История одного Пьеро

В святом неистовстве поэт,
Напитком упиваясь лунным,
В восторге к небу обратил
Лицо, и жадно пьет, шатаясь,
Вино, что только взглядом пьют.

Альбер Жиро «Опьяненный луной»


      Глубоким зимним вечером в городском парке случилось вот что: По главной аллее, ярко освещенной желтыми, зелеными и лиловыми фонарями, метался нескладный долговязый персонаж. Он то беспрестанно вертел по сторонам головой, то начинал кружиться с невидимой партнершей в стремительном вальсе, то кидался в объятия одной из многочисленных статуй, являющих собой украшение парка, то вдруг заваливался в снежный сугроб и замирал там неподвижно. Лицо его, покрытое толстым слоем белил, отражая фонарный свет, казалось то желтым, то зеленым, то лиловым.
       Поговорим же подробнее о чудаковатом персонаже. Впечатление нескладности создавалось не только из-за высокого роста и экзальтированного поведения, но также во многом, благодаря его костюму. Черное полупальтишко было явно велико в плечах. Узкие черные брючки, наоборот, чуть коротковаты. Полосатые черно-белые носки. Грубые ботинки на тяжелой подошве. Белая сорочка-балахон доходила почти до самых колен. Черная вязаная шапочка на голове. В довершение всего, шею обматывал полосатый, в цвет носок шарф такой невероятной длины, что, несмотря на то, что был обернут вокруг шеи раза на четыре или пять, края его все равно волочились по земле. К левой руке персонажа тонкой, но крепкой полупрозрачной леской был привязан чехол, в каких музыканты обыкновенно таскают свои инструменты. И если приглядеться внимательно, обрывки точно такой же лески можно было обнаружить на запястьях, локтях, плечах и даже на коленях. Ведь (теперь мы откроем этот секрет) наш герой был марионеткой.
        Пьеро – так звали персонажа, всю свою кукольную жизнь прослужил в театре. Вернее, в совсем небольшом, крошечном, театрике. Там же, в театрике, был и его дом. Каждый день, отрепетировав все сцены, отыграв спектакль и выйдя несколько раз на поклон, он отправлялся в помещение, где хранились костюмы, и там затихал на вешалке, свесив голову вниз. Совсем близко, на соседней вешалке, вздыхала красотка и кокетка Коломбина:
- Ах, чудный вечер! Спать! Что за чушь?
Иногда нашему Пьеро удавалось принять такое положение, чтобы слегка касаться рукой подола платья или фарфорового локотка Коломбины. Кокетка ничего не замечала. Пьеро же, не в силах погрузиться в обычное забытье, не смея поменять неудобную позу, не смыкал глаз до самого утра.
Да, наш персонаж был влюблен! И конечно, у него был более удачливый соперник. – Таков закон жанра. – Ловкач и забияка Арлекин. Недаром в последнее время стоило Пьеро лишь чуть придвинуться к красотке Коломбине, как та начинала жаловаться на тесноту, так что несчастному влюбленному приходилось забиваться в самый дальний и пыльный угол шкафа.
       Но нынче вечером наш кукольный артист смог так пристроиться на вешалке, чтобы кончиком мизинца задевать золотистый локон предмета своего воздыхания. – Ах, какой там сон! Что за сладкие грезы! – И вдруг - шорох. Коварный Арлекин! Шушуканье. Шуршание. Смешки. Хитрый паяц, помогая Коломбине высвободиться из опутывавшей ее лески, одновременно нашептывал ей на ушко разные словечки, подлащивался, сыпал комплименты, завлекал и соблазнял. Пьеро мог расслышать лишь обрывки фраз: «Блестящий лакированный авто… глоток «Veuve Clicquot»… Chanel… шелк и шифон, и бархат… миндальные орешки в белом шоколаде и шоколадной пудре… огромные светящиеся цветки, с громким хлопком распускающиеся прямо в небе…».
- Ах! Ах! – восторгалась Коломбина - Хочу!
Под конец они совсем забылись и так расшумелись, что Доктор даже всхрапнул, а Панталоне заворочался и что-то недовольно заворчал во сне. Когда же тайные любовники покинули шкаф, Пьеро в безумии оборвал сдерживавшие его лески, схватил первую попавшуюся под руку зимнюю одежонку и бросился за ними в погоню.


За всю жизнь наш артист ни разу не покидал стен театрика. Мастер-кукольник создал его в мастерской театра. Костюмеры сшили и облачили его в подходящий наряд. Гримеры наложили грим. Драматург написал пьесу, где Пьеро отводилась определенная роль. А режиссер поставил пьесу на сцене. Точно так же было и у других кукол. Лишь один Арлекин отличался от прочих персонажей. Он прибыл из волшебной Италии, упакованный в огромную коробку, обернутую пестрой шуршащей, пахнущей солнцем и солью бумагой. Среди марионеток ходили слухи, что его сотворил таинственный и гениальный итальянский маэстро. Сам Арлекин беспрестанно похвалялся своим происхождением, вставляя к месту и не к месту все новые истории из своей жизни в той далекой стране. Пьеро не знал, можно ли верить рассказам кривляки Арлекина, и существует ли на самом деле Италия? Иногда, после спектакля, перед тем, как впасть забытье, нашего персонажа посещали тревожные мысли: откуда же берется в театре публика? И его воображению представлялось огромное множество пыльных шкафов, где безвольно свисают с вешалок куклы в костюмах зрителей.
        Правда, несколько раз театрик выезжал на гастроли в другие города. Но в фургончике для перевозки марионеток имелось лишь одно маленькое окошко, место возле которого занимала капризная Коломбина. (Ведь иначе ее начинало укачивать!) И конечно же, рядом вился прилипала Арлекин. Пьеро же, как всегда, болтался где-то в углу, раскачиваясь и стукаясь головой о стенки при резких поворотах фургона.
        После всего выше сказанного, стоит ли удивляться, что мир снаружи театра поразил Пьеро своим размером? Ошалелый, оглушенный многообразием звуков и красок, наш кукольный артист мгновенно потерял из виду тех, кого так яростно бросился догонять. Мотая во все стороны головой, стоял он посреди мостовой, а мимо куда-то спешили толпы людей, рыча моторами, гудя клаксонами и визжа тормозами, проносились на бешеной скорости автомобили с горящими глазами-фарами, мигали огнями витрины кафе и магазинов.
        Крепко зажмурившись, закрыв уши руками, Пьеро кинулся прочь от театра и таким образом, чудом избежав гибели под колесами авто, он оказался в городском парке, где продолжил свои чудачества. Опьяненный свободой, вальсировал наш артист сам с собой на аллее парка. То вдруг, вспоминая ветреную изменницу Коломбину, бросался в объятия статуй, как бы желая тем самым вызвать ее ревность. Но гипсовые статуи надменно не замечали мятущегося у их ног персонажа. Тогда, сознавая всю бестолковость своих действий, Пьеро ложился на снег, пока новый приступ отчаянного куража не заставлял его вскакивать и начинать все сначала.
         Наконец, уже порядком охладив свой пыл, Пьеро поднялся из сугроба. Налипший на шарф снег сыпался ему за шиворот и там таял, затекая ледяными каплями под ворот рубашки, но наш марионетка не замечал этого. Свернув на боковую тропинку, понурив плечи и погрузившись в свои мысли, он брел куда-то вглубь парка.
        Итак, еле плетясь по тропинке, весь ушедший в себя, Пьеро совершенно не обратил внимания на взъерошенный колючий Куст, росший у самого края дорожки. Но к несчастью, того же самого нельзя было сказать о Кусте. (Кстати, это был Куст совершенно неизученного наукой вида, с длинными, загнутыми в виде крючков шипами, покрывающийся в летнее время мелкими бурыми, терпко пахнущими цветками, из которых вырастали по осени мелкие и кислые фиолетовые ягоды). Куст терпеть не мог прохожих, ведь они мешали ему расти, вечно задевали его, ломали ветки, обрывали листья. За это он мстил им: колол своими колючками и цеплялся за одежду.
        Однажды за скверный характер Куст едва не поплатился жизнью. Вредный озеленитель парка чуть было не выкорчевал его из земли. Но тот всеми своими корнями вцепился в землю, в камни, в глину и даже в произрастающие поблизости деревья, так что озеленитель, пробившись безрезультатно весь день, в конце концов, плюнул на эту затею. После этого случая Куст стал еще более коварным и злопамятным и уже не упускал случая как-нибудь подцепить своим «крючком» даже самого безобидного гуляку. Хулиганы-мальчишки, с которыми у Куста были особые счеты, дали ему прозвище «Обдирайка». Прозвище, как ни странно, пришлось Кусту по душе, и он даже втайне гордился им.
       Однако в зимнее время мало кто из прохожих забредал в ту часть парка, где торчал из земли Обдирайка. Вот почему он так обрадовался, почувствовав приближение Пьеро. Всем известно, что у растений нет глаз (за исключением, разве что анютиных глазок) и они не могут видеть того, что происходит вокруг. Но зато у них прекрасно развиты органы осязания, ведь они чувствуют окружающий мир каждым лепесточком, каждой своей веточкой. Обдирайка ощутил присутствие рядом прохожего, и оставшиеся на нем с осени редкие скукоженные листочки задрожали от радостного предвкушения.
        Ничего не подозревая о готовящемся на него нападении, кое-как переставляя свои непривычные к долгой ходьбе длинные ноги, наш персонаж медленно тащился по дорожке. Куст затаился и приготовился к нападению. И вот, когда Пьеро оказался в пределах досягаемости, он разом выбросил в его сторону все свои колючие шипастые ветки, крепко-накрепко вцепился в одежду, стараясь проникнуть сквозь нее и побольнее поранить неосторожного прохожего. Поскольку одежонка на нашем персонаже была довольно потасканная, то план Обдирайки вполне удался, и он сделал несколько глубоких царапин на нежной кукольной коже.
- Ах, остро и больно! – Вскрикнул Пьеро, очнувшись от грез.
Он попытался осторожно освободиться от шипов, прежде всего, чтобы не повредить растение. Ибо, будучи романтиком, Пьеро во всем видел живых существ. Но злобный Куст не собирался отступать так скоро, ведь схватка еще только началась. Он сильнее обхватил марионетку крепкими нижними сучьями, в то же время, стараясь сверху добраться до волос и до лица противника. Все еще не догадываясь о коварстве Куста, наш артист продолжал бережно отгибать вцепившиеся в него ветки. Но когда Обдирайка впился ему в ладони, да еще, дотянувшись самой тонкой и длинной иголкой, поранил губу, вот тут уж он осознал всю черноту души и вероломство Куста.
Словно разъяренный раненый тигр, атаковал он Куст, нещадно сминая и ломая ветки, обрывая остатки листьев и ягод и разбрасывая их по сторонам. Вооружившись чехлом для музыкального инструмента, продравшись в самую гущу, к основанию Куста, Пьеро стал трясти и раскачивать его в разные стороны. Да! Это было лучшее сражение, какое когда-либо происходило с Обдирайкой. Ему попался достойный соперник. Не какая-нибудь там кисейная (или кисельная? – второй вариант нравился Кусту больше) барышня. Наконец, почувствовав, что одержал победу, наш герой выбрался из порядком поредевших зарослей Куста. Однако, напоследок Обдирайка успел-таки незаметно уцепиться за свисающий до земли конец шарфа. Из последних остатков сил Пьеро тянул шарф на себя, но враг цепко держал его своими корявыми игольчатыми сучьями. Казалось, противостояние будет длиться бесконечно долго, но внезапно, когда нити шарфа были натянуты до предела, зловредный Куст спрятал шипы, и наш персонаж, резко дернув на себя свой конец, потерял равновесие, шлепнулся в снег и кубарем покатился с откоса. (Ведь по другую сторону тропинки уходил вниз довольно крутой откос). При этом вязаная шапочка слетела с Пьеро, обнажив голову с торчащим в разные стороны ежиком волос и чуть оттопыренными ушами, и в виде трофея повисла на макушке Куста. Одержав таким подлейшим образом реванш, Обдирайка ехидно помахал ветками вслед катящемуся противнику.
        Оказавшись внизу, горе-вояка Пьеро полный решимости, попытался было тут же вскочить на ноги, чтобы с разбегу одолеть подъем и опять ринуться в бой, но поскользнулся на льду, вновь неуклюже шмякнулся, после чего уже окончательно потерял охоту воевать.
        На дне оврага, куда столкнул его противный Куст, находилось небольшое овальное озерцо. И если бы сражение Обдирайки и Пьеро произошло в какое-нибудь более теплое время года, то последний вполне мог бы промокнуть и даже подхватить простуду. Но стояла зима, поверхность озера была покрыта прочным слоем гладкого, словно зеркало, льда, лишь кое-где исчерченного следами коньков, так как днем служила для храбрецов, отважившихся пройти мимо Обдирайки, прекрасным катком. В столь же поздний час озеро было пустынно и тускло поблескивало в свете одинокого фонаря. Присев на корточки, не зная, какие действия предпринять далее, Пьеро поплотнее запахнул на себе пальтишко, ибо, несмотря на то, что был марионеткой, начинал чувствовать холод. Затем он осмотрел свои израненные ладони и, поглядевшись в зеркало льда, обнаружил на губе капельку запекшийся крови.
- Как солоно, - прошептал наш персонаж, слизнув капельку языком. Кровь он тоже видел и чувствовал впервые. Репертуар театрика состоял в основном из буффонад и опереток, изредка разбавляемых слезливыми пьесками, в которых нет места крови. Но даже, вздумай режиссер поставить на сцене что-либо более драматическое, уж конечно, для этих целей использовалась бы бутафорская кровь, ведь в театре все ненастоящее.   
И вот, в тот момент, когда наш артист склонился над своим отражением в ледяном зеркале, он вдруг увидел прекрасное лицо. Скорее, это был даже лик неземной красоты, излучающий мягкий и нежный свет.
- Ах! – Тихо вскрикнул Пьеро и прижал руки к груди в том месте, где у людей бывает сердце. – Ах! – Еще раз повторил он. Ибо ему почудилось, будто Обдирайка, дотянувшись своей узловатой корявой веткой, пронзил его иглой. Но, конечно, при всем своем злобном характере и коварстве, Обдирайка не мог сделать этого, так как он был всего лишь кустом. Это была любовь.
Образ ветреной актриски Коломбины мгновенно и без следа выветрился из памяти нашего персонажа. Разве мог кто-либо в целом мире сравниться по красоте с той, чье отражение видел он в зеркале застывшего озера! Оторвавшись от отражения, Пьеро обратил лицо к темному небу, чтобы воочию увидеть ту, что пленила его. Глаза его расширились от восторга.
- Божественна. - Выдохнул он.
Высоко над головой персонажа сияла круглая полная Луна.
- Смертельно ранен! – Вскричал влюбленный герой и вновь схватился за грудь.
Стоит, пожалуй, объяснить, что коротенький ум марионеток устроен так, что в него вмещаются лишь тексты ролей. Вот почему вне сцены куклы обычно молчат, а если им приходит охота поболтать, то изъясняются они, как правило, вздохами да междометиями, иногда используя реплики и отдельные слова из заученных пьес и употребляя их, чаще всего, не совсем к месту. Нужно ли удивляться тому, что находясь в состоянии влюбленности, Пьеро стал выкрикивать совсем уж не подходящие к случаю слова:
- Безумно! Феерично! Симфония! – Восклицал он, простирая руки к возлюбленной в надежде дотянуться до нее.
Но томная капризная и холодная Луна была слишком далека.
Не стоит осуждать Луну за то, что она совсем не обратила внимания на кукольного артиста. Она висела в небе так высоко, что наш марионетка казался ей совсем крошечным, едва различимым. К тому же, за те века, что Луна озаряла своим светом Землю, она лицезрела бессчетное количество влюбленных безумцев. Великий Бетховен назвал ее именем сонату, изображал на своих полотнах Куинджи, посвящал стихи Бодлер, даже этот фантазер и выдумщик Верн сочинил о ней фантастический роман. Да мало ли их было? Мог ли произвести на нее впечатление жалкий мальчишка Пьеро? Напрасно он заламывал руки и выкрикивал бессвязные, полные тоски и любовного томления фразы. Его страдания могли разве что рассмешить бесчувственную красавицу.
Ах, как скучно было Луне! Как, в сущности, одиноко вечно висеть на небе! Порой ей хотелось перемолвиться с кем-нибудь словечком. Но пролетающие мимо кометы были так заняты, они вечно куда-то спешили, а глупышки-звезды болтали только о своих сверкающих нарядах, да еще ссорились и спорили между собой, выясняя, кто ярче блестит. Луна вставила в мундштук тоненькую сигаретку, закурила, и полупрозрачная туманная дымка обволокла ее, сделав еще более загадочной. Докурив сигаретку, Луна принялась наряжаться. Она то обертывала туманную дымку наподобие фантастического головного убора, то закрывала ею лицо, словно вуалью, то распускала за собой длинным шлейфом, то куталась, будто в дорогие меха. А там, внизу, несчастный трогательный влюбленный Пьеро не смел даже моргнуть, боясь пропустить какую-либо из чудесных метаморфоз.
Надо сказать, что, если поначалу Луна и не заметила нашего персонажа, то теперь время от времени посматривала в сторону озера и, как бы случайно, скользила по нему взглядом, ведь ей, как и любой женщине, приятно было чужое восхищение.
- Стаккато! Бирюзовый! Тишина! – Продолжал нести сумбур и околесицу марионетка.
В состоянии любовной эйфории снова начал он вальсировать, но скользкий лед сыграл с героем злую шутку. На очередном туре, не сумев завернуть в нужный момент, Пьеро заехал лбом прямиком в фонарный столб. Огромная снежная шапка, нависшая на фонаре, осыпалась на голову персонажа. Приняв таким образом бодрящий снежный душ, Пьеро несколько пришел в себя и, обращаясь к Луне, проговорил вполне отчетливо и разумно:
- О, Прекрасноликая, как мечтал бы я оказаться в твоих объятиях!
Но к тому времени изменчивая Луна уже потеряла интерес к маленькому артисту и спряталась за облаком.
Как темно сделалось вокруг! Пьеро почудилось, будто он ослеп. Что жалкий свет фонаря? Разве мог он пробить ту пелену беспросветного, безнадежного мрака, которая в один миг окутала нашего героя? Черное, жгучее отчаяние охватило его.
- Покинула! Божественная! Пленен навеки! – Взывал персонаж.
Но Луна только зевала в ответ на горестные стенания Пьеро.
Наконец, обессилев, он затих.
- Какое облегчение. – Вздохнула Луна. - Однако, как недолго длилось его чувство. Отчего же переменчивой называют меня? Верно, встретил марионетку себе под стать.
Чтобы проверить свою догадку, она на секундочку выглянула из-за облака. Но едва только краешек ночного Светила показался в небе, как Пьеро вновь ожил. Желая хоть чуть приблизиться к недосягаемой возлюбленной, вздумал он вскарабкаться на фонарный столб. И хотя не отличался ловкостью и проворством, тем не менее, затею свою с успехом осуществил. Восседая верхом на фонаре, словно сомнамбула, тянул он руки вверх, подвывая нечто невнятное и ритмично раскачиваясь всем телом. Разумеется, что в таком положении не смог он продолжительное время сохранять равновесие и кувырком полетел вниз.
Звезды, давно уже наблюдавшие за нашим несчастным героем, не выдержав, начали перемигиваться и хихикать. В надежде позабавить таким образом и свою холодную возлюбленную, Пьеро опять взобрался на столб и повторил фокус с падением уже нарочно. Но Луна была слишком горда и манерна, она считала дурным вкусом смеяться столь примитивным шуткам. Ах, напрасно, согревая дыханием обмороженные пальцы, рисовал он на льду самые прекрасные розы, декламировал охрипшим голосом стишки и совершал другие романтические глупости. Чуть покачиваясь, по временам скрываясь за макушками деревьев, Луна плыла по небу, и не было ей дела до наивного марионетки Пьеро.
        Тогда, выйдя, как на сцену, на самую середину озера, Пьеро бережно извлек из чехла свой музыкальный инструмент. Это оказалась старинная скрипка, с длинным грифом и завитком в виде дамской туфельки. Изящный корпус скрипки темно-вишневого цвета казался почти черным, и только тончайшие струны серебрились на нем. Так же бережно, как будто боялся случайно повредить хрупкий предмет, он положил инструмент на плечо, подкрутил колки и нежно провел по струнам смычком. Замер, прислушался, провел смычком еще раз и еще раз прислушался.
        Перестали хихикать глупышки-звезды. Даже Луна обратила на персонажа свой надменный взор. Но скрипка молчала. И сколько бы Пьеро ни пытался извлечь из нее звуки, ничто не нарушало безмолвие зимнего парка. И в этом не было ничего удивительного. Ведь, не смотря на свою грацию и красоту, скрипка оставалась лишь искусной бутафорией.
- Тебе, небесная Богиня, посвящаю я эту музыку! – Провозгласил, кукольный артист, будто действительно был музыкантом, а слепленная из папье-маше игрушечная скрипка – настоящим инструментом.
- Хи-хи-хи! – Зазвенели звезды.
- Как скучно. – Вздохнула Луна.
Но марионетка не замечал ничего: Он гладил струны смычком, осторожно перебирал их, натягивал так, что они начинали дрожать от напряжения,  рвал и пощипывал, как будто не догадываясь, что никто, кроме него и скрипки, не слышит музыки.
        Начавшийся ни с того ни с сего ветер, поднимал с земли снежные хлопья и кружил, и развеивал их в разные стороны, осыпая Пьеро и дерзко бросая целыми пригоршнями ему в лицо. Прикрыв глаза, музыкант продолжал выводить на скрипке свою беззвучную мелодию. Кукольник, смастеривший нашего персонажа, наделил части его лица необычайной подвижностью для того, чтобы и без слов, одной только мимикой, мог он передавать зрителю свои настроения. И сейчас, в момент наивысшего творческого экстаза, брови его поднимались и опускались, губы дергались, ноздри трепетали. Миллионы оттенков чувств сменялись на его лице: и гнев, и боль, и восторг, и нежность, и удивление, и ревность, и отчаяние. Наверное, какой-нибудь поздний гуляка, доведись ему очутиться в этот час в парке и наблюдать данную картину, решил бы, что он оглох, так верил в свою игру сам артист.
         Стоя по колено в наметенном ветром сугробе, Пьеро играл всю ночь. И даже из карманов его пальтишка вываливался набившийся туда снег. И вот, когда наступило утро, когда растаяли звезды, когда удалилась в свои покои бледная томная Луна, скрипач остановил свой смычок и открыл глаза. Одинокий фонарь давно потух, и все вокруг казалось блеклым и невзрачным в тусклом утреннем свете. Лицо Пьеро сморщилось в какую-то невероятную гримасу обиды и отчаяния.
- Резонанс! Где? Бестолково! – В волнении снова начал путать он слова.
Его возлюбленная ушла. Где-то там в своих далеких покоях, позабыв о наивном нелепом персонаже, быть может, готовилась она сейчас ко сну. А Пьеро, подаривший ей свою музыку и сердце, остался на земле. Но без музыки и без сердца, как известно, не может жить никто, даже марионетка.
- Ледяной! Больно! – Едва разлепляя губы, еле слышно проговорил он, пошатнулся, потешно всплеснул руками и, весь обмякнув, словно сделан был из одних лишь тряпиц, завалился в сугроб. Выражение его застывших глаз сделалось вдумчивым и глубоким, как будто в этот самый миг открылась ему великая и бесконечная тайна. И вот, уставясь в пустоту, пытался он познать ее смысл.

И тогда полилась мелодия. Была она тихой и плавной, надрывной и страстной, протяжной и тягучей, жгучей и пронзительной. И под звуки этой мелодии, презрев все космические законы, появилась Луна. Она стала опускаться все ниже и ниже, пока не оказалась совсем рядом с Пьеро. Коснувшись губами лба маленького артиста, она запечатлела на нем свой поцелуй.
        Дрогнули и захлопали длинные кукольные ресницы. И, будто покрывшись румянцем смущения, чуть заалел лик холодной красавицы Луны. Но, возможно, то был всего лишь отблеск зари, ведь на земле начинался новый день. Пьеро обхватил руками свою возлюбленную, и вот, величественно и плавно Луна стала подниматься вверх. Покачивая, словно утешая или убаюкивая маленького марионетку, она возносила его за собой в небеса.
        Когда Луна и кукольный артист проплывали над Обдирайкой, злобный Куст изловчился подцепить своей корявой веткой полосатый шарф Пьеро. И тот, соскользнув с шеи персонажа, обмотался вокруг Куста. Шарф да вязаная шапочка так и остались болтаться на Обдирайке всю зиму, удивляя редких, отваживавшихся пройти мимо него гуляк. Только весной озеленитель парка, облачившись в защитный костюм и вооружившись секатором, снял с Обдирайки порядком истлевшие «трофеи» и выбросил в ближайший мусорный контейнер.
        Но наш персонаж больше не нуждался ни в шапочке, ни в шарфе. Потому что там, куда забрала его Луна, конечно же, не существовало ни холода, ни боли, ни волнений, ни тревог. Счастливый и умиротворенный нежился он в лучах своей возлюбленной. А Луна - она перестала скучать. Ведь теперь она не была одинока. Каждую ночь, как только там, на далекой земле, у небольшого овального озерца зажигался фонарь, влюбленный маленький кукольный артист брал в руки свою бутафорскую скрипочку. И иногда в тихую безветренную погоду можно было услышать, как струится откуда-то сверху волшебная музыка.
        Что же касается театрика, то он стоит на старом месте. Все так же служат в нем и Панталоне, и Доктор, и Коломбина, и Арлекин, радуя публику своими незатейливыми шутками и каламбурами. Правда, за долгие годы они немного поистрепались. Костюмерам требуется чаще подлатывать костюмы, гримерам подновлять грим, а мастеру-кукольнику – ремонтировать скрытые внутри кукол механизмы. Да еще пришлось смастерить нового Пьеро. Новый Пьеро чуть простоват, не так хорошо запоминает роли, но зато он не такой взбалмошный, как прежний. Мастер доволен. Он знает, что этот персонаж не сбежит на Луну, а будет верно служить театрику до самой своей кукольной смерти.