В мире без чудаков пусто

Из студенческого фольклора:
Халява, халява! Верная заступница и подруга студента! Приди ко мне! Сегодня с утра экзамен, а я ничегошеньки не знаю, ни в зуб ногой. Не для себя прошу, для всего потока стараюсь! Пусть этот долбаный профессор с утра животом мается, а если не это, то пусть кран с водой с утра прорвет, когда он лицо мыть будет, а то с супругой рассорится, и она его утюгом «погладит». А уж коли придет на экзамен, то пошли ему склероз головной, а то боль зубную невыносимую. Отбери у него рассудок последний, если он у него еще есть. А еще лучше, пошли этой грымзе слепоту куриную, внематочную беременность, аденому простаты и слабоумие – всё вместе! Во имя овса и сена, и свиного уха – в овин!
      (Читается громко в оконную форточку утром на рассвете, после бессонной ночи, глядя на восток и куря сигарету).

Чудаки в жизни необходимы – это общеизвестно. Чудак – это человек, который своим поведением вводит в обиход небольшое чудо. Отсюда его прозвище.
Без чудаков жизнь была бы скучна и пресна. Их от простолюдина отличает нестандартное мышление, зачастую юмористического склада. От их деяний рождаются шутки и анекдоты, притчи и побасенки. Они нам милы какой-то непривычной для нас, я бы сказал, нежитейской целесообразностью поступков.
Чудаки порождают смех. Американцы говорят: смех – это жизнь. Нам же остается согласиться с этой фразой еще и в том случае, если её прочитать наоборот, как всё остальное ставится в России с ног на голову: жизнь – это смех. Как это удобно: смех – это жизнь -  лозунг пожилых, жизнь – это смех  -  девиз молодых.
Студенчество потому вызывает ностальгию, что это самый благодатный период в жизни молодого человека, характерный веселым провождением времени. Студент, несмотря на твердость гранита науки, всегда, как известно, весел – от сессии до сессии, а сессия всего два раза в год. Студенты сами любят почудить и чудачества преподавателей принимают с восторгом.
Мне мое студенчество задалось тем, в калейдоскопе преподавателей подогревали душу и настроение большие оригиналы, если не сказать прямо – чудаки.
О них – моё повествование.
                З. П.З.
ЗПЗ – это не аббревиатура какого-то явления или предприятия. Это инициалы заведующего кафедрой основ марксизма-ленинизма Захарова Павла Захаровича.
Доставалось же нам, студентам, от его неиссякаемой способности выдумывать всё новые и новые испытания на жизнестойкость и умение изворачиваться от всевозможных коллизий.
Студенты геологоразведочного, горного, и обогатительного факультетов щеголяли  в темно-синей униформе с голубой окантовкой, с сияющими контрпогонами, на которых медными вензелями сверкала аббревиатура Томского политехнического института – ТПИ, и в фуражке с кокардой в виде двух скрещенных молоточков. Рубашку желательно было носить белого цвета, но руководство института закрывало глаза, если студенты надевали цветные рубашки - не каждому позволяли ресурсы иметь  только белые рубашки.
Мы не могли понять, почему  ЗПЗ столь ревностно следил за нашими нарушениями в ношении  формы. Но стоило только поменять студенческую кокарду на ту, что носили инженеры, прийти на занятия без галстука или в галстуке любого другого, но не черного цвета – в этих случаях лучше было не попадаться на глаза ревнителя марксистско-ленинского учения.
Обычно Павел Захарович останавливал студента где-нибудь в одном из многочисленных коридоров института и требовал:
- Ваш студенческий билет!
- В чем я провинился?
- Вам не положено носить кокарду инженера.
Варианты:
- Где ваш галстук?
- Почему вы надели галстук не черного цвета?
Лишив несчастного студента его студбилета, Захаров советовал:
- За своим билетом придёте к ректору в приемные часы.
Без студенческого билета студент – уже не студент. В читальном зале ему не дадут на руки труды основоположников марксизма-ленинизма для конспектирования, не дадут и иностранную литературу для перевода её на русский язык. И, что тоже немаловажно, не пустят в девичье общежитие. Значит, пропал студент!
Чтобы этого не произошло, приходилось идти за студбилетом к ректору Казачек – человеку с прической и усиками а-ля Гитлер и очень своенравному. Билет он обычно возвращал, но обязательно с «дружеской» нотацией или наказанием, вплоть до отчисления из института,- в зависимости от того, кто как учился и вел себя в институте.
Такая была у ЗПЗ «невинная забава» со студенческими билетами.
Но в полной мере проявлял он себя на экзаменах. Бывали такие случаи.
Студент ответил на все вопросы билета. Выставить бы ему оценку в зачетную книжку и отпустить восвояси. Нет! Павел Захарович  обязательно задаст ему дополнительный вопрос, да не простой, а «на засыпку».
- Хорошо! Теперь скажите мне, сколько страниц в «Капитале» Карла Маркса?
- Не знаю,- откровенно признается студент.
- Это – неуважение к автору труда, молодой человек! Придете на экзамен в следующий раз.
Или – того хлеще:
- Скажите, пожалуйста, кто у нас директор Новосибирского мясокомбината?
- ???- студент смотрит на ЗПЗ преданным собачьим взглядом и… молчит.
- Вы, батенька, не уважаете наших Героев Социалистического Труда,- и выгоняет бедного студента с экзамена.
Когда Павел Захарович чувствовал, что студент не знает предмета, он приходил в восторг. Радостно блестели глаза, блаженная улыбка появлялась на его лице, и он начинал со студентом «приятельскую» беседу.
Происходило это так.
                *                *                *
Моему сокурснику Борису Холину достался билет с заключительным вопросом: «Работа В.И. Ленина «Лозунги соединенных штатов Европы». Надо сказать, что эта работа занимала всего полторы-две страницы обычного типографского текста. Холин и в глаза её не видел, но стал отвечать. И он понёс такую чушь, что от предвкушения скорой возможности поиздеваться над студентом ЗПЗ стал ёрзать на стуле.
- Прекрасно, молодой человек!- прервал он Бориса.- Как приятно побеседовать с умным человеком! Надо полагать, вы не слышали такой анекдот. На экзамене, как у нас с вами, лектор спрашивает студента: «Что такое экзамен?». На что студент ответил: «Это беседа двух умных учёных людей». Ещё  вопрос лектора: «А если один из учёных предложит другому учёному прийти на экзамен в следующий раз?». -  «Значит, - отвечает студент,- второй ученый муж останется без стипендии». Вы хоть поняли мой намёк?
- Я понял,- ответил Борис.- Поймите теперь и вы мой. Лектор, вроде вас, Павел Захарович, выгоняет студента с экзамена с таким заключением: «Идите! Гусь свинье не товарищ». На это студент ответил: «А я не заносчивый гусь!». До вас дошло?
          ЗПЗ сделал вид, что не заметил «пилюлю» Бориса и сменил тематику анекдотов. Теперь они рассказывали  друг другу невинные анекдоты «про Вовочку», потом про Чапаева, потом про чукчей. Борис тоже увлекся, но в голове дежурила и не давала ему покоя мысль, куда клонит ЗПЗ со своими анекдотами. Постепенно в его голове стал твориться сумбур.
- Вернемся к работе Ленина,- видя, что студент «дошел» до нужной кондиции, предложил Павел Захарович.- Вы хоть читали её?
- Конечно!- не моргнув глазом, ответил Борис.
- Ну и как? Она  большая?
Борис чертит пальцем на углу стола воображаемый формат книги.
- Да, солидно! А толстая?
Борис указательным и большим пальцами показывает просвет в два-три сантиметра.
- Внушает!- удовлетворенно признает ЗПЗ.- Что же там написано?
Офигевший Борис изумляется:
- Как «что»? Лозунги!
- Какие?
- Социалистические!
- Например?
- Да здравствует Первое Мая – День международной солидарности трудящихся!
- Так! Ещё!
- Да здравствует Восьмое Марта – День…
- Ур-ра-а!- закричал во всё горло Павел Захарович.- Гип-гип, ур-ра-а!
У Бориса глаза делаются девять на двенадцать, и он уже ничего из происходящего не понимает.
- Ура!- ещё раз кричит ЗПЗ и поясняет.- Я обнаружил, что вы абсолютно не знаете моего предмета.
И протягивает  Холину зачетку. Без своей оценки, естественно.

                *                *                *               
Был у нас студент Михаил Глушнёв из  Канска. Вид у него всегда был такой, словно его пришибли мешком из-за угла – глуповатый вид. Кстати, вид этот совсем не соответствовал умственным способностям студента. Миша, как говорят, был себе на уме. Природа не всегда разбирается, чем и какого человека она одаривает.
На экзамене у ЗПЗ он отвечал бойко и по существу. Но Павла Захаровича смутил и озадачил «мешковатый» вид студента, и уже одно это привело его в веселое настроение.
Когда Миша ответил на все вопросы билета, Захаров спросил:
- Хорошо-хорошо! А читали ли вы роман Сервантеса «Дон Кихот»?
- Причем тут основы марксизма-ленинизма и «Дон Кихот»?- изумился студент.
- А как же? Связь здесь такая же, как у приплюснутого носа негра с его хвостом.
- Не пойму я что-то…
- А тут и понимать ничего не надо. Это анекдот. Рассказать?- заинтриговал Мишу  профессор.
Студент согласно кивнул головой.
- Когда негр рождается, его кладут лицом вниз, наступают на затылок и… рывком отрывают ему хвост. Нос становится приплюснутым… Что вы мне на это скажите? Или, лучше, расскажите?
- Я вам, Павел Захарович, расскажу анекдот про чукчу. Когда он демобилизовался из армии, дома отец спросил его: «Признайся, сынок, ты, однако, был самым глупым в армии?» -  «Нет,- ответил сын,- был один еще глупее! Он все два года в армии меня за бабу принимал».
ЗПЗ ещё более распалился:
- А вы знаете, как произошли японцы? Недаром их считают самой умной нацией на земле. Объясняется это до невероятного просто. У чукчей родился младенец, да такой умный, что решено было от него избавиться, ни к чему был такой умница. «Однако, этот мальчик шибко умный – не принёс бы он нам беды!». Посадили малыша в лодку и оттолкнули её в Тихий океан. Так произошли японцы.
Наш Миша думал недолго:
- Я вам интернациональный анекдот расскажу – своеобразную характеристику некоторых народов мира. Итак, один англичанин – это джентльмен, два англичанина – пари, три англичанина – парламент. Один француз – мушкетер, два француза – дуэль, три француза – Парижская коммуна. Один русский – алкаш, два – драка, три – первичная партийная организация. Один хохол – партизанский отряд, до того он грозен для врага, два хохла – тоже партизанский отряд, но уже с предателями, три – организация украинских националистов, так называемый ОУН. Один еврей – торговая точка, два – чемпионат мира по шахматам, три – симфонический оркестр. И наконец, один грузин – культ личности, два – репрессии, три – такого сочетания ещё не было и, дай Бог, чтобы его никогда не было!
- Оригинально!- отозвался ЗПЗ.- Но вернемся к вашим знаниям. Дон Кихот – сам по себе, но автора книги Сервантеса надо уважать как классика мировой литературы. Поэтому я жду вас на переэкзаменовку. Не забудьте прочесть книгу! Идите!
Миша рассказал нам в общежитии о своей неудаче на экзамене. Секунд двадцать после этого стояла тишина, а потом нас всех согнуло…
Назавтра, уже с другой группой студентов Миша отправился на второй заход к ЗПЗ. Надо сказать, что зрительная память у профессора была отличная. Завидев в дверях Глушнева,  он сказал:
- И вы здесь, молодой человек? Значит, прочли Сервантеса?
- С чего бы это?- вопросом на вопрос ответил Миша.
- Вы от скромности не умрете. Вам русским языком сказано – прочесть! Идите и читайте!
Восемь заходов сделал Миша к Захарову, и каждый раз профессор указывал ему на дверь, как только студент признавался, что не прочел  «Дон Кихота». В общежитии студенты следили за исходом дела, как за чемпионатом мира по футболу. Кто советовал Мише прочесть книгу и отвязаться, наконец, от притязаний назойливого профессора. Большинство же стояло на том, что не нужно идти у ЗПЗ на поводу, советовали обратиться к ректору института. Миша благоразумно решил, что  обращаться к ректору – себе дороже, ворон ворону глаз не выклюнет, а приключение на своё заднее место  схлопотать  можно.
Наконец, Миша приволок из институтской библиотеки злосчастного «Дон Кихота» и всю – то ноченьку потратил на чтение. Утром с красными, как у быка, глазами снова пошел к  ЗПЗ. В общежитии перешептывались:
- Миша отправился на корриду!.. Дай-то Бог нашему теляти да волка съесть!
- Прочли?- как всегда, уже привычно спросил Мишу профессор.
- Ваша взяла, Павел Захарович,- прочитал!- почти торжественно произнёс вконец измотанный прихотью профессора студент.
- Вот и ладненько!- обрадовался ЗПЗ.- Вашу зачётку, идальго! Знаете, а я вам с первого захода в ведомость «хорошо» поставил. Извините сердечно, что взял на себя функции воспитателя…
               
                Попал, как кур в ощип…
Курс теоретической механики на нашем потоке вели двое Розенбергов – отец и сын. Профессор Роман Вольфович  читал лекции, доцент Юрий Романович вёл практические занятия.
Надо отметить, оба преподавателя знали своё дело – мало сказать, талантливо, вполне применимо, гениально.
 На лекции мы шли, как на праздник. Умел Роман Вольфович так преподнести студентам, на первый взгляд, сухую науку, что мы впитывали каждое его слово, как путник в пустыне – живительную влагу. Пропустить лекцию для нас значило лишить себя удовольствия познать завлекательно новое, неслыханное, порой необъятное.
На этом я оставлю в покое Розенберга – отца.
Практические занятия Юрия Романовича сводились к решению задач по теоретической механике. Он приходил в нашу группу всегда подтянутый, высокий, стройный, спортивно скроенный. В строгом костюме и импозантном галстуке он производил о себе выгодное и приятное впечатление.
Мы уже привыкли к его манере обучения студентов. Он раскрывал задачник в строгом соответствии с проходимой на лекциях тематикой и задавал для решения несколько задач – «от сих до сих». Объяснял:
- Решать будете строго самостоятельно. Кто будет  вести разговоры – сразу удалю с занятий. Два удаления равноценны лишению зачета по предмету. Думаю, что это в ваших интересах. В особо трудных случаях зовите меня на помощь – я всегда помогу. Кто решит задачки раньше двух академических часов, может быть свободен.
После этих слов в аудитории устанавливалась такая густая тишина, хоть ножом её режь. Мы с Витькой Гороховым – моим другом и тоже кызылчанином – всегда решали эти десять-пятнадцать задач раньше других и уходили с занятий  - пропустить по этому случаю бутылочку пива. От внимания Юрия Романовича наши успехи не ускользали.
Задачи, надо отметить, нам очень нравились. Нравились потому, что не были оторваны от повседневной жизни. Две из них я помню до сих пор. Вот они.
Самолет с заданным весом делает посадку. Коэффициент скольжения колес по бетонке тоже задан. Коэффициентом  качения колес можно пренебречь (иногда и он задан). Определить длину тормозного пути. Достаточна ли для посадки самолета величина посадочной полосы?
Вторая задачка. Родители собирают сыну-студенту посылку. Приводится перечень продуктов, их веса и удельные веса. Определить оптимальные размеры посылки, если её вес не должен превышать десяти килограмм.
Незаметно подошла весенняя сессия, которой мы завершали изучение теоретической механики. И вот что показалось нам странным. У всех групп в потоке  экзамены принимал профессор Розенберг, как это и должно было быть, потому что он читал лекции. И лишь у нашей группы пришел принимать экзамены его сын.
Мы немного поговорили на эту тему, но потом решили: а какая, собственно, разница, кому сдавать экзамен, если оба Розенберга нам нравились?
Лишь для меня это оказалось не всё равно.
Отвечать на вопросы билета я вышел к Юрию Романовичу вне очереди, мог бы ещё  посидеть, подождать ответов того студента, за которым я вошел в аудиторию. Заметив мою решимость, Розенберг-сын заметно оживился, он как бы мысленно потер рука об руку – послушаем, мол, этого выскочку.
Я бойко и, по-моему, вполне правильно ответил на все вопросы билета, но Юрий Романович не спешил ставить оценку в мою зачетку. Я вопросительно посмотрел на него, как бы спрашивая: чего ж вы медлите? Он тоже взглядом ответил мне: кто здесь хозяин положения – я или вы? И совсем ошарашил меня:
- Та-ак!- протянул он.- Берите второй билет.
Обычно преподаватель предлагает взять второй билет, если студент «завалил» экзамен, и преподаватель тем самым как бы  кидает спасательный круг утопающему. Я растерялся, но  одна мысль ожгла мое сознание: а не чепуху ли я молол доценту вместо правильных ответов? И я потянул со стола второй билет.
Не зря всюду пишут: проверяй деньги, не отходя от кассы. По такому принципу я и поступил: про себя прочел все вопросы билета и убедился, что ответы на них я знаю.
- Можно, я отвечу без подготовки?
- Решайтесь!- ответил  Розенберг.
Я стал отвечать, надеясь, что Юрий Романович после  ответа на первый или второй вопрос остановит меня: достаточно, мол, вы знаете предмет. Но этого не произошло – я полностью ответил на все вопросы.
- Хорошо!- подытожил доцент.- Берите третий билет!
Это был уже нонсенс!
Мне и сейчас кажется, что ни до, ни после меня в нашем институте никому из студентов не доводилось на экзамене  отвечать на три билета. Я подумал, что кто-то из нас двоих определенно сошел с ума. Или я – бестолочь и плету что попало на каждый вопрос, но тогда почему преподаватель не гонит меня с экзамена? Или Розенберг – деспот и старается выжать из меня пот и кровь – ведь не ученую же степень кандидата наук он мне должен присвоить?
- Хорошо!- ответил я.- Но он будет последним.
Розенберг в знак согласия кивнул головой.
- И я буду отвечать опять без подготовки!- тоном тореро на корриде заявил я.
Юрий Романович опять кивнул головой.
Я шел на большой риск. Я обязался брать билет и отвечать без подготовки – всё равно, что в картёжной игре брать карту «втёмную». Мной руководил уже не здравый смысл, а разбуженный во мне дотоле спящий лев.
Я взял третий билет. Прочел вслух первый вопрос и тотчас ответил на него. Прочел второй – и опять ответил. И так – до последнего вопроса.
- Чудненько!- подытожил мои ответы Юрий Романович.- Осталось только ответить на дополнительные устные вопросы.
Это – уже семечки! Но… многое зависит от фантазии Юрия Романовича.
Я вспомнил, как мой одноклассник Севка Волковицкий, тоже медалист, как и я, засыпался на коллоквиуме при поступлении в физико-технический институт имени Иоффе в Ленинграде, когда ему задали вопрос: почему морская волна выбегает на берег? Неужели Розенберг придумает для меня что-то такое же каверзное и мудреное?
И он придумал!
- Расскажите, пожалуйста, о динамике вязкой жидкости.
- Всё?- упавшим голосом спросил я.
- Да-да, всё-всё!
Этого ещё не хватало! Это всё равно, что выпускника средней школы на экзамене по экономической географии заставить рассказать об экономике всех стран Африки.
Я затосковал. Но… отвечать, всё-таки надо!
И я ответил – долго, терпеливо и, мне показалось, правильно.
Пока я отвечал, Розенберг придумал для меня ещё один дополнительный вопрос:
- А что вы знаете о физике плазмы?
Тоска моя стала глубже и неприятней. Физику плазмы мы по курсу теоретической механики не проходили. Я сказал доценту об этом.
Но он даже не смутился:
- Я подумал, что вы из принципа расширения кругозора сами интересовались этим вопросом. Расскажите, что знаете. Я от вас не требую ответа по полному курсу физики плазмы.
Кажется, спасение пришло! Ещё в школе я много прочёл литературы по заинтересовавшей меня физике плазмы. Не знал, что мне это когда-то пригодится. Я рассказал доценту всё, что осталось в моей памяти от тех далёких дней.
Он ещё долго держал меня рядом с собой, задавая всё новые вопросы. В дверь аудитории заглядывали мои товарищи по группе – скоро ли, мол, закончится ваша бесконечная беседа?
Наверное, со стороны так это и казалось: сидят два молодых человека и мирно беседуют. Фактически же один из нас был опытным, знающим свое дело нападающим, второй – защищающейся салагой.
Наконец, Розенберг поставил в моей зачётке жирное «отлично», подумал и поставил восклицательный знак. Когда я поднялся со стула, готовясь выйти из аудитории, он сказал мне:
- Подождите меня в коридоре. После экзамена мне надо будет с вами поговорить. Учтите: для вас это очень важно!
- Неужели мы ещё не наговорились, Юрий Романович?
И не стал ждать конца экзамена.
Ребята нашей группы были шокированы. Это ж надо! Ответить на три билета плюс дополнительные вопросы, каждый из которых охватывал целый раздел механики. Все ломали головы – зачем это нужно было Розенбергу?
Пожалуй, ближе всех к верному ответу на этот вопрос оказался Эмиль Воронов, наш признанный умница Эмиль:
- Зря ты, Глеб, не подождал Юрия Романовича. Мне кажется, ему  поручили подобрать подходящую кандидатуру студента для обучения на физико-техническом  факультете. И ты на этом, действительно, много потерял.
Мы знали, что в будущем новом учебном году в нашем институте должен открыться новый факультет, названный физико-техническим, который будет готовить инженеров для исследования свойств твердого тела, проблем физики полупроводников и их применения, физики плазмы, ядерной физики и физики высоких энергий, астрофизики и голографии. Ходили слухи, что приема на первый курс этого факультета не будет, а сразу на второй курс станут отбирать вундеркиндов с других факультетов института. Много ещё ходило среди студенческой братии досужих домыслов – и якобы факультет будет изолирован от внешнего мира, и что, в связи с этим, для нужд его студентов будут построены объекты соцкультбыта…
Стать студентом нового факультета мечтали многие, если не все успешно грызущие гранит науки. Но понимали, что легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем быть зачисленным на новый факультет.
Если предположения Эмиля Воронова совпадали с намерениями Юрия Романовича, то я, действительно, многое потерял. Но встретиться с Розенбергом-младшим мне так и не пришлось. Жизнь меня так закрутила-завертела, что оказался я вдруг женатым, и учиться пришлось в другом институте и другом городе.

                Выручила …   песня
Мне в  студенчестве пришлось изучить немало наук по механике.
Кроме теоретической механики с  преподавателями Розенбергами, я учил ещё  техническую механику, объединившую  теорию механизмов и машин с деталями машин. Я сдал также экзамен по строительной механике, построенной на принципах тории сопротивления материалов. Изучил горную механику, самую привлекательную из всех механик. И, наконец, экзамен по буровой механике, о котором и пойдет речь.
Вокруг этих наук студенческий фольклор породил шутливый совет: начерталку сдал – можешь влюбиться, сопромат сдал – можешь жениться, детали машин сдал – можешь детей плодить. Необходимое пояснение: начерталка – это начертательная геометрия, формирующая у студента пространственное воображение, без которого инженером стать нельзя. Сопромат – это не изощренный вульгарный мат, а наука о сопротивлении материалов внешним воздействиям.
Подумать только: столько механик я изучил, а когда приобрёл свою машину, долго вникал, чтобы отличить радиатор от карбюратора.
Должен сказать, что, по моему глубокому убеждению, буровая механика – это нечто из области мистики. Чтобы это понять, я предлагаю читателю побыть немного в шкуре если не инженера, то хотя бы студента.
В геологоразведке буровой снаряд достигает в длину пятьсот и более метров при диаметре всего в пятьдесят миллиметров. На него воздействуют силы и моменты кручения, трения о стенки и забой скважины, сжатия – в нижней части, у забоя, растяжения – вверху, у поверхности земли и еще – чёрт ногу сломит – какие другие воздействия.
Чтобы убедительнее представить, в каких адских условиях работает буровой снаряд, мысленно уменьшим все его размеры в сто раз. Получится, что стальной иглой толщиной всего в полмиллиметра надо проткнуть в скале – подчеркиваю, в скале! - отверстие длиной пять метров. И это всё делается при внешних воздействиях на иглу, о которых я уже сказал. Возможно ли такое сделать практически, если формулы привычной нам физики и сопромата в таких условиях становятся почти непригодными?
Оказывается, возможно, если вооружиться инженерной мыслью, которую подсказывает буровая механика. А она услужливо предлагает формулы, от одного взгляда на которые, как говорят студенты, можно долбануться, офигеть и ещё неизвестно каким образом стать ненормальным. Потому что эти формулы  получены опытным, экспериментальным путём и названы эмпирическими, для нас необычными. Будучи записанными, они не вмещаются по ширине страницы, и приходится делать один-два переноса. Даже букв латинского алфавита, чтобы обозначить ту или иную физическую величину, становится недостаточно. А бедный студент должен их запомнить!
Буровую механику преподавал доцент Николаев, оптимист до мозга костей. На его лице постоянно дежурила добродушная смешинка, а в глазах плясали весёлые бесенята. К тому же, он любил  юмор и находчивость студентов.
Эту науку, видимо, деканат приберегал для нас на последний, пятый курс, так сказать, на десерт, чтобы мы прочувствовали, чем пахнет смесь механики с мистикой.
Когда на экзамене я взял билет и прочитал его вопросы, у меня сразу засосало под ложечкой. В первом вопросе я ещё мог как-то плавать, а в последующих трёх камнем шел ко дну. Я понял, что непременно провалю экзамен, и такая тоска меня обуяла, что трудно высказать. Я не знал, чем мне заняться, потому что привык готовиться к экзамену, что-то записывать, о чем-то думать, но в этот раз ничего из этого не нужно было делать. Я просто сиднем сидел, уподобившись Илье Муромцу, и постепенно свыкался с мыслью, что доцент Николаев выгонит меня с экзамена.
От нечего делать я осмотрелся и убедился, что рядом со мной студенты чем-то заняты, чего-то копошатся. А я что, рыжий?
Я взял чистый лист бумаги, нарисовал на нём нотоносец, потом скрипичный ключ, потом – разбросал по отдельности нотки в размере такта три четверти. Получилась своеобразная заготовка для песни. Осталось написать её слова.
Долго не думая, я под каждой ноткой, как это принято в сборниках песен, написал по слогам такую фразу: «Я не  зна-ю  бу-ро-вой  ме-ха-ни-ки!». В конце её я поставил точку, но передумал и заменил  восклицательным  знаком.
Сижу. Жду своей очереди, чтобы выйти на кафедру к доценту.
Вдруг Николай Иванович встал со стула, прервал отвечающего студента:
- Вы говорите-говорите! Я вас хорошо слышу. Что-то я засиделся, пройдусь по аудитории.
И пошел прямо ко мне. Левой рукой я заслонил свой музыкальный опус, а правая спокойно лежала на столе.
Доцент прошел мимо меня, как инопланетянин сквозь стенку, даже не остановился. Он прошел в конец аудитории и там что-то замешкался.
Я потерял бдительность и оставил лист с «песней» незакрытым. Размечтался, что скоро стану инженером-геологом, поеду работать в Казахстан – как-то там меня примут? Не заметил, как сзади подошел доцент…
Он остановился около меня, наклонился и вгляделся в моё творение. Потом снял очки и снова пристально уставился в лист бумаги с нотами. Он долго рассматривал его, потом как захохочет!
Я бы легче перенёс хохот Мефистофеля, даже настоящего, а не оперного. Ну, всё, подумал я! Была без радости любовь, разлука будет без печали…
Николай Иванович занял своё место на кафедре, отпустил сдавшего экзамен студента. И пальцем поманил меня к себе.
- Давно музицируете?- спросил он, и бесенята в его глазах пустились в пляс.
- С восьмого класса,- ответил я.- Отвечать?
- Будьте любезны!
Я вслух прочёл первый вопрос, бойко, без запинки ответил на него. И стал читать второй вопрос билета.
- Довольно, довольно!- вдруг прервал меня на полуслове доцент.- Я чувствую, вы отлично знаете буровую механику!
Помолчал и добавил:
- Однако же, песен от неё не запоёшь!
И посмотрел на меня ободряюще: ты, мол, единственный, кто запел.
Я молча взял зачётку с заветной оценкой «отлично» и на ватных ногах, но с внутренним ликованием в душе покинул аудиторию.
Пронесло!  Слава Богу и доценту Николаеву!

                Феномен  математики
Курс высшей математики на нашем потоке вёл профессор Михаил Ильич Куфарев.
Как сейчас вижу я этого энергичного, живого человека в постоянном движении на кафедре. Он ходил скорым шагом вдоль массивного, длинного стола, заложив руки за спину – взад-вперёд, взад-вперёд. Сизым налётом блестела каждый день бритая его голова. Он немного горбился, что присуще почти всем высоким людям. Точно так же ведёт себя гиена в клетке зоопарка, и это сравнение пришло в голову не мне одному в потоке студентов.
Останавливался профессор лишь для того, чтобы записать на доске математические доказательства и выводы.
Михаил Ильич приходил на лекции в хорошо сшитом, отглаженном костюме бежевого цвета и модных коричневых туфлях. Среди преподавательского состава института он выглядел, пожалуй, самым импозантным.
Сколько помнится, профессор ни разу не воспользовался бумажкой с математическими выкладками и формулами. Он всё держал в голове и выбирал из памяти нужное с поразительной быстротой. Когда в отведенных для лекции двух академических часов у него оставалось свободное время, он любил рассказать нам что-либо интересное из области математики.
Так, по нашей просьбе, пользуясь элементарной алгеброй, он доказывал, что дважды два может равняться пяти и необязательно – четырём.
 Он также рассказал нам об академике Петербургской Академии Наук, швейцарце по происхождению Леонарде Эйлере – выдающемся математике, механике, физике и астрономе. Михаил Ильич с такими подробностями поведал нам об этом учёном с необычайной широтой интересов и творческой продуктивности, словно жил в одно время с ним и был его другом. Куфарев с гордостью перечислял нам работы Эйлера по математическому анализу, дифференциальной геометрии, теории чисел, приближенным вычислениям, небесной механике, математической физике, оптике, баллистике, кораблестроению и, наконец, по теории музыки – всего свыше восьмисот работ. Мы не без оснований полагали, что Леонард Эйлер был кумиром Куфарева, его путеводной звездой в науке.
Однажды он рассказал нам, что Эйлер разработал восемь математических постулатов, которые и до сегодняшних дней носят его имя. Спустя годы, Эйлер решил продолжить работу с постулатами, чтобы увеличить их число. Но для этого надо было освежить в памяти ранее созданные им постулаты. Учёный с головой ушёл в их прочтение, но – увы! – не смог в них разобраться.
- Математика,- говорил нам профессор,- точная и, казалось бы, сухая наука, которая  настолько достоверно и полно изучена, что открыть в ней что-либо новое уже невозможно. Но учёные ежедневно, повторяю, ежедневно делают в ней до двадцати открытий, да ещё каких!
- Знаете,- как-то раз сказал он нам доверительно,- я преподаю уже свыше двадцати лет, и ещё ни одному студенту не поставил оценку «отлично». Вы спросите, почему? Потому что на «отлично»  знаю математику в нашем институте только я.
Мы надоели старшекурсникам из нашего общежития, спрашивая, получал ли кто на их памяти у Куфарева на экзамене оценку «отлично». Они старательно вспоминали, но никто не смог ответить утвердительно.
Теперь отвлечёмся от профессора и перейдём к студенту нашей группы Ситникову. Он был старше нас, выпускников средней школы, воевал на флоте в Отечественную войну и потому смотрел на нас свысока. В отместку мы потешались над его большим животом, что вываливался через ремень с якорем на пряжке, как тесто из квашёнки.
Кучерявый, но с редкими волосами, узколобый, с близко посаженными глазами, с негроидно толстыми губами и шепелявым языком он производил впечатление недалёкого человека. Учился Ситников не ахти как,  перебивался с «удовлетворительно» на «хорошо» и с «хорошо» на «удовлетворительно», был ленив, ничем и никем не увлекался, хотя на женщин смотрел масляными глазками. От нас, его сокурсников, требовал, чтобы мы его называли по имени-отчеству:
- Для вас, салаги, я – Владимир Афанасьевич!- и добавлял.- Как Обручев…
До академика, геолога и географа, автора научно-популярных книг  «Плутония» и  «Земля Санникова» ему было также далеко, как до Луны пешком. Но, уважая возраст и участие в войне, мы угождали ему.
Я не зря описываю этого студента.
На заключительный, последний экзамен по математике он пошел первым и вышел от Куфарева с сияющим лицом, словно солнышко ясное.
- Вот!- прошепелявил он.- «Отлично»!  Видали?
И торжественно показывал зачётку, раскрытую на оценке профессора. Знал бы Куфарев, кому он её поставил!
- Как? Как тебе это удалось?- посыпались на Ситникова вопросы.
- Шпоры, друзья мои! Шпоры надо иметь хорошие!- гордо ответил Владимир Афанасьевич, и больше мы от него ни слова не добились.
«Шпорами» студенты называют шпаргалки, в изготовлении и применении которых среди студенчества ходят легенды.

                Вот  какой  рассеянный…
Общую геологию нам преподавал на первом курсе истинный, фанатичный – ещё как? – чудак. Иначе профессора Владимира Константиновича Радугина трудно было назвать.
Будучи молодым, рядовым геологом он открыл на Алтае месторождение марганца. Открыл совершенно случайно. Просто поднял один из многих камешков, по которым люди равнодушно ходили тысячи и тысячи лет, и сдал его в химическую лабораторию на анализ. Оказалось – пиролюзит и манганин в чистейшем виде – марганцевые руды. На местности, где был поднят образец, провели детальную геологическую разведку и выявили крупное месторождение с большими запасами руд. Вскоре около него выросли горнодобывающее предприятие, обогатительная фабрика и городок горняков.
В виде сплавов с железом и кремнием марганец идёт на производство рельсов и конструкционной стали. Им также легируют сплавы на основе алюминия, магния и меди. Трудно переоценить значение этого химического элемента в народном хозяйстве.
Что дало открытие месторождения самому Владимиру Константиновичу? Во-первых, имя первооткрывателя. Его именем назван городок на Алтае, выросший около марганцевого месторождения. Радугин за свое открытие получил определенное вознаграждение, сравнимое с гонораром у творческих работников. Позднее ему была присуждена Сталинская премия с определённым размером выплаты  лауреату. По материалам происхождения месторождения он получил степень доктора геолого-минералогических наук и приглашение преподавать в нашем институте в звании профессора.
После этого взлёта Владимир Константинович с головой ушёл в науку. Сначала надо было оправдывать перед государством докторскую степень, потом его завлёк процесс познания неизвестного, что явилось целью его жизни. Служение науке стало настолько глубоким и преданным, что он уже не мыслил другой ипостаси в жизни, постепенно перестал следить за собой и выполнять супружеские долг и обязанности. Поговаривали, и не без основания, что он не заметил, как от него ушла жена…
Студентам было в диковинку, когда Владимир Константинович приходил на лекцию, обутым несуразно – одна нога в ботинке, на другой – валенок. Наблюдали за ним много и других чудачеств.
На лекции он входил в экстаз, быстро и крупно писал мелом на доске геологические термины и определения, а когда вся доска оказывалась исписанной, он носовым платком сомнительной свежести стирал всё ранее написанное. Вспотев от волнения, он тем же платочком вытирал лицо, испачкав его мелом настолько плотно, что в конце лекции становился похожим на циркового клоуна.
К весенней сессии мы с другом Витькой Гороховым подошли успешно, досрочно получив  зачёты. До экзаменов оставалось ещё порядка недели, когда внезапно нас обоих вызвали в деканат. Там нам объяснили, что таких, как мы, преуспевающих в науках и свободных от занятий двоих студентов хочет видеть профессор Радугин, что у него для нас есть какое-то задание. Сейчас Владимир Константинович прибаливает, и он просил  прийти к нему на квартиру. Дали его адрес.
На лестничной площадке мы с Витькой напрасно искали кнопку электрического звонка, на стук в дверь нам никто не ответил, и тогда мы просто толкнули дверь – она оказалась не на замке, даже не на цепочке и свободно открылась.
Мы толклись в довольно просторной прихожей. Через распахнутую кабинетную дверь нам был виден  Владимир Константинович, он сидел в пижаме за столом и что-то увлеченно писал. Витька кашлянул, чтобы привлечь внимание хозяина,- он хоть бы ухом повёл, никакой ответной реакции. Нестройным дуэтом мы крикнули:
- Здравствуйте, Владимир Константинович!
Это подействовало. Он нехотя оторвался от своего занятия – мы заметили, как он при этом недовольно поморщился. Вместо ответного «Здравствуйте!» просто кивнул головой, удивленно всмотрелся в нас, сказал:
- Вам чего надо, ребята?
Витька оказался бойчее меня, ответил:
- Нас к вам отправили в деканате…
- А – а!- протянул Радугин.- Проходите! Вам чаю или кофейку?
- Да нет, спасибо! Обойдёмся…
Признаюсь, нас поразило жильё профессора.
Затхлый, непроветриваемый воздух  в квартире и совершеннейший беспорядок, хаос, которые хозяин, чтобы сгладить наше впечатление, назвал лирическими. Отсюда мы заключили, что Радугину присуща поэтическая струнка.
Квартира представляла собою большое вместилище книг, которое библиотекой назвать было трудно из-за того же беспорядка. Книги стояли на стеллажах и застеклённых полках, лежали грудами повсюду – на столах, на кровати, на подоконниках и просто навалом на полу. Художественной литературы среди них мы не заметили, в основном это была техническая литература, причем мелькали названия на английском языке – видимо, профессор им владел.
Профессор вышел из-за стола, снял с дивана на пол несколько стопок книг, пригласил:
- Присаживайтесь! И сразу к делу. В одном колхозе хотят построить небольшой кирпичный завод. Вам надо туда поехать, отобрать пробы глины – и всё, на этом ваша миссия будет закончена. Вы – будущие геологи. Начните с открытия месторождения местного строительного материала.
И он нам объяснил, что ехать надо по железной дороге в сторону города Асино до станции (он назвал станцию), что нас там встретят, поместят в гостинице. Копать шурфы нам не придётся, для этого колхоз выделит двух рабочих.
Потом Владимир Константинович подробно объяснил, как в шурфе нужно брать пробу глины, как её поместить в заранее приготовленный ящичек. Шурфов будет несколько, значит, столько же надо  отобрать проб. Эти пробы председатель колхоза сам отправит к нам в институт для лабораторного анализа.
- Простите, Владимир Константинович, а как нам определить, где надо бить шурфы?
Профессор рассмеялся:
- Ах вы, горе-геологи! В этом-то и суть вашей работы. Но не беспокойтесь напрасно. Колхоз весь расположен на глине. Вы спросите председателя колхоза, где он намерен разместить карьер для добычи сырья, он вам это место покажет. Вы оконтурите шурфами будущий карьер, желательно метров через двадцать-двадцать пять. Вот и всё! Желаю удачи! Завтра и выезжайте.
- Да, но…- я замялся.
- Ах, да!- профессор участливо спросил.- У вас проблема с деньгами?
- Конечно. До стипендии ещё далеко!
- Это не беда! Я вам дам денег.
Он не спросил, сколько нам потребуется денег. Молчком открыл небольшой сейф, вмонтированный в стену, порылся в нём и протянул мне солидную пачку десяток.
- Да нам не надо столько!- запротестовали мы с Витькой.
- Берите, берите!- настойчиво предлагал профессор.- В дороге поиздержитесь, питаться тоже на что-то надо. Берите, не обижайте старика!
Мы от студентов уже слышали, что Радугин не одного из них выручал от безденежья. Приходили, занимали – он охотно давал деньги. Кто-то из студентов отдавал долг, кто-то не смог отдать, Радугин никому о долге не напоминал. Часто он забывал, кому и сколько давал денег.
Мы поблагодарили профессора, попрощались и ушли.

                *                *                *
Через несколько дней мы вновь были у него на квартире.
Мы  были очень удивлены, что он не узнал нас. Опять, как и в первый раз, спросил:
- Вам чего надо, ребята?
- Мы ездили в колхоз за пробами глины,- напомнил Витька.
- Да-да! Припоминаю… Открыли месторождение, юные геологи?- и добро так улыбнулся.
Мы доложили ему, что его задание выполнили (я добавил: «Как по нотам!»), что теперь надо ждать от председателя колхоза наши пробы глины.
В этот раз Владимир Константинович был в костюме, видимо, приготовился куда-то пойти. На правом лацкане пиджака блестел значок лауреата Сталинской премии, на левом (заранее извиняюсь) – также блестела… сопля. Профессор всё ещё был простужен, надо полагать, чихнул и получился казус. Мы с Витькой переглянулись, но сказать об этом профессору постеснялись.
Я вытащил из кармана деньги – мы как раз получили стипендию, - протянул их Радугину, приготовился поблагодарить за услугу, но…
- Не сорите деньгами, ребята! Вы их заработали, а заодно и меня выручили. Геологи из вас получатся хоть куда! Мне председатель колхоза позвонил и всё рассказал. Так что спасибо вам великое, я теперь перед вами должник!
- Да ну!..- протянули мы.- Как-то неудобно…
- Неудобно, дорогие мои, воровать. Вы же эти деньги заработали. К тому же, чтобы вас совесть не мучила, деньги выслал мне председатель колхоза за ваш труд.
Правду он нам говорил или на ходу придумал правдивую отговорку, мы потом с другом ещё долго обсуждали.
Завершая разговор, Владимир Константинович вдруг спросил нас:
- У вас зачётки с собой?
- Да, с собой. Но зачёт по общей геологии мы уже получили.
- Я знаю,- подтвердил профессор.- Я хочу посмотреть, как вы сдали первую, зимнюю сессию. Надо же поближе с вами познакомиться, вдруг ещё не раз придётся мне с вами открывать месторождения?
Он взял наши зачётные книжки, сел за письменный стол, раскрыл их:
- Ну, как вас не похвалить? Молодцы, ребята! Всё сдали на «отлично»… Я принял решение, что ни к чему вам, открывателям месторождений, сдавать экзамен по общей геологии. Считайте, что вы его уже сдали, съездив в колхоз. Не смейтесь. Знали бы вы, какую серьёзную проблему вы решили. Вы своей поездкой, работой на месторождении глины дали «добро» на строительство кирпичного завода. А это очень важно для колхозников! Это вполне заслуживает оценки «отлично» по общей геологии.
И он вписал в наши зачётки своё решение.

                *                *                *
Радостные, возбуждённые, мы вернулись в общежитие. Нас расспрашивали наши товарищи по учёбе, удивлялись благородству профессора и, видимо, немножко завидовали нам. 
Ещё когда мы с Витькой шли от Радугина к себе, договорились, что сегодня вечером сходим в девичье общежитие, чтобы повидаться с любимыми.
В своей комнате мы с ним вышли на балкон и приподнято, громко, голос в голос прочли заклинание из нашего, студенческого фольклора:
- Господи, Боже наш, помоги нам миновать эту грымзу советского воспитания, это недремлющее око, треклятого Цербера на вахте девичьего общежития Марию Сергеевну! Пошли ей куриную слепоту и временное слабоумие, насморк, воспаление мочевого пузыря и понос, чтобы она безвылазно сидела в туалете. Ибо по водопроводной трубе нам уже надоело лазить к девчатам, да ещё с бутылкой кагора в руке, надоело смотреть, как  девочки чистят после этого наши костюмы. А когда вахтёрша всё-таки выйдет из туалета, пусть её вызовет комендант общежития для какого-нибудь втыка, а то уже выпить с девочками за открытие месторождения да побренчать на гитаре ой как пора! Во имя ректора, декана и старосты группы – копец! Во имя овса и сена и свиного уха – в овин!
Заклинание должно подействовать – в этом мы не раз убеждались. Не надо будет сдавать на вахте «грымзе» Марии Сергеевне студенческие билеты. Тогда можно будет  в одиннадцать вечера не срываться из общежития девочек, как очумелым, за студбилетами и бежать домой. Тогда хоть до утра веселись с девочками!

19 ноября 2006 года.                Пос.  Шушенское.