Ранняя весна

  Раскулачивание в тех деревнях, где выгоняли из домов и выселяли в Печерскую тундру, на Мурман и в Сибирь большими семьями, проходило дико. Например, более
половины деревни Сомово под Верховажьем раскулачили и выслали на Мурман, как
заводчиков, а заводы-то у них были гончарня два на три метра и делали они глиняную посуду да свистульки. Я знал одного дивного сомовского мастера Александра Ивановича Житнухина. Когда он вернулся с Мурмана, жил в Вельске, а за глиной ездил в родное Сомово. Когда делал посуду, добавлял латунные опилки и получались красивые золотые узоры. Сделал дивный пенёк, на нём 11 птичек и каждая свистела по-особому. Как настоящий скульптор, Александр Иванович изваял из глины пахаря с сохой и сеяльщика с лукошком. Самородок был редкий, а сколько
дивных мастеров, лучше которых никто не знал исконные народные ремёсла , извели
обезумевшие комбедовцы.
   Случаи, когда предупреждённые о раскулачивании, сами, не дожидаясь лютой расправы бежали из родных мест, бросая нажитое непосильным и праведным трудом не
так часты, как в случае с мастеровыми родителями знаменитого певца, народного
артиста Александра Ведерникова. Из моей родительской деревни Попов Александр Иванович, сбежав от  раскулачивания стал учёным, зам. главреда журнала "Земледелие".
   Был случай, почти немыслимый и маловероятный, когда в округе вдруг исчезли
вместе с домами, лошадьми и коровами  несколько семей во время мартовских метелей. И следов не осталось. Две семьи были из старообрядцев и предполагали, что по реке во время метели они переселились в один из тайных старообрядческих
скитов. Три семьи уехали по тайным дорогам через болото до соснового острова на
холме, у подножья которого били родники. Перед войной бабёнки ушли за клюквой и пропали. Вернулись они после войны. Ничего, мол, не помним, где столько лет блудили. Одна только призналась, что хорошо там живут, без трудодней. Хлеба мало
зато мяса, яиц, солений, грибов и ягод сколько хочешь. Один архимандрит, который
тайными тропами туда приходил, чтобы крестить и венчать, говорил, что ещё придёт время, когда к мощам Матроны Московской в сотни и тысячи раз народу будет больше, чем в Мавзолей. И сказывал, что один провидец, которого на Соловках за веру мучали, предрёг, что такая жестокая безбожная власть дольше человеческой жизни не просуществует, а человеческая жизнь - 75 лет.
  Ну, а Петр с Иваном выжили и при начале колхозов, когда лошадей забрали и два
года не давали за дровами в лес ездить. Кто берёзы да черёмухи подчистую на дрова изводил, а которые мезонин по крайней нужде на дрова пилили, приговаривая;
"При царе бы до такого не дошли" . А когда стали слухи доходить что миллионы умирают от голода в Поволжье, на Дону и на Кубани, стали тайком расчищать пожни по дальним урочищам. Одного, правда не столько колхоз, сколько злющая тёща извела, он и оставил на реке нательную рубаху с запиской о невозможности такой
нечеловеческой жизни. Только трупа не наши в реке. А вскоре появился разбойник.
Брал  только у злых людей, а добрых даже подкармливал. Поговаривали, что бабы его прятали, много тогда одиноких баб было.
     Когда Иван кончил семилетку, заставили его в комсомол вступить. Однажды
вечером Пётр крестится на икону, а сын ни слова не говоря, сорвал её с гвоздя
и к печке в горнице, которая как раз топилась. Пётр как стукнул его по руке.
-"Не смей,- говорит,- святых икон касаться,-Тысяча лет этой вере!" Водрузил
икону на место и лампадку  зажёг.
  - "Прости их , Господи, не ведают, что творят."
  - А Иван ворчит "Опиум для народа".
 - Это не те ли плели про опиум. которые призывали "Передовая немецкая нация
должна начать истребительную войну против консервативной нации русских и всех
славян Австро-Венгерской империи. Чехам, сербам и русским обеспечена ненависть всей Европы и кровавая война всего Запада против них". Вот когда Гитлер на нас
попрёт, немало  среди национал-социалистов будет начитавшихся этих бредовых
 идей Маркса и Энгельса против русских и славян. После таких призывов это ироды. а не вожди.
   Спор этот был весной, а летом война разразилась. Хотел Иван добровольцем пойти, а Пётр посоветовал сначала поучиться и через дядю поступить на командир
ские курсы.
    А весной Иван учительницу , которая через речку шла и провалилась, спас и
привёл ее в дедовскую баню, добавил в каменку дров и заставил париться, а одежда
сушилась развешанная по жёрдочкам. Дед ещё был тогда жив. Иван сбегал и попросил его чекушку водки, растер учительнице спину и грудь, выпили они. Потом,
оба молодые, любовь между ними возникла . Когда запыхались от  страсти, вспотели, она и говорит:
   - Спасибо тебе, что спас, спасибо за любовь и ласки, но, как честный человек должен после этого жениться.
    Было до войны у них три медовых месяца и была Катя уже беременной. Просила
Ивана, что погодил бы, пока не призывают, дождался бы первенца. Но осенью Иван
написал дяде а тот уже сам был мобилизован и преподавал в эвакуированном военном училище. Удалось ему Ивана после окончания задержать на преподавательской службе, как тот не рвался на фронт. А после Сталинграда перед
самой Курской битвой сказал : "Пора, чувствую, то это будет, как Брусиловский прорыв, перелом в войне.
    Иван почти два года воевал успешно, получил медали и орден Красной Звезды,
золотые погоны капитана, когда его ранило в ногу.  На побывку после госпиталя приехал домой на недельку. Помиловался с женой, рассказывал  трёхлетнему сыну
Петьке всякие случаи из военной жизни.
    На третий день под вечер пришёл дед с бутылкой
   - Ну, внучек я с немцем воевал и тебе пришлось. Жаль, что я до Победы не доживу. Мне бывало цыганка гадала, что ежели в казённый дом не попадёшь, доживёшь до 90 лет, стань под матицей, помолись, простись с близкими и строгай
домовину.
   Выпили они по третей стопке. Иван и говорит:
  - А знаете, кого я в госпитале встретил? Ни за что не отгадаете! Утопленника,
который из-за злой тёщи утопился.
   - Живого?- не поверил дед.
   - Ещё какого живого-то! Со всеми там медсестрами и санитарками переспал, а может и с кем из врачих. Такой стал дородный, из себя видный. Майор медицинской
службы. Вишь, как он от нас убег поменялся документами с парнем, которого родители  на врача прочили, а тот боялся. Наш Гаврила кончил ускоренный курс и
даже успел повоевать, отличился в нескольких случаях. Три ордена и две медали.
Ему война легка, поскольку в госпитале бабья много, а ни одной тёщи.
 Это были самые  в детской памяти Петра посиделки, когда дед, прадед и отец наяривали народные зажигательные или грустные мелодии и найгрыши
на тальянках, а мать с тёткой так отплясывали, что у тётки груди до подбородка взлетали.  Кстати прижила она от комбедовца  двух девок, но в начале войны он пропал без вести.