Если б гармошка не пела...

                Памяти брата Павла


                Мы чаще всего обижаем
                Тех, кого больше любим.

В старину гармонь считали разбойничьим инструментом. Тем самым хотели сказать, что ни к чему крестьянину музыкой обзаводиться, у него хлопот – полон рот, тут уж не до гармошки. А вольная разбойная жизнь не мыслилась без залихватской гармони, цыганских песен-плясок, вина и женщин.

И всё-таки, каким почётом да уважением пользовался на селе гармонист! Без него и свадьба – не свадьба, и рождение дитяти – не праздник, и в солдаты без гармошки не провожали, и ни одна вечеринка, ни один хоровод без заливистой гармони не обходились. Недаром, гармонист – первый парень на деревне, вся рубаха в петухах…

И в нашей большой семье из семерых братьев трое пристрастились играть на гармошке – Николай, Павел и Виктор. Особо выдающихся музыкантов из них не получилось, но для себя, для собственного удовольствия,- а случись у соседей гулянка, так и для них – играли так, что земля под ногами горела, в пляс звала, а песня звенела и под небеса летела.

Николаю было уже за двадцать, характера он был спокойного, уравновешенного и свободное от работы время привык проводить дома, помогая отцу в его хозяйских заботах. Виктор еще в старшие классы школы ходил и из дома особо не рвался. Зато Павел…

Павел не привык делиться  с кем-либо своими делами и мыслями, чаще молчал, чем говорил и очень любил самостоятельность, даже если она ни к чему хорошему не приводила.

Шел памятный тридцать седьмой год. Жили мы в то время в Абакане, где преступность процветала «малиной». Слухи до нашей семьи приходили одни тревожнее других. То кого-то изнасиловали, кого-то ограбили, кого-то зарезали и труп в речку Ташебу сбросили… Ночами по домам ходили бандиты, переодетые в милицейскую форму, грабили людей и зачастую убивали. Вырезали семьями и выносили из домов вещи.

Как-то и к нам глубокой ночью ворвались трое во  всем милицейском, всех чуть ли не пинками разбудили, проверили паспорта. Была  ли то настоящая проверка или бандиты решили кое-чем у нас поживиться – оставалось только гадать, - да только когда поднялись мои сонные братья во главе с отцом, поняли – втроем не сладить!

Павел по вечерам продолжал пропадать из дома, частенько его не было по всей ночи. Приходил домой под утро, иногда выпивши, до обеда отсыпался. Отец, старшие братья не раз беседовали с ним, как-то даже легонько поколотили – как от стенки горох. Далась ему волюшка милей маменьки родной! Нигде не работал и не стремился искать работу. Сидел сиднем на шее семьи, вольготничал, как хотел, и никого не слушал. Часто уходил из дома в обнимку с гармошкой…

Мне шел всего-то шестой годик, но те семейные события я запомнил исключительно хорошо.

Однажды отца вызвали в милицию и до полночи с ним беседовали, а точнее, допрашивали: не передавал ли Павел с кем-то домой чужие вещи или деньги. Отец всё отрицал: ничего крамольного дома не происходило. Наконец, человек, учинивший допрос, видимо, следователь сообщил отцу, что Павел находится в камере предварительного заключения, что вчера утром его, мертвецки пьяного, подняла милиция рядом с трупом. Подозрение в убийстве пало на него. Убит был мужчина, занимавший высокую должность и только-только получивший приличные отпускные – он их даже до дома не донес. В милиции не сомневались, что его убил наш Павел.

Отец не ожидал такого удара. Он знал, что чем пьянее был Павел, тем  становился спокойнее, но допускал, что в пьяном виде мог что-то по мелочам натворить, но только не это, не убийство – да не может того быть, чтобы его сын убил кого-то! Это ошибка, навет – и ничего более.

Отец говорил, как ему казалось, убедительно, а следователь молчал, но в глазах его светилась неприкрытая злоба. Говори-говори, подлец!- читалось в этих глазах,- все вы так поёте, прикрываете преступников, а если копнуть глубже, сам не лучше сына-убийцы.

Только к утру следующего дня следователь отпустил отца домой. А дома к этому времени уже заканчивался обыск.

Искали личные вещи и деньги убитого: бандиты зазвали его в ресторан «обмыть отпуск», напоили допьяна, убили, взяли отпускные, раздели до нательного белья и бросили в кювет на безлюдной улице. По злому умыслу бросили рядом с  мертвецки пьяным Павлом, чтобы вина в содеянном пала на него. По опыту знали: убитого не воскресить  и с Павла не снять подозрение в убийстве. Все улики против него!

Обыск милиции дополнительных материалов, вещественных доказательств не дал, но за нашим домом, за нашей семьей установили наблюдение – это было заметно даже нам, не искушенным в милицейских  тонкостях расследования преступлений.

С тех пор наша семья жила в каком-то кошмаре.

Заметно сдала и состарилась мама. Особенно это было заметно мне, одиннадцатому из её детей. Мне всегда мама казалась старше своих лет – мне бы бабушкой, а не мамой её называть. А тут Павел её так подкосил, без ножа зарезал! Жалко мне маму, смотреть на неё, морально покалеченную, не было сил.

- Десять пальцев на руке, а какой ни поранишь – больно. Так и с детьми. А плохое-то дитя вдвое жальче… Оно и без того Богом обиженное…

Мрачней и молчаливее стал отец.

 Мы, дети разных возрастов, теперь особенно старались быть послушнее, отца с матерью понимали с полуслова, изо всех силёнок старались, выполняя то или иное поручение.

По слухам,  Павла перевели в Минусинскую тюрьму. Там подозреваемые в преступлениях проводили предварительное заключение. Как-то отец к вечеру крепко выпил, и в этот раз пел какую-то песню, где говорилось о Минусинской тюрьме. Пел и чуть не плакал: и Павла жалко, ни за что парень пострадал, и пятно на всю семью легло тяжкое. Ни раньше, ни позже я от него этой песни не слыхал.

Постепенно лето сменилось осенью. Ночами стало заметно холодать. И еще одна новость взбудоражила всю семью.

Как-то утром отец строго спросил Виктора:
- Витька, ты кому ночью дверь открывал?

- Да так… Вобщем-то, никому… Парни заходили…

Лучше б он не говорил последних слов – отец сразу взвился:
- «Парни заходили»? Какие еще парни? Один, понимаешь ты, на тюремных нарах – и ты туда же захотел? Сейчас же говори, кто ночью приходил?!.- и замахнулся на Витьку кулаком.

- Не дам!- не своим голосом закричала мама.- Один – в тюрьме, второго в гроб хочешь вогнать?

Тут и Витька не выдержал – бледными губами прошептал:
- Кто, кто?.. Пашка это был…

- Ты говори, да не заговаривайся! Откуда Пашке взяться? Он же в тюрьме…

- Из тюрьмы он… сбежал.

- Витя! Сынок!- отца эта весть словно подкосила.- Сядь, расскажи всё толком.

И Витька рассказал:
- Как он из тюрьмы сбежал, об этом Пашка не говорил – ему не до этого было, очень торопился, боялся, что милиция идет по пятам. Рассказывал, что ночью по Ташебе брел – от собак след прятал. Что где-то на острове затаился – милиционеры рядом прошли, не заметили…

- Ну, а еще что? Важное что-нибудь передавал?

- О, Господи! - взмолилась мама.- Спаси его и сохрани!

Витька сделал таинственное лицо:
- Паспорт его я ему вынес. Еще что? Да! Просил ради безопасности письма писать на фамилию Голубева. Наказал, что скоро напишет письмо. Переписываться велел реже. Вот, кажется, и всё!

- Айда Пашка! Айда Пашка!- и не понять было отца, то ли он поощряет поступок сына, то ли осуждает.

И потянулись напряженные дни.

Сразу после побега Павла из тюрьмы за отцом пришел нарочным милиционер. Он забрал отца и отвел его в милицию.

Следователь был всё тот же. Он забрал отца у входа в милицию и спустился с ним в одну из подвальных камер, где стояли привинченные к полу стол и два табурета. Оба сели за стол друг против друга. Милиционер положил на стол папку с бумагами – личное дело Павла, вытащил из кобуры пистолет и поместил его рядом с папкой.

- Больше я с тобой цацкаться не буду! Либо ты говоришь мне всю правду и идешь домой, либо тебя вынесут отсюда вперед ногами. Закачу пулю в лоб, как при попытке к бегству, и концы в воду!.. Обращаться ко мне будешь: «Гражданин Ломов!». Ясно тебе?

- Чего ж не понять?

У отца вспотела лысина, пот по желобку спины скатывался за пояс брюк. Он усиленно вспоминал, где видел Ломова раньше, еще до первого допроса. И вдруг, взглянув на грудь следователя,  всё вспомнил…

… Еще в мае того же года я как-то бежал вдоль забора абаканского стадиона, где сплошь росли сорняки, и вдруг  под ногами что-то звякнуло. Я остановился, посмотрел под ноги и сильно обрадовался: в траве лежал большой, красивый, отливающий цветной эмалью значок.

Я принёс находку домой. Старшие братья сразу определили, что это был не значок, а орден, причем очень важный – орден Боевого Красного Знамени.

Отец в тот же день отнёс орден в милицию. Когда он показал его дежурному милиционеру и рассказал, где и как он был найден, у того сразу заблестели живым блеском глаза. Он вышел из-за стеклянной перегородки, любезно, с улыбкой взял отца под локоть и провел в один из пустых кабинетов. Там он усадил его на мягкий диван, рассыпался в благодарностях и долго тряс ему руку. А потом забрал орден, не оформляя никаких бумаг.

Это был тот самый следователь Ломов, что уже во второй раз допрашивал отца. Мой отец с первой встречи хорошо его запомнил – глаз у него на лица был цепкий и  хорошо намётан. Вот и сейчас всё тот же Ломов сидит перед ним, всё такой же узколобый, с глубоко запавшими глазами и толстыми, вывороченными губами. Только в этот раз его гимнастерку украшал орден. Отец хорошо помнил – в первую их встречу  ордена у следователя не было. Значит, справедливо отметил отец, Ломов нацепил его сына находку – орден Боевого Красного Знамени. Сам себя наградил, сам себя сделал героем.

Всё это мгновенно пронеслось в голове отца, но Ломов всё же заметил быстрый взгляд отца на его грудь, перемену на его лице,- и без того мрачное выражение глаз следователя стало еще более злым и непроницаемым.

- Та-ак!- протянул следователь, и металлические нотки отчетливо прозвучали в его голосе.- Будешь запираться или всю правду-матку, как на духу, расскажешь органам? Догадываешься, зачем тебя вызвали?

- Как не догадаться…

- Тогда рассказывай, где сейчас твой щенок?

- Щенка у меня нет…

- Будешь скалозубить – получишь пулю в лоб! Где щенок-убийца?!. - взревел следователь.

- Он мне не щенок…

- Поговори мне еще! – он взял в правую руку пистолет, приставил его ко лбу отца.- Чуешь, чем пахнет?

И вдруг рявкнул:
- Где Пашка, сукин ты сын?!.

- А я не знаю. Мне он не докладывает, писем не шлет… Пушку-то убери!

- Ты должен знать! На то ты и отец! Скажи хоть, в каком он городе? Или и этого не знаешь?

- Не знаю. Ищите! Вам и карты в руки.

- Ещё будешь мне указывать! Позову мордоворота, он тебе покажет, где раки зимуют. Он тебя по стенке размажет! Ни один хирург не соберет!- Ломов нехорошо, матерно выругался, покачал наганом перед лицом отца.

… Допрос шел до утра. Отец Пашку не выдал. Ломов тоже не осмелился ни мордоворота позвать, ни применить оружие.

На другой день – опять допрос. На третий – тоже. Отец осунулся, стал заговариваться. Следователь от постоянного крика охрип, зловеще шипел, как гусак.
На очередном допросе он вдруг заявил, что теперь не имеет смысла запираться. Он сказал, что наши соседи сами заявили на Пашку, дали ему, Ломову, Пашкин адрес.

Отец повесил голову на грудь, но про себя решил, что следователь всё врёт, а его шантажирует.

- Если знаете адрес, берите Павла, я вам больше не нужен.

- Ишь ты, быстрый какой! Посиди, посиди еще! Подумай! Ты нам должен этот адрес подтвердить.

И допрос продолжался. С новой страстью. С пистолетом перед лицом.

Бедный, бедный мой тятя! Сколько он пережил на допросах, сколько нервов измотал ему следователь! Почти каждый день к нам приходили то милиционер, то повестка в милицию… Не было числа обыскам!

Отец, сгорбившись, покорно шел в милицию. Чай, не в гости…

Сравнительно благополучно прошла зима: Павел был на свободе. Письма он писал редко и  с разным обратным адресом на конверте. О себе сообщил, что живет в Казахстане, в городе Джамбуле, что жив-здоров, чего и нам желает, что работает в железнодорожном депо. Люди относятся к нему, вроде, хорошо, никто особо не интересуется его прошлым – и, слава Богу!

Но весной опять у нас в семье всё закрутилось-завертелось.

Павел написал, что очень скучает по гармони, спит  и во сне видит свою певунью - хромку. А на чужих инструментах играть – это еще больше вгоняет его в тоску. В конце письма Павел просил выслать ему гармонь по почте.

Николай сколотил из фанеры ящичек для посылки. Фёдор сходил на почту и отправил её Павлу. И только тогда башковитый Витька, вернувшись из школы и узнав о посылке, чуть не закричал:
- Что же вы наделали?!. Милиция сейчас же узнает адрес Павла! Они же на почте всё контролируют. Думать надо было!

Посовещавшись, решили: надо вернуть посылку, не должны её так быстро отправить в Казахстан. Отправили на почту  сообразительного Витьку с маминым паспортом – посылка была адресована от мамы. Напрасно! Посылку ему не дали и самого Витьку чуть в милицию не упекли – откуда у тебя, мальчик, чужой паспорт?

Витька домой вернулся не солоно хлебавши, а дома милиция уже ведет обыск. Искали квитанцию на посылку. Устроили в нашей избе настоящий погром, перевернули всё вверх дном. И нашли! Безопасности ради её бы уничтожить надо, но жив русский человек задним умом – не уничтожили.

Милиционеры - из дому, а Витька помчался на телеграф. Надо же Павла выручать! Он послал Павлу телеграмму-«молнию»: «Срочно выезжай тчк  мама».

Павлу повезло: его до прихода телеграммы не успели арестовать. Он даже подумать не смел, что милиции уже известен его адрес, и, получив  «молнию», ломал голову в догадках. В чем дело? Почему надо срочно выезжать – и куда? В конце концов решил, что, видимо, с мамой что-то случилось – уж не заболела ли?

И, уже не раздумывая, выехал в… Абакан, прямо в руки ждавшей его милиции. Из поезда Павел дал телеграмму на имя дяди Евсея, маминого брата: «Выехал Абакан встречайте дяди Евсея».

Дядя жил в Абакане, недалеко от железнодорожного вокзала. К нему и поспешила наша мама еще задолго до прибытия поезда с Павлом.

- Вот ведь беда какая, сестра!- встретил маму дядя Евсей.- Не думали, не гадали…
- Горе, горе, Евсеюшка! Лихо мне!.. Поезд-то еще не пришёл?

- Ждём! Вот-вот должен подкатить. Да ты проходи, садись! В ногах правды нет… Как же так получилось-то? Неужто Пашка убил кого?

- Да откуда мне знать, Евсей? Правду старые люди говорят: волюшка доведет до неволюшки. И в кого он у нас такой, Господи?

- Как же вы обмишурились с гармонью-то?

- Когда Бог хочет наказать, он сперва ума лишит. Так и у нас получилось. Знать бы, где упасть, соломки б подостлал. На всё воля Божья!

В это время в избу метеором влетел Сашка – старший Евсеев сын:
- Идёт! Павел идёт. Приехал!

Маму сдуло с табуретки. Засуетилась:
- Храни его, Боже!- и заплакала.

Раскрылась входная дверь, вошел Павел – худой, заросший щетиной:
- Здравствуйте все! Мама, мамочка, и ты тут? А я ведь думал, с тобой случилось несчастье.  Потому сюда и поехал.

-Здравствуй, Пашенька! Дай, обниму тебя… Это мы виноваты, сынок! Не сумели предупредить… - и зарыдала, забилась на груди Павла.- Не думала, не гадала, что свидимся, да, видать, в недобрую минуту. Приехал волку в пасть…

Рывком распахнулась и затрепетала на шарнирах дверь – в избу ввалились трое милиционеров. Впереди – следователь Ломов.

- Добегался, варнак!- с нескрываемым торжеством прокричал он.
Широко шагая, Ломов оказался рядом с Павлом – резко, наотмашь ударил его кулаком по лицу.

- Ой! Что вы делаете? Не имеете пра…

- Молчи, сука старая! Молчи, пока я добрый!

У Павла из носа хлынула кровь.

Скоро и носовой платок пропитался кровью. Мама через стол кинула Павлу свой, снятый с головы.

- Отставить!- прорычал Ломов.

Он вырвал у Павла из рук мамин платок и рывком разорвал его. Согнувшись, головой ударил Павла в грудь, в солнечное сплетение. Павел рухнул на пол. Мама зарыдала в голос.

У меня слёзы катились по щекам. Я задыхался в гневе и готов был ринуться на обидчика, но широкая тятина ладонь крепко удерживала меня под грудки, и я вынужден был ей подчиниться.

Павел лежал на полу, его голова и руки находились под столом. Я видел, как брат что-то прятал за коробкой у ножки стола, как выразительно посмотрел на меня и, мне показалось, подмигнул.

- Отдохнул?- с издевкой спросил Ломов.- Сейчас же, немедленно вылезь или добавлю еще! А в тюряге мы с тобой  поговорим…

Павел медленно поднялся с пола. Мама опять оказалась у него на груди:
- Дитятко ты моё! Что ты наделал? Скажи мне правду! Ведь тебя всё равно посадят…
- Мама, я ни в чем не виноват! Верь мне. Я никого не убивал – Богом, всеми святыми тебе клянусь!

Милиционеры вдвоем не могли оторвать мать от Павла. Он выкрикивал:
- Мама, тятя, я ещё вернусь! Сколько бы мне ни дали… Ждите! И не болейте, не умирайте – я вернусь!

Милиционеры силой вытолкали его из избы…


                *                *                *

Когда Павла увели, в избе дяди Евсея  на какое-то время воцарилось молчание. Потом заголосили-запричитали женщины: мама и тетя Фрося – жена дяди. Потом заорали мы, ребятишки…

Лишь когда страсти немного улеглись, я молчком залез под стол. Там, за картонной коробкой я нашел то, что старательно прятал от милиции Павел. Это был его «серпастый, молоткастый советский паспорт» - Павел всё ещё не терял надежды сбежать из тюрьмы…

Но  надежды оказались тщетными. С ближайшим этапом его сопроводили в лагеря Колымы, где его ждало не только лишение свободы, но ещё и издевательства над личностью, открытые надругательства над человеком, как таковым, ещё один неудачный побег и кровавая расплата за это. 


3 августа 2005 года.                Пос. Шушенское.