О пришельцах

 1

Путешествиями он жил. Мир, каких только дивных красот и чудес не открывали ему дальние страны. Начиналось всё с самой тщательной подготовки. Поднималась вся доступная информация по стране, куда был намечен его следующий визит. Традиции, праздники, кухня, его интересовало всё. Наставал момент, когда закрывая глаза, человек в красках представлял себе, например, пустыню. Океан желтых волн песка и редких оазисов с прозрачными водами родников. Крики верблюдов, шатры и пальмы. Горячий, сухой воздух ощущался всем телом и был сладковатым от дыма костров синих людей Африки.

Или Америку, которая поражала его зеркальным величием небоскребов Нью-Йорка и вечно спешащими куда-то людьми. Неестественная форма их тел и улыбок напоминала пластиковый вкус пестрой, кричащей еды, которой были забиты огромные магазины.

Замками и дворцами манила его Европа. Монмартр, Колизей, каналы, мосты… Вглядываясь в лица, в глаза людей, он видел судьбы и жизни. Внимательно осматривая улицы и дома, он пытался разглядеть прошлую вычурность Франции или чопорность Англии, холодность Норвегии или горячо жестикулирующую Италию.

А загадочная Азия, так не полюбившаяся вначале? Она год от года всё чаще звала его в свои объятия. Женские лица с характерным разрезом миндальных глаз, бархатная кожа и какие-то особенные, плывущие походки. На них он мог смотреть часами, как на огонь или воду.

Он ни с кем, ни разу не пробовал завести разговора. Дружба или просто небольшая привязанность были не нужны, пугали его, возвращая в прошлое, туда, где хруст порванных связей отразился преждевременными морщинами и серебром волос. Поэтому кроме обычных приветствий в гостиницах, односложных объяснений в метро или в офисах компаний, куда он заглядывал из любопытства, человек ни с кем не говорил. Он молчал и запоминал. Это было его богатство, которое старательно и аккуратно раскладывалось по ящичкам памяти, чтобы хранить все события, все места, ощущения вкуса и даже запаха тех далёких краёв, где его никто и никогда не видел. Двадцать лет, ночами, он путешествовал по Земле.

В тот момент, когда он возвращался и глаза его открывались, чувства свободы, полета и радости покидали человека. Безликая комнатка с функциональной кроватью, инвалидная коляска и дневные картинки в давно немытом окне, делали это его пространство таким серым и унылым, что он со временем вообще перестал воспринимать реальность. Безразличный взгляд человека скользил по этой комнате, по этому окну с треснувшим по краю стеклом, с закрашенными наглухо створками и шпингалетами, которые последний раз открывались в прошлом столетии. Он, своим отсутствующим видом, был похож на это окно, такой же прозрачно серый с однообразной картинкой лица. Как и этот готический слой пыли между рамами, мужчина вызывал легкое раздражение, желание немедленно отвести глаза. Все попытки открыть и вычистить их прошлое, и человек, и окно выдерживали не напрягаясь. Окно никак не хотело отдавать высохшие трупики осенних мух, а человек, при чьей-нибудь попытке заговорить с ним, склонял голову набок, виновато улыбался и, пряча глаза, начинал часто-часто махать ресницами.

2

— Да плюньте Вы, Григорий Рашидович, это давно уже предмет мебели, — сказала новому доктору молоденькая сестричка.
— И как давно, Ниночка, этот предмет здесь находится - спросил врач, разглядывая странного пациента.

- Ой, знаете, я тут только второй год, а этот, — и кивнула подбородком в человека, — говорят древний дедок, с прошлого века тут, блеснула знаниями девушка.

Человек улыбался сидя в коляске по центру комнаты, спиной к окну. Если присмотреться, то было заметно, как его голова медленно склонялась вначале к одному плечу, затем так же, едва заметно, к другому. Улыбающийся, был настолько увлечен процессом, что явно не понимал, о чём говорят эти люди. Он вообще вряд ли кого-то из них видел. Мужчина, хоть и смотрел на вошедших, но взгляд его был устремлён куда-то сквозь людей, даже сквозь стены. Не так давно он научился видеть то, чего увидеть глазами невозможно в принципе. Человек видел время. Видел эту бесконечно развивающуюся материю, когда для всех остальных она была невидима. Время, которое всегда неумолимо в своем неспешном, величественном беге, а он с интересом наблюдал, как великолепно оно играло невиданным светом. Как отдавало тепло, как выпрямляло в бесконечную прямую или сжимало в горошину отдельно выбранное пространство.

Из любопытства, он попробовал поиграть с ним. Вначале с опасением и даже страхом, но у него это получилось так легко и непринужденно, что очень скоро, человек, одной силой улыбки, поворотом головы или движением плеча мог остановить мгновение или вернуть и пристально изучить то, что было тысячу лет назад именно на этом месте.

Доктор внимательно посмотрел вокруг, поежился, будто заметив что-то непонятное, перевёл взгляд на человека и, покусав губы, спросил:

— Простите, Нина, я не успел ознакомиться со всеми историями болезни, вы не могли бы мне о нём совсем кратенько, в общих чертах, так сказать, — и посмотрел на сестру. Та сразу начала щебетать о сломанном позвоночнике, о том, что дед этот раньше всё понимал и даже говорил, только не двигался, абсолютно ничего не чувствовал и лежал где-то на другом этаже, в отделении травматологии.
- Вот как? Да вы что, — отрешенно бормотал эскулап, с нескрываемым интересом рассматривая человека.

Внешность пациента, на первый взгляд, мало чем отличалась от большинства обитателей отделения. Такая же полосатая пижама, давно не брит, коротко стрижен. Но цвет лица был на удивление свежим, кожа гладкой и чистой, как будто человек не сидел в душной палате безвылазно несколько лет, а регулярно бывал на прогулках, питался хорошей едой и, судя по внешнему виду, был абсолютно здоров. Но больше всего, доктора поразили его глаза. Они не были глазами безумца, уж он-то, в силу своего профессионального опыта в этом разбирался. Это вообще были не глаза, как на секунду показалось Григорию Рашидовичу. Это был совершенно новый, незнакомый орган человека. Да и человек ли это, в общепринятом смысле? Доктор физически ощущал присутствие в пациенте иной, незнакомой, какой-то пугающей силы. Его догадки и размышления прервал Ниночкин голос:

- Да, и ещё говорят, что он и сейчас вроде как нормальный, только сам ничего делать не хочет. Одевают его, раздевают. Даже это, — Ниночка слегка смутилась, - нянечкам приходилось кормить, ну и мыть, разумеется, менять ему всё, если обгадится, - и с укоризной посмотрела на блаженного. Правда, последнее время он перестал это делать, - продолжила Нина совсем тихо.
- Что вы имеете в виду? Что перестал делать?
- Знаете, санитарки перестали его кормить, - потупив взгляд, прошептала девушка, - поэтому он перестал марать штаны. Они его боятся, одна тетя Шура не боится, - оправдывая нянечек, горячо продолжила Нина, - он же страшный, вы посмотрите, к нему даже медбратья не подходят, опасаются.
- Вы хотите сказать, что он сегодня не обедал, - уточнил доктор.
- И вчера тоже, - Нина покраснела. Несколько секунд сомневалась, говорить или нет, но продолжила, - мне нянечки по секрету признались, что они его уже полгода не кормят. А последние пару месяцев даже и воды не дают.
- Нина, простите, но они вас, мягко говоря, вводят в заблуждение. Не может человек столько дней прожить без пищи, понимаете? Тем более без воды. Это нонсенс.

Видя замешательство девушки, страх и некоторую брезгливость, доктор взял остроносую сестричку под локоток, приоткрыл дверь, и, пропуская девушку вперёд, вышел следом, подальше от загадочного, пугающего, но очень интересного пациента.
Их голоса ещё некоторое время доносились из пустого, гулкого коридора, слышалась неразборчивая речь, Ниночкин смех, приятный баритон врача, и немного погодя всё стихло.

3

Человек в палате смотрел время. Любовался им, играл, забавлялся. Эту способность он открыл в себе совершенно случайно. Однажды утром, вернувшись, кажется из Аддис-Абебы, из этой самой большой африканской деревни, человек нехотя открыл глаза и внезапно уперся зрачками в потолок. Это рассмешило его так сильно, что обычно неподвижные уголки рта дёрнулись и поползли вверх, а внутри головы, что-то щёлкнуло.

Мужчина вдруг увидел перед собой все внутренние микротрещинки бетонной плиты. Скоро он почувствовал, что может проникнуть даже насквозь, через крышу и выше, в холодный Космос, и неважно насколько далеко, неважно вправо или влево. Он, как ребенок новой игрушке, обрадовался этим возможностям, и взгляд его свободно начал проходить сквозь стены, как когда то давно, через мутное оконное стекло. Но не упирался как двадцать лет назад в кусок дома, что стоит напротив, в угол высокого забора или в краешек дороги, а скользил дальше и дальше. Человек мог видеть одновременно и снаружи, и изнутри, будь то здания, предметы или живые существа.

Он улыбался — время замирало. Он делал легкое движение плечом — время, как в старых киноаппаратах, бежало вспять, и бежало настолько быстро или медленно, насколько он этого хотел. Лёгким усилием воли, в одно мгновение, он так же мог посылать время вперёд. Стоило ему захотеть, и он видел всю информацию о выбранном объекте, от зарождения и до распада на атомы или до полного перерождения, перехода в другое состояние. Мужчина не понимал принципа, но ясно видел, что именно происходило с объектом когда-то давно, что с ним происходит сейчас, и как будет потом, после жизни.

Григорий Рашидович провожая Ниночку до двери в сестринскую, старался побыстрее избавится от её общества. Сейчас его больше интересовал этот забытый всеми больной человек. Но больной ли, вот в чём вопрос. Неужели он и впрямь живёт без еды? Это же сенсация! Главное, пока никому ни слова и пристальное наблюдение. Алёшка, - друг и вечный конкурент, - узнает, обалдеет! Это же отрыв башки! Чёрт возьми, а если это правда? Мысли беспорядочно скакали, он уже строил планы на диссертацию, мечты о скорой славе кружили голову. Гриша зашёл в ординаторскую, открыл окно и закурил, заставляя себя успокоиться. В ящике стола нашёл ключи от сейфа, потом, наклонившись и роняя пепел, долго перебирал бумаги, вытаскивал истории, сверяя номера палат, фамилии, смотрел, поворачиваясь к свету и слегка прищуриваясь.
Наконец, найдя нужное, доктор смахнул невидимую пыль с коричневой картонной папки и довольно улыбнулся. Не закрывая сейфа, уселся боком на край стола и потянул за белые тесемочки аккуратного бантика.

Как он и ожидал, из истории болезни следовало, что пациент из классической палаты номер шесть, здесь вовсе не по причине сумасшествия или какого-то другого идиотизма. Диагноз гласил, что травматический больной с компрессионным переломом седьмого шейного позвонка, поступил в отделение травмы такого-то числа, больше двадцати лет назад. Был немедленно, без всякой предварительной вытяжки прооперирован, и очень удачно, потому что не выжить бы ему без этого точно. Далее из текста следовало, что у человека после операции вовсю стали наблюдаться улучшения, появился аппетит, температура немного повышенная, но это, скорее всего от пролежней, коих он выхватил уже двенадцать штук. Пошли отчеты по перевязкам, назначения и прочие малоинтересные вещи, которые и случились-то чёрте когда, и вообще всё не то. Не это он хотел найти. Несколько разочарованный доктор перевернул последнюю страницу, там была короткая, в пару абзацев, рекомендация, где среди прочего было выделено и подчёркнуто следующее :
— «…ввиду непредвиденных последствий оперативного вмешательства, прошу консилиум предельно внимательно рассмотреть отдельный случай, как выходящий за рамки моего понимания, так и противоречащий большинству известных научных законов…»
зав. отделением травматологии, профессор такой-то, дата, подпись.
Вот! Это именно то, что он искал! Жалко, что без подробностей, но психиатр со стажем знает, где их искать. Григорий разволновался, понимая, что такой шанс даётся раз в жизни и только избранным.

Стук в дверь заставил вздрогнуть любознательного врача. «Ниночка», успел подумать он и не ошибся.
— Можно, Григорий Рашидович, — и вошла не получив ответа.
— Ой, извините, я не вовремя?
— Проходите, Нина, всё в порядке, я заканчиваю. Доктор захлопнул папку и стал завязывать тесёмочки.
- Ааа, — протянула сестра, склонив голову и читая фамилию на титульном листе,
— это тот, псих-одиночка из шестой?
- Нет, что вы, Нина, какой же он псих, — голос доктора изменился, - скорее всего, он гораздо умнее, чем мы думаем. Уж мудрее нас с вами, это точно, хотя бы и по причине возраста.
— Где бы он её набрался, интересно?
— Кого набрался?
— Да мудрости этой. Он полжизни на коляске у окна провел, откуда тут мудрость-то?
— Именно оттуда, из окна. С ним, знаете ли, после операции какие-то странности начали происходить. Вот тут об этом профессор пишет, — Григорий положил руку на картонную обложку.
— Что написано, — спросила Ниночка, слегка запутавшись, для её восприятия это было немного сложно, — прямо вот так и написано, происходят странности?
— Нет, конечно, не так, но консилиум психиатров зря собирать не будут, — сказал врач и
многозначительно добавил, — так то, моя дорогая. Я вообще склонен думать, что не мудрость это, а нечто другое.

Хотяяя-аа, - протянул доктор, — мудрость веков, вполне подходит, в этом что-то есть.
— Понимаешь, — продолжал он скорее для себя, — видит он что то.
— Что-то видит, - переспросила Нина, - а, что именно?
— Что-то такое, чего не видим мы. Вот я и хочу понять, что именно.
— Вы серьезно, — Ниночка не договорила.
— Ну, разумеется, — перебил доктор, — и я боюсь, что мы пока не совсем понимаем, чем он обладает. Весь персонал или не замечает его особенностей или откровенно боится, как вы, например.
— Простите, но с чего вы решили, что он один такой особенный?
- Вы же сами сказали, что он не ест уже полгода, это ли не показатель?
- Да кто же знает, может его сами пациенты и подкармливают?
- И убирают, моют его, стирают, чтоб никто не видел?
- Ой, Григорий Рашидович, к чему мне это? Я отработала и домой, гори она синим пламенем, эта работа!
— Тут явно что-то не так! Вспомните, Нина, когда мы были в палате, — доктор задумался, — вы видели его глаза ?
— Больно нужны мне его глаза. Зачем? Волнение доктора стало передаваться и медсестре.
— А комнату, комнату, помните, — вам не показалась, что она как будто менялась в размерах?
— Кто менялась, палата? В каких размерах, - Ниночка, на всякий случай на шаг отступила от стола.
— Да комната же, — занервничал доктор. Вот только не смотрите на меня как на идиота,
понимаю ваше недоверие, но комната, вспомните, освещение? Нет, даже не освещение,
а цвета, цвета! Оттенки вокруг вас, вокруг меня. А запахи? Вы не почувствовали, что они менялись, нет? Вам и вправду ничего не показалось странным?
— Знаете, я, наверно, пойду. У меня это, таблетки там. Мне разложить надо, - Ниночка с тоской посмотрела в сторону двери.
-Да погоди ты, - доктор ухватил сестричку за рукав зелёной робы, - вот куры пуганые, мать вашу. Пошли, покажу, может у него опять получится.
— Никуда я не пойду, там нельзя. Не надо туда вообще! Боюсь я, понимаете? Да отпусти ты, с ума сошёл, что ли, - бормотала перепуганная девушка.

Если бы не ковровая дорожка, то стук каблучков Нины и широкий, тяжелый шаг
молодого врача разбудили бы половину отделения, палата под шестым номером
находилась в другом конце длинного коридора. Сестричка, чувствуя решительный настрой доктора, уже давно ослабила сопротивление, покорно перебирая ножками, едва поспевая за сумасшедшим психиатром. Ещё немного и они войдут к этому мерзкому старику, к этому чудовищу. От страха её затошнило, ноги вдруг подкосились и она легко, как воздушный шарик, начала подниматься вверх. Последнее, что увидела Ниночка с высоты, это два неподвижных тела, мужское и женское, в зелёных медицинских робах. В неестественных позах, они лежали рядом друг с другом, почти напротив палаты номер шесть.

4

- Ну? И что будем делать? Сами справимся или доложить всё-таки? Ситуация, мне лично совсем не нравится.
— Думаешь, я в восторге? Будем докладывать, включайся.
— Сам включайся, понял? У меня питания совсем нет, а ты всё «включайся-включайся», -
передразнивая, думал Унг, но включился.
— Черт, скоро совсем как эти двуногие думать будем. Ещё и говорить начнем, пошутил
Нагл.
— Ты же облако, ты чем говорить собрался? Язык отращивать будешь, - засмеялся Унг.
— Да при такой жизни всё отрастёт, даже хвост. Кстати, ты не знаешь, зачем им хвост?
— У них нет хвостов, пора бы запомнить, третью вахту несём. Те, у кого хвост, тот у них еда, а люди, они бесхвосты.
— Как, а это что, — Нагл продемонстрировал картинку в восприимчивость Унга.
— Идиот! Этим они потомство делают, а хвост, он всегда сзади.
- Надо же, вылитый хвост ведь, - бормотал Нагл, рассматривая изображение.
— Тихо! Унг замер, — хорошо, информацию принял, - передал Унг кому-то в эфир. И тут же подумал для Нагла:
— Геб ответил, сказал надо забирать.
— Кого из них?
— Как кого, обоих.
— А этого, из шестой, когда?
— А ты сможешь его поймать, умник? Мы даже перестроиться не успеем, а этот уже будет там, куда тебе через десять измерений нырять. Он очень быстро двигается по залам временного пространства. Там его мир, его собственные законы и мы там бессильны.
— И даже Геб?
— Да что там Геб, - пренебрежительно подумал Унг для Нагла, — его даже Оол не смог достать. Ты думаешь, почему мы соединены вместе?
— Не знаю.
— Энергии одного из нас уже не хватает просто видеть его, следить за ним, а ты говоришь «забирать». Это уже давно не человек, наши верховные прозевали его перерождение, а нам теперь остаётся наблюдать и не вмешиваться.
- Как это не человек? Неужели это тот, кого стоит опасаться?
- Его не опасаться, его бояться надо! Он может так ударить, что пробьёт все степени защиты и мы просто сгорим от скачка индукционного импульса.
- Тогда почему он до сих пор этого не сделал?
- Может жалеет, - подумал Унг, - но скорее всего, просто не знает о своих возможностях. Во всяком случае, будет разумнее его не трогать. Этот перерождённый давно не принимает человеческую еду, у него накоплен огромный запас сил, он нам все мосты переломать может, тогда нашему клану точно не избежать истребления. Поэтому, как говорят двуногие, - «не дразните спящую собаку». Пусть уж лучше тут сидит, здесь он пока не так страшен.
— Пусть, значит пусть, подумал Нагл, — ты свой край перехода открыл?
— Открыл, переноси.

Диалог этот произошел внутри небольшой туманности, за полшага до ухода из этой жизни доктора Бадмаева и медсестры Ниночки. Снизу, с Земли, можно было увидеть, как плыли по небу редкие облака, и только одно, более плотное, медленно кружило вокруг определенной местности. Иногда оно вытягивалось, изменив форму, иногда меняло цвет, но кто кроме детей обращает внимание на такие мелочи небесной трансформации?

Звуки, оставленные людьми, ещё были слышны в пустом коридоре, но самих людей
на Земле уже не было, осталась только бренная оболочка. Длинный тоннель, вверх по которому переносилась живительная энергия, скачанная из двух молодых тел, был обычным переходом в иные миры разной временной реальности. Этот нехитрый процесс, у Землян обычно называется смертью и сопровождается нелепыми ритуалами в виде плача, скорби, напутственных или прощальных речей, которые и говорятся-то скорее для себя и окружающих, чем для мёртвого куска мяса или кучки пепла.

Эпилог

— Как? Опять, - спросила Зан.
— Да. Опять. Что я могу поделать? Мой любопытный эскулап, сразу заметил перерождённого. Ещё и эту дуру с собой поволок, - Оол был расстроен потерей двух своих подопечных.
— И что? Обязательно было забирать, - Зан тоже была не в духе.
— Как это, «и что»? Я их зря выращивал? А если бы он и этим помог сбежать? С паршивой овцы, как говорят двуногие, - хоть шерсти клубок.
- Клок.
- Что?
- Они говорят – шерсти клок!
- Какая разница?! Оол не на шутку разозлился, засветился тёмно-синим, заблестел электричеством, он не любил, когда оказывался не прав даже в мелочах.
- Сидит там, как прыщ! Добродетель, мать твою, ни нашим, ни вашим. Сам не ест и другим не дает. Ещё и чужое себе забирает, - сверкал Оол. Скоро свои миры создавать научится и всё, нам тут больше нечего делать.
- Ни хлеба, ни зрелищ, - как говорят двуногие, - усмехнулась Зан.
- Весь материк под себя подгребёт, - заводился Оол, - думаю, надо уже сейчас подыскивать что-то новое. Эээх! Столько сил сюда вложено, сколько терпенья. Нигде нет таких проблем, как здесь, ни на одной планете! А всё Он! Покровительствует им, потакает! Самостоятельными сделал, волю дал. Они вон, смотри, уже перерождаться начали! Зачем Он так с нами? Мы же древнее, выше и ближе к Нему. И зачем Он создал их по своему образу и подобию, - сокрушался восьмой Бессмертный из клана Анубов.
— Не такой уж у них и божественный образ, надо заметить, - попыталась пошутить Зан.
— А этого, молодого, здорового? Так жалко, так жалко, - не унимался Оол. Поделиться открытием захотел, видите ли. Мог бы ещё жить, да жить, - он мечтательно изменил цвет, - а какую вкусную энергию давали эти его ночные свидания.
— Мою долю отдашь? Надеюсь, ты помнишь долг, - вкрадчиво спросила Зан.
— Конечно! Заберёшь в любое время, мне враги не нужны. Тем более, что мои нижние наблюдатели перетащили к нам оба тепла, мужское и женское. Скоро пройдут очистку и будем делить, кого куда. Часть отправим назад, на новое рождение, а часть пойдёт на поддержание клана, всё как всегда.
- Ты молодец, Оол, не зря мы тебя выбрали, - пела дифирамбы космическим ветром Зан.
- Только вырастил, надо же, такие молодые, они даже потомства не оставили, - продолжал сокрушаться Оол, - опять дожидайся пока родятся или жди подачек от Него, принимай роды, начинай сначала.
- Ничего не поделаешь, Он создатель, тут всё против нас, но с таким как ты, мы не пропадём, - льстила предводителю Зан.
- Ты права, это его Вселенная, мы тут гости, нам скоро вообще не будет еды на этой планете. Ещё десяток перерождённых и все кланы лишаться кормовой базы. Пора убираться отсюда и чем быстрее, тем лучше. Кстати, пару хороших разведчиков я уже отправил в одну небольшую галактику на краю Вселенной.

Так, или примерно так, рассуждали о своём будущем сущности, которых на Земле обычно называют Богами.