Божья отметина

Незаметно из нескладной, с тонкими длинными ногами девочки-подростка Люба превратилась в высокую, стройную девушку с приятным лицом и точеной фигурой. На глазах всего села  Кара – Хаак, что находится в Туве, гадкий утенок, точно в  сказке Андерсена, превратился в прекрасного лебедя.
Женихи со всех окрестных деревень и Кызыла каждую осень торили дорогу к дому Игната, отцу Любы, но только все откладывала и откладывала девушка замужество – не по сердцу, знать, приходились своенравной невесте местные женихи. А тут вскоре случай из ряда вон приключился с Любой.
За водой половина села ходила на берег Енисея. Не раз носила оттуда воду  и Люба. И все сходило с рук гладко и без приключений. Но в этот раз  она, как всегда, с ведрами и коромыслом в руках бегом сбежала по крутой тропинке к реке и, не к ночи будь сказано, наступила босой ногой на гадюку.
Змея обвилась вокруг ноги и все жалила девушку, пока она с благим криком бежала по яру, стараясь стряхнуть гадюку с ноги. Ей это не удавалось, пока она не одолела подъем. Здесь, на ровном месте Люба потеряла сознание. Змея исчезла.
Игнат срочно запряг в кошевку жеребца и привез из соседнего села Черби бабушку-знахарку Селиваниху. Люба все еще не приходила в себя, по Кара- Хааку прошел слух, что она умерла, но прибывшая бабка всех успокоила, заверив, что Люба будет жить. Она привела девушку в себя, а затем целительными травами и наговорами две недели напролет лечила ее. Селиваниха дотошно знала народное лечение, и ее нашептывания, травяные отвары сделали, наконец, благое дело – Люба встала на ноги.
И все бы обошлось без особых последствий, но через год такое же несчастье приключилось с Любой почти одно к одному.
Дело было к осени. К первому Спасу поспело разнотравье,  и  начался покос. Вся деревня – и стар, и млад, и молодицы, и старушки не усидели дома, вышли с литовками  и граблями на луга. Вышла и Люба.
Работа шла весело и без устали. Женщины пели песни,  по большей части веселые и шутливые. А уж какая Люба была певунья! Бывало, голос ее чуть ли не за версту пробивался среди голосов подруг и парней в гуще хороводных песен. Любила она попеть и в одиночку. Говорят, таким людям, охочим до песен, хорошей судьбы не уготовано. Так оно и вышло.
Не заметила девушка змею, спрятавшуюся от жары под кустиком, и опять босой ногой наступила на гадюку. Истошный крик Любы заставил смолкнуть песенников, лишь жаворонок в голубом поднебесье разливал свои трели – им, жаворонкам, не до людских бед… Все повторилось, как и в первом случае: опять привезли Селиваниху, опять наговоры, отвары трав, полнейший покой и напряженное ожидание – время тоже лечит.
И снова выходила бабка Любу, снова здоровье вернулось к ней, хотя бороться за него пришлось несравненно дольше. Сказалась живучесть молодого организма. Но далось лечение и знахарке, и Любе нелегко. Игнат готов был в любое время строгать доски  дочке на  домовину, но, слава Богу, все счастливо обошлось и в этот раз. И все же, не без последствий…
Уже глубокой осенью, днем Люба почувствовала неясный шум в голове, а ближе к вечеру с нею приключился припадок  «падучей» - так тогда называли в народе эпилепсию. Потеряв сознание, она закричала диким голосом – так она кричала, когда гадюка, обвившись вокруг ноги, жалила и жалила девушку. Потом начались судороги, непроизвольные движения рук и ног, спазмы по всему телу. Очнувшись, Люба почувствовала слабость и головокружение, язык и десны были покусаны в кровь, жестокие головные боли долго не отпускали ее. Припадок сменился глубоким, но нездоровым сном…
Болезнь, загнанная бабкой-знахаркой внутрь организма, дремала почти полгода, а, проснувшись, уже не отступала никогда. Как только наступало  полнолуние, у Любы начинались припадки – несколько раз в день. Случались они и в другие фазы луны, но реже и не столь глубоко.
Той же осенью Люба вышла замуж за Михаила Павлова – парня красивого, работящего, знатного охотника и рыболова, отчаянного плотогона. Он хорошо знал, что Люба очень больна, но любовь оказалась превыше страха перед болезнью, и он решил                создать с девушкой семью. Полюбила Михаила и она, полюбила настолько глубоко, что готова была пойти с ним в огонь и в воду – и вообще туда, куда позовет он.
Перед женитьбой Михаил только что «расстрелял» Утинский порог на Большом Енисее. На громадные валуны, торчащие из воды в русле Енисея, помещали динамит, и Михаил с безопасного расстояния пулей из винтовки взрывал его. За это хорошо платили: снайпер значительно увеличивал безопасность вождения плотов в пороге. Кроме того, охота и рыбалка приносили немалый доход в семью, и Люба не нарадовалась своему завидному среди сельчан мужу.
Молодые зажили счастливо. Все, что зарабатывал, Михаил нес в дом, милой своей жене. Другие его сверстники, даже товарищи по работе любили пображничать, покуражиться в хмельном угаре, но Михаил был не таков. У него пьяный образ жизни в голове не укладывался.
- Все – моей Любочке!- восклицал он и нес в семью добытые им рыбу, мясо косуль и маралов, деньги за пригнанные в Кызыл плоты и расстрелянный порог на реке.
Люба тоже оказалась домовитой хозяйкой: все-то у нее чистенькое, аккуратненькое, копеечку зря не потратит, за Михаилом ухаживает, как мать за ребенком. И он ее обожал, буквально носил на руках.
Через год у них родился первенец. Назвали Витей. Еще через год – второй сын, Гриша.
                *                *                *
Потом Михаил настоял на переезде:
- Ты будешь в городе лечиться, всегда под присмотром врачей. Сыновьям потребуется хорошее образование, наука. Да и ты у меня еще молоденькая, тоже учиться пойдешь. А здесь, в тайге, что получишь? Жить в лесу, молиться колесу – вот и все образование! Едем! Люди в городе живут, не пропадают, проживем и мы.
И ведь добился своего! Сколько раз потом Люба раскаивалась, что его послушалась…
Несмотря на уговоры родителей Любы, Михаил собрал пожитки, поместил на телеги – вышло два добрых воза. На лошадях – до Кызыла,  дальше - до Абакана на автобусе,  еще дальше – поездом, и не успели Павловы прийти в себя, как оказались в Ленинграде. Вещи пришли контейнером.
Дальше все завертелось, как в волшебном калейдоскопе.
Люба поступила в вечернюю школу и успешно, с золотой медалью закончила ее.   Время летело незаметно. И пришли в  семью Павловых две беды, одна за другой. Сначала от воспаления легких умер Витя, старший из сыновей. Не успела Люба снять траур, Михаил насмерть разбился в автомобильной аварии…
               
Осталась Люба одна в большом городе с малым сыном на руках. Наедине с жестокой болезнью. Жили они с Гришей на рабочей окраине Ленинграда, в комнате коммунальной квартиры, лишенной даже намека на роскошь. Все, что было ценного, хорошего, чем успели обзавестись, когда еще был жив Михаил, продали и проели, оставшись без кормильца.

                *                *                *    
У нее большие, как бы удивленные глаза, четкая дикция, толстые пшеничные косы, обвитые вокруг головы, точеные ножки и красивая походка. Женщина, каких мало и на каких мужчины при встрече долго оглядываются, пораженные их  женственностью.
На вступительных экзаменах в медицинский институт, как гром среди ясного неба, получила «четверку» по сочинению вместо ожидаемой «пятерки». С этой злополучной «четверки» почувствовала упадок сил и оставшиеся экзамены сдавать не пошла. С этой же оценки, после многолетнего перерыва, опять начались припадки. Она о них почти забыла, но болезнь напомнила о себе вновь и уже не отступала от  Любы никогда. Сколько раз она безрезультатно  ходила ко многим врачам, народным целителям и знахарям – трудно даже припомнить.
В одной книжке вычитала: эпилепсия, или по-народному, падучая – «божья отметина». Жить с нею не хотелось. Там перечислялось, на ком из великих она была: Достоевский, Толстой, Наполеон, Попов… Попадать в такое изысканное общество она не хотела, но и рук на себя накладывать не стала. Мысль покончить с собой посещала ее не раз, однажды даже написала предсмертную записку. Вот её содержание:
«Нас с сыном окружает стена молчания и равнодушия. Никому до нас нет дела. Так было много лет назад, когда и началась вся эта история, так будет и дальше. Но я не хочу такой жизни! Я от неё бесконечно устала…
Слова одного ответственного лица: «Выкручивайтесь сами, как хотите»- стали последней каплей и, по сути, привели меня на скамью подсудимых. Куда это приведёт нас теперь? Я решила: уйду добровольно из этого мира и уведу с собой ребёнка, чтобы хоть он не мучился. И никого, кроме меня, в нашей смерти не вините».
Страшные слова, страшные голой правдой, воплем загнанного, беззащитного существа… Помнится, Люба в ту ночь не сомкнула глаз, она её проплакала, уронив голову на стол, где стоял приготовленный пузырёк с уксусной кислотой – странно, почему все самоубийцы выбирают именно её, эту кислоту, будто нет других способов уйти из этой жестокой жизни?
Она не воспользовалась кислотой. Помешал этому Гриша, её маленький, ни в чём неповинный  мальчик: за что он-то будет умирать, такой безгрешный? И это придало ей сил, заставило поверить в смысл бытия…
Просто, круто поменяв намерения, Люба поступила на очное отделение металлургического института. Учиться пришлось неимоверно трудно, довелось по вечерам подрабатывать уборщицей, но какой же труд позорит человека?
«Красный» диплом открывал широкие возможности. Устроилась на объединение «Ленинец» и почти прижилась там. Но когда сотрудники увидели ее в непотребном виде – с диким воплем она упала на пол, потеряв сознание, начали дергаться руки-ноги, все тело, заклубилась вокруг рта обильная пена, из покусанных губ и языка полилась кровь,-  с коллективом испортились всякие отношения.
Она как сейчас помнит зловещий шепот: «Она же припадочная! Вы заметили, какой злой она становится перед припадком?». И все ощущали на себе озноб, как будто увидели нечто зловещее, чудовищное, непотребное.
Лишь сын Гриша не боялся и не стыдился маминых припадков. Мальчик из-за отсутствия второй кровати и постельных принадлежностей спал вместе с матерью. Его не страшил ее дикий вопль, который всегда предшествовал припадку. Он с рассудительностью взрослого вставал с кровати, приносил ложку, вставлял ее гладкий конец между маминых зубов, чтобы сохранить ей губы и язык. Он сдерживал спазмы  маминых  рук, которые могли вцепиться в ее же волосы…
«Ленинец» стал началом конца ее карьеры инженера-электронщика. Эта специальность нужна была в те годы, в основном, в «почтовых ящиках», где от поступающих на работу требовалась справка, что он практически здоров и годится для обслуживания электронных приборов. Ей такую справку ни один врач выдать не мог.
Крушение надежд! Кому нужна одинокая мать с ребенком и без специальности? И Люба вынуждена была работать в библиотеке, химчистке, банщицей, пока не обнаруживалась «божья отметина» - ее вечный крест.
Люба забралась в свое одиночество, как черепаха в панцирь, боясь высунуть голову. Только и отдушина – Гришка, смышленый и славный мальчуган. Но он рос, и ему постоянно нужно было обновлять одежду, обувь. И еще -  покупать витамины. Денег ни на что не было.
Как-то подвернулась хорошая, чистая работа в Военной  артиллерийской академии имени М. И. Калинина. Приняли заведующей кабинетом. Неплохой оклад – жить и работать можно! Она занималась электронным обеспечением большой панорамы учебных боев. Отлично поставив дело, Люба снискала уважение начальства. И про болезнь, слава Богу, никто не ведал.
Но шила в мешке не утаишь. Припадок, как назло, настиг в присутствии большой аудитории. Начальник кафедры, убеленный сединами генерал, строго вопросил:
- Что ж  это вы, милая, нас не предупредили? Это, все-таки, военное учреждение…
Отплакавшись, пошла в дворники. Чистила снег и соображала, где бы достать денег на витамины – у Гриши начинался рахит. По совместительству устроилась уборщицей в милицию. Тамошние женщины, узнав, что Люба – книгочей, макулатуру на книжки сдает, посоветовали:
- Что ты, глупая, даром таскаешь? Продай абонементы, твой же труд.
Ко всему, заболел Гриша. У самой на нервной почве участились припадки.
Однажды очнулась в метро. Какой-то добрый человек ей заботливо сумочку под голову подсунул. Только потом спохватилась – из ее сумочки последние деньжонки исчезли. Все это сломило ее порядочность окончательно.
Взяла два абонемента за сданную макулатуру – и к «Старой книге». Притулилась в уголке, сердце в пятках. Тут к ней мужчина представительного вида с вопросом:
- Вы, дама, с кем?
- Ни с кем,- прошептала.
- Тогда уходите с нашей территории.
Она сбивчиво забормотала что-то про ужасное свое положение. Мужчина вмиг все понял и милостиво позволил сбыть абонементы. Посоветовал, как появятся деньги, купить еще, а он подскажет, где их продать дороже. Не вещами же торговать – бумажками, значит, не спекуляция! И вообще в переводе с латинского «спекуляция» - высматривать, созерцать – ничего общего с криминалом. Про себя тогда Люба решила, оценивая предложение мужчины: «Нет, ни за что! Безобидна только латынь…».
А Гриша все болел. Витамины на рынке дорожали. Словом, в конце концов, нашла совет мужчины дельным и приняла его.
И так ведь все просто оказалось! Приобретала у оптового продавца, сказавшегося Сергеевым, абонементы на «Луну и гром» или на «Черные тюльпаны» по одной цене, продавала в два раза дороже. Хоть и маленький, а все-таки бизнес.
Душа была продана дьяволу. Время шло, притупляя угрызения совести. Ведь все же благополучно обходится, чего же ты, дуреха, трусишь?
Люба, наверное, даже привыкла бы к своей двойной жизни, если бы однажды черная «Волга» не преградила дорогу к дому, оборвав карьеру бизнес-вумен.
Был приемник-распределитель и следственный изолятор в «Крестах». Сорок арестанток в камере – убийцы, наркоманки, воровки, насильницы, два директора универсама – весь цвет  питерского уголовного мира женского пола. И она, инженер-электронщик  с красным дипломом, воспитанная на Тургеневе и Толстом.
Следствие, затем суд шли мучительно долго. И, наконец, приговор – как результат пути не туда. Василеостровский районный народный суд Ленинграда оценил ее деяния как спекуляцию в особо крупных размерах. Л.И. Павлова была приговорена к пяти годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима, с конфискацией имущества. С нее взыскивалось также в доход государства неосновательное обогащение – 3461 рубль 76 копеек.
Судьба все же сжалилась над Любой: буквально в день вынесения приговора – внутризонная амнистия. И это сладкое слово  «свобода»…
По-особенному пахнул воздух, и голубело небо, необычайно красивыми и добрыми казались люди. В кармане справка: по внутризонной амнистии Л. И. Павлова освобождается от наказания. Ей дали всемилостивейшее разрешение жить на воле и вообще жить.
С этой «вольной» пыталась она устроиться хоть на какую-то работу. От нее шарахались, как от чумной.

                *                *                *
Довольно воды утекло со дней «преступной деятельности», однако же раз в месяц Люба их вспоминает, когда по решению суда отдает из заработка в казну деньги. Еще совсем недавно отдавала в два раза больше. После многих обращений в разные инстанции суд снизил выплату на десять процентов – называется, пожалел волк кобылу… Подсчитала: эту лямку ей надо тянуть еще семьдесят пять лет.
Люба обратилась за помощью в вышестоящую организацию. По ее заявлению приехала маленькая, юркая, как синичка, женщина с утиным носом, которая обратилась к народному судье Семенову:
- Николай Валентинович, вы человек, который не может  допускать в работе лирических отступлений. И все же вам не было жалко подсудимую Павлову, тяжело больную, с несовершеннолетним сыном. Ведь она единственная из группы проходящих по делу, у которой практически нечего было конфисковывать. А наказание получили почти все одинаковое.
- Не пойман – не вор,- развел руками судья.- У тех, других, фактически оказалось меньше наживы. Люди умеют жить и вертеться. Успели проесть, прокутить, перенести дорогие вещи к родственникам, еще как-то скрыть, издержать. А Павлова сама все подсчитала. Она ежедневно вела бухгалтерию, причем не двойную, а честную. Будучи очень педантичной, скрупулезно записывала купленные и проданные абонементы. Ее записная книжка стала главной свидетельницей обвинения. Как на духу признаюсь, что в своей практике встретился с первым таким делом. И мне осужденную по-человечески жаль. Но закон есть закон. Что было в наших силах, мы сделали: снизили выплату на десять процентов. Если внемлет Верховный Совет России нашему обращению и подпишет акт о помиловании, тогда наказание и судимость снимут совсем.
Последнее пристанище Любы – библиотека имени Крупской,-  где она держалась  на полставки уже рекордный срок, три года. Ей полную ставку не дали, сославшись на ее болезнь. А так-то хорошо работать: тепло, уютно! Вот где, надо полагать, Люба отогрелась душой, нашла понимание и поддержку!
Увы, нет! Все в ее жизни идет по старой, привычной для нее схеме. Сначала, вроде, покой и тишина, но из-за постоянных ее спутников – больничных листов – и отнюдь не ангельского характера, выкованного в отечественных  жизненных условиях – конфликт сменяется конфликтом. Уже и в библиотеке уволена была, и восстановлена через суд.
Проверяя ее работу, заведующая библиотекой Егорова сказала:
- Какой Павлова работник – сплошные больничные! И с коллективом у нее отношения сложные. То дружба не разлей водой, то вражда, хоть убивай. Случай с Королевой, заведующей отделом комплектования – из рук вон! Тоже одна воспитывает сына. Как-то Павлова опоздала, Королева на нее написала докладную, а Павлова в отместку ее оскорбила. Теперь не разговаривают. Хорошо это или плохо? Способствует престижу отдела или нет?
- Какая кошка пробежала между вами?- спросила «синичка» Королеву.
- Люба вообще-то не злой человек, но крайне переменчивый. Одно время приносила мне одежду своего сынишки:  тот из нее вырастал, а моему была впору. Многие так делают. Сами понимаете, на зарплату библиотекаря не разгуляешься. После истории с докладной вдруг потребовала: «Принесите мои вещи, я их лучше сожгу».
За домашностью и простотой обстановки в библиотеке кипели страсти и маленькие битвы, зачинщиком которых, получалось, всегда была  Павлова. Понятно, Люба с ее характером не подарок, но все-таки надо бы и к ней быть терпимее. Она же больна. Но никто в ее положение не входил.
Районный психиатр Яворский, у которого Люба состояла на учете, характеризовал ее так:
- К несчастью, Любе всегда будет трудно в обычном коллективе. Особенности характера таких больных – крайняя возбудимость, конфликтность, взрывчатость. Они, как зажженная спичка, всегда готовы быть запалом. А я что могу? Выписать рецепт на лекарства, которые  в дефиците, дать больничный, когда уж совсем худо, направить на ВТЭК для установления инвалидности – совсем  немного.
Пенсия инвалидов в России лишь ненамного опережает пенсию по старости. Планида Любы и сотен тысяч таких, как она, незавидна. Полмиллиона эпилептиков насчитывает наша Россия – целый город изгоев. С приходом капитализма они-то и пополнили в первую очередь армию безработных. Больными людьми и прежде не особо занимались, а ныне вовсе стало не до них. Другие проблемы!
Что-то случилось с нами сегодня – с нашими душами и сердцами. Мы легко оправдываем наше равнодушие и даже нелюбовь к ближнему. И во всем ссылаемся на время – такое, мол, оно у нас запутанное, тяжкое. Кто же поддержит подобных  Любе?
Она понимала, хорошо понимала, что если ее  уволят (в который уж раз!), это будет верный шаг на пути к храму за милостыней или опять в трижды проклятое ее прошлое.
Единственное достижение российской медицины в смысле адаптации подобных больных в обществе – это  лечебно-трудовые мастерские при психдиспансерах, где пациенты за мизерную плату клеят коробочки. Да и этих мастерских с приходом капитализма резко поубавилось.
Посадить Любу  клеить коробочки – все равно, что электровозом возить вагонетку. Но и трудиться ей наравне со всеми тоже сложно. Середины нет, как нет у нас понятия «индивидуальные условия труда». Конечно, можно рассказать, как решают эту проблему на Западе. О службе, оценивающей физиологические, психологические, трудовые, профессиональные навыки человека в той или иной сфере, благодаря которой Любе еще в семнадцать лет стало бы ясно, годится она для электроники или нет. Или рассказать об эпилептиках на том же Западе, занятых на специальных производствах, где есть медсестры, психолог и особый подход персонала к работнику. И самое ценное – равноправное общение, которого напрочь лишены в  городах, кишащими людьми, не понимающими чужой боли.
С некоторых пор Люба стала подрабатывать рисованием. За день она готовит несколько картинок с зайцами, ежиками и медведями, на которых красивым почерком выведено всего лишь одно слово: «Поздравляю!». За мизерную цену люди их охотно берут: оригинальная вещь и почти даром.
Однажды с Любой вновь случился припадок в людном месте – около станции метро «Площадь восстания». Очнулась – под головой опять ее же сумочка, как в тот далекий раз. Но теперь около нее на чемодане сидел мужчина, одетый по-простому.
- Очнулась?- радостно спросил он, увидев ее широко раскрытые глаза.
- Да… Очнулась,- с трудом ворочая искусанным в припадке языком, ответила Люба.
- А я тебя от жуликов все это время берег. Как себя чувствуешь?
- Ху-у-уже  не-ку-да!
- Да, сестренка, у меня такая же награда с Афгана. Мы с тобой одного поля ягода,- мужчина тяжело поднялся с чемодана.- Пришлось воевать сапером. Это ведь не только переправы делать – понтоны, мосты, гати. Это еще и уметь заминировать от врага подходы к нашим дислокациям. Уметь разминировать вражеские минные поля. Сапер ошибается один раз… За войну меня трижды контузило, два раза ранило – живого места нет. Но силушка еще есть! Чую, могу еще дома рубить. А нам с тобой то и надо,- как нечто решенное, резюмировал он.- Сможешь сама-то идти? Поднимись только, такси возьмем. Домой к тебе поедем.
Люба слабо улыбнулась:
- Как-нибудь, смогу…
Он подставил ей плечо, она, пользуясь опорой, поднялась сначала на колени, потом окончательно утвердилась на ногах. Так и пошли они вдвоем: он, широко расставляя ноги, она – опираясь на его сильную руку.
В такси он представился:
- Меня Иваном звать. Если полностью, то Иван  Петрович Гусев. А  тебя?
- Зовите просто Любой. По паспорту Любовь Игнатьевна Павлова.
- Ну, вот и познакомились!
Пока ехали в такси, многое друг о друге узнали. У Ивана под Ленинградом брат живет, он приезжал к нему в отпуск, в гости. Остальные братья-сестры в Сибири облюбовали юг Красноярского края, осели там.
- Да мы же с вами почти земляки!- воскликнула Люба.- У меня родня недалеко от вашей живет. В Туве. Про Кызыл слыхали?
- А как же! Несколько раз там побывал, плотничали  бригадой.
Дома Люба рассмотрела своего попутчика. Мужик, как мужик. Не красавец, конечно. По этой части Михаилу Павлову в подметки не годится. Голова была какая-то бесформенная, бесцветная. Борода росла реденькая, по волоску выщипать можно. Глаза – щелки, трудно даже определить их цвет. Но доброты в нем – хоть отбавляй, это сразу заметно. Волос на голове на две драки осталось, вот-вот лысина засверкает.
- На чужих подушках волосы-то оставил, Ваня?- уже дома пошутила она.
- Если бы… Не так обидно было бы,- рассмеялся и он.
Люба собрала на стол покушать. Стеснительно сказала:
- Извини, Иван, выпить за знакомство - нет ничего. Не держу я дома спиртного.
- Да ты не извиняйся! Нам с тобой пить нельзя: болезнь. Обойдемся и так…
- Женат или один живешь?- спросила Люба.
- Был женат. Пока воевал, умерла моя Варя, царство ей небесное! Сейчас тебя сватать буду. Вижу, хорошая ты женщина, да только одна горе мыкаешь, как и я. Вот и надо нам объединиться, вдвоем легче жить будет.
- Варю-то любил?
- А как же! Без этого, считаю, жить нельзя. Вот и тебя, чую, полюблю.
Помолчали.
- Когда поедем, Люба?- спросил он вдруг.
- Куда? Я никуда ехать не собиралась. У меня сын есть – Гриша. Еще в школу ходит.
- Со мной поедешь? В родимые края! Поставим дом, будешь ты в нем хозяюшкой. Заведем коровку, курей, боровка – мясо на зиму. Гришу, как сына родного, приму! Выучим на агронома или  ветеринара. А что?
- Он у меня врачом хочет стать. Таких, как ты да я, лечить будет.
- И то дело!- и уже более решительно.-  Так поедешь со мной или тут наедине с сыном да болезнью останешься?
- Как-то ты, Иван Петрович, с места в карьер… Врасплох меня застал. И подумать не дашь…
- Что тут думать? Или мало горя хлебнула? А тороплю я тебя потому, что у нас времени на раздумье не осталось. У меня билет на завтра взят на поезд. Тут или-или… Одно твое лишь слово все решит. Выбирать-то, по сути, не из чего. Решайся! Ты не смотри, что я страшный. Зато я добрый. Билет на поезд я сдам, надо твое добро куда-то пристроить, бросать здесь – не резон.
… Через неделю они втроем – Люба, Иван и Гришка -  сели в поезд «Красная стрела», следующий по маршруту Ленинград – Москва. Впереди их ждала Сибирь, малая родина. И, как надеялась Люба, решение всех ее проблем.

26 октября 2006 года.                Пос. Шушенское.