не дают себе времени созреть и начать жить по-настоящему, как люди, а не как животные.
– Но вроде бы никто не хочет умирать...
– Это всего лишь пустые слова. На самом деле мало кто из людей по-настоящему ответствен за свое воплощение. Но дороже всего нам обходится наша преждевременная смерть.
*
В кладовку дальнюю запри
Руконосимой майи фонари
И ключ в речную глубину
Закинь, чтоб не пойти ко дну.
*
8.
ЧЕМ МЫ ЗАЙМЕМ СЕБЯ В ВЕЧНОСТИ?
*
Дремлют в небесах галактик споры.
Свет ветвится листьями укропа.
Кто переменяет дхарм узоры?
В чьих руках труба калейдоскопа?
*
Оглядываюсь назад, на опыт увиденных общин.
Каждая идет по своему пути.
Но у них есть общее.
Они словно зёрна в едином колоске.
Буддисты-регенераты Вертикали восстанавливают по капустному листу кочан, по корочке каравай, притягивая никому не нужные свободные дхармы, коих неисчислимое множество вокруг нас.
Рыболовы Расщелины добывают тонкую пищу из рыб, войдя в симбиоз с ними, став рыбам братьями и сестрами.
Камнееды, угнездившиеся на зыбком плетёном плоту, извлекают нужное из камней, таящихся в них самих. Доказывает ли это, что питание равносильно очищению, что поглощение пищи – на самом деле избавление, отъятие чего-то ненадобного? Но тогда наша пища работает как прилипала. Мы вводим ее в себя, к ней липнет нечто, что затем вместе с принятой пищей выводится вовне.
Мастера Высокогорья оплотняют прану, придавая ей вид привычной пищи.
И наконец, трупоеды...  Они наиболее уязвимы из всех, кого мы видели.
Встреча с ними наводит на раздумья.
Что такое «безвременный уход»? Ложная связка. Словесная химера, присущая обывателю. Ведь каждый уход случается точно в свое время.
Чаще всего заслуги иссякают – и человек на всем скаку выбит из седла своей же кармой.
*
Не надо слов «Не уходи!», «Не исчезай!»
Заслуги кончились. Прощай.
Цепь кармы сложно оборвать.
Коль суждено – мы встретимся опять.
*
Человеку не присуще насилие.
Инстинкт умерщвлять себе подобных и самого себя в непривычных условиях и ситуациях – черта животных организмов.
*
Что на отдалении прекрасно,
То вблизи – нейтрально, без-участно,
Биос, бессловесные скоты.
Дельвиг, милый Дельвиг, где же ты?
*
Не случайно же после Катастрофы одичавшие так быстро покончили друг с другом.
Оставшиеся перешли на автотрофные способы питания.
Тонкая пища утончает тела, останавливая и исключая процессы разложения, гниения, брожения, тления.
Такому человеку уже недалеко до вечности, до телесного бессмертия.
Трупоеды останутся без пищи.
*
Чем мы займём себя в вечности?
Переливанием млечности?
Снега сознанья круженьем?
Грёзами и сновиденьем?
*
9.
КАКОЕ ЖЕЛАНИЕ
МОГУ Я ИСПОЛНИТЬ ДЛЯ ВАС ПЕНИЕМ?
Все эти мысли неспешно текут сквозь сознание, задевают его мимолетно и, не оставляя отпечатков, отодвигаются и тают, скрываясь, оставаясь где-то уже в невидимости – словно полоска берега для медленно плывущей лодки. 
Нет в них ничего притягательного. Нет и отталкивающего.
Тем временем мы всё глубже заходим в высокие песчаные дюны мертвой пустыни.
Она образовалась после Катастрофы, сразу, в один миг.
В старину говорили, что великие пустыни – это Сад Господень.
Сам Господь отдыхает здесь, вдали от человеков, наслаждаясь чистотой и прозрачностью.
Ночью здесь ледяной холод, днем раскаленный зной.
И то и другое – убирает выхлоп воплощенных существ.
Если так, то, может, и сама Катастрофа послана для очищения человека, а то, что теперь установилось на Земле – и есть та самая пустыня, тот самый божественный сад, который предназначен для новых людей, для богочеловека?
*
Недолго мы блуждали среди дюн в одиночестве.
Послышалось негромкое слаженное пение, и в лощине, по которой мы передвигались гуськом, показались люди.
Трое мужчин и трое женщин.
Они ступают в такт пению, двигаясь как один человек.
Над ними висит облачко, бросая на идущих тень и снимая полуденный жар.
Не прекращая пения, с улыбкой они показывают нам знаками, чтобы мы присоединились к ним, заняв место в центре их группы.
Мы заходим в облачную сень.
Здесь веет прохладой, а воздух насыщен свежестью и смолистым духом, словно мы перенеслись под кроны вековых пиний.
Это были мастера мантрАяны.
Также знаками они показали, что нам следует ступать в такт с ними и постараться включиться в общее пение.
Шаги в такт даются нам легко.
А прозрачная ажурная мелодия имеет несколько тонких мелодических вариаций, уловить их с непривычки непросто.
Как только мы осваиваем тонкости мелодии, скорость нашего передвижения неожиданно резко возрастает.
Пеший путь, занимающий много дней, мы проходим в какой-нибудь час.
Во время пения пейзаж начал как бы ускоренно перематываться за наши спины – и вот уже мы на месте.
*
Над тихой прохладной долиной среди высоких дюн в безоблачном небе висит лишь одно обширное низкое облако, осеняя долину собою.
Мы уже поняли, что облака эти сгущаются и поддерживаются пением.
Но здесь пения не слышно.
Наши провожатые прекращают петь и готовы к разговору.
– Как вы называете себя? – спросили мы.
– У нас нет нужды в самоназывании. Вы же можете называть нас мантрАяне.
– Здесь не слышно пения..., – сказали мы, вопросительно взглянув на облако над нами.
– Пение сердцем не обязательно звучит вслух. Одно сердце слышит другое точно так же, как одно ухо слышит другое. Поэтому можно петь всем вместе беззвучно.
– Все ли владеют этим искусством? – спросили мы.   
– Да, это свойство любого сердца. Открыть его просто. Оно дано каждому человеку.
– Чем отличаются люди вашей общины?
– Для них песня сердца стала сутью, и внутреннее пение звучит непрестанно, не прерываясь.
– А что происходит ночью, когда вы спите? – спросили мы.
– Часть сознания бодрствует и неусыпно поддерживает мелодию.
– У каждого ли сердца своя песня? – спросили мы.
– Да, это так. Но каждое сердце способно войти в общее пение.
– Уходит ли при этом из сердца своя песня?
– Нет, она вплетается в общую мелодию. Я пою со всеми – и при этом пою себя. Выпеваю, вышиваю себя.
– Но что такое «песня сердца»? Если отнять ее у человека, что остается?
– На самом деле песня сердца звучит всегда. Сознание большинства людей не слышит ее точно так же, как мы не замечем стук собственного сердца. А подсознание внемлет ей и живет ею. Песня сердца – то, что человек переносит с собой из жизни в жизнь. Песня сердца – остаток, Шеша, зикр, мантра, вибрация АУМ, то, что пребывает, когда ничего больше не остаётся. Осознавая ее, я начинаю ее слышать – и тем многократно усиливаю ее воздействие.
– Не голос ли это живых частиц, из которых сложено всё, и мы в том числе? – спросили мы.
– Да, это он. Умение услышать их пенье – и есть осознавание. Включенные в этот хор жизни, мы получаем опору на всё сущее во всех мирах.
– Не эта ли поющая опора живет, перебирая различные мелодии, играясь их рисунком?
– Именно это пение порождает все вещи и их изменения. Научись петь с ними – и ты становишься самой вселенной.
Пораженные услышанным, два моих спутника почтительно склонили головы.
Я же продолжил расспросы:
– Какие качества и свойства человека более всего способствуют обучению его пению в гармонии со всем сущим?
– Отсутствие мирских желаний и умалённость собственного «Я».
– На чем следует фокусировать сознание поющему?
МантрАянин замялся и улыбнулся моему неловкому вопросу, но всё же ответил:
– Сфокусированное на чем-либо сознание – огромная сила, самая мощная во всех мирах. Во вселенной фокусировка и сжатие редки. Поэтому мы тоже избегаем фокусировки и собирания силы сознания на чем бы то ни было. Стремимся придать сознанию форму пушистого, нестесненного облака, не имеющего заранее поставленных пределов.
– Тогда какое состояние сознания является более предпочтительным?
– Проницаемость для всех полей. Когда оно как прозрачное стекло. Когда оно как бы и есть и нет. Когда оно существует, но неощутимо. Когда оно здесь, но не является средством задержки или ускорения чего-либо. Когда оно достигает всего, но само не желает никаких достижений. Объемлет все формы, но само лишено формы.
– Можно ли сказать, что такое состояние сознания всё же имеет определенную структуру? – не унимался я.
МантрАянин снова улыбнулся и замялся с ответом.
Я понял, что опять вопрос мой поставлен неверно.
Всё же он начал отвечать.
– Представьте себе стаю мигрирующих рыб или перелетных птиц одного вида, заполнившую всю вселенную. Или неограниченную массу биопланктона. Или потоки света, льющиеся друг сквозь друга во всех возможных направлениях сразу...
В этот момент в моей голове возникла динамичная картина – лучи света, идущие с разных сторон, начинают плавно переплетаться и свиваться в жемчужные переливающиеся спирали, похожие на раковину виноградной улитки, при этом стягиваясь к центру, пропадая и аннигилируя в нем – и этот кинетический мобиль неостановимо и неспешно круговращается внутри себя, смыкая концы и начала, повторяя пути потоков наших внутренних структур – лотосов чакр, «небес» и «долин», даньтянов и каналов древа ашватха.   
*
Мои вопросы кончились.
Недалеко от нас девочки старательно лепили что-то из песка.
Уловив мой взгляд в их сторону, мантрАянин пояснил:
– Они готовят трапезу.
Мы подошли ближе.
На настоящие блюда девочки выкладывали искусно вылепленные изделия из сырого песка. Тут хлеб, там пирожки, здесь огурцы и помидоры, а это то ли булочка, то ли  домашний сыр «косичкой».
В другом месте слова моего собеседника можно было бы принять за шутку – но не здесь.
На узкую полосу плотной ткани, расстеленную на песке, девочки поставили свои блюда.
Община собралась на общую трапезу.
Начался, очевидно, привычный и хорошо знакомый всем ритуал. Зазвучали мантры, сменяя друг друга.
Видимо, направляемые на разные изделия, они трансформировали песок в нужное качество.
То, что было песком, стало привычной пищей. Пустые кружки наполнились напитками.
После трапезы, не удержавшись, я полюбопытствовал, для чего изготавливались прототипы из песка – ведь вместо них можно впрямую использовать мыслеформы желаемых вещей.
 – Куличики из песка – это ради детей, – сказали мне. – Так даже маленькие дети, участвуя в подготовке к каждой трапезе, ощущают и глубоко осознают свое место в общине, внося свою неотъемлемую лепту наравне со взрослыми.
*
Нет того, кто держит чашу сил.
Нет того, кто это сотворил.
Нет того, кто там, за облаками
В состоянье присмотреть за нами.
*
10.
ПЕЩЕРНИКИ
Зная, что мы ищем их, они послали навстречу нам проводника.
Без него было бы непросто добраться до их общины.
Они жили глубоко под землей, в запутанном лабиринте скальных пещер.
Встретивший нас проводник был молчалив, но глаза его воистину говорили с нами.
Говорили светом, источаемым ими.
Этот свет стал особенно ощутим, когда мы зашли в пещерную тьму.
Мы не сразу поняли, почему нам не нужны светильники.
Скальный проход был наполнен рассеянным мягким свечением.
Казалось, что стены светились сами – но нет, они лишь отражали свет, истекающий из его глаз.
Долго ли, коротко ли, но мы пришли в то место, которое превышало все мысли о числе шагов и стоянок, о протяженности и схлопнутости путей.
Колоссальная каверна раздвинула скальную толщу. Границ ее не было видно.
Пространство было заполнено легкой самосветящейся дымкой, скрадывающей ее пределы.
Дымка эта медленно переливалась в самой себе. 
Здесь и жили пещерники.
– Как живёте? – спросили мы их.
– Живём в вечном свете, – ответили нам.
– Откуда берете его среди толщи камня, погруженного во тьму?
– Наш свет присутствует везде. Присутствует и там, где глаз видит лишь тьму.
– Как вы делаете его видимым?
– Видимым глазу становится всё то, что осознаётся. 
– Свет ли является вашим хлебом и водой?
Пещерник едва заметно усмехнулся.
– Хлеб и вода живущих –  сначала световые вдохи-выдохи, потом пребывание в неостановимом потоке светов. Кто тогда является хлебом и водой, светом и потоком?
И стоящий передо мной пещерник исчез.
Нет – он по-прежнему стоял передо мной.
Но теперь его тело обрело свой истинный облик – переливающейся самосветящейся прозрачности, такой же, какой была наполнена колоссальная каверна.
 *
11.
КОЛЁСА
Проводник вывел нас из лабиринта пещер на поверхность в ночной час и простился с нами.
Яркие звезды сияли в небе.
Я ощутил потребность побыть наедине с ними.
Мои спутники не мешали мне.
Я смотрел на звезды, отстраненно наблюдая за потоком мыслеформ, посещающих меня.
Здесь, на планете, крошечные горстки выживших существуют, используя именно те возможности и способности человека, которые всегда находились вне интересов и поля внимания обычных людей.
И вот обычных людей не стало. Остались лишь избранные.
Раритетное человечество.
Оно безмерно богато.
Достижения существующих общин могущественны и универсальны.
А есть ли что-то подобное за пределами планеты?
Волна моего неловкого вопрошания мгновенно достигла всех уголков мироздания, охватила его собою и словно эхо вернулась ко мне, свернулась в начальную точку.
Я увидел, что нахожусь внутри незримого гиганта.
Это был один из бодхисатв.
Его высота ровно в пять раз превышала диаметр планеты.
Земля была нижней частью его структуры, а «голова» направлена к центру галактики.
Я ощутил, что он смягчает и утончает влияние Солнца на Землю.   
Мое видение вдруг обрело стереоскопичность и я увидел, что множество гигантов разного вида  находится в этом же пространстве, в разной ориентации, свободно взаимопроникая, и у каждого свое служение, своя, особая задача, которую каждый из них ощутил как свою.
Еще большие по размерам гиганты-офанимы точно так же опекали Солнечную систему, смягчая и гармонизируя воздействия окружающего космоса.
Они были колёсами нашей вселенной.
На следующем уровне стояли галактические гиганты, и так далее.
Каждый из этих сгустков сознания был соприроден мне.
Эти всесильные гиганты были людьми, такими же как мы. 
Я видел их вечные, неуничтожимые круговращающиеся тела – и понимал, что точно таким же телом обладает каждый из нас.
Я видел их переливающееся, перебегающее мерцание – и это было тем, что мы называем жизнью.
Я видел их – и ощущал, что я один из них, что никакого «времени» не существует, и что для нас, безместных, «место» может быть любым.
*
Все во всех вселенных – заодно.
Всё во всех вселенных – нам дано.
Мы же тренируем зоркость взгляда,
Пристально смотря куда не надо.
*
Всё везде открыто – посмотри!
Что снаружи – то же и внутри,
То, чего не много и не мало.
Ну а мы?.. Что, снова всё сначала?
*
У вселенной –
Множество колёс.
Перевозчик –
Он же перевоз.
Дисков-офанимов – тьмы и тьмы.
И колёса эти – это мы.
* * *