Сазы деда Савватея. Застукал

ЗАСТУКАЛ!

ТОТ САМ СЕБЯ ГУБИТ, КТО ЧУЖУЮ ЖЕНУ ЛЮБИТ.

   Вот бывают мужики, любители рубить с плеча. Нет, это не про силу в руках, а про силу в голове, про мудрость это или её отсутствие.
   У нас в соседстве, в селе нашем, жила парочка одна, супруги Мышатины, Нюра да Тимофей Иваныч. Он постарше от бабы своей годов на десять. Мужик обстоятельный, хозяйственный, домовитый, так можно сказать. Работал приёмщиком молока на ферме, а Нюрка Мышатина - дояркою, посменно.
   Вот как-то зимою, помню, намело снегу страсть как много. Едешь по санному пути или грейдерной дорогою, а по сторонам гребни из снега такие, что не видать, куда и едешь, избу свою проскочишь, точно.
   Именно в один из зимних дней и шепнули бабы на ферме Тимофею Ивановичу, что к Нюрке его хахаль пожаловал.
   Взвился на дыбки Мышатин, в розвальни и до избы припустил. Морда полыхает багровая, сердце стукает, аж взмокрел весь от нервов.
 - Убью гадов! - решил.
   Однако пока ехал, поостыл, мозги в порядок привёл и мудрость всплыла, поверх злости его.
   Ведь говорят же: На всякую глупость ум найдётся.
 - Ну, и чаво дальше,- думал, рассуждал Тимофей Иваныч,- ну прикокаю я их, не смейтя сумлеваться, а потом в тюрьму штоля? Никакого резону нету! Надоть как-та исхитриться, штоба и овца цела была и волк дорогу позабыл в мою овчарню.
   С таким-то настроем и подкатил к своему крыльцу.
   А Нюрка, баба смазливая, крученая, уж хвост свой распушила пред молодым развратителем, Митькой Блукаевым, из соседнего села. Это у них первая видать встреча была. Знала изменщица, что Тимофея Ивановича часа три дома не будет. Кой примет молоко, кой оформит документы, всё можно успеть, то есть удовольствие справить.
   Митька оставил лошадь с санями, чтобы не привлекать внимание, далеко от хаты зазнобы, привязал на другом порядке у дома тётки своей. Согнулся слегка, вроде не видать его из-за снежного гребня и почапал к Нюрке, да в селе и ночью даже все, всё, про всех ведают, не взял он это в расчёт.
   Только они принялись лобызаться, тискаться да накручивать, распалять себя для решительных действий, как отчётливо под окнами, будто гром зимою:
 - Тпру-у-у! Тпру-у-у!
 - Чавой-та, чавой-та ета? - всполошился Митька.
 - Ой,ёй,ёй,ёй, Тимофей Ива-а-а-ныч, - аж присела Нюрка, ползком, с перепугу добралась до замороженного окошка, приложила распалённый от страха палец и враз оттаяла крошечный глазочек. Взглянула и села на пол.
 - Сам припёрси! Какова рожна-та, в толк не приму!
 - А мене-та,- заметался, сгребая вялыми со страху ногами половики, Митька,- куды лезть мене-та, иде скрыться-та?
   Нюрка, точно курица хлопала ладошами себя по крутым бёдрам, потела сильно и кудахтала:
 - Прям ня знай, прям ня знай куды! Можа в подполье? Не-е-е! Кой половячки сгрябу, кой отворю да посля выправлю тута, он табе прикокаить, Митёк.
 - Ну и гадюка ж ты, Нюрка,- сжав клацающие со страху зубы, процедил любовник,- подвяла мене под зикуцию, тварь.
 - А я-та сама-та, думаишь не боюся вовсе, да?- прошипела Нюрка, слыша, как Тимофей Иваныч, не спеша обметает голичком снег с валенок на крылечке.
 - Давай на чердак, пересяди тама. Он, чаво-та видать забыл, взять хочить и вскорости умятётся, полагаю.
   Живо похватав полушубок и малахай, выскочили они в холодные сени, мухой Митька взлетел по лесенке, приставленной к срубу на чердак, прошуршав сеном, рухнул, прислонясь к тёплому боку трубы спиною, затих.
   Только Нюрка взялась открывать дверь, норовя быстрее войти в тепло, как лязгнув железною щеколдою, распахнулась входная, уличная дверь и ввалился в тулупе пыхтящий и громко сопящий муж - Тимофей Иваныч Мышатин.
 - Ты чаво тута?- пробасил он не глядя на жену, - иди в хату, простынишь, гляди.
 - Так я услыхала, будта хтой-та к нам припёрси, аль, думаю почудилося,- нарочито медленно и вяло протянула жена,- чаво случилося, аль поисть наконец-та схотелося? То не допросишси табе приехать щец похлябать, а то, в такую-та завяруху -  здрасти-пожалти, прикатил!
   Она игриво ткнула Тимофея Ивановича кулачком в бок. Он ещё пуще поверил в то, что баба его скрывает что-то. Уж больно необычно себя ведёт, заигрывает с ним.
   Вошли в избу. Табуретки сдвинуты, половики скучены.
 - Чаво тута былО, пляски штоль?- спросил, будто не понимая, муж.
 - Ой, а хотя ба и пляски, чаво нельзя? А коли хотца? - крутнулась, вильнув задом, Нюрка.
 - Да-а-а, када хотца, да неймёца, ета хужея, чем болить, к примеру, - с явным глубоким намёком, подтвердил супруг, - можна, чаво ж нельзя. Тока осторожна, а то в етих танцах гляди, в половичках запутаисси и морду в кровь расшабёшь, поди.
 - Да ета я шуткую об танцах. Каки тута танцы, када дел невпроворот, отплясалась я, видать, не молодуха уж.
 - Ой, ли?- подумал, усмехнувшись про себя Мышатин.
 - Картошки в подполье набрать, да полы подтяреть, струхнуть половички думала,- пояснила, вполне резонно Нюрка, и уже успокаиваясь, позволила себе побурчать,- всё-та табе надоть, ета бабския дяла. Нос, гляди он суёть, куды ня просють.
   Стерпел Тимофей Иваныч, смолчал на это.
 - Я заехал подштанники надеть, холадно ноня, да уж пожалуй и похлябаю щец, коль так вышло. Спяшить ня буду, поди,- сказал муж, краем глаза наблюдая за тем, как Нюрка насторожилась и облизнул языком подсохшие от волнения губы, нервно передёрнула плечиками.
 - А можить и поваляюся чуток, время терпить, а можить и ты к мене под бок подвалишси, а?- нанёс сокрушительный удар по замыслам любовников муж, увидев, как круглое, с пухлыми румяными щёчками лицо жены, вытянулось и посерело. Меж тем он, оглядев горницу, заметил, что постель не тронута.
 - Эт хорошо, не похабничали, не успели, значить,- отметил про себя Тимофей Иваныч,- и иде жа она яво прячить? Горница-та, она жа одна, можа в подполье?- он несколько раз громко топнул. Нюрка не среагировала.
 - Не-ет! Значить в другой месте!
   На стол жена-блудница поставила миску со щами, ломти хлеба на рушнике, да плошку со сметаной.
 - Чаво щец мало так пляснула, сыпь давай, да погущея,- потребовал муж, а сам подумал, что норовит его Нюрка быстрее вытолкать за порог. Мол, быстро схлебает и уметётся.
   Он не спеша загрёб полную ложку густой сметаны и неторопливо размешал в щах. Расправив усы, пригладил окладистую бороду, подставив ломоть хлеба снизу, чтобы не капало, отправил, гулко втянув, щи в рот.
   Вдруг, над головою, где-то за потолком послышался сначала невнятный шорох, а следом отчётливая возня. Это затёкшие ноги замеревшего там Митьки Блукаева сводило судорогой, покалывало иголками будто, и нестерпимо выкручивало. Он уж терпел-терпел, да завозился, давя стон, зажав рукою рот. Холодно было и, пленник понял, что влип и влип основательно.
   Тимофей Иваныч вопросительно глянул на жену, мол что за звук? Она, как бы в раздумье проговорила:
 -  Голуби, поди, под стрехой, аль кошка.
 - Не похоже. У кошки лапы мягкия, ходить тихо, а ето домовой поди, аль овинник завёлси. Вот жа наглая морда, средь бела дня шабуршить. Счас поем, да полезу отхожу вона чапельником,- откусив хлеб, с полным ртом невнятно пообещал муж, но Нюрка услыхала всё до единого слова и побелела, точно печка, возле которой она прижукла.
 - Табе надо с нечестью возиться, аль дялов боля нету, аль ферма не ждёть?- быстро выкрикнула, желая отговорить мужа Нюрка.
   Тимофей Иваныч на это промолчал, как бы размышляя, надо ему это или нет. А вот уж когда неспешно доел щи, да выхлебал неторопливо кружку студёной водицы, как всегда и делал, да поддел исподнее, тёплые кальсоны, надо, коль говорил о них, то выйдя в сени в сопровождении жены и бросив взгляд в чрево чердака, громко проговорил, чеканя каждое слово:
 - И то верна, накой мене надоть ета? Бить дурака - жаль кулака. Главно, дорогуя сваю жану уберечь. А то я за порог, а он, овинник етот скатица с чердака, да используить бабу-та мою,- выдал Тимофей Иваныч. И шкурой почуял, что и жена и чердачный сиделец напряглись.
 - Я лучшея лесенку приму, пущай покорячица, гад. ВысОко, поди, прыгнить капытЫ сломаить, - продолжил он,- а уж вечарком возвярнуся, влезу туды и вломлю. Коль не исчезнить нечесть - роги яму пообломаю, и хвост выдяру со всеми причандалами. Он жа у яво не как у чёрта сзади висить, а как раз наоборот - сперяди болтаица. Пущай пока што думаить - оставаться в нашай избе аль прытко уносить капытЫ.
   Вышел Тимофей Иваныч, завалился в розвальни и похахатывая в усы поехал на ферму, в душе радуясь, что не навредил себе и жену предупредил от блуда.
Да ежели она и надумает когда, то избу их теперь будут обходить десятой дорогой гульливые мужики. И хоть Митька промолчит о своём позоре, да в селе не скроешь. Все, всё, про всех, всегда знают. Уж будьте уверенны!