Транзиториум

 "Я камень, я камень, я камень...", -- притворялось сознание камнем при дороге. А в это время Декарт притворялся, тем кто существует пока мыслит, что он мыслит, что он мыслит..." Люк Яхве


 ... Наблюдаемое и происходящее с нами не более чем интерференция транзакций.
    Мы как бы непрерывно следуем из одной реальности в другую, перекрывая безысходность ситуации началом иной.
    Жизнь взаймы.
    То что Хайдеггер называл падением сущего в ничто, перманентной неподлинностью Дазайн, глухого к зову Бытия.
    В целом жизнь незавершенный гештальт -- бытие оказывается вечным должником ничто.
    У Лакана что-то по этому поводу тоже есть.
    В микромире элементарная частица живет миллионные доли секунды за счёт энергии занятой у будущего.
    Ошибки судьбы копятся до критической массы рока.
    Жизнь напоминает бесконечный текст, который невозможно закончить, а можно только прервать.
    Что, кстати, большого писателя и характеризует -- важно не продолжать, а вовремя остановится на пике интриги, дав фору воображению читателя.
    В своё время евангельское "как тать в ночи", породило томительное ожидание сублимированное в сюжетах конца истории. 
    Жизнь как и искусство можно определить как сопротивление времени, то есть смерти.
    Безусловно, мы что-то берём взаймы у будущего, чтобы вложив в прошлое, пребывать в равновесии настоящего.
    Жизнь это гребень волны, граница максимума энергии.
    Человек вечное, которое всякий миг умирает.
    Часы надгробный памятник при жизни.
    Ошибка в этом парадоксе, но череда ошибок и есть жизнь во всей прелести парадоксального.
    Эта ошибка закралась в саму формулу бытия.
    Время проходит (vergehen) через и в человеке.
    Так плёнка в проекторе создает в быстрой протяжке кадров эффект кино.
    Картезианская протяженность (res extensa) возникает в несомненности мысли (сogito) как результат тотального сомнения.
    "Из постоянства преходящности времени говорит бытие" М.Хайдеггер.
    Есть одна достоверная реальность -- простое наличие сознания, к сияющей простоте которого мы не можем прорваться в потоке сюжетной длительности -- времени.
    Ежась от голого факта сознания, мы как бы ищем ему тёплую одежду "доказательств", создавая ту самую протяжку кадров через объектив, в смазанности которой возникает кино.
    Завороженный мельтешением кадров в сюжетной канве "Нового кино о старом" вряд ли выдержит монотонность светящегося, а уж тем более погасшего экрана.
    Однако к этому простому наличию сознания самого по себе почему-то стремятся все религии, философии и мистические практики мира.
    Сознание "как оно есть" во всей его прозрачной чистоте скрытая цель любого познания.
    Пафосно, мир это сон сознания о себе.
    Сон о Великом Пробуждении.
    Постмодерн иронично показал, что философия особого вида литература, а всё разнообразие концептов подчиняется логике жанра.
    В сущности, история философии детектив по разоблачению Великой иллюзии реальности.
    Думаю, грядущая метафилософия сознательно будет имитировать мышление, то ницшеански заламывая руки, то, похохатывая Ноздрёвым, словно играет в подкидного.
    Подлинное это не то что есть, а то о чём договариваются -- станет основным тезисом.
    Эволюция разумных существ движение от драмы существования к игре в существование.
    Драма азарта позволит играть в серьёзное.
    Гамлет с удивлением обнаружит в себе Смоктуновского, онтологическая ситуация которого покруче всех придворных интриг.
    Смею предположить, что человеческая реальность результат скуки богов, или кто они там.
    Окинув взглядом настоящее и прошлое, создается впечатление, кто-то постоянно подбрасывает дровишки в огонь истории, когда она становится менее интригующей.
    ... История надута пафосом -- лилипуты мнят себя гулливерами. Все эти тамерланы, атиллы, наполеоны, бисмарки, сталины отвратительны. Пышноусый Ницше на фото с саблей наперевес -- обыкновенный дурак, Пушкин, радующийся победам в кавказской компании -- просто ничтожество, Гегель, "объективно" подсматривающий триумфальный вход Наполеона в Вену, такой же исторический идиот как и корсиканец. Мыльный сериал истории разворачивания Духа -- жалкий сценарий "вечного повторения". Вы хотели крови, пота и соплей, политых спермой вожделеющих власти мерзавцев? Распишитесь и получите.
    ... Даже бунт в кукольном театре может быть на руку Карабасу.
    Никакого Папы Карло и Карабаса, разумеется, нет -- есть маниакальное подозрение разума, что за шторой убеждений шевелится заблуждение.
    Вера, основа всякого убеждения -- высушенное тавтологией сомнение.
    Так что в себе надо искать Чучельщика, Таксидермиста.
    Всё к чему прикасается смысл обращается в абсурд.
    Поступок не от желания, а от безысходности.
    Человек вынужден поступать под натиском обстоятельств.
    То, что бытие не благо, как считали греки, а испытание, некий жернов перерабатывающий мУку тела в муку духа скорбное открытие ближневосточной мудрости.
    "-- Изя, есть ли жизнь на Марсе?
     -- Таки и там её тоже нет..."
    Нет, потому что от себя не убежишь.
    Ты повсеместен.
    Не ты в мире, а мир в тебе.
    Нас преследуют не обстоятельства, а "невыносимость существования", чипом вшитая в сознание.
    В сущности, человек всю жизнь ищет способ анестезировать эту боль.
    Но иногда ничего не помогает и ты как подстреленный зверь забиваешься под корягу зализывать рану.
    На амундсеновский манер, к боли невозможно привыкнуть, её можно только терпеть.
    Привычка к терпению со временем превращается в мужество быть.
    Отсюда толстовское, как констатация безысходности -- делай, что должно и будь что будет.
    А что ещё остается...
    Не бойтесь впадать в меланхолию, это душеполезное состояние, после которого появляется смысл жить дальше, черпая энергию из абсурда.
    Аналогично с мыслью -- нависание абсурда требует подпорок смысла.
    Фуко говорил о параноидальной настойчивости разума во всём искать определённости, различать, ставить границы, расчленять, концептуализировать.
    Страх сойти с ума в рамках клинического диагноза.
    Снять этот страх способно искусство.
    Творчество в этом смысле это искусство безумия, умение приручить бессознательное приманками эпатажного подражания, заглянуть за рамки запретного, не теряя ясности ума.
    Путешествие в бутылке Клейна с компасом представлений пустое, но забавное дело.
    Поэтому хватит драматически заламывать руки, пора превратить познание в забаву.
    Что, кстати, постмодерн и предложил.
    Одиссея сознания от драмы к игре суть исторического процесса.
    Мир это метафора в жанре человеческого.
    Научится жить в метафоре значит овладеть невесомостью сознания.
    Угодив в бездну, падение или полёт выбираешь по своему усмотрению.
    Или мы как носители сознания движемся по пути усложнения и дальнейшему овладению иллюзией, или к полному и окончательному её разоблачению.
    Нирвана в сущности иллюзия думать, что всё иллюзия.
    Тот самый кол последнего основания, на котором сколько себя помнит дёргается философия.
    Сон о пробуждении и есть явь.
    Мы живём в Вечном Пробуждении, где то ли сон видит сновидца, то ли сновидец сон, а может то и другое одновременно.
    Знать вобщем-то нечего, но остались метафоры, эти мифы в миниатюре, из которых слагается реальность как сказание о бытии.
    Философия в невозможности уйти от метафизики всё больше осознает себя литературой с забавными иллюстрациями психологов.
    Ну, а какой результат в литературе?
    Ради пары афоризмов пишется толстенный роман с лихо закрученным сюжетом.
    Так и в философии.
    На полях "Тимея" написаны миллионы досужих книг.
    Попытки уйти от метафизики стали новой метафизикой.
    Теперь вот джином из бутылки Клейна, исполняющим все наши прихоти можно объяснить всё.
    Метафора стала пластичной емкостью мысли.
    Если строгое мышление это различение границ, то размывание границ это уже искусство образности.
    Метафора в этом смысле аура понятия.
    Так позитивизм постепенно мертвел из-за угасания метафизической ауры.
    Объяснять мир из себя равносильно убеждению, что вши заводятся от горестных мыслей.
    Хотя это тоже своеобразный трансцензус.
    Вот поэтому в утешение "научному мышлению" остается всё более изощрённая методология.
    Не догоню так согреюсь.
    Совершенствуя инструменты, мы лишь добавляем очередное зеркальце в и без того ладно выстроенную систему зеркал, отражающих пустоту.
    Пора усвоить, сознание это глаза ничто.
    Субъект процесс поглощения видимого, профанного бытия.
    Непотаённое, хайдеггерианское Бытие и есть реальность самого сознания.
    То самое аутентичное Дазайн.
    Тайна восприятия в восприятии тайны -- мы хотим знать, когда уже нечего знать.
    Путешествующего в бутылке Клейна завораживает горизонт, не дающий видеть непрерывность континуума.
    Гуссерль, сломавшись на повышении горизонта, ушел из тесноты эпохе в "жизненный мир".
    К слову, постмодерн, зафиксировав, как тщету познания, так и психическую зависимость от него, предложил довольствоваться симуляцией, то есть превратить драму познания в игры разума.
    Ну что-то вроде "игры в бисер".
    В сущности, это отказ от рационального познания рациональным методом.
    Сознание процесс поглощения бытия.
    Главное не поперхнуться.
    В аналогии, астрофизики заметили мощные вертикальные выбросы раскалённой материи над некоторыми черными дырами.
    Оказывается даже в такую бездну не вся материя успевает ухнуть.
    И чёрная дыра от жадности "отрыгивает" фонтанами непереваренной энергии.
    Воронка нирваны тоже не способна пропустить одномоментно всю кармическую массу, посылая в утешение рабам сансары бодхисатв, как выхлоп Великой Пустоты.
 ...Процесс стохастический, явной тенденции не имеет.
    Принцип открытой системы, бегущей от своей системности.
    Мы как бы сканируем сознанием в уже готовом поле смыслов.
    Дорога возникает под ногами идущего (кит.)
    "Распаковываем" и связываем ячейки смыслов как у В.Налимова.
    Метафора "сорванных печатей", по-моему, про это.
    Тут ведь проблема детерминизма, в подобии с квантовой дуальностью предопределение вроде бы и есть и его нет.
    То есть мы в столь масштабном замысле, что мизер нашего выбора кажется нам свободным.
    Мораль заложенная нам монотеизмом лишь условия игры.
    Бог Библии аморален, потому что только он, как в случае с Иовой, может менять условия игры в своих непостижимых для нас интересах.
    Сатана тот, кто формально следуя правилам, то и дело выигрывает душу человека, уличая Бога в "правоте силы".
    Создатель шахмат наверняка бы проиграл Каспарову.
    Поэтому Апокалипсис, где Творец якобы приходит на помощь своему квёлому творению, фиксированное поражение добра.
    Бог просто опрокидывает доску под угрозой мата.
    Глубина замысла, а может и неизбывный парадокс творчества, что творение со временем начинает ненавидеть своего создателя.
    Дарованное бытие рано или поздно превращается в праздник непослушания.
    Ученик не превзошедший своего Учителя, ничему не научился.
    Блудный сын не принёсший отцу дары опыта самостоятельности, зря пустился в странствия.
    Творение должно иметь метафизическое приращение иначе всё шапито Карабаса.
    Поэтому идея трансгуманизма мне ближе.
    Постгуманоидное человечество, преодолев пространство и время, в критической массе осознанности создает Бога, дающего начало миру на иных бытийных принципах.
    Здесь Бог-Художник, а не Великий Диктатор снимает проблему детерминизма свободой творчества, устремлённой по ту сторону абсолюта.
    По ту сторону гениально написанной картины.
    Думаю, абсолютной субъектности будут лишены даже роботы.
    Сознанию без разницы в чем обитать, в ИИ или в человеке, но зазор восприятия носителя всегда останется кровоточащей раной дуальности.
    Вода принимает форму сосуда, оставаясь водой.
    И сосуд вне зависимости от материала останется сосудом -- формой ждущей содержания.
    И поди разберись кто кому Рабинович.
    Проблема субстанция-субстрат держит сознание на плаву реальности.
    Жидкости растворяющей всё не в чем хранится, кроме как в сосуде идеи, пропитывающей череду всех своих недолговечных воплощений.
    Воплощения ценны только временем удержания этого агрессивного содержания.
    Сознание во всех агрегатных состояниях остается сознанием.
    Сознание в своей апофатике и есть Бог, Абсолют, Атман-Брахман, чистое Я, Эйн-Соф и пр.пр.
    Собственно, это Гегель вкратце.
    Абсолют, Бог, Троица, чистое Я, трасцендентальный субъект, Логос, Монада, субстанция, теория всего и пр. -- всё это финалистичные идеи, вытекающие из необъяснимости мира из себя, но обозначенные в логике его внутренней иерархичности.
    То есть у мироздания должна быть какая-то метафизическая отдушина.
    Идея Бога как самосущей субстанции это теория всего.
    И наоборот, теория всего — Бог ученых.   
    Теорией всего Эйнштейн не пытался закрыть физическую науку, но объяснить физическое вообще.
    Без метафизики, думаю, дело не обошлось бы.
    Тут ведь вопрос о пределах математики.
    В какую сторону двигаться -- в сторону формализации или метафористики, сгущения или размытости.
    Формула тоже метафора -- маленький миф о истине.
    Квантовый дуализм частица-волна имеет к этой проблеме прямое отношение.
    Но Эйнштейн в такие фокусы не верил.
    А напрасно.
    Порой периферическое зрение нам больше говорит о предмете, чем разглядывание под лупой.
    Поэтому "теория всего" может быть обо всем и ни о чём конкретно.
    Мы видим мир смазанным, но именно в сверхбыстрой протяжке кадров появляется кино реальности.
    Сплошность сколько не сегменитируй, остается сплошностью в сегментах.
    Разбитое зеркало отражает всё небо во всех своих осколках, как и целое зеркало до этого, только с некоторой долей нечёткости.
    Остальное аберрации частного сознания, закупоренного в очевидном.
    "-- Тебе тортик на четыре части резать или на две?
     -- На две, четыре я не съем.".