За земляникой в Ломы

                Царская ягода наших лесов…
                «Съешь за сезон ведро –
                и целый год ни одна болезнь
                не пристанет»
                Народные приметы

Из всех ягод нашего леса я больше всего люблю землянику. Люблю смотреть, как она цветёт, как набирает силу, как красуется уже поспевшими ягодами на просеках, вырубках, на припёках. Люблю искать земляничные плантации, возникающие каждый год всё в новых местах знакомого мне леса. Наслаждаюсь красотой её изобилия, а потом процессом самого сбора и даже трудного возвращения домой с надеждой поделиться увиденной сегодня красотой с окружающими. Ранним летом в начале июня я всегда хожу в лес, чтобы наметить места наших будущих встреч с этим чудесным творением природы. В это время земляника в полном цвету и отлично просматривается и на зарастающих травой свежих вырубках, и на просеках и полянах, на лесных травянистых тропинках. Идёшь и радуешься встрече с этими, невзрачными, на первый взгляд, цветочками.

Уже при входе в лес, на первых лужайках, у его опушки, определяешь возможный урожай ягод по величине цветков, по густоте земляничных соцветий, по плотности листвы, по глубине их проникновения в темноту леса. И какая радость охватывает тебя, когда оправдываются твои надежды, и ты повсюду встречаешь беленькие  земляничные соцветия, – то выглядывающие из травы на тропинках, то устилающие почти сплошным белым ковром голые проплешины между деревьями и пнями на вырубках, гнездящиеся по бокам канав и колеям лесных дорог.

Как наяву, перед глазами стоит красота лесной лужайки, белеющей цветущей земляникой на фоне голубеньких анютиных глазок, синих колокольчиков, отдельных ромашек и массы иной лесной растительности. Соцветия ещё не высоко поднялись в траве, но уже пробиваются через густоту зелени кверху, к солнцу и сверкают в его утренних косых лучах искрящейся белизной. Другие, прячущиеся в глубине стеблей и листьев, ещё только робко выглядывают из-под плотного занавеса густо-зелёных растений, стыдливо пряча в них ещё до конца не раскрывшуюся красоту своих нежных бутонов. А вон, чуть в стороне, у куста, несколько высоких земляничных соцветий переплелись со стебельками анютиных глазок и, будто обнявшись друг с другом, вместе радуются солнечному утру. Капельки росы внутри листочков ещё не успели высохнуть и блестят со всех сторон, переливаясь яркой радугой свежайших утренних красок. И первые бабочки уже устраивают крутящуюся карусель над ними, садятся на яркие цветы, расправляя нежные крылышки и маня к себе своей божественной красотой. А по соседству гудит утренний шмель, перелетая с цветка на цветок, деловито обследуя их и собирая утреннюю дань в виде пыльцы и нектара. И как ни странно, на фоне других более ярких цветов, земляничные соцветия привлекают их в значительно большей степени…

А заросшие лесные тропинки! Я люблю ходить по ним, подмечая места будущего ягодного урожая. Бывало, они просто белели земляничным цветом. Идёшь, и со всех сторон от тебя разбегаются белые полоски, вблизи рассыпающиеся отдельными цветоносами с бутонами и уже полностью распустившимися цветками. А вокруг и другие цветы – ромашки, колокольчики, розовые липучки, беленькие метёлочки, и даже одуванчики кое-где желтеют своими миниатюрными солнечными головками… Идёшь по немятой траве и опасаешься, как бы не наступить на цветы, не испортить эту сказочную красоту, сохранить её для себя и для других любителей природы. Ведь много ещё таких осталось в нашей жизни, кто не проходит мимо неё, кто наслаждается ею, для кого красота природы – не только в поиске и сборе даров нашего леса.

Сколько прекрасных художественных выставок видим мы в последние годы. И живопись, и фотографии, и вышивки, и аппликации. И везде прежде всего наша природа, во всех её формах, во всех проявлениях: от отдельных травинок, грибов и ягодок, от пичуг и насекомых – до великолепных пейзажей, – зимних, летних, осенних, весенних, раскрывающих во всей полноте богатую душу нашей природы, вместе с чувствительной, поэтичной душой их вдохновенных создателей.

Волею судьбы, передвигаясь на своих костылях-палках, я топчу в лесу больше других, особенно во время сбора грибов и ягод. И я прошу у леса прощение, хотя и знаю, что не очень врежу ему своей деятельностью. И лес прощает меня и почти каждый раз открывает мне свои новые тайны, щедро одаривая меня своей красотой и богатством.

Как радовался я свежим лесным просекам и вырубкам, обнаруживая их порой во время своих весенних лесных прогулок. Бывало, они ещё не успевали зарасти травой и серели валяющейся повсюду корой, проплешинами голой земли, только что прорытыми через сечи канавами (видимо, специально, для дренажа местности). Радовался первым кустикам земляники, уже зеленеющим здесь – обещавшим через год-два высокие урожаи.

С конца июня я начинаю поиски первых ягод. И какое счастье находить их на знакомых местах, или же где-то вдали, совершенно случайно во время поисковых походов. Однако не всегда природа благоприятствует ягодному изобилию. Бывали годы, когда весь земляничный цвет неожиданно погибал, и вместо ягод на цветоножках оставались только чёрные точки – видимо, в результате воздействия поздних, июньских заморозков. (Точно так же, как и у нас, на садовых участках, чернеет и погибает клубника.) И тогда глубокое разочарование охватывало меня, так надеявшегося на продолжение встреч с красотой созревающей ягоды.

Помню, как в 1985 году повёл на дальнюю сечу за Пежей приехавшего погостить в Иваново сына Женю. Повёл, заранее разведав обстановку и обнаружив на сече массу цветущей земляники. Дорога до места была нелёгкой – более десяти километров от Ломов. Вдобавок недавно прошли сильные дожди, и низменная местность тех районов была переполнена водой. Пришлось прыгать по хлюпающему бездорожью. Оба промокли чуть ли не по колено. А на сече ждало уже главное разочарование – полное отсутствие ягод, чего я тогда объяснить совершенно не мог, не зная, что заморозки и в лесу могут губить ягодный цвет. Так и пришлось возвращаться ни с чем, получив удовольствие только от вида цветущих полян и лужаек. Да ещё лисицу увидели в районе «лисьего городка», недалеко от сечи. Почва там была песчаная, холмистая. Вот и понастроили в ней себе жилища рыжие красавицы.

Что касается сбора земляники, то пристрастился я к нему с раннего детства. Собирали ягоды и на склонах железнодорожного полотна, у самого нашего дома, и в «кустиках», за Буровским заводом, в карьерах за Мельничновой церковью. В карьерах, на песчаной почве земляника быстро начинала разрастаться, и мы, мальчишки с Первой Железнодорожной, частенько заглядывали туда во время наших коллективных прогулок. Собрать удавалось немного – по полстаканчика, не больше. Зато какая была радость принести весь собранный урожай домой, выложить ягоды на стол к обеду или ужину и чувствовать, что и ты сам можешь сделать что-то приятное для своей семьи! Возможно, с этих мальчишеских походов и зародилась у меня страсть к этой ягоде и вместе с тем любовь к красоте окружающей меня природы.

В последующем, в более поздние уже юношеские годы, страсть к сбору земляники у меня не пропала. Тяги к чернике почему-то не было. Бруснику же я собирал всего один раз где-то далеко, на дальней сече, куда привели меня вместе с другом Генкой Серебряковым наши соседи Хромовы, жившие ранее в тех местах в какой-то деревне.

В те годы в окрестностях Шуи были великолепные ещё совсем молодые леса, в том числе и обширные сосновые лесопосадки, в которых обильно росли и размножались маслята и земляника. Солнечные прогалины между длинными рядами молодых деревьев порой были целиком заполнены земляничником, среди которого в течение всего летнего сезона появлялись всё новые и новые слои маслят. И я, зная такие места, частенько навещал их, наполняя корзину этими великолепными грибами. А когда созревала земляника, отдавал уже ей большую часть своей любви и признательности. Сначала я ходил в те места пешком, а начиная с шестого класса, ездил на велосипеде, который стал для меня верным другом и во многом помогал во время дальних странствий по лесным тропинкам и лесному бездорожью.

Один такой сосновый лес с грибами и земляникой я обнаружил позднее, уже в конце пятидесятых годов, когда знакомился с лесными просторами в районе «Ворожино», по направлению к бывшей деревне Болото. Этот лес был уже достаточно зрелый (выше шуйского), но ещё оставался богат и маслятами, и ягодами. В последующем он в течение многих лет радовал меня, когда я навещал его, приезжая в Шую, а затем в Иваново в очередной отпуск в 1958–1962 годах. К сожалению, в какой-то год он был подчистую вырублен во время осушения болота с целью создания там резервуара для сточных вод с грандиозной свинофермы, оборудованной в Ворожино.

В семидесятых и последующих годах я почти не встречал молодых сосновых лесопосадок. Видимо, уже тогда наше лесное хозяйство начинало приходить в упадок, и лесовосстановительные работы всё более и более свёртывались. Последние молодые сосновые полосы я встретил в 1972 году в районе уже бывшей деревни Болото, куда добрался с сыновьями. Но и они были почти полностью уничтожены пожаром, превратившим в унылый серый пейзаж некогда зелёную зону, примыкающую к болоту. Почему-то именно здесь в последние годы чаще всего возникали пожары: в 60-е годы несколько раз горел малинник, в 1972 году – сгорели лесопосадки. Что будет гореть в следующий раз?

В тех молодых сосновых лесах я собирал в общем-то не так уж много ягод. Вероятнее всего потому, что эти места, кроме меня, навещали и другие любители леса. Площади, однако, тут были большие, ягоды зрели постоянно. Так что свои два-три литра я набирал без особого труда. Мне нравились такие молодые леса своим светом, теплотой, жизнерадостностью, своей восторженной лучезарной юностью, впитавшие в себя живительное тепло солнечного света, сконцентрированное во всём существе этих гладкоствольных, отливающих золотом деревьев. Казалось, они сами искрились солнечными лучами, дышали вобранным в себя теплом. Тепло исходило от их ярко-жёлтых стволов, от оголенных веток, от иголок, собранных в тёмные сочные пучки в верхней части деревьев и устремленных в безудержном порыве вверх, к небу и солнцу. Тепло в молодых сосняках, казалось, проникало и в саму землю, пока ещё голую, свободную от травы и мха, покрытую только слоем сухих иголок, да обломками нижних веток, быстро засыхающих и дающих простор и силу стволу и верхним ярусам растущих красавиц.

Мне нравилось ползать между рядами сосен, продираясь порой через сплошной частокол стволов и веток, и отыскивать наиболее урожайные участки. Нравилось брататься с этими деревьями, хотя они порой безжалостно относились к моей амуниции, срывая с меня кепку, хватая за куртку, наполняя карманы и сумку иголками и сломанными веточками. Радостно было увидеть вдалеке очередную прогалину между рядами, покрытую коричневыми шляпками маслят или зелёным ковром земляничника. Такое местечко всегда предвещало возможность очередного пополнения корзины (бидона) новыми пригоршнями ягод и чистенькими маслянистыми грибами. И не было случая, чтобы в разгар их плодоношения я возвращался домой с пустым лукошком.

Да, но всё же по-настоящему я познакомился с земляникой уже в ломовских лесах, приезжая на отдых в Иваново. Первыми земляничными местами были сосняки рядом с самим посёлком. Посадки эти, по словам местных старожилов, производились где-то в сороковые годы. Лес был уже достаточно высоким, негусто заросшим травой, черничником и земляникой. Земляника, как оказалось, доживала здесь свои последние годы. Но нам с семьёй удалось воспользоваться её щедростью два или три сезона в начале семидесятых. Мы приезжали туда часа на три – на четыре и возвращались с полными бидонами прекрасной землянично-черничной смеси. Дома наедались до отвала и варили варенье, большую часть которого забирали с собой, во Владивосток. Там, на краю света, хоть и была кругом таёжная экзотика, но таких ягод не произрастало. Где-то высоко в сопках знакомые мальчишки и находили землянику, однако в наших краях, у побережья, она не в состоянии была развиться в связи с погодными особенностями местной прибрежной зоны.

В восьмидесятые годы я бывал в Иванове больше один, и состояние моё уже не позволяло совершать особо дальние прогулки. Но именно тогда мне посчастливилось встретиться с «земляничным» лесом и упиваться его красотой в полном одиночестве целых полторы недели. Это было чудо, которое во всех деталях и подробностях стоит передо мной до сих пор и о котором я уже достаточно подробно рассказал читателям. Могу лишь добавить, что подобное счастье в наших местных условиях выпадает человеку раз в жизни, возможно, в качестве духовной награды за его жизненные испытания, и явно для того, чтобы он мог поделиться увиденным с другими – мечтающими о подобных встречах. Чтобы радовать их, вдохновлять на собственные духовные подвиги во имя собственной сокровенной мечты, которая рано или поздно, но сбывается.

Это было нечто, ни с чем не сравнимое, не сопоставимое. И все последующие мои встречи с земляничными просеками и полянами казались уже обыденной прозой, по сравнению со сказочной поэзией, совершенно невероятной красоты, дарованной мне лесом. И те два, и даже три бидона отборных ягод, которые я приносил домой почти ежедневно, так и остались для меня неправдоподобным, но вполне реальным достижением, приблизиться к которому удалось лишь однажды, и тоже случайно, – уже в конце девяностых годов. Но это оказалось лишь разовым достижением.

Тогда же, в восьмидесятых, меня продолжали радовать просеки, видимо, создаваемые специально с целью ускоренного развития и предупреждения загустения леса. Они были чистенькими, – без завалов стволов и веток. И даже пни на них почти везде отсутствовали, видимо, по нормативам подобных работ. Через три-четыре года на просеках появлялась первая земляника. В скором времени присоединялась к ней и черника, часть которой, очевидно, оставалась неповреждённой при порубочных работах. Первая земляника была очень крупная. Листва её распространялась сплошным покровом на значительных площадях оголённого пространства, скрывая в себе зреющую ягодную благодать. Ягод в таких густых земляничных скоплениях всегда было много, и можно было неоднократно возвращаться на одно и то же место, постоянно набирая свою ягодную норму.

Такие просветляющие вырубки были во всех ломовских лесах, как вблизи посёлка, так и в отдалённых районах. Я знал их наперечёт и периодически наведывался для пополнения наших ягодных запасов. Порой в таких местах мне открывалась весьма вдохновенная красота, позволявшая собрать и один, и полтора бидона. И так хотелось поделиться ею с другими. Хотя я знал «законы леса», знал в частности, что открывшееся тебе однажды лесное изобилие, никогда не представится твоему взору повторно (это в наших, проходных для грибников и ягодников лесах), но однажды уступил просьбе жаждущей и взял собой в дальнюю прогулку нашу добрую соседку – Марию Григорьевну, тоже большую любительницу (в прошлом) грибов и ягод.

Ближайшие просеки и вырубки оказались пустыми. Да и весь «черничный» лес был почти полностью очищен от ягод. Пришлось уступить просьбам старушки и вести её в направлении «ягодного рая». Это были дальние самсоновские леса, примерно в пяти-шести километрах от Ломов. Мария Григорьевна – старушка бодрая, активная. Некогда по лесам по десять-пятнадцать километров за день отхаживала. Да и давление в тот период её не беспокоило. И как хотелось похвастаться перед соседками!..

…Идём медленно. Спутница впереди. За каждой ягодой наклоняется, норовит сразу с дороги в лес убежать. Но в лесу пусто. По ягодке ничего путного не наберёшь. Шли часа полтора, а то и больше. Вышли наконец на первую, самую широкую вырубку, откуда я два дня назад чернику принёс. Вышли, а собирать-то и нечего! Всё обчистили, ни ягодки не оставили. И откуда только сбежались? Ведь до Стромихина более пяти километров!! Из Самсонова же древние бабуси сюда и совсем не ходят.

Настроение наше сразу упало, навалилась усталость. До следующих, земляничных вырубок ещё с полкилометра. Рискнули и туда наведаться, – жалко было упускать счастье. Дошли уже с трудом. Но и там всё было собрано. Нам осталось всего-то по стаканчику уже далеко не первосортной – остаточной, доспевающей земляники. Собрали мы остатки в бидон Марии Григорьевны и, еле переставляя ноги (а я ещё и палки), поковыляли обратной дорогой уже прямиком к остановке. Разочарование, конечно, у обоих было полное. Правда, добрая душа, Мария Григорьевна, меня ни в чём не винила. Сама знала, что так часто в лесу бывает. Там каждый раз новые места искать надо. Только попросила никому об этом нашем фиаско не рассказывать – стыдно всё же. Я и не рассказывал. Но зарёкся когда-нибудь ещё брать с собой в лес старушек. Всё-таки немалые для них нагрузки! Не ровен час, чего и случиться может. Да и по-разному могут воспринять неудачу. Могут подумать, что нарочно завёл в пустые дебри… И самому ходить с попутчиками всё труднее становится. Уже иная ответственность и совсем другой ритм передвижения. У меня же он особенный: несёшься на четырёх (с двумя палками) по бездорожью минут десять, пятнадцать и валишься потом на отдых, чтобы спина отошла. Вот так и двигаюсь «мелкими перебежками». Медленно же идти – устаёшь ещё больше.

В девяностых годах ближайшие к Ломам вырубки заросли. Даже малина на них исчезла. В поисках ягод я переместился ближе к Самсонову. Там как раз проходили большие лесозаготовки, и леса быстро светлели. Появлялось раздолье для черники и земляники. Несколько лет подряд я брал землянику и за Ломовским болотом, за дорогой Дворишки – Старая сторожка. От последней осталась одна красная стена вблизи от дороги Ломы – Самсоново. Вот эти отдалённые от посёлка леса и стали постепенно заполняться ягодами. Особенно хорошо в этих местах росла земляника. В какой-то год она так расплодилась по просекам, что я без особых трудов наполнял свой четырёхлитровый бидон, а порой и «набирку» прихватывал с ягодами.

Земляника здесь росла обширными лоскутками, среди завалов из веток, стволов и корней вывороченных деревьев. В разгар созревания она краснела повсюду на полуоткрытых участках, выглядывая из-за кустов, из-под веток, возвышаясь на длинных стебельках под травой, скрываясь среди коряг. Если бы не повсеместные завалы, её можно было бы собирать куда быстрее. А так приходилось постоянно обходить поваленные стволы, тратя на это половину времени и сил. Но ягода здесь была отменная! – Значительно более крупная, чем на обширных полях и сечах, и не менее вкусная. Возможно, только менее ароматная, по сравнению с выросшей на постоянном припёке.

Удобно собирать такую, уже поднявшуюся над травой на вытянутых вверх цветоножках, на которых красуется не две-три, а сразу пять или больше уже налившихся ягод. Берёшь сразу целую горсть, будто хорошую чернику, или даже бруснику, чувствуешь, как быстро наполняется твоя ёмкая тара, и радуешься вновь открывшемуся перед тобой изобилию.

Постепенно крайние вырубки стали зарастать, и я переместился в глубину леса. Там просеки казались более свежими. Или же просто зарастание их проходило более медленными темпами. На них я собирал землянику ещё пару лет, но и здесь ягоде быстро пришёл конец, и просеки опустели. Почему-то тут не разрослась черника, да и малиновые кустики в последующем были чахлыми, почти без ягод.

В 2001 году я стал ходить прямиком через лес к знакомым самсоновским ягодникам. Отсюда к ним тянулись несколько сквозных, чуть ли не двухкилометровых параллельно идущих просек, упирающихся в сравнительно широкую лесную дорогу, которая уходила прямо к просеке Дворишки – Якимово. Среди этих вырубок я тоже собирал землянику, появившуюся в редком хвойном лесу после очередных вырубок. Ягода в этих сравнительно тёмных местах созревала недели на две позднее, чем на светлых полянах, и я думал, что этим и закончится здесь моя земляничная эпопея.

В один из походов я пошёл по самой крайней (по направлению к Дворишкам) просеке, которую обычно обходил из-за многочисленных завалов, сильно затруднявших продвижение. Где-то в середине просеки к ней примыкала небольшая вырубка, не такая уж давняя, но быстро заросшая травой, малинником и кустарником. В предыдущие годы ягод рядом с ней не было, и я даже не заглядывал на неё, обходя заросли стороной.

В этот раз в лесу ещё оставалась земляника, и я добрый час ползал за нею на коленках среди коряг, веток и бесчисленных шишек, создававших серьёзные неудобства для сбора и доставлявших моим коленкам определённые неприятности. В какой-то момент добрался до этой крайней и самой широкой просеки как раз в месте соприкосновения её с вырубкой. В траве кругом красовалась крупная земляника, то выглядывая поверх неё, то укрываясь за стеблями высоких растений. Земляника росла даже среди кустов, и я стал пробираться к ней, постепенно выходя на открытый участок вырубки. Вытаскиваю из травы, из кустов непривычно крупные, совсем созревшие, налившиеся соком ягоды. Наполняю одну пригоршню, другую, третью. Уже почти половину бидона собрал – последние дни такого не было.

Выпрямляюсь, давая отдых пояснице, прохожу немного вперёд, огибая последние кусты малинника, и глазам моим предстаёт невиданная доселе картина: бордово-красное покрывало из ягод земляники, расстилающееся на свободном от кустарника участке вырубки. Массивные земляничные соцветия вытянулись поверх травы, раскинув в стороны веточки с рубиново-красными, невероятной величины ягодами, которые, переплелись вверху друг с другом, будто специально обнявшись и не пуская к свету остальную растительность. В этом своеобразном земляничном ковре не было недоспевших, беловатых ягод, были только совсем спелые и переспелые, уже бордово-тёмных оттенков, готовые вот-вот упасть под тяжестью своей зрелости. Когда я пригляделся повнимательнее, то обнаружил под верхним ковром ещё и нижний слой ягод, хотя и не таких крупных и налитых.

Сквозь это сказочное ягодное покрывало кое-где протискивались отдельные стебельки полевых колокольчиков, метёлочек, ромашек, каким-то образом ухитрившихся устоять в борьбе за свет и свободу с этим неожиданным земляничным нашествием. И всё это обилие красок создавало поистине сказочный колорит, любоваться которым можно было бы часами, если бы не необходимость сбора да не полчища остервеневших к полудню слепней, сразу бросившихся на меня в атаку на открытом пространстве.

Да, когда я был в лесу, этих тварей я вроде и не замечал. Сейчас же потребовалось срочное применение всех возможных элементов защиты: накомарник, куртка и плащ (несмотря на яркое солнце) и даже целлофановые пакеты на руки, которым доставалось нисколько не меньше, чем остальным участкам тела. Слава богу, сквозь сетку накомарника слепни не проникали. Но они умудрялись залезать под плащ и куртку и там творить свои грязные дела. Умудрялись прокусывать парусиновые брюки, двойные носки, набитые изнутри травой, и смазанные от летающих паразитов дёгтем и муравьиным спиртом. Хорошо, что полиэтилен они пока не научились дырявить. Зато и я никак не мог приспособиться брать ягоды руками в «целлофановом» облачении. Что это с этими тварями сегодня случилось?! Специально, что ли, здесь собрались, чтобы охранять это райское земляничное изобилие? И ведь сохранили до сих пор, – ни одной души, явно, не было. Ни одна бы не смогла устоять перед таким соблазном. Собрали бы всё, несмотря на слепней.

Так что мне предстоял отнюдь не лёгкий процесс сбора, какой продолжительности, – об этом можно было бы судить только после обхода всей площади вырубки. Я, по крайней мере, надеялся, что среди кустов скрываются и другие, аналогичные найденному, местечки. Я был уверен, что приспособлюсь – соберу эту ягоду. Только сожалел об отсутствии фотоаппарата. Снимки получились бы вообще уникальными! Увидеть изобилие совершенно не тронутой ягоды, изобилие в её полном расцвете и полной зрелости, сконцентрированное в таком количестве пусть и на сравнительно небольшом пространстве сечи, увидеть в таком необычном сочетании цветов и красок. Да, это могли бы быть у меня «фотографии века» – лучшие фотографии моей жизни, конечно, если бы они были в цветном варианте. А такое уже вполне позволяла делать современная техника.

Да, но аппарата у меня не было. Оставалось только сохранить максимально полно эту красоту в памяти и описать в последующем словами. Но возможно ли это? До сих пор я не встречал в художественной литературе описание ягодных ландшафтов – сеч, вырубок, полян, полей и лесов. С грибами проще. О них говорили много, в том числе и с художественной точки зрения. Тот же Солоухин. Но вот ягоды, в первую очередь лесные, были обойдены вниманием. «Ягодная охота» – нет такого термина. «Грибная» же существует, и в той же художественной литературе. По моему разумению, в ягодах не меньше красоты, чем в грибах. Ягодные ландшафты в целом даже ещё более эстетичные. А по своей биологической (информационной) ценности для человека они не сравнимы ни с какими другими дарами леса.

…Где-то около часа дня я принялся за дело – «за работу», хотя, применительно к лесу, я не признаю этого слова. Любая «работа» здесь – прежде всего наслаждение. И его хочется испытывать ещё и ещё. Несмотря на физическую усталость. Несмотря на разрывающую боль в пояснице. Несмотря на беспрерывные атаки слепней и иной лесной голодной братии… Но откуда их здесь столько? На ком они успевают напиться? Ведь в последние годы исчезли тысячи голов коровьего стада в окрестных деревнях, на скотоводческих фермах. Значит, переключились на нас грешных, на людей. И нашей, человеческой крови им, видимо, вполне хватает, чтобы потом вот так расплодиться и летать такими вот «роями»…

Нет, так, в пакетах, собирать землянику невозможно! Мало того, что не чувствуешь ягоды и мнешь половину, – ты не испытываешь удовольствия от соприкосновения с нею. Прикасаться к растущей ягоде – в этом тоже есть нечто важное, значимое в процессе сбора. Ощущая её на веточке, а затем у себя в кисти, ты испытываешь какое-то особое чувство радости – от контакта с живой природой, с той, которая тебе необходима, которая как бы сама устремляется к тебе в руки, ласкает их своими прикосновениями и придаёт тебе нечто большее, значимое, внутреннее, не определяемое, но очень важное для твоего существования.

Может, она передаёт нам свою красоту, а через неё и свою любовь ко всему живому, сконцентрированную в ней, в её растительных образах. Возможно, и мы оставляем на сорванных ягодах свой собственный душевный след – след своей любви к этим восхитительным дарам природы. И эта информация, возможно, концентрируется в них, передавая им наше собственное душевное тепло, наши чувства, нашу любовь к ним. В любом случае, когда ты собираешь ягоды с любовью, растение не должно страдать от этого – не должно увянуть или поблекнуть (как от прикосновения того цыгана, который погубил мою клубнику). Может, оно даже приобретёт ещё большую радость, стремление к жизни, и на будущий год разрастётся новыми побегами, нальётся новыми, ещё большими ягодами… Однако это все мысли, обусловленные возникающими здесь чувствами.

Я снял с рук пакеты и обвязал кисти косынкой и платками, оставив наружу одни только пальцы, хотя кусаки и до них добирались, но дело стало продвигаться куда быстрее. Мне никогда не приходилось собирать вот так землянику – сразу целыми пригоршнями, как чернику с ветки или бруснику. Ягоды с высунувшихся из травы цветоносов располагались полностью на виду. Надо было только подставлять под них руку и сцеживать эту исходящую божественным ароматом красоту себе в ладонь. Делать это сразу в бидон всё же не удавалось из-за его весьма значительных габаритов. Две-три кисти, – и рука наполняется почти до предела. Попробовал подсчитать на отдельных веточках – пять, семь, восемь крупных земляничин – меньше пяти ни на одной не видел. И все спелые, почти прозрачные, если присмотреться сквозь них на солнце. Посмотришь вблизи – поразительная картина – мозаика из отдельных, расположенных рядом друг с другом ягод. Поглядишь вдаль – сплошной бордово-красный ковёр с белыми, синими, алыми, фиолетовыми вкраплениями цветов. У самой земли – частокол земляничных стеблей, наверное, более сотни на одном квадратном метре, и ещё ягоды нижнего слоя, уже не столь спелые, по-видимому, не сумевшие по-настоящему развиться во всей этой массе ягодного изобилия.

Минут за двадцать наполнил оставшуюся половину бидона. Вот это темп! Как при сборе отборной брусники. Даже полноценную, спелую чернику так быстро не собрать – труднее отрывается от веточек. Здесь же нет никакого мусора – ни листьев, ни иголок, ни травинок… Закрутил крышку, приготовил к сбору второй бидон. Сумку с ягодами спрятал среди кустов, чтобы не перегрелись на солнышке. Успел заметить, что и кусты внутри краснеют ягодами. Сколько мне предстоит работать?! Успею ли справиться, хватит ли сил? Давно насквозь мокрый. Жара несусветная! Вот что такое открытая сеча. Притом ещё со слепнями! Без них хоть раздеться можно было бы. В такой жаре ни комаров, ни мошек не сыщешь. Тоже боятся перегреться – тельце-то уж очень маленькое. Эти же паразиты, что малые чертенята над тобой носятся, в пальцы и ладонь впиваются, одежду прокусывают. Что у них за жвалы такие, что с мешковиной справляются?!

Но я «работаю», как заведённый. Собираю то одной рукой, то другой, то сразу двумя; переползаю на коленках с собранного местечка на лучшее, ещё не начатое. Оставляю после себя в красном ковре зелёные проплешины, залезаю в кусты, где земляника кажется особенно крупной. Ягоды сыпятся в бидон чуть ли не непрерывной струйкой. От рук исходит земляничный аромат – аромат переспелых ягод. Действительно, отдельные ягоды стали уже совсем мягкими, потемнели от спелости и мнутся даже при слабом прикосновении к ним. Как хочется попробовать их на вкус. Нельзя – мешает накомарник. Вся эта избыточная экипировка и сатанинская остервенелость этих летающих «пираний» лишает меня обычного наслаждения от сбора, не даёт возможности хоть на немного остановиться, отдохнуть, как следует «посозерцать» эту Богом созданную красоту.

Добираю второй бидон, обобрал две смежные ягодные полянки – прогалины. Темп сбора прежний – сорок минут бидон. Слепни, что ли, меня так подгоняют? Или солнце такой темп задаёт? Надо отдыхать, – в любом случае сразу со всей сечей не справишься. Тем более что тени и удобных мест для лежания вокруг достаточно. Перед отдыхом обошёл все свои сегодняшние владения. Оказались необранными ещё две небольшие полянки. В других местах ягоды росли лишь небольшими скоплениями. Да, это, конечно, не «земляничное царство» – восьмидесятого года. Но, вместе с тем, это нечто совершенно особенное, уникальное, оставленное мне напоказ, чтобы я смог рассказать и об этой невероятной красоте людям.

Но как расскажешь, как передашь открывшуюся перед тобой красоту словами? Как передашь чувства, охватывающие тебя при соприкосновении с нею. Это то, что видишь обычно раз в жизни, хотя стремишься к этой красоте постоянно. Это действительно сказка, вышедшая как бы из параллельного мира, который существует рядом с тобой, живёт по своим законам и лишь однажды открывается тебе всей своей красотой, чтобы показать, насколько он прекрасен, что он есть на самом деле, что он доступен и тебе, что ты можешь окунуться в него, если будешь очень стремиться к этому.

Кто из нас не стремится к сказке, к сказочному Раю? Не стремится к миру всеобщего блаженства и благоденствия? К миру, где отдыхает от житейского напряжения наша душа, где царствуют только Красота, Любовь и Добродетель. Мы пытаемся создать его для себя. Создаём порой нечто неестественное, искусственное, нарушающее все основы человеческого существования, гармонию жизни. Порой создаём и шедевры красоты, но только для избранных – человеческой элиты. Создаём за счёт остальных, её окружающих, игнорируя основную идею Всеобщего благоденствия. Идём путём разрыва с основными законами природы, нарушая их. Идём и совершенно не видим самых простых и закономерных путей приближения к цели – нашего всеобщего изначального единства – единства друг с другом, единства со всей остальной живой природой. Именно это единство даёт нам и покой, и умиротворение, и необходимый душевный отдых, наполняет нас неистощимой энергией созидания, настоящей радостью земной жизни.

Я давно открыл для себя это счастье. Но, к сожалению, только совсем недавно осознал его, ранее идя к цели чисто интуитивно. Безусловно, интуиция заложена в каждом из нас – либо в генах, либо в некой иной «духовной» материи, в нас присутствующей. Ей надо доверять. Но надо и контролировать себя в наших поступках и действиях. Для этого мы наделены разумом. В жизни чувства и разум должны взаимодействовать друг с другом, управлять нашим поведением, ведя нас в нужном направлении, не давая делать грубых, и, тем более, непоправимых ошибок. Чтобы понять всё это, судьба и открывает перед нами ворота такого вот земного рая, чтобы мы могли убедиться в его реальности и запастись за время пребывания в нём жизненными стимулами для дальнейших «земных» преодолений…

Сказать ещё что-то про увиденное и прочувствованное мной в тот момент очень и очень трудно. Для этого надо быть художником, художником-фотографом. Эта красота прежде всего для наших глаз. Хотя и ароматы, и звучание сечи во многом дополняли красоту этого уникального лесного пейзажа. И я был благодарен и лесу, и Провидению, что получил такую уникальную возможность общения с нею…

Через день я снова посетил это место. Оно было уже не то – здесь явно чувствовались следы человеческой деятельности. Но собрать почти целый бидон ягод мне всё же удалось. Земляника оставалась ещё и в небольших лесных прогалинах, идущих радиально от сечи… На следующий же год ягод там почти не было – всё некогда свободное пространство покрывала высокая трава и густо разросшийся малинник. Так и осталась у меня память об этой поляне, как о мимолётном явлении в жизни нашего леса – поляне, будто по волшебству открывшейся передо мной, как перед Падчерицей в сказке «Двенадцать месяцев». Но сохранилось само место этой некогда райской обители. И я, порой проходя мимо него в последующие годы, каждый раз воссоздавал в памяти увиденную мной сказочную картину.

…В последние годы мои «земляничные» странствия ограничивались в основном самсоновским направлением. Единственно, где ягода вызревала, – это в сосновых вырубках и на сравнительно молодых сечах. Но больше, чем один-полтора бидона за сезон этих ягод я уже не набирал. Да, в районе Ломов её в больших количествах не было. Зато, по словам очевидцев, земляника отлично чувствовала себя в других местах, порой занимая огромные площади пустующих полей. Но та красота была уже для других, и о ней я ничего не могу сказать…

В 2007 и в последующие годы я оставался в летний сезон практически без земляники. Исчезла она в наших лесах. Нет новых светлых вырубок, молодых чистых просек, заросших травой солнечных тропинок. Всё попорчено колёсами тяжёлой техники, завалено поверженными деревьями, снесено тракторами. Лес вывели из строя на целые десятилетия. И те немногие литры этой лесной чудесницы, которые удавалось собрать за сезон, – лишь жалкое напоминание о наших прошлых лесных богатствах. Но осталась память о былом, – чистом и радостном, об удивительных встречах с царицей наших лесов, подарившей мне море душевного восторга, внутреннего благоговения и надежды на наше будущее возрождение.