Сон Брахмы

Предисловие
Эта повесть есть изложение записок человека, краткое и вынужденное знакомство с которым оставило во мне странное впечатление смеси сомнения и восхищения. Прочитав эти записки, которые, видимо, намеренно были оставлены на мое попечение, я принялся разыскивать автора, чтобы решить: вымышлена эта история целиком или в ней есть реальные факты, а главное, действительно ли автор участвовал во всех этих, выходящих за пределы вероятного, событиях, о которых он повествует. Опуская детали моих поисков, скажу, что следы этого человека мне до сих пор не удалось отыскать, как и не удалось понять причину того, что публикацию рукописи его записок он поручил именно мне. В том, что такова была истинная цель автора, сомневаться не приходится, так как компьютер, который он оставил мне при продаже квартиры, содержал всего один файл, который назывался «1000 долларов». Расскажу, почему название файла показалось мне прямым указанием на то, что его содержимое должно быть опубликовано, и сделать это придется мне. Итак, краткая история нашего короткого знакомства: все началось с того, что неожиданно я получил некоторую сумму денег, уступив авторские права на одно старое изобретение, и которую я не знал, как разумно употребить. Один знакомый посоветовал мне вложить эту сумму в недвижимость, как сейчас принято говорить. «Все равно инфляция быстро обесценит эту сумму, — сказал он, — а квартира все равно останется в цене». «Что же, — подумал я, — разумно», — и стал регулярно просматривать объявления о продаже жилплощади. Сумма была небольшой и подходящий вариант долго не попадался. Наконец, один из моих коллег по работе нашел мне продавца:
— У меня, кажется, есть то, что тебе нужно. Один мой сосед срочно продает квартиру. Поехали сегодня вечером к нему.
— Что за квартира? –спросил я.
— Двухкомнатная, такая, как у меня. Мы — соседи по лестничной площадке.
— Давай позвоним сначала, — предложил я, — на двухкомнатную у меня, скорее всего, не хватит денег.
— Да я и телефона его не знаю. Двадцать лет живем на одной площадке, а я даже не знаю, как его зовут: «Здравствуйте и до свидания», — вот и все знакомство. Вчера мы с ним ехали в лифте и он спросил, где я работаю, и нет ли у меня знакомых, которые хотят купить квартиру. Когда он узнал, что я работаю в издательстве и у меня есть коллега — покупатель, то очень заинтересовался. Поехали, он чудак правда, но может быть, вы и договоритесь.
Вечером этого же дня мы встретились. Немолодой, худой, но очень энергичный мужчина открыл нам дверь, даже не спрашивая, кто звонит, и не заглядывая в глазок двери.
— Здравствуйте, проходите, смотрите, — сказал он, приглашая нас в ближайшую комнату. Вот еще одна, — отрывисто произнес он, проходя в смежную комнату, не дав нам как следует оглядеться. — Ну что, подходит?
— Смотря за какую цену, — сказал мой приятель. А как вы узнали, что он покупатель? — добавил он.
— Ведь вы мой сосед, верно? Я говорил вам вчера, что продаю квартиру? — ответил он. — Какая же еще причина могла вас привести ко мне, да еще вдвоем с незнакомым мне человеком?
— Ну, мало ли, — обиженным голосом протянул мой приятель. — Ну, я пойду к себе, а вы договаривайтесь. Зайди потом, — сказал он мне и вышел.
Мы остались вдвоем. Я огляделся — квартира показалась мне странно знакомой. «Где-то я уже это видел», — подумал я, разглядывая стол с укрепленными на столешнице тисками и слесарным инструментом, стеллаж с книгами вперемешку с электронными приборами, небрежно убранную постель…
— Ну что, подходит? — снова сказал он, внимательно рассматривая меня.
— Смотря по тому, сколько вы хотите за нее, — повторил я слова своего приятеля.
— А сколько вы можете предложить?
Я назвал сумму, которую предполагал вложить в недвижимость, и усмехнулся, готовясь откланяться и уйти. Сумма была явно недостаточной. В лучшем случае, я мог бы рассчитывать на однокомнатную квартиру в этом районе.
— Договорились, — неожиданно сказал хозяин квартиры. — Только вещи сами вывезете и оформление документов за вами. Хорошо бы за неделю закончить все формальности.
Я молча уставился на собеседника. Приятель говорил, что он чудак, но не до такой же степени, чтобы отдавать за бесценок квартиру. Казалось, хозяин квартиры превратно истолковал мое молчание.
— За вывоз вещей и еще одну любезность с вашей стороны я заплачу за оформление документов и сброшу 1000 долларов со стоимости квартиры, — сказал он.
— Какую любезность?
— О, поверьте! — совершенные пустяки. — Просто написать пару страничек текста и подкорректировать немного. Вы ведь работаете в издательстве? Вам будет сделать это совсем нетрудно, я думаю. Согласны?
— Если это в моих силах, я сделаю, — согласился я, стараясь не отставать от собеседника в любезности.
— Вот и отлично. Я сообщу подробности немного позже.
— Вы срочно уезжаете за границу? Почему такая спешка?
— За границу? За какую границу? Ах, да, — рассмеялся странный собеседник, — Пожалуй, вы правы. Я действительно направляюсь за границу, только не уезжаю, а ухожу.
Ладно, решил я, там видно будет. Пускаться в расспросы сейчас было совсем не резон. Мы обменялись телефонами и договорились встретиться у нотариуса на следующий день. Я еще раз бегло осмотрел квартиру, попрощался, вышел на лестничную площадку и позвонил к приятелю.
— Ну и сосед у тебя, мой милый! Кто он такой?
— А бог его знает. Тихий, спокойный. В последнее время совсем его не слышно. У нас кухни смежные, раньше было слышно, что он краны на кухне включает. В последние несколько месяцев и этого нет.
— А чем он занимается? В комнатах инструменты, приборы какие-то. Кто он по профессии?
— Говорю тебе — ничего о нем не знаю. Да ты не волнуйся, мы вместе лет двадцать живем. Если бы было что-то подозрительное, — за это время непременно вылезло бы наружу. Покупай, если сошлись в цене — соседями будем, — приятель покровительственно похлопал меня по спине.
На следующее утро меня срочно послали в командировку в другой город. Я поручил все дела по покупке жене и уехал. Уже с вокзала я позвонил хозяину квартиры, извинился за неожиданный отъезд и попросил оформить документы на мою жену.
— Вы не против? — спросил я.
— Нет, конечно, но я бы попросил вас вывезти вещи из квартиры лично. Посмотрите, нельзя ли кое-что отдать тем, кто сможет ими воспользоваться по назначению.
— Не беспокойтесь, я пристрою их в хорошие руки, — пошутил я, думая, что он беспокоится о своих инструментах и приборах.
Это был последний мой разговор с хозяином квартиры.
— Вы говорили о чем-то после оформления документов? Передавал ли он мне какие-то пожелания или просьбы? — спросил я у жены после возвращения из командировки.
— Нет, ничего не передавал, просто пожелал удачи, пожал руку, попрощался и был таков. Странный он какой-то — за оформление документов сам заплатил. Наверно, за границу спешит — на ПМЖ или что-то в этом роде, — в раздумье сказала она.
— Да, вспомнила, он просил компьютер не выбрасывать до твоего приезда. Сказал, что это ценная вещь, и ты обещал текст какой-то на нем написать. Видела я это сокровище, по-моему, второй или третий Пентиум. Странно, если он до сих пор работает.
Компьютер оказался в исправном состоянии. В корневой директории я обнаружил только одну папку, не относящуюся к операционной системе. Папка называлась «1000 долларов». В ней находился один единственный текстовый файл с одноименным названием. Все остальные файлы были тщательно удалены. Файл содержал записки, оформленные как небольшая автобиографическая повесть. Прочитав эту повесть и сообразив все обстоятельства, при которых она попала мне в руки, я понял, что загадочный автор повести хотел напечатать ее, но то ли не успел, то ли не захотел делать это сам. Деликатная форма, в которой он выразил свое желание, а также то, что по сути я принял оплату за издание авансом, не оставляла мне выбора — пришлось отдать повесть корректору и издать ее небольшим тиражом.
— Где вы откопали этого автора? По-моему, братья Вачовски с «Матрицей» отдыхают, — пошутил корректор, возвращая мне рукопись.
— Они уже не братья, а автор отправился в вояж, как Свидригайлов, — неопределенно ответил я, не желая вдаваться в подробности.
— Какой Свидригайлов? Из «Преступления и наказания»? Самоубийство?
— Нет, впрочем, не знаю. Просто уехал, или, вернее, ушел за границу.
— Если за границу, то лучше бы там попробовал издать, или сюжет продать. Жалко, какой смысл издавать тут, да еще таким мизерным тиражом?
— Не знаю, я просто выполняю поручение. Бюджет — 1000 долларов.
— А фамилия автора настоящая или псевдоним?
— Псевдоним.
— Странная история, — вздохнул корректор, — сон Брахмы с рекурсией, анонимно и за свой счет —  странно…
Корректор был математиком до перестройки и часто использовал непонятные математические термины в обыденной речи.
— Что такое рекурсия? — спросил я.
— Рекурсия — процесс повторения элементов самоподобным образом. Вся повесть — это вложенные друг в друга самоподобные сюжеты.
Термин «самоподобные» вызвал у меня серию ассоциаций: ощущение знакомства с интерьером квартиры, которую я купил, фрагмент повести, в котором автор обсуждает с издателем текст рукописи, еще что-то, что я не мог вспомнить, но что явственно прорывалось на поверхность сознания. С усилием я отогнал эти мысли, молча забрал рукопись и отнес ее в издательский отдел.
Через две недели я забрал из типографии несколько пачек брошюр в мягком переплете со странным названием «Сон Брахмы» и с выдуманным мной псевдонимом автора. Разумеется, фамилия автора мне известна из документов купли-продажи квартиры, но так как он не оставил ничего, что я мог бы истолковать как желание предать гласности свое имя, то я решил не называть его. Возможно, автор прочтет свою повесть и захочет переиздать ее под своим настоящим именем. Возможно, те, кто знали его, отзовутся и сообщат какие-то, неизвестные мне, пожелания автора, связанные с этой повестью. Все возможно, но пока я исполняю взятое мною обязательство написать несколько страничек сопроводительного текста и потратить 1000 долларов на издание этой повести.

Глава 0
Рама сказал:
«Куда пропадает этот мир, который виден сейчас, во время Космического разрушения?»
Васиштха сказал:
«Откуда появляется сын бесплодной женщины, и куда он пропадает?
Сын бесплодной женщины не существует, и никогда не существовал.
Точно так же, этот мир, как таковой не существует и не существовал.
Как же он может быть разрушен?»
«Йога-Васиштха», VI–XIV век,  приписывается мудрецу Валмики,  который сказал: Для изучения диалога между Рамой и Васиштхой пригоден тот, кто чувствует, что он привязан к этому миру и должен быть свободным, и тот, кто не совершенно глуп и не совсем просветлен.

«Он лежал на диване, перебирая в памяти запахи съестного: отвратительный вкус жирной рыбы и волнующий запах, исходящий от нее, пьянящий аромат пекарни и скука булок. Он выдумывал обеды из восхитительных благовонных блюд, которые проносят у него под носом, дают понюхать, а потом выбрасывают. Вот если бы было можно питаться, как Иегова — «Благоуханием приношений в жертву ему!».
Я открыл оглавление сборника повестей Ивлина Во, которые от скуки читал, наугад открывая страницы, и прочел название повести –«Мерзкая плоть». Да, действительно — мерзкая плоть. Это настроение постоянно преследовало меня последние несколько недель. Вид пищи и даже ее запахи вызывали у меня стойкую антипатию, наподобие той, которую я испытывал утром, в молодые годы, после изрядной выпивки вечером. Алкогольная интоксикация обычно длилась до обеда и после этого сменялась зверским аппетитом». Может быть, потеря аппетита связана со стойким эндотоксикозом, возникшим как следствие заболевания печени, почек, ЖКТ или новообразования», — думал я сначала. Я сделал полное обследование, но ничего подозрительного обнаружено не было». Возрастная норма, — пожал плечами терапевт, рассматривая рентгеновские снимки и результаты анализов. — Двигайтесь побольше, бегайте трусцой по утрам…» В справочнике терапевта я нашел еще одну возможную причину потери аппетита — нервные и психические заболевания. Это меня определенно насторожило. Дело в том, что одновременно с потерей аппетита я стал отмечать новый и не присущий мне ранее феномен периодического изменения ракурса восприятия действительности. Иногда я ловил себя на мысли о том, что я мысленно использую местоимение «Он» вместо «Я». Наиболее частой формой такого изменения ракурса восприятия было состояние отстраненного наблюдения за собственными действиями. Но однажды я использовал в разговоре с приятелем вместо «Я» местоимение «Он». Эпизод, в котором я сказал о себе: «он думает, что…» вместо: «я думаю, что…», чрезвычайно меня встревожил. Ранее, в период увлечения философией и практикой йоги, я пытался практиковать технику «свидетеля», то есть стороннего наблюдателя. Техника эта требовала постоянного удержания внимания в положении вне тела и была очень трудна для меня. Теперь передо мной встала обратная задача — удерживать сознание в теле. Задача эта была не так трудна, но сам факт наличия подобной проблемы очень тревожил меня. Что происходит? — неужели это симптомы дебюта шизофрении? Утешительными были две вещи — мой вес после начального и довольно резкого уменьшения, оставался неизменным, а «выскальзывания» «Я» из тела не учащались и происходили в состоянии вынужденного безделья, например, в транспорте или в пограничных состояниях между сном и бодрствованием. Я понемногу успокоился и стал анализировать причины, которые могли вызвать эту психосоматическую реакцию. Момент истины наступил, когда я возобновил работу над установкой для ксеноновой терапии, которую прервал из-за отсутствия ксенона около месяца тому. Здесь, nota bene, необходимое для дальнейшего повествования: мое хобби — конструирование. Специализация — конструирование аппаратуры для физиотерапии. Я работаю в предприятии, которое использует некоторые мои разработки, и таким образом предоставляет мне определенную свободу в выборе тематики деятельности. Итак, получив в свое распоряжение очередную порцию ксенона, я решил испытать работоспособность макета установки, которую я разрабатывал. Привычно прижав к лицу маску для ингаляции ксеноно-кислородной смесью, я установил параметры ингаляции и запустил установку. Концентрация ксенона была небольшой и вполне позволяла контролировать показания измерительных приборов установки. По мере роста концент­рации ксенона начал развиваться известный мне, по предыдущим экспериментам, ряд изменений психического состояния — легкое опьянение, эйфория, легкий звон в ушах и… неожиданно мое сознание выскользнуло из тела и оказалось левее левого плеча на высоте около метра над головой. «Я» уставился на свою голову в этой необычной проекции и экран дисплея прибора на которую были направлены глаза «Моего» физического тела. Помню, меня удивили две вещи: довольно явственно видная проплешина на темени, о существовании которой я ранее не знал, и необычный ракурс дисплея, на котором «Я», как не вглядывался, не мог разглядеть значения концентрации ксенона. «Какой же сейчас процент ксенона в ингаляционной смеси?» — думал «Я». — Неужели, прибор вышел из строя и подает для ингаляции газовую смесь с критическим уровнем ксенона, а то и чистый ксенон? В этом случае, безусловно, возможны галлюцинации, в том числе и иллюзия выхода из тела. Нет, это невозможно, так как «Он» должен был бы расслабиться и упасть со стула или, во всяком случае, перестать прижимать маску к лицу», — решил «Я». Странно, но все эти «размышления» не были эмоционально окрашены и были простой констатацией фактов. Послышался шум открываемой двери и шаги. Пришла уборщица, сейчас «Он» повернет голову и снимет маску, подумал «Я». Интересно, заметил ли «Он» мое присутствие?
«Он», действительно, повернул голову, но маску не снял, а просто знаками показал уборщице, что просит ее не мешать и заняться уборкой других помещений. Она, понимающе кивнула головой и прошла в смежную комнату. Мой двойник, закрепил маску ремешками на затылке и, освободив таким образом руки, деловито пробежался по клавиатуре прибора, меняя параметры ингаляции, взял в руки блокнот и ручку, откинулся на спинку кресла и приготовился фиксировать ход опыта. Послышался щелчок клапана напуска ксенона. Дыхательный мешок начал расти в объеме. Мало помалу, движения руки становились все более вялыми и, наконец, она выронила ручку и соскользнула с колен.
«Хирургическая стадии наркоза», — констатировал я. Одновременно с наступлением этой стадии, сила, удерживающая точку моего восприятия ослабла, и она смогла переместиться поближе к экрану. Датчик ксенона показывал 67%, 68, 69… «Если подпрограмма защиты не сработает, этот опыт станет последним в его жизни, — подумал я. — Ксенон вытеснит кислород из дыхательного мешка и он умрет от асфиксии. Что будет со мной после этого? Бесконечные блуждания в лабиринтах Бардо? Или восприятие просто погаснет?» 71% — раздался щелчок закрывающегося клапана напуска ксенона. Дыхательный мешок, наполненный на 2/3 равномерно поднимался и опускался в такт дыханию. Кислородный клапан периодически постукивал, восполняя убыль кислорода в дыхательном мешке. Сколько времени возможно такое состояние? Наверно не больше нескольких часов до исчерпания адсорбера углекислоты. Может быть, и меньше, если выключат электроэнергию или зависнет компьютер, который управляет установкой. Может быть, уборщица разбудит его? Мгновенное перемещение точки восприятия и я увидел в одном из помещений женщину, которая сметала стружку со станка. Судя по всему, работы у нее было еще на час — полтора. Я переместился в точку непосредственно перед ее глазами, пытаясь привлечь внимание. Бесполезно, — очевидно, что она меня не видела. Мои попытки произвели на нее такое же действие, как если бы я попытался согнать муху с экрана монитора, тыкая в нее курсором мышки… Еще одно перемещение и я снова рядом со «своим» телом.
«Интересно, что сейчас происходит в «Его» теле? Наверно, это можно узнать, если переместиться в его голову…» — эта мысль была последней из моих мыслей в отдельной от тела точке восприятия.



Глава 1

Осознание того, что это люцидное сновидение, пришло, как обычно, не сразу. Сначала я бессознательно переживал ощущение присутствия на каком-то, привольно раскинувшемся в гористой местности, ландшафте, центральным элементом которого было строение из тесаного дикого камня. Перед входом в строение была небольшая, покрытая мелким гравием, площадка. За площадкой начинался обрыв, край которого густо зарос кустарником. За обрывом открывалась изумительная панорама горной страны. Горные вершины были озарены странным пульсирующим светом. Красота этого пейзажа и пульсирующий свет принесли с собой привычное состояние осознанности. «Ага, это осознанное сновидение!» — с удовлетворением подумал я. Однако, обычно следующего за этой мыслью обострения восприятия и сияния предметов сновидения почему-то не произошло. Все оставалось абсолютно будничным, особенно входная дверь в строение и кнопка электрического звонка на наличнике двери. «Странно, — подумал я. — Может это не сон? А что это за пульсирующий свет на вершинах гор?» Я обернулся — на сей раз мерцание исчезло и горные вершины были озарены ровным светом заходящего солнца. Я провел рукой по шершавой от непогоды поверхности двери. Ощущение шероховатости было очень естественным. «Странно, очень странно», — в замешательстве пробормотал я и машинально нажал кнопку звонка.
Резкая трель заставила меня отпрянуть от двери — никогда еще осознанные сновидения не давали столь ошеломительного эффекта реальности происходящего. Пытаясь подавить нарастающую как лавина панику, я подпрыгнул. Прыжок и затем медленное опускание на землю, пожалуй, единственный способ убедиться, что ты в сновидении. Какой бы подробной ни была действительность сновидения, но обеспечить привычную силу тяготения она почему-то не может. Прыжок получился замедленным. «Ну, слава богу, это сновидение!» — с облегчением подумал я. Между тем, дверь открылась… На пороге стояла высокая молодая женщина с правильными чертами лица и приветливой улыбкой. Женщина была в строгом черном брючном костюме. Я рассматривал ее со смесью восхищения, опасения и нерешительности — она была мне совершенно не знакома. Ранее сюжеты моих осознанных сновидений часто включали знакомых мне по повседневной жизни мужчин и женщин. Незнакомцев я никогда не встречал, и воспринимал это как неспособность внимания сновидения создавать самодеятельные личности. В этом сне ситуация была одновременно интригующей и пугающей. Я приготовился извиниться и уйти от греха подальше, но женщина произнесла:
«Заходи, раз сумел меня найти. Я тебя ждала». Отчетливость ее речи и это многозначительное — «ждала», вновь поставили меня на грань неконтролируемой паники. В районе солнечного сплетения появилось чувство сжатия. Однако о том, чтобы повернуться и уйти, не могло было быть и речи, тем более, что женщина ступила внутрь помещения, явно предлагая мне зайти. Я оглянулся на горный пейзаж, он по-прежнему был освещен ровным багровым светом заходящего солнца.
«Сон это или наяву заварилась такая каша, что похуже всякого сна?» — подумал я, нерешительно ступая вслед за женщиной в просторную и хорошо освещенную гостиную. Источника света я обнаружить не мог. Убранство комнаты состояло из низкой мягкой мебели и застекленных шкафов, уставленных затейливыми сосудами, статуэтками и какими-то предметами непонятного назначения. У одной из стен между кресел стоял низкий столик, к которому направилась хозяйка. На стену над столом падали четкие прямоугольники света заходящего солнца. Предложив мне сесть, женщина уселась первой. Я последовал ее примеру, поражаясь тому, что мое внимание сновидения совсем не ослабевает, как обычно, а напротив, как бы становится все более прочным. Мое внимание привлекла ручка, которая лежала на столе. Присутствие ручки, да еще на самом видном месте, в комнате, в которой не было видно ни книг, ни бумаги, было странным. Кроме того, колпачок ручки подмаргивал прерывистым светом! Вдруг я вздрогнул от неожиданности — это была та самая авторучка, которую я сделал для пробуждения осознания во сне.
— Да, это та самая ручка. Она привела тебя сюда, — сказала женщина.
Наступило молчание. Я напряженно сопоставлял свидетельства того, что это сон: замедленный прыжок и вспышки на вершинах гор с потрясающей, не сновидческой реальностью происходящего. Куда отнести вспыхивающую авторучку, я не знал. На случай, если это все-таки не сон, а какое-то странное приключение, которому предшествовала амнезия при неизвестных мне сейчас обстоятельствах, я постарался сделать вид, что вполне контролирую ситуацию, и вопросов: «Где я? Что со мной?» от меня ждать не следует.
— Прекрасный вечер и вид из окна великолепный, — сказал я и вопросительно уставился на хозяйку, надеясь, что она скажет что-нибудь, проясняющее мое положение.
— Я думала, ты спросишь, нет ли у меня телефона? — с улыбкой ответила женщина.
«В самом деле, как это я сразу не сообразил, болван», — подумал я и с притворным безразличием сказал — Да, я бы хотел позвонить, если это возможно.
— Ты в сновидении. Какой смысл звонить во сне?
Волна радостного изумления накрыла меня. Нельзя сказать, что я поверил женщине, но сама возможность такого многообещающего сюжета осознанного сновидения была потрясающа. Повертев в руках ручку, которая снова стала подмаргивать, я подбросил ее. Вращаясь и описывая своим вспыхивающим колпачком сложную кривую, ручка плавно, совсем не по-земному, опустилась на стол и, несколько раз подпрыгнув, остановилась. Сон, но какой сложный и убедительный!
— Да, конечно. Но где мы находимся, и кто ты? — сказал я, с наслаждением ожидая ответа и любуясь хозяйкой, с чувством художника разглядывающего свою картину.
— Ты видишь во сне мой мир. Я вызвала тебя сюда для важной беседы. Тебя привела сюда вот эта ручка, — сказала она, небрежно кивнув в ее сторону.
— О том, кто такая я, мы поговорим позже, когда ты узнаешь, кто такие мы и вы.
Хозяйка этого странного места явно ставила меня в подчиненное положение. Странная претензия плода моего воображения на самостоятельное мнение и даже превосходство, забавляла и восхищала меня.
— Ты хочешь сказать, — произнес я, тоже пользуясь местоимением «ты», — что кроме нас — сновидящих людей, есть еще вы, отличные от бодрствующих и спящих людей?
— Я хочу сказать, что кроме вас — двойников, есть мы — люди. Конечно, мы не называем себя так. Я употребила эти понятные тебе слова — «люди и двойники», просто для того, чтобы ты понял характер наших отношений. Двойники-духовидцы давно догадывались, что кроме их тел существуют высшие формы, которые они называют ангелами-хранителями, эфирными, ментальными, каузальными и прочими телами. Вот одно из этих тел перед тобой, — с еле заметной насмешкой сказала она. — Ты рад?
«Боже мой, — подумал я, — говорящий Человеческий Шаблон из книг Кастанеды!» От моего радостного оживления не осталось и следа. Причина этого состояла в том, что я вдруг осознал, что из этого сна, пожалуй, не так легко проснуться. Я с тоской вспомнил гравийную дорожку, по которой подошел к этому дому. «Надо было вернуться, но куда?» — подумал я. Делать нечего, единственный выход — продолжать эту беседу. С деланной рассудительностью я спросил:
— Ладно, пусть вы люди, но почему мы двойники? Двойник, эфирный, к примеру, — для нас это что-то возвышенное, духовное. Из твоих слов следует, что для вас слово двойник имеет другой, обратный смысл.
— Но у вас есть и другое значение слова «двойник». Двойники президента, например, — бесправные и безымянные манекены, — без тени улыбки сказала она. — Пожалуй, если откровенно, то для нас вы то же, что для вас домашние животные.
Я похолодел — разговор принимал слишком скверный оборот. Меня охватило ощущение реальной и нешуточной опасности. Я затравленно оглянулся: в окне погасали последние багровые отблески заходящего солнца. Как быстро пролетело время заката! Впереди ночь, в компании этой странной женщины, которая, по сути, еще ничего не сказав и не сделав, напугала меня до слабости в коленях. Я положил странно ватные руки на колени и постарался прекратить дрожь в них. Я никогда не имел кошмарных сновидений, и не знал ни каково это, ни как с этим бороться. Вспомнились многочисленные советы психотерапевтов по борьбе с кошмарными субъектами сновидений. Главное — не бояться, ведь, в сущности, это плод моего воображения, дремавший в каких-то закоулках подсознания. Надо встать и сделать какой-то решительный жест — перевернуть стол, например, или разбить вот ту стеклянную вазу! Я с вызовом посмотрел на мою мучительницу. В ее лице появилась еле заметная досада. Одновременно я заметил, как пол подо мной потерял твердость, и я опустился вместе с креслом на пару десятков сантиметров. Я ошарашенно уставился на свои, вмурованные в гладкий паркет, брюки. Боли я не чувствовал, ступней и части голени тоже. Вспомнилось из сказки: от первого удара вошел… на вершок в землю, от второго… Нет, больше не нужно, я все понял. Странно, но это невероятное обострение ситуации совершенно успокоило меня. Сон это или нет — перестало волновать меня. Что-то внутри меня приняло безграничное превосходство этого существа, кем или чем бы оно ни было.
— Хорошо, я все понял, — с удивлением я услышал свой голос. Одновременно кресло и я сам вернулись в исходное положение. Я взглянул на собеседницу. Выражение досады исчезло с ее лица.
— Не мы устроили этот мир. Нам остается только жить в нем. Мы даже умереть не можем. Пока по крайней мере, — как ни в чем не бывало добавила она.
— Нет такого страдания, которое не изгладилось бы со временем, и такой боли, которая не исчезла бы со смертью, — машинально и не к месту процитировал я Дон-Кихота.
— Сервантес… — женщина с любопытством посмотрела на меня. — Знаешь, почему он это написал? Потому, что он о-очень в этом был не уверен. Его пастырь о многом догадывается, я его когда-нибудь с тобой познакомлю.
— А кто такой пастырь, и почему, если он о чем-то догадывается, то Сервантес 400 лет назад об этом писал? — спросил я и сам поразился несуразности своего вопроса.
Женщина весело рассмеялась: «Дело в том, что Сервантес всегда писал и будет это писать, а пастырь всегда догадывался и будет догадываться, пока вся эта липа не рухнет».
— Как воннегутовский пилот летающей тарелки, который всегда нажимал и будет нажимать кнопку запуска двигателя, уничтожившего Вселенную? — перебил я.
— Вот именно, — согласилась она. — Кстати, у них был один и тот же пастырь. У него была страсть к писателям. Между Сервантесом и Воннегутом он конт-ролировал Яна Потоцкого. Он собирал всех, до кого мог дотянуться: Тадеуша Квятковского и Булгакова, например. Эрудированный был пастырь. Был и есть, — поправилась женщина. — Например, сравнительно недавно я получила от него в наследство любопытного субъекта, твоего соотечественника — Пелевина. Каждый из вас принадлежит какому-то пастырю в нашем мире. Некоторые пастыри владеют миллионами двойников.
— Пастырь это тот, кто пасет? — спросил я, соображая, как сюда замешался Пелевин, к которому я всегда испытывал странную смесь отвращения и опасливого любопытства.
— Да, тот кто пасет, доит и стрижет. Совсем, как овечий пастух. Еще он защищает стадо от других пас­тухов и волков. Единственно чего он не может — это зарезать двойника, как овцу и съесть. Наши с вами отношения гораздо тоньше. Видишь, — сказала она, — я даже не могла с тобой встретиться наяву. Мне пришлось привести в свой мир твое сновидение. Ваши боги или святые всегда являлись вам только во сне.
«Так это все-таки сон! — подумал я. — Значит, я могу встать и уйти или даже улететь!»
— Нет, не можешь, — ответила она, — ни уйти, ни тем более, улететь. Попробуй встать!
Я не смог пошевелить даже рукой. Кроме того было совершенно очевидно, что она читает мои мысли. Читает, но не контролирует — это меня немного утешило.
— Конечно, не контролирую, иначе мне пришлось бы думать за тебя, а тогда какой смысл в беседе? — усмехнулась она.
— Постой, ты сказала, что ты привела мое тело сновидения в свой мир. Значит, ты живешь во сне?
— Нет, мой мир для меня реален, так же как и твой для тебя, хотя и мы тоже спим, как и вы. Наш сон тоже бывает обычным и осознанным.
«Если это — правда, странно что такая возможность никому не приходит в голову, — подумал я. — Просто скучная последовательность подобных друг другу миров, копирующих друг друга, как дурная бесконечность, которую я видел сидя в фойе университетского общежития между двумя огромными зеркалами».
— Что же в вашем мире тоже есть бедные и богатые, умные и дураки, счастливчики и несчастные? — спросил я.
— Не может не быть, — ответила женщина, — ведь наш мир базируется на вашем. Я уже говорила тебе, что некоторые из нас владеют миллионами двойников. Есть и такие, у которых нет ни одного двойника. Эти — самые несчастные, они вынуждены служить за взятку. Есть такие, у которых полно двойников, а значит избыток взятки, но все же, меньше чем у других. Это их несчастье, и чтобы переменить свою участь они согласны на все, даже на убийство другого пастыря.
Признаться, убийство пастыря, не вызвало у меня никакого внутреннего осуждения и даже показалось мне вполне заслуженным наказанием за еще не понятно какую эксплуатацию паствы, то есть нас, людей. Из слов женщины следовало, что эта эксплуатация была как-то связана со взяткой. В чем состояла эта взятка, еще предстояло выяснить.
— Взятка — это эмоция, которую испытывает двойник, поглощая что-то, обладая чем-то, теряя что-то или стремясь к чему-то. Это, так сказать, нектар, который выделяет ваша психика при возбуждении. Вот этот нектар и служит основой жизни в нашем мире, поэтому мы как пчелы его без устали собираем. Впрочем, слово взятка, которое происходит от глагола «взять», придумал ты сам.
— Как придумал? — возразил я, — Ведь ты сама сказала, что вы берете с нас взятку.
— Я ничего не говорила. Ты сам создаешь мою речь из потока информации, которая исходит от меня. У нас другой тип общения и нам не нужно разговаривать, в том смысле, как делают двойники. Вообще, все что видишь, — это продукт твоей интерпретации моего мира, который ты получаешь из моего осознания. Я только немного его корректирую, если нужно, как в том случае, когда я переместила твои ступни ниже уровня паркета, — с самодовольным видом, сказала она.
Я смущенно отвел глаза и когда снова посмотрел на собеседницу, увидел, что она во мгновение ока переменила свой черный брючный костюм на нарядную блузку из ткани желтого цвета и просторную юбку цвета охры, красиво драпирующуюся на ее стройном теле. Женщина смотрела на меня с уверенным выражением фокусника, забавляющегося озадаченным видом свидетеля его трюков. Впрочем, такие превращения, после истории с паркетом, мне были уже нипочем.
— Как тебе нравится мое синее платье? — спросила она.
Было очевидно, что фокус немного не удался. Но я не подал виду, тем более, что меня гораздо больше занимал вопрос о сути взятки.
— Очень красивое платье, — ответил я, — но не кажется ли тебе, что эта взятка, о которой ты говорила, по сути, есть воровство энергии у нас? Ведь мы тоже живем ради получения эмоций, а из твоих слов следует, что мы получаем только часть, остальное забираете вы.
— Да, мы забираем вашу психическую энергию в той мере, в какой это возможно. Мы оставляем вам ровно столько, сколько нужно для того, чтобы поддерживать в вас активность. Но разве вы не делаете этого по отношению к животным? Это всеобщий закон. Животные питаются растениями, вы растениями и животными, мы — вами, животными и растениями. Нашу психическую энергию поглощает кто-то над нами. Я уверена, что тот, кто питается нами, в свою очередь служит пищей для других. Поглощение — вот основа устройства мира. Когда оно прекратится, этот мир рухнет.
Ее слова заставили меня задуматься. В самом деле, если дело обстоит таким образом, признать поведение этих странных существ аморальным можно только признав собственную аморальность. Да и что такое мораль? — не более чем свод общепринятых норм поведения. Какое им дело до наших критериев нравственности? Не больше, чем нам до норм поведения в стаде овец. Получается, что безупречным в этой цепи взаимного поедания можно признать только жизнь растений. Ведь они питаются непосредственно солнечной энергией.
— Вот, вот, — возразила женщина, — а откуда тебе известно, что Солнце не живое? Солнце — первоисточник жизни и сама жизнь, — добавила она не допускающим возражения тоном.
Я не раз читал рассуждения о том, что неживая материя вообще, и Солнце, Земля, другие планеты в частности, — живы и обладают самосознанием. Это мнение всегда казалось мне поэтической метафорой.
— Откуда тебе это известно? — спросил я, заинтригованный уверенностью в ее голосе.
— Нам известно во столько же раз больше, во сколько вам известно больше, чем овцам. Живое может поглощать только живое. Я скажу больше: поглощая живое, живущий оживляет то, в чем жизни мало, например, минералы, — лаконично ответила она.
По сути это был парафраз теории Циолковского о всепроникающей силе сознания, которая пробуждает спящую материю, возвращая ее из обморока, как он выражался. Странно, что эта же идея вернулась ко мне во время этого сновидения. Эта ассоциация повлекла за собой другую: «Чеховский Черный монах — вот кто эта женщина», — подумал я. Так же как и Черный монах, она говорит то, о чем я и без нее догадывался или читал. Только Черный монах проник в бодрствующее сознание больного человека в дебюте шизофрении, а я вижу это во сне. Эта мысль меня немного успокоила. Тревожило другое — необыкновенная устойчивость этого состояния. Я не представлял себе, как из него выйти. Может, это какой-то неизвестный мне тип безумия? Я ясно представил себе свое тело, обвешанное датчиками, спящее где-то в невообразимой дали и неспособное проснуться. Если это продлится долго, это неизбежно станет известно, сначала в узком кругу родственников, потом на работе… поползут слухи — вот, дескать: «в его лета с ума спрыгнул…». Перспектива была безрадостной.
— Не беспокойся, я скоро верну тебя в твой мир, — заверила меня собеседница.
— И мы больше не увидимся? — сказал я и почувствовал, что мне бы очень хотелось продолжить эту пугающую и одновременно невероятно притягательную беседу.
— Все будет зависеть от тебя, — сказала она и посмотрела на стол — колпачок авторучки снова заморгал.
Я потянулся за авторучкой. Взял ее в руки и вспомнил, что в программе фотостимуляции стробоскопа, которая порождала вспышки колпачка, я заложил интервал в десять секунд. Странно, подумал я, вся эта беседа продолжалась только 10 секунд? Хорошо, а почему тогда интервал между вспышками в серии такой, какой должен быть — около половины секунды? Я стал считать — двадцать один, двадцать два… стараясь одновременно подсчитать число вспышек, загибая пальцы. Досчитав до двадцати, я посмотрел на левую руку — все десять пальцев были загнуты. Значит, интервал равняется половине секунды. Я отвел взгляд от руки… вокруг была знакомая и постылая реальность. Пасмурный свет зимнего дня лился из окна на стол, компьютер и все мои убогие радиоэлектронные поделки, которыми еще вчера я так гордился.

Глава 2

Весь следующий день я был в состоянии смятения и ожидания следующей встречи с незнакомкой. Относительно ее природы я предполагал три варианта. Первый вариант — что этот образ является персонификацией множественной личности, существующей в моем бессознательном, некой Аниме, представляющей непроявленные черты моей собственной психики. Контакт с ней давал мне уникальную возможность интеграции с ее бессознательной частью. Второй вариант, состоял в том, что правополушарная личность, описанная Майклом Газзанигой, каким-то образом преодолела во сне деспотию левополушарного интерпретатора, поменялась с ним местами и породила фантасмагорический образ женщины-пастора, как манифестацию собственного безграничного торжества над дневным угнетателем. Как и в первом варианте, я надеялся, что диалог с этой сущностью, как разновидность диалога с бессознательным, откроет канал исследования подпороговых для сознания информационных потоков, включая внечувственное восприятие, предвидение будущего и других подобных явлений. Третий вариант состоял в том, что незнакомка действительно существует в неком мире, отделенном от нашего какой-то преградой, связанной с пространством, временем или порогом восприятия. Конечно, этот вариант представлялся маловероятным, но странное ощущение подлинности происходивших прошлой ночью событий не оставляло меня весь этот день. Из ее слов следовало, что все эти эфирные двойники живут своей жизнью, похожей на нашу, используя нас в качестве источника энергии. Причем они также имеют своих пастырей, которые, в свою очередь, паразитируют на них. Вообще, идея поедания низших форм высшими, как важнейший принцип жизни, предстала передо мною во всей своей отталкивающей наготе. В сущности, здесь не было ничего нового, за исключением обескураживающей особенности, состоящей в том, что человек также входит в эту цепь в качестве не только поедающего, но и поедаемого. В самом деле, думал я, а почему нет? Почему, именно на человеке должна завершаться пищевая цепь? Если это общий принцип, то логично, что и люди не являются исключением из правила. До уровня человека все части цепочки состояли из вещественных организмов разного уровня организации. Начиная с человека, кроме вещественной составляющей деятельности организма, появилась невещественная составляющая — эмоции и мысль. «Вполне логично, если ими что-то или кто-то питается», — думал я. Надо сказать, что вместе с тревогой и замешательством, эти мысли доставляли мне некое своеобразное удовольствие, как своей необычностью, так и предчувствием близости к разгадке грандиозной тайны, которую мне сулило продолжение знакомства с этим существом из сновидения. Тысячу раз я спрашивал себя: почему именно меня выбрала эта женщина, или что-то, что я воспринял как женщину? Какова цель вызова моего сновидения в их мир? Будет ли продолжение этого контакта? Что значат ее последние слова: «Все зависит от тебя»? Словом целый день, вспоминая и обдумывая обстоятельства этого сновидения, я с нетерпением ожидал вечера. То, что встреча с незнакомкой состоится грядущей ночью, почему-то казалось мне очевидным. Долгое время возбужденное состояние не давало мне заснуть. Разные варианты развития предстоящего сновидения громоздились в моем сознании. Я подготовил примерный список вопросов, ответы на которые хотел бы получить. Главное, что меня беспокоило, это не повторить ошибку прошлого визита к незнакомке, не упустить инициативы и не позволить ей говорить загадками и намеками. Однако беспокоился я напрасно. Эта ночь и несколько следующих ночей прошли без осознанных сновидений. В целом, осознание себя во сне — редкая удача. Как правило, средняя частота осознанных снов для меня — 2-3 в месяц, при условии, что я каждый день совершаю усилия, чтобы их увидеть. Наконец, через неделю я осознал себя во сне, однако это было обычное люцидное сновидение с прекрасными архитектурными ансамблями, сверкающими мостовыми и неконтролируемым полетом в конце. В начале полета, который является верным признаком перехода осознанного сновидения в обычный сон, я вспомнил про то, что я должен найти дом, в котором происходили интригующие события той памятной встречи, но моя осознанность внезапно рассеялась. После этого я несколько раз попадал в осознанное сновидение, но ни в одном из них не встречал незнакомки. Более того в большинстве этих сновидений я даже не вспоминал о ее существовании. Через несколько дней ожидания, я понял, что новой встречи не будет. Наверно, я что-то сделал не так, или, напротив, — не сделал того, что она от меня ожидала. А как же быть с обещанием познакомить меня с пастырем Сервантеса и Воннегута? Ведь это обещание было безусловным и звучало как: «Я его когда-нибудь с тобой познакомлю». «Стоп, — подумал я, — так это он или она его со мной познакомит, а не меня с ним! Вот в чем дело! Я может и догадываться не буду, о том, что она покажет меня какому-то другому пастырю и скажет что-нибудь вроде: «Вот видишь, этого двойника? Он опыты ставит с осознанными сновидениями. Я как-то вызвала его тело сновидения к нам. Напугала его до полусмерти. Вот видишь: озирается по сторонам, чувствует, что о нем говорят. Ха-ха». Досада охватывала меня при этих мыслях, потому, что я и правда, часто чувствовал присутствие чего-то невидимого за спиной. Внезапно, оборачиваясь я боковым зрением отмечал, какое-то неуловимое размытие сцены с левой стороны за спиной. Со временем такие эпизоды становились все реже, а память об этом визите к пастырю стала вытесняться другими событиями, тускнеть и переходить в разряд курьезных воспоминаний. Нет, нельзя верить женщине — в который раз подумал я, а женщине из сновидения и подавно.
Между тем, обещание свое незнакомка сдержала, правда наше знакомство состоялось не в сновидении, а наяву и в самой неожиданной форме.
Однажды, в один из рабочих дней, на моем столе зазвонил телефон. Звонил один из моих старых знакомых, который как апериодическая комета, появлялся ненадолго в поле моего зрения и снова исчезал на несколько лет, поскольку работал в каких-то экспедициях за границей.
— Привет, — сказал он и сразу перешел к делу, — у тебя агатовая ступка не валяется где-нибудь, случайно?
— Агатовые ступки нигде случайно не валяются, — дипломатично ответил я, прикидывая как бы мне аккуратно уйти от вопроса, который сулил мне потерю этой ступки надолго, а может и навсегда.
Казалось, он понял мои колебания: — Не волнуйся, это не мне. Сейчас мы приедем. Тебя ждет сюрприз, — со смехом сказал приятель и повесил трубку.
Действительно, через десять минут послышался шум приехавшей машины, хлопанье дверей и голоса — приятеля и еще один голос, который был мне смутно знаком. Через мгновение, я вспомнил — чей это голос. Это воспоминание потянуло за собой целую вереницу других: темный внутренний двор политехнического института, ярко освещенные окна лаборатории в приямке фасада одного из зданий и вечно бессонный лаборант кафедры — Вячеслав Новоселов. Никто не знал, когда он спит, во всяком случае, в любое время ночи его можно было видеть через окно полуподвального помещения лаборатории за столом, с паяльником или карандашом в руках и неизменной папиросой в зубах. Как ему удавалось такое злостное нарушение режима работы — неизвестно. Формально, он что-то делал для кафедры, но в основном занимался своими исследованиями. В советское время такие уникумы были не в редкость. Психологическое обоснование терпимости администрации к наличию в коллективе человека, который занимается изобретениями, непосредственно не связанными с его основной работой, состояло в том, что просил он не много — рабочее место, небольшую зарплату и кое-что из материалов или реактивов, а обещал много — новое необычное вещество или технологию, энергию из космоса или что-то в этом роде. При этом администратор тоже чувствовал себя потенциальным благодетелем человечества, человеком широких взглядов и… это ему ничего не стоило. Несомненно, принадлежа к категории чудаков, Слава не был им. Это была маска, за которой скрывался отчаянный нонконформист, идеалист-мечтатель, штурмующий небо. То, что штурм неба происходил в помещении, расположенном ниже уровня земли, не смущало Славу. «Не место красит человека, а человек место и еще — Ломоносов говорил: маленький человек и на горе мал, а большой велик и в яме», — отшучивался Слава, на мои вопросы о том, когда, наконец, он переберется из подвала в приличную лабораторию. «Оборудования и данных всегда достаточно, беда в том, что воспользоваться ими не хватает фантазии», — часто повторял он.
Чем же он занимался? На этот вопрос трудно ответить однозначно. Можно только сказать, что его занимало все, что раскрывало жизнь с неожиданной стороны: предсказание будущего, телепатия, телекинез и подобные этим явления и способности человека и животных. Он был разведчиком будущего, серьезным и опытным следопытом, отыскивающим знание на еще нехоженных тропках сознания. Как позже выяснилось, он старался собрать как можно больше знания и данных на этой пограничной с официальной наукой области, пока ее не затоптала орущая толпа научников и журналистов, которая должна была туда нагрянуть с началом грядущего периода, который он называл, в зависимости от настроения, Мизерическим или Болвагедоном .
— Скоро придет время, когда никаких новых данных не будет, а будет одна дрянь. Надо спешить, — говорил он, бросая окурок в ведро с водой, которое служило у него пепельницей. — Давай еще по одной покурим, и за работу.
Это выражение было обычной для него формой окончания беседы. После этого, наскоро выкурив в сосредоточенном молчании еще одну папиросу, Слава пожимал мне руку на прощание и брался за прерванную моим приходом работу.
Я часто пытался выведать у него, что это за загадочный период — Болвагедон, откуда он о нем узнал и как это может быть, чтобы ничего нельзя было узнать нового? Признаться, я особенно не настаивал, да и неизвестно, сказал ли бы он мне что-то, если бы я настаивал. Словом, ответы на эти вопросы я не получил. Затем он внезапно уволился из своей лаборатории, и вскоре я потерял с ним всякую связь… Ходили слухи, что уволился он не добровольно, а добровольно-принудительно, и увольнение его было связано с какой-то некрасивой историей, которая в те времена многозначительно называлась «аморалкой». Это мне казалось совершенно неправдоподобным, учитывая аскетический характер Славы и его слишком всем известную застенчивость в отношениях с женщинами.
Поток воспоминаний прервался — в мою комнату зашел, широко улыбаясь, мой приятель вместе со Славой Новоселовым.
— Ну как, узнал? — торжествовал своим сюрпризом приятель. — Мы еще поспорили: сразу узнаешь или нет. Ну что, а на улице бы узнал? — не мог он успокоиться.
Слава чуть-чуть отстранил приятеля, внимательно оглядел меня и пожимая руку сказал: «Ну, привет, Старик!»
Мы обнялись. Слава был, видимо растроган встречей. Я тоже.
Мне хотелось побольше узнать о Славе, но наш разговор первое время шел ни о чем: о последней экспедиции нашего знакомого, о яхте которую он строит, о ступке…
— Так кому нужна ступка? Тебе? — спросил я у Славы.
— Да нет, — моей жене, — неохотно произнес он, — кто-то у нее на работе увел агатовую ступку. Теперь ей нечем пробы размалывать, перед прессованием. Я позвонил ему, — он кивнул на приятеля, — а он привез меня к тебе.
— Жене? Так ты женился все-таки? Когда?
— Да давно уже, — снова вяло и неохотно ответил Слава.
— А кто твоя жена, я ее знал раньше? Чем она занимается?
— Нет, не знал. Работает химиком-аналитиком в токсикологической лаборатории.
Я снял со стеллажа ступку с пестиком и подал Славе — было видно, что разговора сегодня не получится. То ли наш жизнерадостный приятель мешал, то ли у него не было настроения.
Впрочем, попрощались мы тепло и договорились вскоре увидеться.
Через несколько дней, Слава позвонил мне на работу и предложил встретиться. Он подобрал меня при выходе с работы и мы поехали в сторону спального района города.
Я предложил зайти в какое-нибудь кафе или ресторан — отметить нашу встречу, но Слава отказался.
Мы приехали к нему домой. Как я и ожидал, его квартира состояла из двух частей: семейной части и его собственной, представляющей собой смесь библиотеки, мастерской и бивачного убранства полупоходной кровати. Войдя в эту комнату, кстати самую большую и удобно расположенную в квартире, я рассмеялся — эта комната была точным подобием моей собственной, за исключением того, что в моей комнате не было таких одиозных вещей, как токарный станок, и баллонов со сжатыми газами. С другой стороны, наличие таких предметов однозначно указывало на то, что держать их ему больше негде, а значит, он или не имеет официального места работы, или работает совсем не по профилю.
— А что — удобно, проснулся, одел тапочки, и ты уже на работе, — пожал плечами Слава, видимо догадавшись, о впечатлении, которое оказала на меня его спальня-мастерская.
— Чем ты занимался все это время? — спросил я.
— В двух словах не расскажешь. Жил в общем, как все, до Болвагедона.
— А что он уже наступил? — рассмеялся я, вспомнив это смешное слово из лексикона Славы.
— Ты напрасно смеешься, это очень серьезно. Видишь, как время ускоряется?
Слава затронул мою больную тему. Действительно, я давно замечал, что время летит слишком уж быстро. Я считал причиной этого возраст и связанное с ним снижение интереса к окружающему миру. Вокруг нет уже ничего, чего бы ты не видел или не ощущал раньше. Поэтому и не замечаешь ничего, а просто отмечаешь: вот утро, вот обед, а вот пора спать ложиться. «Это просто возрастное», — думал я.
— А для детей почему время ускорилось? — как бы читая мои мысли, спросил Слава.
— А что дети тоже это чувствуют? — удивился я. В памяти всплыли воспоминания о том, как нестерпимо долго продолжались школьные уроки, ожидание начала праздников или дня рождения.
— Да, дети это тоже чувствуют. И, может быть, острее чем мы.
— Слушай, а что это за Болвагедон и при чем тут время?
— Дурацкое название, но я к нему привык. Еще в семидесятых годах я столкнулся со странной закономерностью: чем дальше я уходил в будущее, тем меньше в нем было нового. Тогда я и обозвал этот период временем Болванов или Болвагедоном, — ответил Слава.
— Наоборот, по-моему, сейчас темп появления новой информации больше, чем когда-либо, — возразил я.
 Слава посмотрел на меня с досадой: «Ну ладно, что ты узнал нового за последний год?» — спросил он.
Я задумался: ленты новостей в интернете и массмедиа приносят много известий, но их, и в самом деле, нельзя считать чем-то новым — это просто тенденциозно подобранный репортаж со старинной ярмарки человеческого тщеславия или спекуляции на болезненном пристрастии обывателя к смерти, сексу, и спорту. Как научный работник, я был в этом году на 2 конференциях. Чего-то нового я тоже не узнал — все это я уже много раз слышал и видел раньше. Но не может быть, чтобы нигде не делались изобретения, открытия или не создавались произведения искусства!
— А полеты к планетам, фоторепортажи с их поверхности? — наконец нашел я аргумент в пользу прогресса.
— А ты уверен, что это не компьютерная графика? Почему американцы летают так далеко, в то время как даже настоящий состав породы ближайшей к нам планеты Луны не известен.
— Как это не известен? — удивился я. — А полеты Луна-16, и Луна-20, а результаты экспедиций Аполлонов?
— А, чушь это, — раздраженно махнул рукой Слава, — Луна-20 отправила на Землю, только 100 грамм поверхностного слоя, а американцы вообще сняли всю лунную эпопею в Голливуде. Не веришь — спроси у астрономов — каков состав коренной породы Луны? Увидишь, — никто ничего не знает.
Позже, я в самом деле убедился, что о химическом составе Луны ничего определенного не известно. «А как же фото, на котором лунный ровер стоит рядом с лунной скалой? — спросил я у знакомого планетолога. — Что стоило американцам отколоть от него осколок коренной породы и привезти на Землю?»
— Не знаю, — растерянно ответил планетолог.
Позже я неоднократно видел это выражение тоскливого недоумения на лицах специалистов, возникающее при самых простых вопросах, относящихся к их специальности. «В самом деле — болваны, прав Слава», — невольно думал я.
— Ну хорошо, допустим, что ничего нового не происходит, а как ты об этом догадался в семидесятых годах?
— Помнишь, мы с тобой проводили опыты по влиянию человека на радиоактивность? — начал Слава.
— Да, — ответил я, припоминая как в 1971 году мы повторяли опыт, о котором много писали в научно-популярных журналах. Суть опыта состояла в том, что испытуемый усаживался рядом с лабораторной установкой, которая регистрировала естественную радиоактивность образца урана-238. Активность регистрировалась счетчиком Гейгера. Испытуемый получал инструкцию ускорить или замедлить частоту вспышек неоновой лампочки на приборе, соединенном со счетчиком. Ничего особенного в этих опытах мы не получили.
— Так, вот, — продолжал Слава, — в тех опытах иног¬да были очень значительные отклонения от средних значений. Чтобы разобраться в чем дело, я изучил теорию статистики измерений и определил минимальный объем выборки, начиная с которого можно делать достоверные заключения и методику расчета. Если не вникать в подробности, скажу, что я добился повторяемости эффекта влияния испытуемого на скорость радиоактивного распада. Потом я оставил эти опыты, потому что было непонятно, что с этими результатами делать. Однако, вопрос о том, что значат эти опыты, остался и не давал мне покоя. Однажды мне в голову пришел план необычного эксперимента: я взял магнитофонную кассету с записью щелчков счетчика Гейгера во время контрольного опыта, который я даже не обрабатывал раньше, усадил рядом с ним испытуемого и дал ему задание ускорить события, которые уже произошли.
— Ну и что, — с любопытством спросил я?
— Он прекрасно справился с задачей. Положительный результат с вероятность 1 на 70 миллионов проб.
— Ты шутишь! Как можно изменить события, которые уже состоялись? — изумился я.
— Можно. Я проверял это сотни раз. Потом я видоизменил опыты и стал сознательно делать контрольные записи щелчков, не обрабатывая их. Пленки с записями складывал в сейф и через разные промежутки времени проводил имитацию опытов по влиянию человека на частоту щелчков. Я экспериментировал несколько лет и обнаружил закономерность: с течением времени способность испытуемых влиять на события в прошлом уменьшается. Вначале я думал, что мне попадаются все более и более слабые испытуемые. Однако, потом, я заметил, что старые записи лучше изменяются, чем более свежие. Момент истины наступил, когда я построил кривую зависимости эффективности одного и того же испытуемого во времени. Это была всегда плавная падающая кривая. Для разных испытуемых получались кривые с разным наклоном, но все они указывал на одну дату, начиная с которой эффективность испытуемых должна была обратиться в нуль.
— Что же это за дата? — не вытерпел я.
— Сразу скажу, что я тогда ошибался в этой дате. Я думал, что гораздо раньше, чем на самом деле, поэтому и спешил так тогда. Сейчас я уже знаю, точно.
— Ну не тяни: что это за дата? — снова перебил я.
— Об этом потом, сейчас скажу только, что эта дата уже прошла.
— Ну вот видишь, и ничего не случилось! — с облегчением сказал я.
— А что ты предполагал, должно было случиться? — насмешливо ответил Слава.
— Ну, что-то типа конца света, судя по твоим словам.
— Конец света, говоришь? — с непонятной горечью в голосе сказал он. — Свет может погаснуть только в конце дня, а сейчас ночь.
— Какая ночь? Что ты имеешь в виду? — спросил я, не подозревая, насколько важно то, что я услышу, и как это перевернет мою жизнь.
— Ночь Брахмы. То, что мы видим, всего лишь его сон. Все события и весь мир — это всего лишь волна выполнения, которая катится нигде и ни в чем. Те, кто жили когда-то, давно умерли, мы всего лишь воспоминание о них. — Голос и выражение лица Славе были спокойными и отрешенными.
Он испытующе посмотрел на меня, как бы пытаясь понять — готов ли я принять его слова или я считаю его безнадежно свихнувшимся параноиком. На стене, за его спиной четко отпечатались прямоугольные пятна света, падающие из окон в багровых тонах заходящего солнца.
«Где-то я уже это видел…» — подумал я.
Глаза Славы, как будто подталкивали меня к какому-то выводу или поступку. В области солнечного сплетения появилось усиливающееся чувство давления, как будто что-то внутри меня искало выход, но не находило. В ушах раздался звон, давление в солнечном сплетении усилилось и вдруг я вспомнил, где я видел эти багровые прямоугольники на стенах! Странное свидание в странном мире пастырей! Обещание встречи в мире реальности с пастырем. Неужели обещание сейчас сбывается!
— Да, я был, вернее, была пастырем, — сказал Слава.
Он явно читал меня, как открытую книгу. Неконтролируемое смятение охватило меня от этой мысли.
— Ты угадываешь мои мысли? — спросил я как можно более спокойным голосом.
— Я читаю сон Брахмы, а ты часть этого сна. По сути, у нас нет или почти нет выбора — мы будем играть свою роль, хотим мы этого или нет. Кто-то должен будет перенести осознание в день Брахмы и это будем мы.
— Кто это мы и что будет с остальными? — механически спросил я, чтобы как-то участвовать в этой беседе, хотя мое сознание было потрясено и занято судорожным поиском ответа на вопрос: что происходит? С одной стороны, сказанное Славой слишком напоминало пусть и оригинальный, но все же характерный для параноика маниакальный бред. Тут было все: и конец света, и происки потусторонних существ, и помещение себя в центр событий глобальной важности. Исходя из этого, следовало поскорее прекратить беседу и избегать ее возобновления в будущем. С другой стороны: откуда он знает содержание моего сна про мир пастырей? Сам факт чтения мыслей был потрясающим и чреватым множеством опасностей открытием. Я с беспокойством поглядел на него и непроизвольно пересел на другой стул, подальше от Славы.
Слава невесело рассмеялся: Не беспокойся — я не буду опускать тебя в подполье. Во-первых, — это невозможно в нашем мире, а во-вторых, — что подумают соседи снизу, если твои башмаки вылезут у них с потолка?
— Да, в самом деле, — через силу усмехнулся я, хотя мне было не до смеха.
 Такое бесспорное доказательство детального знания моего сна, произвело на меня удручающее впечатление. «Негодный Мишка! — с досадой вспомнил я своего приятеля, который привел Славу ко мне. — Что же делать?» — подумал я.
— Слушать ответ на свой вопрос.
— Какой вопрос? — я недоуменно уставился на Славу. То, что он угадывает мои мысли, уже стало само собой разумеющимся, общим местом нашей беседы.
— О том — кто такие мы с тобой.
— Да, я забыл, — а кто мы?
— Мы это я и ты. Только мы здесь, а женщина пастырь — там.
— В мире пастырей?
— Да, — ответил Слава и доверительно коснулся моей руки, — послушай, я понимаю, что тебе все это кажется чушью, — сказал он. — Нужно время, чтобы ты осознал реальность перемен, которые вскоре произойдут в этом мире. Почему выбор пал на нас, я не знаю. Но какая это удача!
— Не вижу никакой удачи в том, что кто-то за моей спиной движет мною как марионеткой, — ответил я.
— Мы марионетки в любом случае. Всегда были и будем ими до конца ночи Брахмы.
— Боже мой! Это сон! Ну, что за чушь! — я лихорадочно взглянул на дверь. «Надо уйти пока не поздно!» — панические мысли, обгоняя друг друга, метались в моей голове.
 Слава неодобрительно покачал головой и разочарованно протянул: «Да, кажется, ты слишком влип в реальность. Тонешь в ней как муха в меду. Но так и должно быть. Что же, начнем сначала. Я расскажу тебе историю того, как это случилось со мной, и то, что я узнал в мире пастырей. От судьбы не уйдешь», — добавил он.
Слава на минуту задумался. Глядя вдаль, на контуры многоэтажек, темнеющих на фоне багрового заката у меня за спиной, он сказал:
— Помнишь Нинку, которая крутилась у меня в лаборатории? Ну, эту с хвостом, прическа такая, типа «лейтенанты, за мной!».
— Помню — ответил я, невольно усмехаясь этому архаичному выражению, которое я слышал в последний раз лет 30 тому.
Вспомнил я и студентку, которая действительно часто приходила помогать Славе в опытах, и которая была явно неравнодушна к нему.
— Ну вот, получилось так, что она засиделась у меня в лаборатории заполночь. Потом стала мяться, что вахтер ее в общагу не пустит. Ну, в общем, она осталась ночевать у меня на кушетке в экранированной камере для энцефалографии. Понимаешь, что из этого вышло?
— Понимаю, — ответил я, недоумевая какое отношение, может иметь эта банальная история, к предмету нашей беседы.
— Все бы ничего, если бы не невероятное стечение обстоятельств. Перед этим мы проводили опыт на мне по действию индольного галлюциногена. Ну, энцефалограмму записывали и все такое.
— Постой, какого галлюциногена? — удивился я, — не знал, что у тебя были галлюциногены. А где ты их брал?
— Химики наши синтезировали для военных. Приятель мой был у них завлабом, — лаконично ответил Слава.
На самом деле, удивляться тут было нечему. В это время в США, в глубокой тайне разрабатывался проект контроля над сознанием под кодовым название Mind Control Ultra. Толчком к нему послужили исследования Генри Уоссона, обнаружившего в мексиканской провинции галлюциногенные грибы рода Psilocibe. Уже гораздо позже стало известно, что в экспедициях Уоссона сопровождал тайный агент ЦРУ, которое планировало заполучить в свои руки инструмент контроля над ширившимся в то время движением против вьетнамской авантюры Пентагона. Перипетии событий, вызванных сначала дозированным применением галлюциногенов в антивоенной среде, а затем их бесконтрольным синтезом и распространением в американском обществе, подробно описаны в книге Стивена Джея «Штурмуя небеса». Понятно, что наши спецслужбы тоже должны были заниматься этим, хотя бы в качестве разработки методов борьбы с боевым применением галлюциногенов.
— И что, Нинка знала об этом? –спросил я, ощущая досадное и смешное сейчас чувство ревности к ней.
— Наверно, догадывалась. Во всяком случае, в тот вечер она тайком от меня, когда я вышел на минуту из лаборатории, открыла сейф и съела щепотку препарата. У этого вещества есть одна особенность: две фазы действия. Вначале ты ничего не ощущаешь, только минут через сорок начинает забирать — появляется вегетативная реакция — зевота, шум в ушах, потом собственно галлюцинации. Фаза галлюцинаций короткая — минут пятнадцать и заканчивается мгновенно, но через час приходит другая волна, гораздо сильней первой, но уже без вегетатики, в чистом виде. Наверно, метаболизм препарата в организме приводит к появлению производного, обладающего большей активностью, чем исходное соединение. Я тогда этого не знал. А когда с Нинкой все это получилось, — Слава потупился, — словом, в самый интимный момент, — он снова запнулся и замолчал.
— Ну ладно, все ясно, — сказал я, — странный ты мужик! Ну и что в этот момент было?
— В этот момент, ее накрыла первая волна действия препарата, а меня вторая, — ответил Слава. — К тому же и я и она передозировали. В Тантре это называется — мгновенный бросок Кундалини в обитель Вишну. Собственно, вся Тантра построена на том, чтобы в момент оргазма не дать излиться семени, а пиковое половое возбуждение направить вдоль спинного в головной мозг. Адепты Тантры считали, что при этом достигается… Если бы они знали, чего они при этом достигают, то никогда бы этого не делали. Но об этом потом, — нетерпеливо махнул рукой Слава, заметив заинтригованное выражение моего лица.
— Но в нашем случае получилась уникальная вещь. Во-первых, мы были под действием препарата, который так изменил нервный поток, что сделал его непригодным для поглощения пастырем, а во-вторых, сам пастырь, вернее сама пастырь, — поправился Слава, — занималась тем же самым, что и мы с Нинкой. Редчайшее стечение обстоятельств, хотя и раньше такое случалось. В итоге произошел обмен: мое сознание зацепилось за мир пастырей, а сознание пастыря оказалось здесь.
Я ошарашенно уставился на Славу:
— Так ты что, женщина? — произнес я первое, что пришло в голову.
Слава рассмеялся: «А, я понимаю, я тебя совсем запутал! Это неудивительно, я сам первое время не знал, кто я — мужик или баба, — Слава снова засмеялся, — анатомически — мужик, а ощущения и мысли как у бабы. Со временем адаптировался. Теперь мы с ней одно тело и одно сознание. Но самое главное — я знаю все, что знала и знает она, ну и она равномерно знает все, что знаю я».
— Вот это номер! — вырвалось у меня. — А что же стало с Нинкой?
— Не знаю. Когда я очнулся от шока и увидел себя в мире пастырей, мне было не до Нинки, а потом, когда наши сознания интегрировались, я узнал, что женщина-пастырь, увидев Нинку, лабораторию, весь наш жалкий мирок и поняв, что случилось непоправимое, с горя хотела повеситься и даже попыталась это сделать у Нинки на глазах. Повисев какое-то время, она сняла петлю, села и задумалась о том, нельзя ли как-то поправить дело. На Нинку она, конечно, обращала внимания не больше, чем ты обращал бы внимания на кошку. Нинка настолько обалдела, что первое время лежала, как парализованная, но увидев, как женщина-пастырь вынимает себя из петли, завопила благим матом и прямо в чем мать родила, бросилась через окно во двор. Уже светало, многие это видели. Ну, конечно, на следующий день, в лаборатории был страшный скандал и ее, то есть меня, в два счета выставили из института.
— Так вот почему ты исчез и даже не попрощ… — начал было я. — Постой, а как это ты вынул себя из петли?
— А вот как, — ответил он, взяв со стола массивную отвертку и согнув тремя пальцами стальной стержень, сначала под прямым углом, а затем выпрямив ее в исходное состояние. Критически повертев отвертку в руках и немного поправив форму, он положил ее на место.
— Да это ерунда, — сказал Слава, заметив, как я с изумлением и страхом наблюдаю за его манипуляциями с отверткой, — осознание пастыря гораздо полнее, чем у двойника. Когда оно очутилось в теле двойника, оно сразу установило тотальный контроль над всеми системами тела, включая и мышечную. То, что двойник иногда делает в состоянии аффекта, пастырь может делать произвольно, по своему желанию. Ты тоже можешь делать такие фокусы, — добавил он.
Чтение мыслей, нечеловеческая сила, а самое главное — обыденный тон его рассказа о своей фантастической истории — все это невольно склоняло меня к тому, что пожалуй следует не спешить уходить.
Я взял отвертку со стола. Он была тяжелой и прочной, с заметным следом от изгиба.
— Ну-ка, согни ее, — неожиданно сказал Слава.
— Ты шутишь, это невозможно, — ответил я и хотел положить ее обратно на стол. Вдруг я заметил, что при каком-то положении торец пластмассовой ручки отвертки вспыхнул красным светом, потом еще и еще. В поисках источника света, который отражался от ручки я поднял глаза… Передо мной улыбаясь сидела женщина — пастырь.

Глава 3

— Оставь ручку в покое, — посоветовала она, — иначе она снова превратится в отвертку.
Я машинально взглянул на руки: в них была все та же авторучка из моего осознанного сновидения.
«Боже милосердный!» — воскликнул перепел, когда его закогтил ястреб». Эта фраза, из какой-то старой книжки как нельзя вовремя всплыла в моей памяти. Да, боже милосердный, будет этому конец или нет?» — в отчаянии спросил я сам у себя.
— Нет, не будет — ответила за меня женщина. — Ты всегда вспоминал про перепела и будешь вспоминать.
«И эта тоже читает мои мысли», — с ненавистью подумал я.
— Я читаю сон Брахмы, а твои мысли часть этого сна, — пожала плечами женщина.
— Да слышал я уже про этот проклятый сон! — закричал я. — Что это за сон и как из него выбраться?
— Никак не выбраться — in inferno nulla est redemptio — из ада нет выхода, как говорили латиняне, — спокойно возразила женщина.
— Так мы в аду? — неудачно сострил я, впрочем,  мне было не до славы.
— В каком-то смысле да. Впервые узнать, что нет ни жизни, ни смерти, ни большого, ни малого, ни близкого, ни далекого, равносильно тому, что очутиться в аду. Особенно если ты знаешь, что прекратить осознание этого невозможно.
— А кто же это узнаёт, если жизни, а значит и живущих, нет?
— Брахма узнаёт во сне, — ответила собеседница, — только ему, как говорит твой приятель Мишка, на это глубоко плевать, — сказала она и рассмеялась.
Я сжал виски руками и тупо уставился в пол — заколдованный круг ссылок на какого-то Брахму превращал разговор в бессмысленное хождение по кругу.
— А почему бы тебе не спросить: «А что такое Брахма?» — вкрадчиво спросила женщина.
— Да, в самом деле, кто такой, наконец, этот Брахма и нет ли еще, не дай бог, тут каких-нибудь Шивы и Вишну?
— Конечно есть, как не быть? Только природа их совершенно отлична от природы Брахмы. Как бы тебе объяснить? — в раздумии ответила женщина. — Брахма — это, что-то вроде компьютера, а Шива и Вишну — две программы, которые в нем работают. Программа «Вишну» созидает мир, а программа «Шива» — разрушает. В целом обе программы имеют приблизительно одинаковый вычислительный потенциал, но программа «Вишну», чуть мощнее. Самую малость, — сказала женщина, смешно прищурившись и поднеся близко сведенные большой и указательный палец к глазам. — Понимаешь почему?
— Нет, не понимаю, — раздраженно ответил я.
— Ну это же элементарно: если бы Шива успевал разрушить все, что создает Вишну — ни мира, ни нас просто не было бы. Ну и тем более, Шива не может быть мощнее Вишну — не может же он разрушать то, что еще не создано, — пожала она плечами. — Значит, логично только то, что Вишну мощнее Шивы. Какой из этого вывод?
— Наверное, такой, что мир начнет усложняться? — спросил я, невольно вовлекаясь в поток ее объяснений.
— Верно! — воскликнула женщина, — это единственная причина как развития мира, так и его гибели!
— А гибели почему? — не понял я. — Почему бы миру не усложняться бесконечно?
— Ты забываешь про Брахму. Ведь рассчитывает и хранит образ мира именно он. Если пользоваться компьютерной аналогией, то он имеет, хотя и большую, но конечную производительность, наступает момент, когда он перестает успевать считать или начинает тормозить, как у вас говорят, — улыбнулась женщина. — Когда он зависнет окончательно при расчете следующей картинки мира — он перегрузится и…
— Выключится? — перебил я.
— Нет, выключение значило бы смерть, а Брахма еще молодой. Брахмы живут до ста лет, а ему сейчас еще… Впрочем этого никто не знает, но он еще не старик. Просто он заснет от усталости, совсем как человек или двойник в конце дня. Начнется сон Брахмы. Вернее, почему начнется? Этот сон уже начался, более того, он подходит к концу.
«Вот значит что вы с Славой имели ввиду», — подумал я. Что же, если это бред, то ему нельзя отказать в логике. Столь странное представление об устройстве мира я слышал впервые, хотя не раз задумывался о том, что же такое материальный мир со своими непостижимыми атрибутами — бесконечностью пространства и времени. Мне всегда казалось, что гипотеза космологов о периодическом первичном взрыве и последующем сворачивании Вселенной в точку — просто попытка уйти от вопроса о происхождении материального мира. Где происходят все эти Большие взрывы? Ответ на этот кардинальный вопрос за последние десятилетия развития науки так и не был дан. Более того, если современная наука и преуспела в чем-то, то разве только в том, что заменила религиозный миф о сотворении Вселенной на научный. В самом деле, чем теория Большого взрыва понятнее теории о создании Вселенной божьим промыслом? В сущности, современный человек, и даже современный ученый, находится в положении верующего. Только верит он не в Бога, а в физиков-космологов, которые говорят, что знают, как устроена Вселенная. Проверить, правду говорят эти люди или нет, он не может, так же как не мог средневековый католик проверить, правду ли говорит Папа Римский. Формально, такая возможность есть сейчас у каждого, но для этого нужно, оставив все дела, десятилетиями изучать теоретическую физику, освоить десятки теорий о происхождении Вселенной и… стать физиком-космологом. Тот, кто не прошел этого пути до конца, — просто верующий, независимо от того сознает он это или нет.
Женщина с любопытством разглядывала меня.
— Ну хорошо, а где находится этот мир? В сознании Брахмы? — наконец сказал я, просто для того, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
— Разумеется, где же еще? Пространства, как такового, нет, есть просто пространственные координаты, прописанные в свойствах атомов, которые когда-то проявила программа Шива. Когда твоя точка восприятия, связанная с телом, располагается в какой-то части пространства, ты получаешь информацию о том, что координаты атомов одного тела отличаются от координат атомов другого тела, и делаешь вывод о том, что одно тело, например, вот эта авторучка ближе к тебе, чем другое тело, например, звезда на небе. Вот и все.
— Как это Шива? Ты же говорила, что Вселенную создает программа Вишну, а программа Шива ее разрушает? — не понял я.
— Проявленный мир — это разрушающийся мир. Программа Вишну создает прототипы вещей мира — атомов, например. Программа Шива, тотчас начинает их разрушать, одновременно делая их видимыми для точки восприятия. Только срок разрушения атомов очень большой, поэтому, собственно, мы и видим проявленную Вселенную. «Хвала искусству славному Того с Трезубцем, кто творит картину мира пеструю без средств, без данных, в пустоте!» — как писал один индийский поэт в позапрошлом тысячелетии, — ответила она. — Воспоминание о разрушении Шивой мира, который создавал Вишну и есть сон Брахмы.
Красота и величественность этого высказывания, невольно захватили меня.
— Чей это перевод? Не может быть, чтобы кто бы то ни был мог написать так в позапрошлом тысячелетии.
— Кто написал и перевел? Ты! — женщина расхохоталась. — Я только что прочла это в твоем сознании.
— Допустим, я где-то читал эту цитату. Но почему ты приписываешь ее мне?
— Это довольно распространенное убеждение, что первый, кто наткнулся на какую-то мысль, является ее автором. Все мысли, все афоризмы всегда существовали и будут существовать, потому что ночью Брахмы стираются только память программ и кэш событий. Память данных остается нетронутой, как сказал бы современный программист, — усмехнулась она.
— А почему так устроено, что Брахма видит сон? Почему бы ему просто не отдыхать?
— Ну, если продолжать пользоваться компьютерной аналогией, то он очищает и форматирует жесткие дис­ки. Информация при этом считывается и на какое-то неуловимое мгновение мертвый мир оживает — это и есть сон Брахмы, понял, наконец? — спросила она.
Боже мой, — это ответ на все вопросы, которые всегда мучили меня: как объяснить неопровержимые факты предчувствия будущего, как совместить факт наличия проскопии с очевидной свободой воли, как объяснить внечувственное восприятие и документированные свидетельства о реинкарнациях? С этой невероятной точки зрения, все становилось на свои места — все события уже состоялись, и картина мира — это просто невероятно сложная кинолента, которую можно смотреть в любом участке ее «пространства» и «времени». Да это ответ, но какую цену придется заплатить за согласие с ним! Неужели это правда?
— Так что, никакого мира нет, а есть только процесс считывания старой информации о нем? — спросил я, холодея при мысли, что я правильно понял ее слова.
— Да, в целом ты правильно понял. Конечно, никаких компьютеров и программ нет. Просто на пределе усложнения мира, в нем появляются вещи подобные тем, что их создали. Кстати, появление на Земле бесчисленных компьютеров — верный признак того что, Брахма скоро зависнет.
— Почему? — удивился я. — Разве можно сравнить объем каких-то тупых вычислений компьютеров с расчетом картины Вселенной?
— Производительность Брахмы колоссальна, может быть, речь идет об эквиваленте триллиону квадриллионов тысячеразрядных операций в секунду, но она конечна, иначе не было бы ни ограничений по скорости света, ни квантовых явлений, ни осознанных сновидений.
— Триллиону квадрильонов тысячеразрядных операций, это ты для смеха придумала? — спросил я.
— Вовсе нет, разрядность я не помню, но что-то очень много, — беззаботно ответила собеседница. — А производительность в единицу с двадцатью пятью нулями получил один пастор, который пытался оценить вычислительную мощность Брахмы, исходя из величины скорости света в вакууме и факта увеличения средней продолжительности жизни, совпавшему с началом развития атомной физики. Он предположил, что увеличение средней продолжительности жизни с 30-40 лет в начале двадцатого века до 80 лет в начале двадцать первого — связано с возрастающей перегрузкой Брахмы, вызванной все возрастающим объемом вычислений на атомарном уровне. Эх, что за прекрасная жизнь была в доатомную эру! — воскликнула она. — Каждый день продолжался вдвое—втрое дольше, а взятка была просто превосходного качества! — Женщина замолчала, как бы погрузившись в воспоминания.
Эта перемена сделала ее совсем похожей на обычную земную женщину, переживающую воспоминания о далекой утраченной молодости. Если б не зловещее слово «взятка», ее образ был бы вполне способен вызвать симпатию. Чтобы отвлечься от этих мыслей, я спросил: «Как-то возможно рассчитывать все эти бесконечные сюжеты жизни миллиардов людей на Земле и всякие процессы на других планетах и звездах? Тут не только двадцати пяти, а двухсот пятидесяти нулей производительности не хватит!»
— Вещества во Вселенной не так уж много, всего около единицы с восьмьюдесятью нулями атомов, — улыбнулась женщина. — К тому же, расчеты проводятся только для поля зрения наблюдателя. Например, у тебя за спиной расчет ведется только в самом общем виде и картина мира очень упрощена. Ты не успеешь заметить это, Брахма быстрее тебя, — рассмеялась она, видя, что я непроизвольно оглянулся. — Конечность производительности Брахмы видна в ситуациях, когда ее просто не хватает для того, чтобы рассчитывать явления микромира, или в тех случаях, когда Брахма экономит вычислительный ресурс, например во сне двойника или пастора.
Кажется, я понял, что она имела в виду. «Концепция вычислительного подхода к парадоксам микромира, например, к феномену мнимого дальнодействия разлетающихся фотонов или мнимой самоинтерференции одиночных электронов на двойной щели, казалась, в самом деле, спасением от шизофрении корпускулярно-волнового дуализма. Ну, не успевает Брахма следить за каждым электроном или фотоном, пока его не вынудит к этому наблюдатель, вот и все! Забавно», — подумал я. Внезапно я вспомнил старое осознанное сновидение о посещении школы, в которой я учился много десятилетий назад. Сюжет сна состоял в том, что я шел по знакомому коридору школы, наполненному резвящимися детьми младших классов. Ощущения реальности происходящего были просто фантастическими, включая в себя толчки от столкновения с бегающими детьми. Повинуясь внезапному импульсу, я открыл одну из дверей, ведущих в классную комнату. Даже в сновидении я вздрогнул: за дверью ничего не было. Не было даже черного дверного проёма. В ужасе я закрыл дверь и вновь открыл: классная комната заполнилась детьми, сидящими почему-то на полу вокруг учителя, что-то увлеченно рассказывающего им. Через окна классной комнаты виднелись верхушки деревьев, растущих во дворе школы.
— Да, хорошая иллюстрация к виртуальности этого мира, — сказала женщина. — То же происходит и в бодрствующем состоянии. Только это невозможно заметить, так как Брахма всегда на один прыжок впереди нас. Кроме этого, нужно иметь в виду, что все, что генерирует Вишну и разрушает Шива — это гигантский фрактал. В нем все упаковано, так что и считать, собственно, не много остается. Одно и то же уравнение описывает и листок растения, и береговую линию, и овраг, и молнию, и еще чертову уйму вещей. Другое дело, считать всякие слабо сходящиеся ряды или строить модели атмосферных процессов для метеорологов. Здесь совершенно иные принципы расчетов и Брахма для них совершенно не приспособлен. Но это, конечно, не главное. Гораздо важнее рост числа двойников на Земле и необходимость считать их психику. Но самое важное и решающее явление, которое все больше и больше перегружает Брахму, — это стремительный рост уровней иерархии живого.
— Какой такой иерархии? — не понял я.
— А что ты думаешь: бактерии, растения, животные, двойники и люди — это все? Над людьми Вишну уже построил несколько слоев. Я знаю точно о существовании, как минимум, одного слоя. Для них мы такие же двойники, как вы для нас. Сколько этих слоев, я не знаю и знать не хочу. Все равно все это скоро рухнет.
— А почему Вишну строит эти слои? Что он не понимает, что перегружает компьютер?
— Э-э, — протянула женщина, — да ты и вправду принимаешь всю эту аллегорию с Брахмой, Шивой и Вишну за чистую монету! Да нет никакого Брахмы, Шивы и Вишну и тем более нет вселенских компьютеров и программ! Это просто способ говорить о природе реальности. Просто реальность так организована, что раз начавшийся процесс ее усложнения не может завершиться, пока не достигнет некой точки, в которой дальнейшее развитее невозможно. Тогда все начинается сначала. Но перед этим началом идет процесс стирания истории этого развития, которую мы называем ночью Брахмы. Правильнее было бы спросить — почему строятся эти слои? Ответ таков: определенному числу двойников соответствует определенное число людей, определенному числу людей соответствует определенное число, скажем, суперлюдей, то есть тех, для которых мы являемся двойниками и так далее. Это соотношение заложено в природе реальности. Начиная с нас — пасторов, строительство происходит в идеальной сфере и создаваемые там объекты не имеют прочной связи с материей, поэтому на их поддержание требуется много энергии, или, если пользоваться компьютерной метафорой, — много вычислительного ресурса. Чем выше слой, тем больше ресурса Брахмы он требует. Поэтому рост населения двойников приводит к ускорению времени. Наступит момент, когда время ускорится так, что просто остановится.
— Ничего не понимаю, — возразил я. — Чушь какая-то! Почему время ускоряется с увеличением объема вычислений?
— Ты опять за свое? — улыбнулась собеседница. — Опять компьютеры? Ну ладно, в терминах компьютерной метафоры ускорение времени выглядит так: восприятие времени возникает как результат распознавания различающихся картинок мира. Картинки мира возникают, как результат работы компьютера под именем Брахма. Конечная производительность Брахмы приводит к тому, что увеличение объема уменьшает скорость, с которой он генерирует эти картинки. Иначе говоря, пусть, например, 50 лет назад Брахма за одну секунду генерировал, скажем, 1000 картинок а сейчас 500. Значит, 50 лет назад за секунду твоя нервная система получала 1000 обновлений, а сейчас 500. Что ты при этом должен чувствовать?
— Не знаю — это смотря по тому, что такое время, — ответил я. — Понятие времени ведь связано с темпом обновления. Если обновлений меньше, значит и восприятие времени замедлится. В итоге я ничего не замечу. Хотя постой, я понял, время ускоряется относительно естественных вех — захода и восхода солнца, хода часов и т. д.
— Ну конечно, — подтвердила она. — Представь себе, что от восхода до захода солнца прошло всего 3 события, завтрак, обед и ужин. Как ты воспримешь продолжительность этого дня? Когда людей было поменьше, Брахма успевал показать им очень много образов тогда еще простого мира, сейчас ему приходиться рассчитывать картинки, которые двойники рассматривают в микроскопы, телескопы, телевизоры, и рисовать компьютерные игры, управлять траекториями субсветовых частиц в ускорителях, поневоле голова пойдет кругом, даже если она не одна, а четыре, как у Брахмы, — добавила она с грустной улыбкой.
— Слушай, откуда ты все это знаешь? Про фракталы, процессоры и прочее? Что у вас тут тоже есть компьютеры?
— Нет, здесь нет в них необходимости. Но они есть у вас, а там живет Слава, с которым у меня общее сознание. К тому же, я и есть Слава, если ты помнишь начало истории того, как я попал сюда.
— А, ну да, но все же мне непонятно — как это можно рассчитывать картину Вселенной? Это что же, Брахма считает каждый атом? — не унимался я.
— А что делать? Приходится. Как минимум, везде, где применяется военный и мирный атом. Конечно, по возможности эти расчеты проводятся в упрощенном и экономном режиме, но количество атомных объектов все время растет. К тому же физики стали очень любопытны. Не так просто рассчитывать поведение частиц с субсветовыми скоростями в современных ускорителях, — сокрушенно вздохнула она. — Ведь скорость света потому и является константой, что определяется, так сказать, тактовой частотой процессора Брахма. Тут даже не разберешь, кого больше жалеть — Брахму, который перенапрягается в этих экспериментах и делает ошибки из-за подвисания, или физиков, которые каждой такой ошибке присваивают название новой частицы или части частицы.
Последний пассаж собеседницы показался мне подозрительным. Конечно, то что я знал о современном состоянии физики элементарных частиц, не внушало оптимизма. Это важнейшее в мировоззренческом смысле направление науки все более и более погружалось в трясину теории струн, суперсимметрии, высших размерностей, петель и прочих математических абстракций. Все эти «очарованные» и «красивые» кварки обладающие «ароматом» и «цветом»… Кажется, еще немного, и физики превратятся в ученых свифтовской Великой Академии Лагадо, а исследования ковкости пламени станут их основным занятием.
Иначе говоря, внутренне я был готов к восприятию ее критики современной теоретической физики. В то же время, не являлась ли эта внутренняя готовность лазейкой, через которую проникало ее воздействие на мое сознание? «Кто эта сущность, выступающая поочередно в мужской и женской ипостаси? — мучительно думал я. Снова и снова я спрашивал у себя, — не чеховский ли Черный монах стучится в дверь, предвещая психическое заболевание?» Самое неприятное в моем положении было то, что эта сущность не давала мне времени отдышаться от ее атаки, так как реальность незаметно переходила в осознанное сновидение и наоборот. Однако во сне ли, наяву ли, а с присутствием этой сущности приходилось мириться. Обострение, на которое я неосторожно пошел во время первой беседы с этой сущностью, и его печальный конец ясно показал мне границы моей самостоятельности — я мог только слушать и спрашивать, ничего другого мне не оставалось. В обреченности моего положения была некоторая отдушина, некоторое интеллектуальное наслаждение, которое я испытывал, открывая для себя странный и пугающий мир пасторов, неважно, существовал ли он на самом деле или нет.
— Нельзя даже сравнивать нынешнюю нагрузку Брахмы с доатомной эрой, — прервала мои мысли собеседница. — Впрочем, он и сейчас не считает каждый атом. Атомов всего сто с чем-то штук, а остальные просто их копии, со своими координатами. Атомы подобны классам в объектно-ориентированных языках программирования: свойства — нейтроны, протоны, электроны, энергетические уровни, спины; методы — ядерные силы, электростатика, электродинамика; свойства и методы инкапсулированы в класс — атом; далее — наследование, полиморфизм прототипа; молекулы по тому же принципу — все, пошла свистать машина! Только эта машина более совершенно устроена, чем компьютер. Чтобы не возиться с каждым атомом, Брахма плодит копии вычислительных средств и инкапсулирует их в экземпляр каждого наследуемого объекта. По сути, каждый атом содержит маленькую копию Брахмы, которая и рассчитывает, пользуясь методами класса, его поведение.
— Да это грандиозно, — сказал я, в самом деле восхищенный идеей соединения воедино свойств, методов и средства их реализации, — только как это встроить в атом-процессор?
— Да нет там никакого процессора, — сказала она. — Само понятие процессор — отражение ограниченности представления о природе. Вы не можете себе представить, как можно что-то познать, не расчленив на части, и как что-то сделать, не сделав последовательно несколько действий. Даже само название — процессор, то есть вещь, которая последовательно выполняет процессы вычислений, — об этом говорит. Вы не представляете, как что-то может реагировать всем целым, а не частями, хотя сами делаете это постоянно.
— Это потому что мы живые, а атом неживой, — перебил я.
— Нет, живой, но жизни в нем хватает только на простые реакции типа узнавания и притяжения, отталкивания и самовоспроизведения. Но этого достаточно, чтобы образовывать большие ассоциации типа органических молекул. У ассоциаций жизни уже больше. А из ассоциации молекул могут возникнуть зачатки психических реакций типа мое — чужое, например, у крошечных капелек жира, плавающих в воде. Все, что ты видишь, создал Брахма под управлением программ «Вишну» и «Шива». Древнеиндийские философы писали, что элементы мира возникли в начале дня Брахмы из его пор, как муравьи, которые стали плодиться и заполнили Вселенную.
Я хотел спросить: «А кто создал Брахму?» — но передумал, слишком многого я не понимал даже в том, что уже услышал. Вместо этого я сказал: «Не было там ничего сказано ни про муравьев, ни про то, что они стали плодиться. И потом, а откуда стало известно про это древним индийцам, ведь они были двойниками?»
— А что, ты думаешь, что про то, что мы живем ночью Брахмы, знают все пастыри? — вопросом на вопрос ответила женщина.
— А разве нет? Я думал, вы все знаете — удивился я.
— Пастыри знают несравненно больше вас, например, то, что в исходном предании говорилось о муравьях и размножении первичных элементов, как способе создания материального мира, но они пленники той же иллюзии, что и вы. Иллюзия состоит в том, что мы живые и что у нас есть свобода воли. Они так же суетятся, так же ловчат и обманывают, как и вы, такие же неутомимые в поиске славы и наслаждений. Так же, как и у вас, кто-то догадывается, что реальность это липа и пытается рассказать об этом другим, но его или засмеют, или сделают так, чтобы это открытие стало чем-то вроде предания, до которого никому дела нет. Например, само существование Брахмы и двух программ открыл около 6 тысяч лет назад один пастырь, который принадлежал к некой религиозной группе солнцепоклонников. Эта секта считала, впрочем, совершенно справедливо, что первоначальным источником жизни является Солнце и беспрестанная молитва Солнцу и его созерцание может заменить человеку пищу. Этот пастырь отказался от своего единственного двойника и стал жить без взятки.
— Вот молодец! — вырвалось у меня.
Женщина внимательно на меня посмотрела: «Да, — сказала она, — хотя Солнце тут ни при чем, но он случайно нашел путь, который ведет к свободе от иллюзии реальности. Тебе тоже придется пойти по этому пути. Ты должен будешь перестать брать взятку с низшего слоя, то есть ты должен будешь перестать есть».
Я оцепенел. До сих пор наша беседа, несмотря на отдельные эксцессы, носила характер интеллектуальной игры, в ходе которой у меня возникла иллюзия относительной безопасности происходящего. Внутренний сторож безопасности, который встроен в каждого человека, был относительно спокоен — в конце концов, это забавы разума, телу-то ничего не угрожает. С другой стороны, он мог бы предвидеть, что силы, которые вовлекли меня в свою игру, должны преследовать какие-то цели. Ведь в самом начале меня поставили в известность о моем подчиненном и даже низшем положении по отношению к этим сущностям. С чего бы им, в самом деле, развлекаться со мной беседой, да еще так настойчиво? Не станет же цыган рассказывать собаке историю своей жизни? А если и станет, то не с целью ли усыпить ее, чтобы снять с нее шубу и пошить шапку? «Да, попал ты как кур в ощип», — подумал я. Хотя, а что собственно они могут со мной сделать? Ну, будут таскать меня во сне на беседы, вот и все. Сама же она говорила, что в материальном мире они совершенно бессильны. Хотя, стоп! — похолодел, вспомнив, что в нашем мире живет Слава, который без тени усилия гнет пальцами стальную отвертку в палец толщиной и который составляет с этой безымянной бестией одно существо. От этой мысли у меня мгновенно пересохло во рту и мне пришлось сделать несколько глотательных движений, чтобы сказать: «Послушай, как тебя зовут?»
— У нас нет имен, мы различаем друг друга без ярлыков. Но ты можешь звать меня, скажем, Славой. Да, Славой, это имя одинаково звучит в мужском и женском роде, — сказала она довольным голосом. —  И пожалуйста, не думай, что тебя кто-то будет принуждать к отказу от пищи. Ты сам придешь к нему.
— Слушай, Слава, оставьте меня в покое, приглядитесь хорошенько ко мне — ваш ли я человек? Вячеслав намекал мне, что я должен создать с кем-то какую-то пару неизвестно для чего. Бред какой-то, я вовсе не герой и не собираюсь спасать мир ни в одиночку, ни парами. То, что я был знаком с Вячеславом в юности, — ровно ничего не значит. Это случайность. Подыщите кого-нибудь другого.
Слава без интереса и молча выслушала мои протесты. Воцарилось неловкое молчание.
Вместо ответа женщина встала и направилась к двери. Отворив ее, она молча остановилась на пороге. Ее ярко освещенная точеная фигура эффектно контрастировала с иссиня черным проемом открытой двери.
— Какая ночь! — задумчиво сказала она. — Жаль только, что на нашем небе нет звезд, как у вас. — Ее голос был грустным и добрым.
Я тоже поднялся, подошел к двери и со смешанным чувством опасения и любопытства посмотрел на небо. Вопреки словам Славы, я увидел звездное небо. Хотя, небо было каким-то странным. По периферии небосклона виднелось огромное скопление звезд, которое заметно перемещалось по черному небу. Звезды были двух цветов — желтые и мертвенно-белые. Внезапно все скопление, разом полетело за горизонт, а пространство наполнилось угрожающим рокотом. Я покачнулся и удержал равновесие, только резко схватив за руку Славу…
— Что с вами? Отпустите меня, мне больно! — вскрикнула женщина.
Я выпустил руку и, бормоча извинения, выпрямился. Незнакомая пожилая женщина, потирая плечо, укоризненно смотрела на меня.
— Да это просто вираж самолета перед посадкой! — только и смог выговорить я.
— А вы думали? Пить меньше надо! — сказала женщина с брезгливой миной и отвернулась.



Глава 4

— Дамы и господа, наш самолет совершает посадку в международном аэропорту Куала-Лумпур. Пристегните привязные ремни и приведите спинки кресел в вертикальное положение. Во время посадки… — деловитая скороговорка стюардессы ворвалась в невероятный мир, в котором я был еще минуту назад. Я ошарашенно озирался по сторонам… — Командир самолета и экипаж благодарит вас за выбор авиакомпании «Малэшиа Эрлайнс» и желает вам приятного продолжения путешествия…
«Куала-Лумпур… — хорошо, что не Ялта, — промелькнула ассоциация из Мастера и Маргариты, а то был бы вылитый Степа Лиходеев. Хотя, постой, — подумал я, — Малайзия, — это как раз нормально». В сознании постепенно всплыла последовательность событий, которая привела к посадке самолета в аэропорту Куала-Лумпур. Так это его огни я видел в окно иллюминатора и одновременно в проеме двери в доме женщины-пастора? Ничего не понимаю — а Слава, а ступка?» — я отчаянно пытался совместить все эти события в одном времени. Я напряг память, пытаясь вспомнить события до командировки в Малайзию, — никаких встреч со Славой Новоселовым я не помнил. Что же из всего этого правда и куда меня забросит следующий раз? Я посмотрел на бортпроводницу, которая сидела, аккуратно пристегнувшись, лицом к пассажирам. На ее лице был ужас. «Бедняга», — подумал я, вспомнив рассказ одной знакомой стюардессы о смертельном страхе, который она каждый раз испытывает при посадке. Лицо стюардессы вызвало у меня серию воспоминаний, связанных с ней:
— Сэр! В полете употреблять спиртные напитки запрещено!
— Это не напитки, это сувенир, — и показал упаковку маленьких сувенирных бутылочек арака, — купил в Дьюти фри Бангкока!
— Все равно нельзя, — сказала она и потребовала отдать ей упаковку. Но было уже поздно. От сувенирной коробки осталось всего одна бутылочка. Арак оказался необычно крепким напитком… Уф — теперь все понятно. Ну и ну! — надо пить полегче, а то и вовсе бросить, — я рассмеялся, встряхнул головой и облегченно потянулся…
Самолет зашел на посадку. Вскоре тряска и надрывный рев двигателей обозначил завершение перелета Бангкок–Куала-Лумпур. Лицо стюардессы расслабилось — еще раз ей удалось выжить! «Ну и работа», — невольно подумал я. Хотя не так ли все мы встречаем новый день? Ведь сон — это та же смерть — где гарантия, что ты проснешься? Как правило, мы просыпаемся. А если это засыпание последнее, а если вместо тебя проснется кто-то другой? Вот я встречался с пастырями, со Славой, даже ступку ему дал, многократно ложился спать и просыпался — а где и когда это было? Надо проверить, на месте эта ступка или пропала вместе со сном…
Экзотическая страна, музеи, индуистские и буддийские храмы, лекции и переговоры с малайцами, которые требовали большого напряжения, вытеснили странный и невероятный сон, который приснился мне перед посадкой. В Малайзии мне не хотелось думать о его содержании и значении. Бессонными ночами, вызванными шестичасовой разностью во времени, я старался просиживать в местных ночных ресторанчиках, смотря бесконечные телевизионные сериалы и сценки из жизни малайцев, которые, кажется, никогда не забывают плотно поесть — даже ночью. Безусловно, я не забывал об этом событии, но процесс осмысления его, очевидно, проходил ниже порога осознания. Позже, по прибытии домой, воспоминания актуализировались, я беспрерывно думал об этом эпизоде, но никак не мог свести концы с концами. «Вот незадача, — думал я — жаль, что я не запомнил название напитков, которые предположительно пил в самолете!» В справочнике по спиртным напиткам я нашел, что один из сортов бамбуковой водки под названием бамбузе вызывает галлюцинации. Если мне попалась такая бутылочка, то этот невероятный сон еще как-то можно было бы объяснить. Но, с другой стороны, как такой продукт мог попасть в Дьюти фри? «Ну кто пустит Степу без сапог в истребитель? Да его и в сапогах никто не пустит…» — опять ассоциация из «Мастера и Маргариты» всплыла в сознании, подчеркивая двусмысленность моего положения.
Я попросил одного приятеля, который летел в Бангкок, купить мне набор сувенирной таиландской водки в аэропорту. Каково же было мое удивление, когда он сообщил по прилету, что продавцы ни о каких наборах местной водки ничего не знают». Вообще, Таиланд мусульманская страна, так что сам понимаешь, впрочем, текилу я тебе привез, в Стамбуле купил», — сказал приятель.
— Сам пей эту самогонку, — с досадой сказал я…
Ступка, как я и ожидал, оказалась на месте. Справки, которые я навел у жены Мишки, тоже ничего утешительного не дали — Мишка уже полгода был в экспедиции. «Совсем от рук отбился», — со вздохом сказал она. Интересной оказалась вот какая деталь: в этом сне, в промежутке между свиданием с женщиной-пастырем и встречей со Славой Новоселовым, мы получили выгодное предложение от одного румына, на поставку нашего оборудования на Балканы. Свела меня с этим румыном одна знакомая предпринимательница, по имени Наталья. Эта Наталья, в самом деле, имела какие-то дела в Румынии и часто туда ездила». А почему бы и нет, этот регион совершенно выпал из нашего поля внимания, — подумал я. — Надо будет поговорить с ней, может быть это и правда хорошая идея — через румын выйти на Грецию и страны бывшей Югославии».
Пока я собирался выбрать время и поговорить с ней, реальность сделала это за меня.
— Возьмите городской телефон, — раздался голос секретаря директора по внутренней связи, — вас эта, как ее…, говорит, где мой любимый мужчина?
— Ну вот, кстати и поговорю с ней про Румынию, — я снял трубку и приготовился слушать обычную преамбулу, которой Наталья пользовалась, для того, чтобы попросить о какой-то мелкой услуге.
— Здравствуйте, мой любимый, — протяжным и приторным голосом, с аффектацией несуществующей близости, — начала она.
— Переходите сразу к делу, телефонный разговор должен быть коротким — это Вам не приглашение на званый обед, — процитировал я Швейка.
— А почем Вы знаете, может быть, я хочу пригласить вас на званый обед, вернее ужин. Грубиян вы эдакий! — игриво ответила она.
— Какой ужин? С румыном? — неожиданно для самого себя спросил я.
В трубке раздался возглас удивления, смешанного с досадой: — А откуда вы знаете, он что, на вас сам вышел?
— Кто? — ответил я и похолодел. Начиная с этого момента, я уже знал содержание дальнейшего разговора.
— Ну, Стефан, — продолжала она. — Как же он вас нашел?
— Да никак, я просто догадался, — ответил я в смятении.
— Ну, милый, ну скажите, я все равно узнаю…
Дальше я уже не слушал, размышляя о сути происходящего. Сейчас она скажет: «в семь часов, я пришлю за вами машину».
— В общем, если можете, то сегодня, в семь часов, у меня. Дома будет лучше, чем в ресторане. Я пришлю за вами машину.
— Не нужно машины, я сам приеду, если получится, говорите адрес…
Я повесил трубку. События принимали невероятный характер. Как же я не понял сразу, что это был не просто сон в самолете, а что-то важное, и, может быть, самое важное в моей жизни? Надо было обдумать все, подготовиться… — запоздалые сожаления, вперемешку с каким-то восторгом от предчувствия близости к разгадке невероятной тайны и опасения того, что может быть придется узнать, охватили меня.
«Мое сознание как-то проникло в будущее, другого объяснения нет, — думал я. — Хотя, как это проникло? Что, будущее уже состоялось? Постой, да ведь это же мне говорили персонажи моего сна! Сон Брахмы! Так что же — получается это правда! Быть не может, я снова сплю!» Я встал и подпрыгнул. Сила тяжести с обычной скоростью вернула меня на пол. «Нет, не сон», — с тоской подумал я. Впрочем, я уже пытался это делать в том сне: то получалось, то нет. Ничего так не докажешь — in inferno nulla est redemptio — из ада нет выхода, — вспомнил я слова женщины-пастыря. Совсем как у Пустоты из пелевинского «Чапаев и пустота». Не поеду ли я и, в итоге, во «Внутреннюю Монголию» — эта, поистине отрезвляющая, перспектива представилась мне, как вполне закономерный исход всех этих, вложенных друг в друга снов. «Постой, да ведь и Пелевина она упоминала — как это я забыл! А кого еще? Сервантеса, Яна Потоцкого, Воннегута и еще кого-то, с польской фамилией. А, Квятковского! — вспомнил я автора сценария фильма «Рукописи, найденной в Сарагосе». — Странная компания! Хотя, что-то у них и, в самом деле, много общего. Да хотя бы вот эта вложенность сюжета в сюжет: вторая часть Дон-Кихота, которую читает Дон-Кихот во второй части Дон-Кихота, беспрерывное пробуждение ото сна Альфонса Ван-Вардена под виселицей братьев Зорро у Потоцкого, наслоение земных и тральфамадорских событий у Воннегута и, наконец, пелевинский Пустота, который засыпает в одной кошмарной реальности и просыпается в другой. А этот Квятковский тут при чем? А, понятно — он довел идею вложенности снов Потоцкого до логического конца — пробудил в своем фильме Альфонса под виселицей братцев Зорро, после того как ему объяснили, что все предыдущие пробуждения подстроила мавританская секта для его испытания. Пелевин просто транспонировал эту идею на нашу современность. А еще, что роднит всех этих авторов, кроме Сервантеса, так это наркотические вещества. Что еще в них общего? — подумал я по усвоенной годами научной работы привычке искать связи между явлениями. — Да ты сам и есть то самое общее, — сказало, что-то внутри меня. Эта мысль показалась мне странной, хотя действительно, эти авторы занимали мое воображение годами. Годами я читал и читал несколько книг этих авторов, как бы силясь понять, что они хотели мне сказать. Именно мне, потому что никто из моих многочисленных знакомых не проявлял к этой группе авторов специфического интереса. Потому, что они члены твоего карраса — опять промелькнула неясная догадка. Каррас — это выдумка Воннегута, которую он вложил в уста некого Боконона — основателя секты, которая правила затерянным островом в Карибском море. Согласно Боконону, каррас — это группа людей, судьбы которых связаны внутренней логикой событий, происходящих где-то в другом мире. В мире пасторов, наверно, — подытожил я. — Да, любопытно, — так это Слава, в женской ипостаси, был моим пастырем, пока сам не влип в наш мир? Ну, теперь понятно, почему они ко мне пристали, может, в наше время в их карасе и нет никого», — вспомнил я слова женщины-пастора о ее уединенной жизни.
«Все это интересно, — подумал я, — но что же мне, в самом деле, делать? Поехать на эту встречу с румыном и тем самым погрязнуть в сне, который уже видел или не поехать и разорвать его на… На что? На какой-то другой сон?» В том сне, который я уже видел, я взял книжку Воннегута, раскрыл ее на произвольной странице и прочел фразу, которую расценил как знак того, что ехать надо.
Со слабой надеждой, что этого сейчас не случится, я взял с полки томик Воннегута. С замиранием сердца я раскрыл ее наугад и прочел афоризм Боконона: «Предложение неожиданных путешествий есть урок танцев, преподанных богом». В отчаянии, я снова закрыл книгу и вновь открыл на случайной странице: «Ошибку сделать невозможно!» — гласил новый афоризм Боконона.
Глава 5

«Пропала птичка вся, коль коготок завяз» — эта цитата из Сервантеса вновь и вновь вспоминалась мне по дороге к Наталье. Интересно, ведь в том сне, который задавал текущую последовательность событий, я ничего подобного не вспоминал. А может вспоминал? Только не обратил внимания? Вполне может быть, что те же мысли возникали у меня, но в виде предчувствий, фоновых опасений, ассоциаций, но я не придавал им значения. Я и раньше часто испытывал ощущение, того, что все, что совершается, уже было когда-то… А что, собственно, изменилось для меня в реальности, после того как я узнал, что все это уже было? Да ничего. Могу ли я например пойти в казино и сорвать джек-пот? Вот что, например, за углом улицы, на которую мы сейчас повернем? За углом во сне стояла фура зеленого цвета с надписью Della на брезенте.
Вот этот водитель — я внимательно посмотрел на таксиста, которой в нетерпении, барабаня по рулю пальцами в такт музыке, ожидал зеленого света светофора. Чувствует ли он, что ему придется перестраиваться на другую полосу? Я напряженно ожидал, наблюдая реакцию водителя. Зажегся зеленый свет, водитель нажал сцепление и стал заметно забирать влево на повороте.
— Так и знал, что тут какой-то придурок стоит! — воскликнул он.
— Если знали, то почему не перестроились заранее? — спросил я.
— Так откуда же я знал, что он тут стоит? — ответил водитель, не замечая абсурдности своего ответа.
«Вот так вся наша, так называемая, жизнь, — с горечью подумал я. — Все всё знают. Только делают вид, что все нормально. Как я только раньше этого не замечал?»
«А вот интересно, если я сейчас остановлю машину, зайду в казино и сорву Джек-Пот?» — подумал я — такого сюжета явно не было в моем сне, я бы его запомнил. Я стал высматривать вывеску «Невада». Через некоторое время мы подъехали к одному из казино. Только выглядело оно как-то странно и безжизненно. Я не стал останавливать машину и мы поехали дальше. Следующее казино выглядело так же: ни огней рекламы, ни одного посетителя в дверях.
— Что, сегодня в казино выходной? — спросил я у водителя.
— Теперь у них навсегда выходной, — ответил водитель. — Закрыли их с сегодняшнего дня. А вы что, не знали?
— Нет, — ответил я растерянно. — А кто закрыл?
— Премьер-министр закрыла, наверно, не пускали ее в этот бизнес, — заметил водитель и пустился в рассуждения о продажности власти и о предстоящих выборах президента.
«Как все просто, — с безнадежностью подумал я. — Что здесь причина, а что следствие: мой сон незаметно стронул шестеренки реальности так, что закрылись казино, или они закрылись сами по себе, для того чтобы мой сон состоялся? Скорее всего, не то и не другое. Просто такой сон Брахмы», — сказал я сам себе, замечая, что это, еще недавно неприемлемое для меня понятие, постепенно становится частью моего мировоззрения.
Мне вспомнилась телепрограмма, которую я смотрел по «Дискавери». В этой передаче рассказывали об опытах английских психологов, которые регистрировали кожно-гальваническую реакцию испытуемых, которым демонстрировали шокирующие картинки вперемешку с нейтральными. Последовательность картинок определялась компьютером в соответствии с порядком выпадения случайных чисел. Ни экспериментатор, ни испытуемые этого порядка не знали. В результате большой серии опытов было выяснено, что испытуемые за несколько секунд до появления шокирующих картинок, давали явную вегетативную реакцию. Таким образом, что-то в них предвосхищало будущее, хотя это и не осознавалось испытуемыми.
Человеческое сознание просто игнорирует такие исследования. А что ему остается делать? Ну, вот сами эти ученые, которые проводили эти исследования, какой они сделали практический вывод лично для себя? Да никакого — написали отчет, получили деньги за работу и стали планировать новые исследования. «Все всё знают, — бормотал я в каком-то отупении, — все всё знают… Проклятый Болвагедон».
Ужин, «скромное обаяние буржуазии», переговоры прошли без всяких эксцессов. Хотя я прекрасно знал, что мне предложат, что я отвечу и чем все закончится: я уже ничему не удивлялся. Просто я говорил, то что должен был говорить и делал, то что должен был делать. Изредка я посматривал на своих собеседников, пытаясь понять, что чувствуют эти марионетки? Они казались увлеченными: спорили, хитрили, добродушно посмеивались над шутками и… знали так же, как и я, что это не более, чем сон. Вся разница между мной и ими состояла в том, что они, в отличие от меня, вытесняли образ ближайшего будущего и играли свою роль, как бы в первый раз. Вернее, они делали вид, что вытесняют, я был в этом совершенно уверен.
Все же какие-то выгоды от моего нового положения я смог получить. Например, на следующий день, работая над технологией синтеза нового материала, который наша контора планировала поставить на мелкосерийное производство, я знал, чем закончатся отдельные фазы процесса и просто не делал шагов, которые заведомо не дадут результата. Дело стало продвигаться быстрее. Однако, когда я попытался сразу сделать конечный продукт, выяснилось что реактив нужной чистоты, к которому я пришел в прошлом сне в конце недели, все равно раньше достать невозможно. Вообще, до конца недели, когда должен был быть позвонить Мишка и привезти Славу, ничего изменить было невозможно. Я махнул рукой и перестал пытаться уклоняться от известного мне в деталях сценария. Вот сейчас позвонит заказчик и скажет, что поставленный месяц назад прибор вышел со строя. Да, действительно он звонил и я заученно извинялся за эту поломку и обещал исправить… Вот сейчас я приду домой, а лифт не работает. Да, действительно, — он не работал, и я точно так же, как и во сне, чертыхаясь, поднимался на девятый этаж. Так прошла неделя.

Глава 6

Я с нетерпением ожидал дня, когда должен был раздаться звонок от приятеля, начиная с которого я оказался в этом странном мире полусна-полуреальности. День прошел, как обычно. Звонка, который я ожидал — не было. Начиная со второй половины дня, я перестал предчувствовать текущее развитие событий. Мир поблек и превратился в обычное, скучное и безнадежное выполнение обязанностей.
«Сон, про то, как я стал ясновидящим, закончился», — с унынием подумал я. Но что это было? Объяснение всего происшедшего, как затянувшегося периода психического расстройства типа дежа-вю, вызванного употреблением какого-то экзотического спиртного напитка в самолете, меня не устраивало. Во-первых, потому, что слишком уж детальным было это дежа-вю, во-вторых, что-то мне подсказывало, что я сам не мог выдумать ни концепции мира, как ночи Брахмы, ни мира пастырей, ни всего остального.
На следующий день я не пошел на работу и бесцельно бродил по городу, размышляя о том, что значит все то, что со мной приключилось. Явственно чувствовались приметы приближающейся осени. На асфальте, вперемешку с кожурой лежали свежие блестящие каштаны. Я присел на свободную скамейку и поднял один из них. Знакомое щемящее ощущение жалости к этим обреченным на бессмысленную гибель плодам охватило меня. «Так и человеческая жизнь — цветение, зрелость, упадок и смерть», — подумал я. На протяжении своей жизни человек несколько десятков раз видит модель своей жизни на примере деревьев — весна, лето, осень и смерть зимой. Только дерево каждой весной рождается заново, а человек… Я еще раз посмотрел на каштан. Что с ним делать? Красивый молодой ирландский сеттер подбежал ко мне и ткнулся влажным носом мне в руки. Его умные глаза и шерсть были каштанового цвета. Пес был в ошейнике, ухоженный и явно прогуливался с хозяином. А вот и хозяин, вернее хозяйка, — рядом со мной остановилась молодая женщина с ремешком в руках. Она наклонилась, чтобы взять собаку на поводок. Длинные каштановые волосы закрывали ее лицо. «Что-то слишком много коричневого цвета», — подумал я. Женщина выпрямилась и с приветливой улыбкой посмотрела на меня.
— Красивый пес — сказал я. — Как его зовут?
— Брахма — ответила женщина.
— Брахма? Что за имя? — в замешательстве пробормотал я. — А вас случайно не Слава зовут?
— Нет, — засмеялась женщина. — А почему вы так подумали?
— Да так, — обознался, — ответил я, вставая и пряча каштан в карман пиджака. — Приятной прогулки и спасибо.
— За что? — удивилась женщина.
Я уже не слушал. Теперь я знал, что делать. Очевидно, что они привели эту собаку с хозяйкой ко мне, чтобы напомнить мне о своем существовании. Возможно, Слава, в самом деле, живет по тому адресу, который привиделся мне в этом сне. Почему я раньше, это не проверил, — удивлялся я.
Чуть позже, сидя в такси, я стал сомневаться в своем решении. Если бы он в самом деле существовал, то что мешало ему позвонить мне или приехать ко мне на работу? Без всякой надежды я поднялся на девятый этаж дома, который посещал во сне, и позвонил. За дверью раздался лай собаки, шаги, лязганье цепочки и, наконец, — дверь открылась. На пороге стоял Слава.
Некоторое время он недоуменно смотрел на меня, затем его брови поползли вверх, лицо осветилось  изумленной улыбкой.
— Привет, Старик! — воскликнул он — как ты меня нашел? Заходи.
Мы обнялись. Как и прошлый раз, Слава был, видимо, рад нашей встрече. Усадив меня в кресло, он засыпал меня вопросами. Машинально отвечал на них, я пытался понять, что это значит? Слава вел себя так, как будто мы встретились впервые за многие годы.
— Слушай, а помнишь ты рассказывал про Болвагедон? — спросил я, чтобы направить разговор в интересующее меня русло.
— А, Болвагедон! Ты запомнил! Так он уже наступил, как я и предсказывал, — ответил Слава. — Поэтому я и оставил науку. Это при коммунистах еще началось. В науку бросились разные недоноски делать карьеру и вот результат. Посмотри, кругом — одни академики. Академики и раньше ничего не делали, но ведь были такие, как мы с тобой, — он похлопал меня по колену. А, Старик? Ведь мы чего-то стоили?
Это был совсем другой Слава. Я осмотрел комнату, в которой мы сидели. Обстановка была похожей, на ту что я видел во сне. Но только похожей, не более. На столе лежали разобранные мобильные телефоны, — наверно, он их ремонтировал. В углу стояла партия каких-то позолоченных фигурок нимф, китайских статуэток, слоников и прочих украшений. В углу стояла гальваническая ванна, прикрытая листом текстолита. Воздух в комнате был пропитан запахом горького миндаля.
— Да, вот наладил золочение художественного литья, — сказал Слава, поймав мой взгляд». Вот смотри, — он протянул мне покрытую золотом статуэтку четырехликого и четырехрукого божества. Это Брахма — бог такой был у индусов. Хорошо расходятся эти Брахмы, сам не знаю почему, — озабоченно сказал он. — Правда, возни с ними много. По мне, так вот этот пузатый мандарин лучше смотрится, и золотить его легче.
— Это не мандарин. Это Хотей, или китайский вариант Будды Майтрейа, — сказал я, разглядывая, позолоченную статуэтку.
— А, да, меня часто поправляют, — равнодушно заметил Слава. — Хотя мне непонятно — если это Будда, то почему он такой толстый?
— Согласно китайской легенде Будда принял облик толстого старика, чтобы к нему не приставали женщины, — ответил я, стараясь поддержать разговор.
— Это он умно сделал — все беды от женщин. Сколько я от этого косматого племени настрадался, если бы ты знал, — сказал Слава
— А помнишь, у тебя Нинка работала? Где она сейчас?
— Нинка? — удивился Слава. — А чего ты о ней вспомнил? Не знаю про нее ничего. Из-за нее, чертовки, меня с работы выгнали.
У меня появилась слабая надежда на то, что мне удастся что-то выяснить.
— Так это из-за нее ты ушел?
— Да не ушел, а выгнали меня. Застукала нас комиссия из отдела кадров. Они как раз в этот день проверяли выход на работу в нашей лаборатории. Дверь я забыл закрыть. Ну, зашли в мою лабораторию, а там Нинка разгуливает в белье. Зараза, навязалась мне на шею в эту ночь, — с застарелой злостью сказал Слава.
— И все? А я слышал, что она по двору бегала… без ничего.
— Ну, этого еще не хватало! — воскликнул Слава. — Это, Старик, все завистники выдумали, уже когда я ушел. Меня потом на работу нигде не брали. Пришлось уехать из города.
— А когда ты вернулся? — спросил я.
— Да давно уже. В начале перестройки, хорошо зарабатывал: квартиру купил, женился. Дети подрастают. Все хорошо, — сказал Слава и посмотрел на меня взглядом, в котором ясно читалась просьба не касаться прошлого. Не вспоминать наши мечты, планы и надежды на прекрасное, как тогда казалось, будущее.
Я стал прощаться. Мне кажется, Слава был рад, что я ухожу.
— А как ты меня нашел? — уже в дверях спросил Слава. — Я стараюсь ни с кем… — он замялся.
— Мишка дал мне твой адрес, — ответил я.
— Странно, с Мишкой с тех пор ни разу не встречался. Ну, все равно, я рад был тебя видеть, — сказал он и опустил глаза.
Это «был» красноречивее любых слов говорило, что нам не следует больше встречаться. Что время делает с человеком! — думал я. «Что оно сделало с тобой!» — сказал кто-то внутри меня. «Да, и со мной тоже», — согласился я.
«Прекрасное далеко, не будь со мной жестоко. Жестоко не будь…» — чистые голоса детского хора, из безвозвратного советского прошлого, лились из радио­приемника такси, пока я возвращался от Славы. «Странно, очень странно», — бормотал я, пытаясь связать в целое расползающиеся петли ткани реальности.
В задумчивости я не заметил, как вышел из такси и как заученный маршрут привел меня на работу. Я зашел в свой кабинет и сел за стол. Разыскивая сигареты, я наткнулся на каштан, который подобрал на бульваре перед поездкой. «Вот с этого каштана все началось, — подумал я. — Каштан, каштановый сеттер, каштановые волосы хозяйки сеттера и наконец, кличка собаки — Брахма — вот ключ к пониманию сегодняшнего дня. Даже Слава говорил о Брахме — но как! — с горечью вспомнил я. — Если они меня подтолкнули к этой поездке, то какой урок они хотели мне преподать? Хотя, кто они? — ведь ни эпизода с Нинкой, ни трансформации Славы, ни ступки на самом деле не было. Постой, — остановил я сам себя, — про ступку я совсем забыл». Я встал, снял со стеллажа ступку и внимательно ее осмотрел. Ступкой недавно кто-то пользовался! На стенках ступки не было пыли, которая заметным слоем лежала вокруг нее на полке. Кроме того, донышко ступки и пестик были покрыты остатками какого-то вещества, которое в нем недавно растирали. «Что за ерунда!» — подумал я, вспоминая, что не пользовался ею не меньше года. Я приблизил ступку к настольной лампе и стал ее разглядывать. В ступке находилась смесь кристаллического порошка, предположительно неорганической соли, и какой-то органики. Похоже, готовили пробы для ИК-спектроскопии — подумал я. Но кто это мог делать? Неужели Слава все-таки брал у меня эту ступку? В замешательстве, я провел пальцем по донышку ступки и лизнул его. Вкус порошка был соленый. Так и есть — в ступке что-то растирали с бромидом натрия. Я подошел к раковине, прополоскал рот и снова сел за стол. Какое-то неясное чувство тревоги заставило меня насторожиться и прислушаться к внутренним ощущениям. Внутри меня росло ощущение всестороннего распирания. Как будто там вырастало какое-то существо, еще не осознающее себя, но грозное и огромное. Серия глубоких вдохов, только усилила это ощущение. «Неужели я отравился веществом из ступки», — мелькнуло запоздалое раскаяние. Небо за окном потемнело, раздался нарастающий рев низко летящего реактивного самолета и послышался отдаленный раскат грома. «Как это они решаются так низко летать над городом в грозу»? — подумал я и на секунду потерял сознание. Когда я очнулся, все неприятные ощущения исчезли. Было необыкновенно легко, только я совсем ничего не видел, не слышал и не ощущал своего тела. «Спокойно, — сказал я сам себе, — это просто кровяное давление резко упало. Нужно сидеть или лежать и ждать, когда оно восстановится».
— Лежать или сидеть тебе не обязательно, — где то рядом раздался смешок Славы. — У тебя сейчас нет тела, — добавил он. — Но ты не беспокойся, твое тело в безопасности и ты в него вернешься.
— А, Слава! Так ты все-таки существуешь! — подумал я потому, что сказать что-либо мне было нечем. Что-то внутри меня удивлялось, тому, как я спокойно отнесся к этому бестелесному существованию, однако удивление это было радостным. Вообще, доминантой моего настроения в тот момент была радость. В сущности, меня уже не интересовало мое тело и то, вернусь я в него или нет. Смущало только то, что вокруг была абсолютная темнота.
— Слушай, а почему тут так темно? — спросил я.
— Где тут? — вопросом на вопрос ответил он. — Тут и там бывает только в волне выполнения или в дне Брахмы. Сейчас мы вне волны и сейчас ночь, так что говорить о пространстве и времени бессмысленно.
— Да, тут хорошо, — неожиданно для себя подумал я. — Как здорово чувствовать, что ты не связан с этим дурацким телом и его потребностями. Только, кто же я? Кто это так радуется? Где возникают эти вопросы? И кто такой Слава?
Вопросы возникали и хотя я не мог дать на них ответы, это меня не беспокоило. Сам факт существования без тела был настолько восхитительным, что все эти вопросы казались совсем не важными — просто мимолетными флуктациями в чем-то бесконечном и блаженном. «Вот оказывается, что имели ввиду просветленные, а я смеялся над этим», — подумал я и что-то во мне в ответ засмеялось радостным и очищающим смехом.
— Да, именно об этом они и говорили, — подтвердил Слава. — Тело порождает желание и страдание от невозможности его утолить. Избавление от тела — это всегда радость. Но только точка сборки привязана к телу и гаснет с гибелью тела. Так что о теле приходится заботиться, даже липовом.
— Это какая точка сборки? Кастанедовская? Так что, писания Кастанеды соответствуют действительности? — удивился я.
— Смотря по тому, что понимать под этим словом. Точка сборки — это термин, который он ввел в обиход и определил как точку восприятия. Тут он прав, и наше с тобой нынешнее существование это подтверждает. Восприятие возникает не из тела, хотя и может его описывать. Точка сборки — это точка входа в сновидение Брахмы. Она возбуждается при стирании этого сна, в результате чего в ней возникает иллюзия «Я». Если тело бодрствует, то «Я» — это тело, если тело отключить, то точка сборки видит сновидение Брахмы. Видеть сон Брахмы и быть телом невозможно.
— А, так вот почему все паранормальные явления происходят в трансе, — предположил я.
— Да, транс — это полусон-полубодрствование. Тот, кто сможет быстро переключать точку сборки между сном Брахмы и телом, может многое. Однако это все равно иллюзия. Ничего он не переключает. Это фильм, про то, как реальный двойник переключал эту точку во время дня Брахмы.
— А мы тоже видим фильм? — спросил я.
— Конечно. В этом фильме я узнаю, как управлять переменными точки сборки, которые привязывают ее к волне выполнения, и учу этому тебя.
— А, ну и прекрасно, ты молодец, — волна смеха и радости вновь затопила меня. В сущности, мне было все равно, правда это или нет, но симпатия ко всему так переполняла меня, что я охотно согласился с ним. Как досадливая муха во мне зажужжал еще один вопрос.
— А Дон Хуан и Хенаро? Они существовали в природе?
— Они существовали в сознании Кастанеды, а Кастанеда существовал в природе. Значит они так же реальны, как и Кастанеда.
Если бы у меня было тело, оно бы покатилось от смеха.
— Ты просто перефразируешь Чехова, — сказал я, расплываясь в блаженном хохоте. — Знаешь, мне бы хотелось задать тебе серьезный вопрос, но я не знаю какой. А вот: а что, во дне Брахмы тоже есть точка сборки?
— Конечно. Ведь день Брахмы это тоже иллюзия, только более высокого порядка
— Отлично! Просто отлично. Просто не могу тебе передать, как я рад этому.
— Послушай, Старик. Соберись и перестань хохотать. Мы здесь не для того, чтобы блаженствовать. Я должен показать тебе волну выполнения. Время идет и скоро придет вахтер узнавать, почему твое тело не идет домой. Да и ЛСД скоро перестанет действовать так остро.
— Аннушка уже разлила масло… — начал было я цитировать «Мастера и Маргариту», но тут до меня дошло слово ЛСД. Так это было ЛСД в ступке? А как ты его туда подмешал?
— Пастырь ничего не может подмешать двойнику, тем более в другом мире, — назидательно сказал Слава, — просто я устроил так, что одна твоя сотрудница дала на время ступку знакомому химику-криминалисту для работы. Потом я отвлек его в нужный момент так, что он забыл ее помыть от образцов ЛСД. Потом я устроил так, чтобы ты поехал и поговорил со Славой. После этого разговора, ты уже никак не мог не взять в руку ступку. А так как у всех полухимиков есть стереотип посмотреть–понюхать–лизнуть, то у тебя не было выбора.
— А к какому Славе я ездил, — не понял я. — Разве это был не ты?
— К сожалению, меня в твоем мире нет. 30 мая 87 года волна выполнения, в которой мы жили, вошла в точку бифуркации и разделилась на две волны. Мы со Славой ушли с новой волной, ты остался в старой.
Ничто не могло нарушить мира во мне. Это потрясающее сообщение я принял с совершенным спокойствием и доброжелательностью.
— Ну, разделились, так разделились, важно, что мы с тобой существуем и знаем об этом. Ведь правда? — сказал я.
— Правда. Так как твоя и наша волна разделились недавно, то они остаются тесно связанными и я легко могу сделать совместный серфинг на твоей волне, — серьезно добавил он.
— А что… — начал было я и осекся. Вокруг, сколько хватало поля зрения, стали появляться полупрозрачные контуры зданий, автомобилей, деревьев, людей и животных. Иллюзия присутствия была полной. Даже едва различимые тени от зданий и людей находились в строгом соответствии с положением неяркого Солнца этого призрачного мира. Мы находились в сквере перед невысоким католическим храмом. Я узнал это место. Всего несколько часов тому я встретил здесь женщину с собакой по кличке Брахма. Точка моего восприятия находилась на привычном для глаз уровне и была неподвижной относительно контуров зданий. Полупрозрачные контуры людей свободно перемещались через нее. Когда очередной призрак проходил через эту точку, освещенность сцены немного падала, и передо мной проносились контуры каких-то органов.
— Слава! Ты здесь? Что это такое? — спросил я в замешательстве.
— Мы движемся в подножии волны выполнения, — ответил он. — Это полураспавшиеся остатки сна Брахмы или твоего мира. Там, где мы были до этого, они уже полностью распались, поэтому ты ничего не видел. Сейчас я снова изменю координату времени и мы начнем двигаться к вершине волны. Смотри внимательно и запоминай.
Контуры предметов и людей стали уплотняться. Теперь мне уже стоило некоторого усилия сдерживать волнение, когда через точку моего восприятия проходило очередное привидение.
— Слава, а ты можешь меня хоть немного приподнять? — попросил я и увидел, как позиция моего наблюдения приподнялась и, переместившись в сторону сквера, зависла над скамейкой.
— Посмотри, кто к нам идет! — сказал Слава с еле заметной издевкой в голосе.
К нам шел я.

Глава 7

Вернее, к нам приближался, призрак моего тела. Я не раз видел видеофильмы со своим участием, но каждый раз я знал, что меня снимают, и бессознательно старался выглядеть как можно привлекательнее. Теперь, я впервые видел неприглядную картину моей естественной внешности и поведения. По бульвару, медленно и, видимо, бесцельно, шел немолодой мужчина высокого роста. Он был плохо выбрит и кое-как причесан. Видавший виды костюм и поношенные башмаки завершали образ человека, не ожидающего от мира ничего хорошего и не ждущего от общества похвалы. Мужчина шел, опустив глаза на точку в трех метрах перед собой. Плохо скрываемая брезгливая гримаса появлялась на его лице, если он подымал глаза, привлеченный каким-то шумом или неожиданным препятствием. Увидев слева от себя сквер, мужчина свернул в него и, приблизившись к нам, сел на скамейку, опершись локтями о колени и безвольно опустив руки. Посидев некоторое время в неподвижности, он нагнулся, поднял каштан и стал его разглядывать.
— Маг, встречающийся сам собой — мертвый маг, — вспомнилось мне высказывание Кастанеды.
— Да, на вершине волны выполнения это значит, что на точке сборки одновременно активны данные сна Брахмы и данные тела. Обычно точка сборки при этом разрушается. Конфликт на шине, как сказал бы электронщик, — прокомментировал Слава.
— А что Кастанеда не знал про эту волну? — спросил я.
— Нет, он был заворожен зрелищем Орла, который отбирает у человека осознание вместе с суммой жизненных впечатлений после смерти. Почему пастырь предстал ему в таком виде, я не знаю. Чудак, наверно, какой-то. Вообще, в истории было много случаев, когда пастырь или двойник добирались до зрелища волны. Но мне неизвестно, чтобы кто-то научился поперечным смещениям вдоль волны. Кроме наших волн, существует еще множество побочных волн, или параллельных миров, как у вас говорят. В некоторых из них произошла атомная война или какая-то природная катастрофа планетарных масштабов. Жуткие миры, должен сказать.
— Какая же волна настоящая? И кто всем этим управляет? — несмотря на мое отрешенно-счастливое состояние, я не мог удержаться от постоянно возникающих у меня вопросов.
— Настоящая волна одна и ты живешь в ней. В ней стираются параметры элементарных частиц о предыдущем дне Брахмы.В остальных просто идут вычислительные процедуры над копиями этих частиц. Образно говоря, это побочные процессы, которые происходят в оперативной памяти компьютера Брахмы. Их следы стирать не нужно. Со стартом нового дня Брахмы они будут просто переписываться новыми, уже реальными данными.
— Но все же, Слава, разъясни мне про эти волны — я не совсем понимаю, как это получается, — мои мысли слегка путались и задавать вопросы было одновременно и весело и лень. — Да, вот что я хотел спросить: ты же, или она… не помню, словом, вы говорили, что сон Брахмы повторяет реальные события из дня Брахмы. А как же быть с побочными волнами? Ну с твоей, например? Ведь мира, в котором ты живешь, никогда не было. Хуже того, и пасторов ваших тоже не было! Значит, вместо взятки ваши пастыри получают фигу с маслом? Так им и надо паршивцам эдаким, — и я опять расхохотался. Мысль о том, что эти паразиты строят свои интриги впустую, показалась мне чрезвычайно смешной и утешительной. — Хотя постой, а когда возникли эти побочные волны?
— Во время сна Брахмы, конечно. Множество волн, которые бродят во сне Брахмы — это множество снов, которые он одновременно видит. Все эти бифуркации — это то, что могло случиться, но не случилось в реальном дне Брахмы. Только один из них точно описывает последовательность событий его дня. Это важно, а то сколько, снов в голове Брахмы — это его забота.
— Ну да, — охотно согласился я. — Пусть думает, тем более, что головы у него четыре…
К призраку моего тела подбежала, приветственно размахивая хвостом, призрачная собака, и ткнулась ему носом в ладони. Мужчина улыбнулся первый раз за все время и погладил собаку. Вслед за собакой к нему подошла хозяйка собаки и взяла ее на поводок. При этом они обменялись беззвучными фразами.
— Звуки не сохраняются среди разрушающейся картины сна, — опередил мой вопрос Слава. — Ладно, еще один фокус, и будем считать, что ты усвоил урок.
Женщина наклонилась, отсоединила карабин поводка от ошейника собаки. После этого, пятясь и поглядывая по сторонам, вернулась на скамейку в противоположной стороне сквера. Собака вновь ткнулась мордой в руки мужчины и, виляя хвостом и пятясь, как хозяйка, вернулась на исходную позицию на газоне. Мужчина на скамейке согнул спину, сложил руки на коленях и вновь стал разглядывать каштан. Все замерло.
— Вот это да! — воскликнул я. — Как это ты делаешь?
— Я показал тебе, как меняя координату времени, перемещаться по волне выполнения, — ответил Слава. — Показал, чтобы закрепить у тебя в сознании идею о том, что весь твой мир — просто ночная волна выполнения. Теперь вперед на вершину! Это как виндсерфинг, не бойся. Главное чтобы волна тебя не накрыла — остальное дело техники.
— Гоп-ля! — воскликнул он, и мы понеслись сквозь призрачный город. Дома, улицы, машины, уплотняясь на глазах, ринулись мимо нас.
— Слава! Подыми меня повыше! У меня голова, то есть точка сборки, кругом идет от этого полета, — крикнул я. Обилие впечатлений не оставляли места для благодушного настроения, которым я наслаждался еще минуту назад. Все во мне напряглось, чтобы не быть сметенным их напором.
Мы вынырнули из месива домов и поднялись на высоту птичьего полета. Сказочная картина полупрозрачного города открылась моему взору. Неяркий диск Солнца горел среди почти прозрачных облаков.
— Как красиво! Покинутый марсианский город Бредбери. Не хватает только каналов и сухопутных парусников!
— Да, каналов и парусников нет, зато американская экспедиция есть, — сказал Слава, показывая на здание Макдональдса и толпу призраков вокруг него. — Марсиане встречают космический корабль пришельцев… Есть миры, в которых всего этого нет. Я знаю одну волну в которой Ельцин спьяну упал с моста и утонул, а Горбачева застрелил один ветеран на митинге.
— Вот здорово! — воскликнул я. — И Союз не распался! А кто у них президент? Хотя президентов, наверно у них не должно быть.
— О чем речь! Зато у них есть генсек — Лукашенко. Китай в рублевой зоне, Америка не выходит из кризиса, доллар, если повезет, можно обменять на рубль в соотношении один к ста. Есть волна и получше, в ней вообще перестройка продолжалась всего 2-3 года и особого вреда не нанесла. В этой волне военная бюрократия, под благовидным предлогом, совершила переворот, выгнала на пенсию партийную верхушку, назначила военных комиссаров в министерства и сумела вывести страну и соцлагерь в единстве до девяностых годов. Не без издержек, конечно, но Союз и соцлагерь устоял. Оказывается, этого было достаточно для того, чтобы мир капитала начал сыпаться. В восьмидесятые годы все висело на волоске и в Союзе и в США. Кто-то должен был погибнуть, причем запас прочности в Союзе был гораздо больше.
— А дальше? Что было дальше?
— Дальше на Западе случился жесточайший и само¬усиливающийся кризис, который привел к такому резкому снижению уровня жизни, конфликтам на национальной и религиозной почве, что его обаяние в головах мещан вдруг рухнуло. Как следствие, рухнула идейная база либерализма в сознании верхушки общества. Странно, но этого оказалось достаточно для начала нового периода роста.
— Ну почему такая несправедливость? Почему я живу не в этой волне? — спросил я, испытывая и в самом деле что-то похоже на жалость к себе.
— Старик, ты плохо соображаешь, — сказал Слава. — В этой волне твое место занято. Так же, как в вашем мире есть Слава Новоселов — отец двоих детей, отчаянный мечтатель в прошлом и пессимист в настоящем. Твоя копия в нашей волне весьма успешна — профессор, обладатель целой коллекции наград. Однако он еще более несчастлив, чем Слава Новоселов в вашем мире. Кстати, копия Славы Новоселова в нашем мире также процветает. Ты и Слава — большие приятели. Впрочем, ты сам со временем увидишь.
Здесь нотабене: Слава так часто обещал мне что-то показать или с кем-то познакомить в будущем, что я пропустил эти слова мимо ушей. Как позже выяснилось, он действительно познакомил меня с моей копией в его волне, причем, самым странным из возможных способов, но об этом позже. Итак, я пропустил эти многознаменательное замечания и принялся рассуждать, что в конечном итоге лучше для развития личности — жить в стесненных обстоятельствах или напротив в относительном изобилии?
— Да. Я понимаю. Я еще в восьмидесятых годах чувствовал, что если я ничего не изменю — эта вечная погоня за первенством меня засосет, — согласился я. — Но мне непонятно, что послужило причиной того, что наш мир развивается таким уродливым манером. Почему основным стал мир, в котором нет Союза? Почему коммунизм сменила такая бесчеловечная и отжившая формация, как капитализм?
— Нас просто неправильно учили о том, что такое коммунизм. Коммунизм — это по Марксу, что-то аналогичное кастанедовскому перепросмотру. Маркс определял коммунизм, как последовательное снятие отчуждения человека от продуктов его деятельности. Снятие это начинается после того, как отчуждение достигает максимума и происходит путем последовательного повторения общественных формаций в обратном порядке. Так что вы живете при коммунизме, к чему собственно и стремилось советское общество. Вы, как немцы во вторую мировую войну, получили то, что хотели. Они мечтали жить и работать в России и действительно многие из них еще долгие годы после войны жили и работали на лесоповале в Сибири. Кто же мог подумать, что коммунизм — это последовательная реализация абсолютизма, феодализма, азиатского способа производства, родового строя и т. д.
Что-то подобное я уже читал в книге «После коммунизма», но не придал этому значения, сочтя эту точку зрения обычным пустозвонством. Однако слова Славы заставили меня отнестись к этой идее по-другому. В самом деле, в природе все циклично, ничто не вечно. Как правило, долгое развитие заканчивается взрывом или вспышкой, при которой система приходит в близкое к исходному состояние. Например, взрыв сверхновой — это что-то, похожее на ускоренный фильм об образовании звезды, пущенный в обратном порядке.
— А почему ты начал обратный отсчет формаций с феодализма, а не с капитализма? — поинтересовался я.
— Я начал не с феодализма, а с абсолютизма. Нам преподавали упрощенный марксизм и не только потому, что советские толкователи марксизма опустили его до своего уровня понимания реальности. Просто часть фундаментальных работ Маркса была обнаружена уже после Второй мировой войны. Между капитализмом и феодализмом лежит особая формация — абсолютизм. Это строй, при котором основное экономическое содержание эпохи состоит в обмене права на деньги. До промышленной революции в России абсолютизм выражался в том, что деньги перетекали к детям беднеющих дворян, а права — к детям купцов через браки между сословиями. Это у Чехова прекрасно описано. А какое содержание перестройки? То же самое. Право комсомольских работников образовывать кооперативы они обменяли на деньги, принадлежавшие остальному населению.
— Да, но тогда остальное население, отдав деньги, должно было получить права. А этого не случилось, — заметил я.
— А это всегда так бывает. А что получили дворяне, отдав свои привилегии взамен на горсть серебрянников? Только то, что уникальное право быть дворянином стало настолько распространенным, что обесценилось, как у вас говорят — ниже плинтуса. Вот и нынешний гражданин России — теоретически имеет все права. Но беда в том, что у него нет денег на их реализацию. Зато, те кто отдали свои формальные права, могут за вырученные деньги купить себе столько прав, сколько захотят. Вот такой коммунизм получился, — закончил Слава свой экскурс в нашу недавнюю историю.
«Логично, — подумал я. — Тут не с чем спорить». Однако мне было не совсем понятно, почему после социализма не установился капитализм, как обещали зазывалы перестройки.
— Социализм — это высшая форма капитализма, при которой весь капитал принадлежит государству, то есть никому. Советский Союз первым в мире построил высшую форму отчуждения человека от продуктов его деятельности. Этот процесс завершился при Сталине в пятидесятых годах прошлого века. Таким образом, возврата к капитализму уже не могло быть. Это был пройденный этап. Начиная с Хрущева, началось обратное движение, которое закончилось перестройкой, то есть абсолютизмом, — не дожидаясь вопроса, сказал Слава. Вы по-прежнему идете впереди общественного прогресса, который по идее должен привести к полному снятию отчуждения человека от самого себя и уничтожения труда, только произойдет это уже во время нового Дня Брахмы.
— Уничтожения труда? Что же, это будет царство бездельников? Впрочем, может быть ты и прав, уже и сейчас почти никто ничего не делает, — подумал я.
— А ты вспомни, что написано в Манифесте коммунистической партии? Целью коммунистов является уничтожение труда — вот что там написано, причем, на первой странице манифеста.
— Да и в самом деле. Но я думал, что речь идет о рабском труде.
— Всякий труд рабский, — ответил Слава. — Только не надо путать труд и деятельность.
Призрачный город во время нашей беседы значительно уплотнился, а Солнце достигло горизонта. Облачность на горизонте стала плотной и пожаром охватила западную часть неба. Поверхность города покрылась сплошным покрывалом теней от домов и деревьев. Окна домов, обращенные на запад, горели зловещим красным огнем.
— Однако мы заболтались с тобой. Вперед и вниз, а там… ведь это наши волны, они помогут нам… Гоп-ля, Гоп-Гоп!!!
Наши точки сборки сорвались с места и стремительно полетели в сторону квартала, на котором находилось моя «контора», и в которой, по словам Славы, находилось мое тело, которое мы еще совсем недавно видели в скверике перед храмом. Через несколько мгновений мы оказались в моем кабинете. Мое тело безжизненно сидело на стуле, уронив голову на стол. В левой руке оно еще держало ступку. Предметы в помещении и само тело стали почти совсем плотными.
— Долго еще оно будет в бессознательном состоянии? — спросил я.
— Да, еще около получаса. Сейчас узнаем точно. Заодно мы спустимся по волне в будущее. Смотри, внимательно. Не пропусти момента его пробуждения — иначе тебе крышка, — зловещим голосом сказал Слава и засмеялся.
— А как я узнаю, что тело вот-вот пробудится? — забеспокоился я.
— Я пошутил, — примирительно ответил Слава. — Никакой опасности нет. Мы на самой вершине волны. Слышишь звуки машин?
В самом деле, с безмолвием было покончено. Тысячи сильных и слабых звуков отдаленных голосов, автомобилей, пения птиц и прочих шумов, заполнили комнату. Мое тело продолжало безучастно лежать на столе, не проявляя никаких признаков жизни, кроме слабого поверхностного дыхания.
Внезапно раздался звук, напоминающий звук рвущегося целлофана и все звуки стихли. Я испуганно посмотрел на тело. Оно по-прежнему не проявляло признаков пробуждения. Но, может, оно проснулось и делает вид, что спит?
— Не волнуйся, мы в будущем. Здесь тоже нет звуков. Следи за телом. Даже если оно очнется — ничего страшного. Это такой же призрак, как и тот, что в сквере. Только тот призрак уже распадается, а этот еще не ожил, — успокоил меня Слава.
Призрак стал быстро терять плотность. Вместе с ним стали терять плотность стены и предметы в помещении. Наконец, он пошевелился и с безумным страхом уставился на нас.
— Он нас не видит. Он смотрит в окно. Бог знает, что он сейчас видит. ЛСД действует несколько дней. Кстати, когда попадешь в тело, не ходи несколько дней на работу. Сейчас приедет твой приятель и отвезет тебя домой. Скажи ему, что ты напился с директором по случаю подписания крупного контракта. Это простительно. А вот и он, — прокомментировал Слава появление в комнате еще одного полупрозрачного существа.
Между призраками моего тела и приятеля, в котором я узнал своего однокурсника, стали разыгрываться немые сцены, закончившиеся их совместным уходом. Впрочем, они уже так поблекли, что разглядеть дальнейшее было невозможно. Мы снова оказались в сумерках и безмолвии.
— Передний фронт волны выполнения очень крутой, поэтому они так быстро поблекли, — заметил Слава. — Волна выполнения похожа на прибрежную волну. А теперь — тебе пора. Он сейчас очнется. Давай назад, на вершину волны. Вперед и вверх, а там!.. Гоп-ля!
— Ведь это наше тело, оно поможет нам… — машинально перефразировал я слова припева известной песни Высоцкого, повторно использованного Славой. — Только как я в него попаду?
— Не волнуйся, тебя втянет в него, как только хаос в нейронных связях, вызванный ЛСД, снизится до уровня самосознания.
Предметы в помещении стали стремительно уплотняться. Мое тело по-прежнему неподвижно сидело на стуле, положив голову на столешницу и сжимая в левой руке ступку. Я неприязненно рассматривал его. Вспомнилась цитата из Дхамапады: «Из костей сделана эта крепость, плотью и кровью оштукатурена, старость и смерть, обман и лицемерие заложены в ней…»
— Это правда, но не вся, — прокомментировал мои мысли Слава. — Посмотри поближе.
За этими словами последовал головокружительный полет и моя точка восприятия закрепилась в новом положении. Передо мной открылась панорама какого-то странного, изрытого воронками и бороздами, мира. Поверхность между бороздами и пологие края воронок были покрыты сплошным слоем примыкающих друг к другу, неправильной формы, пластин грязно-серого цвета. Края пластин были зазубрены и состояли из оборванных слоев, напоминающих излом полусгнившей древесины. На поверхности пластин в беспорядке валялись бурые кристаллы, булыжники разной формы и размеров, рваные веревки или лианы. Углубления борозд были сплошь покрыты толстым слоем мха отвратительного вида… Таким же мхом были выстланы углубления воронок. Где-то вдали виднелась странная гора округлой формы, которую от основания до вершины перерезала узкая полоска чего-то, отдаленно напоминающего обугленные стволы деревьев без веток. Внезапно дно одной из воронок деформировалось и заполнилось мутной влагой, которая проникая в щели между пластинами, покрыла все вокруг быстро высыхающими лужами, распространяющими острый запах аммиака и какой-то летучей ароматики. Одновременно щели между пластинами стали заполняться маслянистым веществом, которое вытесняло влагу из нижних слоев пластин. В поисках источника маслянистого вещества, я оглянулся. За моей спиной в дне одной из воронок брал свое начало гигантский ствол какого-то дерева. Ствол был наклонен под углом 30 градусов к поверхности и был покрыт крупными чешуйками серого вещества. Воронка, из которой рос ствол, была заполнена маслянистой жидкостью, которая концентрическими волнами изливалась на поверхность пластин и ползла по стволу дерева. Внезапно поверхность вздрогнула, как при землетрясении. Ствол дерева рывками приподнялся немного и из дна воронки выползло какое-то безглазое членистоногое существо архаического вида. Оставляя жирный след, существо потрусило в сторону ближайшего рва и спряталось там.
— Слава, ты здесь? Что это такое? — в смятении воскликнул я.
— Ты на поверхности кожи своего тела вблизи глаза, — сочувственно ответил он. — Видишь эту округлую гору? Это сомкнутые веки глаза. Полоска растительности на холме — это ресницы. А та горная гряда, вон там на горизонте — это надбровные дуги и брови.
— Как кожа? А эта тварь, которая спряталась в канаве?
— Это клещ демодекс. Он живет в волосяных фолликулах. К вечеру он выбирается на поверхность эпидермиса.
— Так этот ствол — это волос? — спросил я, с отвращением рассматривая покрытую чешуей маслянистую поверхность ствола.
— Да. Это так сказать парадная сторона тела. Скажи спасибо, что я не показал тебе как выглядит…
— Не надо мне ничего больше показывать. Убери меня, пожалуйста, отсюда! Меня сейчас вырвет, — прервал я Славу.
Точка восприятия поднялась немного над поверхностью и, набирая скорость, скользнула вдоль поверхности лица. Напоследок, пролетая над двумя огромными пещерами, поросшими густым частоколом волос, я ощутил горячий зловонный поток выдоха своего тела.
— И се человек… Не хочу я туда, — вырвалось у меня.
— Хочешь или нет, оно тебя все равно втянет. Пока, Старик…
Внезапно все пространство расцветилось бесчисленным морем огней. Калейдоскопически сплетаясь в невероятно прекрасные узоры, они манили и одновременно отталкивали своей чудовищной красотой. Я открыл глаза. Узоры переместились во внешний мир и завладели предметами комнаты. Каждая плоскость шевелилась и переливалась водопадом огней. Каждый край или граница предмета размножалась на бесчисленное множество копий, которые, как бы соревнуясь в красоте и изяществе, манили внимание к себе. Цвета переливались в огненном танце, выпрыгивая из плоскости на два-три сантиметра. Бесконечные перспективы протягивались в бесконечность из любой точки стенных обоев. Туннели и туннели из любой точки пространства. Я закрыл глаза. Узоры удвоили атаку. Пришлось снова открыть их. Знакомые, хотя и искаженные предметы немного успокаивали. «Это слишком красиво, чтобы вынести», — подумал я.
Дверь комнаты открылась и в нее вплыло какое-то сверкающее существо, на голове которого красовался высоченный головной убор в виде многоярусной фанзы, украшенной какими-то нашлепками. Хуже всего было то, что нашлепки беспрерывно шевелились, как бы поглядывая, принюхиваясь и причмокивая. Я отпрянул и в страхе замер, ожидая самого худшего.
— Ну, ты напился до чертиков, — со смехом сказало существо голосом моего однокурсника Андрея. — Вставай я тебя отвезу домой.
— Да, отвези, — сказал я, вспомнив инструкции Славы. — Контракт подписал… Вот и…
— С кем это? — поинтересовался Андрей.
— Не знаю. С Сатаной, наверно, — ответил я, с опаской поглядывая на его живую китайскую шапку.

Глава 8

Несколько дней я приходил в себя после серфинга на временной волне. Весь этот период Слава иногда появлялся в моем сознании. Чаще всего я слышал только его речь, хотя иногда я видел его образ, как бы накладывающимся на изображение предметов этого мира.
Сказать, что я был потрясен увиденным, это значит ничего не сказать. Я окончательно поверил в то, что мы живем ночью Брахмы. Эта вера подорвала основы другой веры. Веры в то, что жизнь представляет собой абсолютную ценность. Картина несущейся в пространстве волны выполнения, наполняющей безмолвие пустоты миром предметов и живых объектов, — стояла перед моими глазами.
«Так вот что такое время! — думал я. — Как просто! И как страшно! Такую же потрясающую картину рождения—гибели мира, наверно, видел герой Арджуна, перед боем, описанным в Бхагавадгите».
— Совершенно верно, — прочитал мои мысли Слава, внезапно появляясь в поле моего зрения. — Несомненно, кто-то показал автору Бхагавадгиты эту картину. Из этого следует, что не я первый добрался до сути. Хотя, судя по описанию, видение это было не полным и слишком мифологизированным.
«Подобно времени сверкающим мечам виднеются ряды Твоих зубов, грозящих посреди раскрытых страшных челюстей. Увидя то, не знаю я, куда укрыться мне от вида Твоего. О пощади, Господь! Ты, мощное прибежище миров! Дхритараштры сыновья, и с ними множество царей из разных стран: и Бхишма, Дрона, и Сути царственный сын, из вражеских станов обоих, весь храбрых витязей цвет — все успешно устремились в отверстые уста Твои. Сверкают в них ряды страх наводящих зубов. Как жернова могучие, всех воинов, захваченных меж ними, они дробят, мгновенно превращая в прах», — процитировал Слава и рассмеялся.
— Ты еще смеешься! Что же делать? И как жить с этим? — в смятении я не замечал, что мои вопросы носят риторический характер и только попусту занимают время. Однако, Слава как будто ждал моей реакции и с готовностью продолжил цитировать:
«Я — Время, что несет отчаяние в мир, что истребляет всех людей, являя свой закон на их земле. Никто из воинов, которые, готовясь к битве, строились в ряды, не ускользнет от смерти. Ты один не перестанешь жить. Поэтому: Сражайся Арджуна!» — последнюю фразу Слава произнес нарочито протяжным и назидательным тоном, но не выдержал и опять засмеялся.
— Скажи еще: Там где Кришна — там успех, там победа! Ты не Кришна, а я тем более не Арджуна. И кроме того, с кем мне сражаться? — с раздражением ответил я.
— Сначала с собой, а потом с апсарами и Индрой. И тут уже ничего не поделать — это наша судьба, — Слава переменил шутливый тон на серьезный и даже грустный.
— Странная у тебя манера! — воскликнул я. — Ты же видишь, что я на грани нервного срыва, а все равно продолжаешь меня мистифицировать какими-то апсарами. Рассказывай немедленно, и без ссылок на этих ветхозаветных красоток, — чего ты от меня хочешь.
— Без апсар нельзя — это центральный, так сказать, краеугольный момент моего плана. Конечно, апсары —  это метафора, такая же метафора, как Брахма, Вишну и Шива. Однако эти метафоры отражают реальные силы этого мира. Апсары — это хранители реальности. Если исходить из компьютерной аналогии — это аппаратные супервизоры. Они ликвидируют огрехи в работе глобальных программ Вишну и Шива. Как ты уже знаешь, Брахма это что-то типа компьютера. В этом компьютере есть специализированная часть, которую мы условно называем канцелярией Индры. Это что-то вроде сверхбыстродействующего аппаратного симулятора программ. То есть, это уже не совсем «железо», но еще не совсем «софт»». Ну что-то вроде платы симулятора нейросети, которым ты занимался, — добавил он. — Назначение этой канцелярии — делать полную и быструю краткосрочную и ориентировочную долгосрочную оценку последствий работы Шивы и Вишну. Если в их деятельности намечается пагубная перспектива, канцелярия Индры так модифицирует программный код, чтобы избежать хаотизации реальности. Апсары сыграли решающую роль в том, что мы видим мир таким, каков он есть и, конечно, в том, что на Земле существует жизнь. Ведь никакого плана построения солнечной системы не было ни у Вишну, ни, тем более, у Шивы. Это апсары сделали так, чтобы Земля сформировалась ни дальше, ни ближе от Солнца, а именно там, где возможна органическая жизнь. Они же сформировали Луну, без которой земная ось сотни раз поменяла бы свое положение на противоположное за время, необходимое для формирования жизни».
«Это он нарочно детализирует технические подробности, чтобы отвлечь меня от сюжета драмы, в которую вовлек», — подумал я. В самом деле, после каждой атаки на мой разум, он или она начинали деловито растолковывать детали мира, с помощью которого атаковали меня. Все это наукообразное мифотворчество действительно успокаивало, делало этот невероятный мир в чем-то понятным и даже привлекательным, наподобие сюжета научно-фантастической повести. Я непроизвольно начинал соглашаться с его логикой и даже пытаться делать умозаключения на основе его картины мира. Однако, одно дело переживать за героя повести, другое — им быть. «Похоже, что я переселился на страницы научно-фантастической книги, — подумал я. — Обратного пути, видимо, не было. Придется разбираться в деталях», — вздохнул я и сказал:
— Получается, что канцелярия Индры должна иметь большую вычислительную мощь, чем Вишну и Шива. Иначе она не сможет найти ошибки в их работе.
— Нет, — возразил Слава, — мощь этих программ просто несопоставима. Индра с присными осуществляют только оценку параметров текущей программы на соответствие цели их работы. Это, так сказать, политкомиссары при командирах воинских частей. Вот представь себе: гигантский штаб огромной армии выполняет руководство военной операцией. Военная машина, состоящая из миллионов солдат и десятков тысяч единиц техники, сражается с противником. Что делают политкомиссары? Они оценивают текущий момент с точки зрения высших интересов государства и корректируют приказы, которые рассылает штаб в армейские подразделения. Особенность деятельности канцелярии Индры состоит в том, что ее комиссары работают и имеют императивный мандат в армии Шивы и Вишну одновременно. Они являются, как бы наблюдателями от штаба военных учений. Они не допускают абсолютной победы ни одной из сторон. Помнишь, Слава говорила тебе, что вычислительная мощность Вишну, чуть-чуть больше чем у Шивы? — Слава приблизил близко сведенные указательный и большой палец к глазам и смешно прищурился.
Я вздрогнул. Мне показалось, что его лицо стало женским. Я на секунду закрыл глаза, чтобы избавиться от наваждения. Когда я открыл их вновь, передо мной сидела женщина из моего первого осознанного сновидения! Она самодовольно захохотала и, забросив ногу на ногу, откинулась к спинке кресла. «Дальше рассказывать буду я, — сказала она. — Слава слишком увлекся милитаристскими аналогиями. Это может сформировать у тебя стереотипы отношения к будущему, как к войне, в которой мы должны победить. Это было бы неверным настроением, потому что создает элемент неопределенности. Суть состоит в том, что мы уже победили, поскольку таков сюжет конца ночи Брахмы. Наша обязанность — сыграть свою роль на уровне этого сюжета, а это очень сложно и ответственно».
— Ничего не понимаю, — признался я. — Какой смысл что-то делать, если результат известен?
— Дело не в том, что делать, а в том, как делать. Мы актеры. Мы играем пьесу. Сюжет этой пьесы заложен в сюжете ночи Брахмы. Мы должны сыграть свою роль правильно, в соответствии с духом пьесы. Вот и все. Но это очень трудно, — добавила она. — Наша роль — роль воина в последней битве. Воин нашего типа действует не действуя. Это возможно только тогда, когда воин не заинтересован в победе. Он должен быть заинтересован в своем самосовершенствовании в ходе битвы. Только в этом случае он достоин победы, и победа становится неизбежной. Безупречный воин не может не одержать победу, так же как безупречный актер не может не сыграть финальную сцену пьесы в соответствии с замыслом автора, — она вопросительно посмотрела на меня.
По сути, ее слова были вольным пересказом речи Кришны, обращенной к Арджуне перед боем, описанном в Бхагавадгите. Слава повторила другими словами то, что я уже слышал 10 минут назад от ее мужской ипостаси. «Теперь она плавно перейдет к апсарам», — подумал я и посмотрел на Славу. По ее глазам я понял, что не ошибся. Похоже, что апсары и в самом деле играют центральную роль в их планах, связанных со мной. Что бы это значило? Я смутно помнил, из какой-то притчи о Шиве, что апсары — это небесные девы, соблазняющие аскетов. В изложении Славы значило, что апсарами они называют какие-то аппаратно-программные модули Брахмы, если можно так выразиться. Ну что общего в модулях и красотках?
— Моя любовь — это драгоценные пальцы природы, которые тянутся к тебе. Не отвергай меня — это великий грех, — томно протянула Слава, полузакрыв глаза и потянувшись всем телом ко мне. Продержав меня несколько секунд в смятении, Слава вернула своему лице прежнее выражение и засмеялась: «Так говорит апсара аскету. А ты что подумал?»
— Ничего, — смущенно ответил я. — К чему эта декламация?
— Апсара — это клерк в канцелярии Индры. Она делает то, что ей прикажет Индра. Помнишь, индийскую легенду о том, кaк один аскет достиг могущества, сравнимого с Индрой, и о том, как Индра расправился с ним?
— Да, — ответил я, вспоминая, что согласно легенде, этот аскет после 1000 лет стояния на горе и питания толченым железом, был соблазнен небесной апсарой, вступил с ней в любовные отношения, потерял всю свою энергию и был легко побежден Индрой. — А какое это имеет отношение ко мне?
— Самое непосредственное. Когда-то тебе придется сразиться с ней. Когда мы начнем действовать, Индра почувствует, что трон под ним стал горячим. Он встанет с трона, увидит нас и пошлет апсар. Апсар всего шесть. Никто не устоит против апсары в одиночку. Слава рассчитал, что надолго задержать апсару могут только две пары пастырь-двойник. То есть нужно двенадцать пар для связывания шести апсар. Еще шесть пар смогут атаковать и победить Индру. Итого нам нужно 18 пар. Одна пара уже есть — это мы со Славой, правда мы в другой волне, но мы знаем, как переместиться в вашу. Перед этим мы должны провести тренировочный бой с Индрой при твоем участии в нашей волне. Мы используем ее, как полигон, для того, чтобы отшлифовать некоторые детали нашего плана. Окончательное воплощение в реальной волне должно быть безупречно, — деловито закончила она.
Это новое усложнение в и так невероятно напряженной ситуации окончательно перевело меня в состояние запредельной апатии. Я даже не знал, что сказать. Битва с апсарами и тренировка боя с Индрой в другой волне выполнения… и все это с моим участием? И с какой целью?
— Наша цель — это перенос осознания в день Брахмы. Для этого мы должны в решающий момент отсоединиться от защиты программы Вишну, избежать разрушения программой Шива, встроиться в свободные ячейки оперативной памяти Брахма и стартовать вместе запуском новых версий Вишна и Шива в новом дне Брахмы. Таким образом мы перенесем свое осознание в новый день. Мы услышим величественные аккорды рождения нового мира. Какая удача!
— Все это похоже на бред… пьяного хакера, — откровенно признался я.
— Ты хотел сказать — бред сивой кобылы, — рассмеялась Слава. — Ай-яй-яй, как невежливо! Разве я похожа на сивую кобылу? А?
Она встала и сделала несколько танцевальных па, исполненных невыразимой грации, сопровождая танец словами известного шлягера:
Yes Sir, I can boogie
But I need a certain song.
I can boogie, boogie woogie,
All night lo-о-о-ng…
Контраст ее безумных речей и невероятной женской привлекательности был поистине страшен. Мне показалось, что еще немного и мой рассудок не выдержит.
— Хватит на сегодня, — взмолился я. — Я больше не могу этого выносить.
— Yes Sir, — кивнула головой Слава и растаяла.


Глава 9

Постепенно я стал привыкать к этим атакам из мира пастырей. После того, как я узнал, что другого способа выманить мое «Я» из тела, кроме галлюциногенов у них нет, я немного успокоился. Несмотря на то, что после памятного зрелища кожного ландшафта относиться к своему телу с полной серьезностью я уже не мог, но его потребности и заботы все еще значительно занимали меня. «Это какой-то рудимент сознания, — думал я. — Погружаясь в тело, «Я» становится Эго. Никаким знанием о липе этого мира и уродстве тела невозможно отразить его всепоглощающую мощь».
Однажды, вечером я медленно шел домой, размышляя о прошедшей жизни, о переделке, в которую попал, и том, что мне дальше делать. Внезапно рядом со мной раздался голос Славы:
— У каждого пастыря свой метод работы с двойниками. Твой пастырь задавала модель твоего поведения через литературу.
Одновременно с этим мое восприятие как бы раздвоилось. С одной стороны, «Я» был моим телом, которое брело по улице, с другой стороны, я наблюдал его и все вокруг него с точки, расположенной слева и намного выше его головы. Было ясно, что Слава получил возможность расщеплять мое восприятие. Одновременно с этим открытием я увидел, что у всех людей вокруг есть невидимые двойники. Странное это было зрелище: толпа движущихся людей и, плывущая над ними, толпа двойников. Двойники были внешне похожи на соответствующих им прохожих, но были приблизительно вдвое выше их. Двойники пожилых людей также выглядели пожилыми. Наверно, в этом правиле были исключения, так как двойники некоторых молодых людей были заметно старше и, наоборот, я заметил, как минимум, одного человека в возрасте, имевшего моложавого двойника. Все двойники были с закрытыми глазами и не совершали никаких движений. Другим необычным свойством этих существ было то, что они могли легко проходить через материальные препятствия и друг через друга. Какое-то время я завороженно наблюдал сцену посадки пассажиров в автобус: пассажиры входили в двери, а двойники проникали через кузов автобуса, возвышаясь над крышей. Автобус тронулся. Картина движущегося автобуса с туловищами двойников, возвышающимися над крышей, была настолько абсурдной, что я невольно засмеялся.
— Ты знаешь уже, что мир — это волна выполнения. Что-то вроде динамической голограммы. Двойники, которых ты видишь, это как бы голограмма второго порядка. Эти голограммы живут своей жизнью, но они связаны и взаимозависимы. Например, если от голограммы первого уровня отпочковывается дочерняя голограмма, то голограмма второго уровня резко старится. Таким образом, двойники многодетных людей выглядят глубокими стариками. Бездетные, наоборот, имеют молодых двойников. Например, твой двойник выглядит лет на сорок, не больше, — Слава критически посмотрел в мою сторону и рассмеялся — с таким двойником не соскучишься.
— А почему они с закрытыми глазами? — спросил я.
— Они спят. Когда эти пассажиры заснут, их двойники сами станут ходить по улицам и ездить в автобусах. Правда, автобусы им придется создавать самим, — ответил со смешком Слава.
— Как это самим? — не понял я.
— А вот смотри! — Слава указал мне на сцену, которая разыгрывалась у ворот одного из домов.
Прямо на тротуаре стояли столики и сидела шумная компания великанов, которая что-то оживленно обсуждала, сопровождая речи едой и возлиянием напитков. Прохожие и их двойники пересекали это собрание, не замечая его. Двойники были с открытыми глазами и в одежде. Внезапно один из участников пиршества на секунду насторожился и вдруг исчез. Вместе с ним растаяла вся сцена.
— Дневной сон чьего-то тела закончился. Двойник заснул и присоединился к своему телу, — прокомментировал Слава.
— А остальные участники, а столики?
— Их создавало внимание его сновидения, — ответил он.
— Это то, что Кастанеда называл вторым вниманием? — спросил я.
— Да, что-то в этом роде, — рассеянно ответил Слава. — Впрочем, не обращай на них внимание. Мир — это липа, а мир, который видят двойники двойников, — это липа в квадрате.
«А я сейчас в каком внимании, где сейчас мое «Я»? Почему я чувствую тело и одновременно вижу двойников и Славу? Может быть, я вижу галлюцинации? Тогда я сошел с ума», — думал я.
— Не волнуйся. Просто после опыта с ЛСД твой двойник никак не может успокоиться. Он бодрствует одновременно с телом. Точка сборки совершает круговое движение, поочередно наделяя осознанием голограмму первого и второго порядка. Ты просто не успеваешь это осознать. Это как в цифровой связи: голос передается короткими пакетами, а абоненту кажется, что разговор течет непрерывно.
— А тот мой первый визит к Славе, то есть к тебе, — поправился я, — это был визит двойника?
— Конечно, только обстановку той встречи, создавал я. Если бы я не руководил твоим сном, ты бы сидел с приятелями за столиком и молол бы разную ерунду, как тот двойник, которого мы только что видели, — добавил он с еле заметной издевкой.
— Неужели никто до меня не видел и не описал это? — спросил я, продолжая рассматривать невероятную картину городской сутолоки на фоне безмятежно перемещающихся гигантских спящих фигур двойников.
— «Мир духов рядом, дверь не на запоре. Но сам ты слеп, и все в тебе мертво. Умойся в утренней заре, как в море. Очнись, вот этот мир, войди в него», — процитировал Слава Гете и вопросительно посмотрел на меня.
— Да, знаю, но ведь это всего лишь цитата из «Фауста».
— Гете просто перефразировал Сведенберга, а Сведенберг, действительно, все это видел и описал. Более того, Сведенберг, мог пробуждать этих двойников и даже с ними беседовать. Такая практика называется вызывание духа. Правда, толку от этих духов очень мало. Осознание у них очень суженное и его хватает только на повторение того, что знают те, кто с ними беседуют. От духа не больше пользы, чем от собственного отражения в зеркале.
— Ну, все равно интересно, а как Сведенберг их вызывал?
— Так же, как этот тип, который сидел только, что за столиком, — он просто засыпал, — засмеялся Слава. — Вся штука состоит в том, чтобы впасть в полудрему, одновременно видя сон и обычный мир. Тот, кто умеет, — становится духовидцем. Хотя всю эту ерунду видит каждый человек постоянно.
— Как это каждый? — опешил я. — А почему я не видел?
— А что такое видеть, по-твоему? — вопросом на вопрос ответил Слава. — Для взрослого видеть — это распознавать. Тебя не научили распознавать, вот ты и не видишь. Ребенок, наоборот видит, но не распознает. Со временем, когда его обучают, что большое разноцветное пятно в поле зрения — это мама, еще большее, которое редко берет его на руки, — это папа, он забывает о странных штуках, похожих на папу и маму, которых он видит, но которые ничего не значат.
Пока Слава говорил это, в моем сознании всплыла статья одного антрополога в журнале «Вокруг света», который описывал архаическое племя, живущее в Индонезии, которое не видит гигантских аэробусов, низко пролетающих над крышами их хижин. Более того, они не слышат рева турбин этих самолетов и не видят отбрасываемой ими тени.
Конечно не видят, ведь их никто не научил их распознавать, — прокомментировал Слава. — Они внезапно ворвались в жизнь этого племени, когда где-то за горами построили международный аэропорт. Родители ничего не могли сказать детям о том, что значит эта гигантская летающая птица. Они просто вытеснили эту сенсорную информацию, а дети так и не узнали, что она значит. Но хватит об этом, ты сам скоро все поймешь. Вернемся к истории твоей жизни. Итак мы, остановились на методе литературных шаблонов, которым пользовалась твоя пастырь.
— А почему она использовала именно этих авторов? — задал я вопрос, который не давал мне покоя еще с первого свидания с женщиной-пастором.
— Потому что вы члены одного карраса, по определению Воннегута. Никакие другие идеи не нашли бы у тебя отклика.
— Я всегда считал понятие карраса и вампитера — просто своеобразной метафорой отношений, которые возникают между случайно сталкивающимися людьми, — сказал я с сомнением. — Что, эта штука в самом деле существует?
— Каррас — это стадо пастора, а вампитер это сам пастор и его судьба. Боконон Воннегута называл вампитером ось карраса, вокруг которого вращаются составлющие его члены. Этот писатель верно заметил, что вампитер непостоянен и со временем часть членов карраса покидают его, включаясь в сферу притяжения других вампитеров. Это простое следствие того, что стадо пастора непостоянно. Пастор часто меняется двойниками с другими пасторами.
«Вот как! Что же, это естественно вытекает из факта наличия пастора. Лучшего названия, чем вампитер, для этого паразита не придумаешь», — мрачно подумал я.
— Да, вампитер — удачное словечко, — подтвердил Слава. — Он выкачивает из них эмоции, но характер эмоций тесно связан с личностью пастора — каков поп, таков и приход. Есть три группы потребностей пастора. Все они развились через двойников, как продолжение инстинкта животных. Того, чего нет в зачатке у животных, — нет и не может быть ни у двойника, ни у пастора. Первая группа — эволюционно самая древняя. Это группа витальных потребностей — в температурном комфорте, питании, продолжении рода и так далее. Вторая группа базируется на первой — это социально-ролевые инстинкты и потребности. Наконец, третья группа — идеальные потребности, в познании, например. Соответственно, грубый и невежественный пастор требует от своей паствы только витальных эмоций. Пастор с преобладанием ролевых потребностей формирует каррас честолюбцев. Пастор с преобладанием идеальных потребностей, из поколения в поколение подбирает художников, писателей, научников. Хотя, конечно, ему тоже нужны эмоции от потребления пищи и какая-то роль в обществе. Наша пастырь имела преобладание идеальных и ролевых потребностей. Поэтому в нашем каррасе оказались Сервантес, Ян Потоцкий, Тадеуш Квятковский и Воннегут, и даже Пелевин.
О Квятковском я почти ничего не знал, но вот Пелевин! «Ну на какого черта она этого типа выискала! — с досадой воскликнул я и осекся…
— Вместо Славы рядом со мною шла Слава.
— Пора не обращать на такие пустяки внимания, — успокаивающим жестом она коснулась моего плеча. — Ведь этот образ, — она сделала широкий круг руками, как бы очерчивая свое тело, — это только проекция твоего сознания. Мы со Славой имеем одно «Я». Просто тебе легче будет воспринимать историю карраса от меня, поскольку именно моя сторона нашей личности ее создавала. Как, кстати, выглядит моя проекция? Имей ввиду, что я все-таки женщина, несмотря на этот странный симбиоз со Славой, и нарядилась для встречи с тобой. Ты должен сделать мне комплимент. Как тебе нравится мое синее платье?
«Боже мой, — подумал я, — женское кокетство пронизывает все миры!»
— А ты как думал? — засмеялась она. — Женское начало — основа мира. Я уверена, что Брахма на самом деле женщина. Просто те, кто выдумал этот образ, были мужчины, поэтому и дали ему мужское имя.
— Выглядишь ты, как всегда, потрясающе, — сделал я комплимент. — Только платье у тебя не синее, а канареечное в голубую полоску. Впрочем, оно тоже тебе идет.
— Да нет, синее и однотонное, где ты видишь полоски? Посмотри внимательнее!
— Ну ладно, пусть синее, — я постарался освоиться с этой трансформацией, — ну так что же общего у Сервантеса, Потоцкого и Пелевина?
— Помнишь лермонтовского «Героя нашего времени»? — вопросом на вопрос ответила она. — Каждое время порождает своих героев. Можешь считать, что Пелевин — герой нашего времени. Все деградирует перед концом ночи Брахмы. Оставь его, — ты ненавидишь не его, а свои пороки, которые он олицетворяет.
Я не стал спорить. Конечно, она была права. Я и сам давно пришел к выводу, что настоящая ненависть может быть только к самому себе. Просто ненависть персонифицируется во внешнем мире. Так психика борется с саморазрушением.
— Давай поговорим о тебе, — продолжала она, — о тебе и о последовательности событий, которые привели нас к этой беседе. Еще в юности я начала давать тебе уроки. Я водила тебя на фильмы об ученых, делала так, чтобы ты учился работать руками, сначала дома, потом во всяких кружках. Помнишь Валентина Александровича, который учил тебя электронике на станции Юных техников? Это тоже член твоего карраса.
— А зачем тебе электроника? — перебил я этот экскурс в историю. — Что тебе от этого? Вы же берете от нас только эмоции. А какая эмоция может быть от схем или радиодеталей?
— Ты невнимательно слушал Славу, — заметила она. — Он же рассказал тебе о разных типах потребностей. Мне нравится все новое, и я, как пастырь, знала, что наступит время вычислительных машин, которые перевернут мир. Мне хотелось, чтобы ты был готов к этому. Это называется «потребность в вооруженности». Ты должен был быть вооружен к этому времени. Кроме того, восторг который ты чувствовал, вооружаясь, питал меня. Мне это очень нравилось — это та пища, которую я люблю, — сказала она и мне показалось, что она облизнулась.
Я не верил своим глазам и ушам. Идея пастырства предстала передо мной не в таком отталкивающем свете, как раньше. В самом деле, что плохого, что я отдавал ей часть своих эмоций в обмен за руководство и помощь. Я вспомнил свою мать — обычного бухгалтера, которая, глядя по телевизору научно-популярные передачи, стискивала руки, прижимала их к лицу и говорила: «Как я хотела стать научным работником!» Или даже просто работать в лаборатории. Пусть даже простым лаборантом! Как жаль, что моя жизнь была так скучна...» С неожиданной для себя симпатией я посмотрел на Славу. Она продолжала:
— Я видела в тебе тягу к социальной активности, причем с экстремистским уклоном. Тут я ничего не могла сделать напрямую. Пришлось потворствовать тебе, но так, чтобы контролировать ситуацию. Я привела тебя в Москву в 93-м году, чтобы ты понял, что политическая борьба — это игра в роли пешки, которая воображает, что она играет.
— Ты играешь ту роль, на которую способен, — возразил я.
— Это верно — роль  ладьи  или пешки ты получаешь от рождения, — согласилась она. — Но одно дело, когда ты играешь и совсем другое, когда  играют тобой. Вспомни хотя бы события 2-3 октября 1993 года.
Я думал об этом всю ночь, когда возвращался из Москвы после недели столкновений с ОМОНом, штурма Останкино и расстрела Белого дома. Как и все участники этих событий, которые в последующем назвали Октябрьским восстанием, я был настолько вовлечен в них, что совершенно не видел того, что просто участвую в массовке спектакля под названием государственный переворот в России. Пелена спала с моих глаз только утром 5 октября, когда показался перрон вокзала моего города, и я увидел встревоженные лица встречающих. Внезапно я почувствовал себя одним из них. Разница была в том, что я знал сюжет предыдущего акта драмы, а они еще не знали. Я почувствовал их напряженное ожидание близких, которые возможно никогда не вернутся... «Это напряжение, эта вовлеченность в события и есть та пелена, которая заслоняет суть происходящих явлений», — подумал я. Передо мной открылась вся цепь событий: инерция советского сознания общества мешает грабежу общенародного состояния СССР; мировой кукловод не может ждать, так как Западный мир находится в глубочайшем финансовом кризисе и вот-вот свалится в яму похуже Великой депрессии двадцатых годов; пятая колона в России готова на все услуги, но мешает советское законодательство, нужно обострение ситуации; Ельцин получает команду разогнать Верховный Совет и исполняет ее указом номер 1400. Кажется дело в шляпе — «хазбулатовы» и «руцкие» должны поджать хвост и поднять лапки. Проблема состоит в том, что бескровная победа не бывает прочной. Нужна кровь, которая скрепит ее. Поэтому загодя готовятся участники будущей кровавой протестной массовки. Они накачиваются «справедливым гневом» через газеты типа «День», «Правда» и прочие. Они готовы по сигналу своих врагов выступить на сцену; сигнал поступает, и сотни тысяч подготовленных актеров садятся в поезда, самолеты и берут курс на Москву. Конечно, я был один из них. Характерный эпизод: когда мы ехали в захваченном военном грузовике в Останкино, один из нас оживленно рассказывал о том, что он потратил на билет из Якутска 100000 рублей и возвращаться с пустыми руками не намерен. Я спросил у него — что он имеет в виду? «Как что? — удивился якутянин — охуельциных сбросить и Империю восстановить». Наш диалог прервали возгласы, обращенные к парню, сидевшему рядом с кабиной водителя. Парень пытался ножом вырезать окошко в брезенте тента военного грузовика, который вез нас. «Ты что народное добро портишь?» — кричали мои возмущенные попутчики. Позже я видел сгоревшие остатки этого ЗИЛ-130 перед входом в административное здание останкинского телецентра. Несомненно, подавляющее большинство из них были искренними сторонниками уходящей эры социализма с его идеалами справедливости и жертвенности. Позже получило распространение мнение, что они дали арьергардный бой беспринципной пятой колонне мирового империализма, и тем самым спасли честь миллионов граждан СССР, преданных горбачевской партийной верхушкой. Это правда, как правда и то, что они стали лишь пешками в умелых руках кукловодов использовавших их для реализации своих планов.  Да, в Москву приехала пассионарная часть бывшего Советского Союза. Приехала, чтобы согласно сценарию трагедии, быть убитой или раздавленной психологически. После того, как бо;льшая часть действующих лиц собрались на подмостках, начался второе действие спектакля — нас стали бить. Ежедневно, по многу раз в день, ОМОН по приказу бросался с яростью бешенных собак и избивал протестующих, невзирая на пол и возраст. Избиения никогда не продолжались долго. Почти никого не задерживали, а если и задерживали, то просто избивали в автозаках и привозили обратно. Уже тогда пытливый наблюдатель мог бы обратить внимание на демонстративность этого разжигания ненависти и понять, что нас готовят к следующему, уже  кровавому, действию драмы. После кульминации  подготовительного этапа, во время баррикадных боев на Смоленской площади 2 октября, кукловод дает команду разрешить разгоряченной толпе разблокировать Верховный Совет с дальнейшим неизбежным походом на Останкино. В Останкино проливается первая кровь; Ельцин должен позвонить Бушу и звонит ему с просьбой расстрелять Верховный совет из танков. Буш должен сказать и говорит Ельцину, что без существенных уступок конгресс не одобрит этот расстрел. Ельцин не был бы Ельциным если бы поскупился насчет уступок — отдать США все запасы оружейного урана Советского Союза? Пожалуйста! Подписать соглашение о передаче в иностранную юрисдикцию важнейших месторождений полезных ископаемых? Пожалуйста! Верховный Совет расстрелян. Около тысячи погибших вполне достаточно, чтобы запугать, непривычное еще к массовым расстрелам, население, легитимизировать госпереворот и принять рабскую конституцию; Занавес закрывается. Антракт.
Поток воспоминаний прервал голос Славы:
— В целом ты усвоил урок, — одобрительно сказала она и добавила, — хотя часто бываешь такой тупой, что просто руки опускаются.  Тут я сама виновата, — подумав, сказала она. — Я переусердствовала, понуждая тебя читать Сервантеса.
— А что Сервантес?.. — перебил я  стараясь отогнать тягостные воспоминания.
Вместо ответа Слава проницательно взглянула на меня. Я видел, что события той ночи не тайна для нее и чувствовал желание как-то объясниться.
— Оставь это, — с досадой сказала она. — Я вижу, что этот урок остался незаконченным, а это значит то, что ты неминуемо вынужден будешь его повторить, только затем, чтобы в который раз убедиться, что ты не герой.
Мне нечего было возразить и я промолчал. То, что я не способен на настоящее бесстрашие, мне было известно и без нее, но ее бесцеремонность была все равно неприятна. «Черт бы тебя подрал с твоими уроками», — думал я. Между тем, она продолжала как ни в чем не бывало: «Через Грэм-Гриновских Уотерморлда из «Нашего человека в Гаване» я ввела в твою жизнь русскую Мили, чтобы ты понял, что чужая жизнь — не твой путь. Это путь цигун — выплавление нового человека путем отравления прежнего. Помнишь золотую пилюлю, которую мастера цигун давали ученику? Эта пилюля убивала в нем все старое. Если он выживал — это был уже совсем другой человек. Вот и я дала тебе эту пилюлю. Я даже тебя в Гавану отправила, чтобы ты на месте, убедился, что это не твой путь».
 Здесь снова нотабене: урок, который имела в виду Слава, я помнил очень живо и уже как-то обсуждал его с ее мужской ипостасью. «Брось, Старик, — говорил он, комментируя мое угнетенное состояние, — никакая человеческая привязанность, кроме связи родителей с детьми, не имеет ни искренности, ни силы. Не следует думать, что ты являешься исключением. В основе всех психических явлений лежит активность точки восприятия. Сама же точка восприятия появляется при оплодотворении яйцеклетки из точек восприятия отца и будущей матери в средине первого триместра беременности. При этом материнская и отцовская точки восприятия начинают отражать не только свои тела, но и тело формирующегося плода, а затем тело родившегося ребенка. Отсюда следует забота о сохранении этого тела и участие в его потребностях. В принятых в обществе терминах это называется «любовью к детям». На самом деле это естественный результат того, что интенсивность связи точки сборки со своим телом или телом рожденного ею ребенка, гораздо сильнее, чем описание мира, получаемое от органов чувств. Поэтому единственные настоящие чувства среди двойников — это чувства привязанности родителей к детям. Все остальное — это имитация чувств, пусть даже и неосознаваемая. Точка восприятия одного тела вступает в контакт с точкой восприятия другого и через вторую сигнальную систему пытается ею управлять так, чтобы достичь максимума положительных эмоций внутри тела, с которым связана. Разумеется, то, какие потребности удовлетворяются, зависит от приоритетов, которые предопределены самой точкой восприятия. Если в обеих точках восприятия преобладают витальные потребности, это создает устойчивую связь, потому что тела, контролируемые ими, просто могут удовлетворять взаимные потребности. Все остальные сочетания приоритетов потребностей порождают труднопримиримые конфликты и в целом ведут к тому, что связь между такими двойниками недолговечна.
— Особенно конфликтная ситуация складывается, — прокомментировала Слава мои воспоминания, — если в структуре обеих точек восприятия доминируют ролевые потребности. Для этого мы и ввели ее в твою жизнь.  Но, она не оправдала наших надежд. Да, она действовала безупречно и должна была полностью разрушить твою веру в отношения с женщиной, как нечто смыслообразующее. Но она справилась с задачей всего процентов на 90. И знаешь почему?
— Смыслообразующее? Что ты имеешь в виду? — перебил я Славу.
Слава внимательно взглянула на меня, еле заметно усмехнулась и продолжила.
— Суггестия, что в человеческих отношениях есть, что-то высшее и самодостаточное, по сути, есть основное предназначение мировой культуры. Подверженные этой суггестии обречены на поиски идеала этих отношений, независимо от того, способны ли они к ним, или нет. Большую часть жизни ты провел в таком бесплодном поиске. Тебе нужен был хороший учитель, который на деле показал бы тебе, что это не так. Я привела его к тебе вовремя. Если бы он пришел в юности, ты сформировался бы как циник и построил бы свою жизнь на карьерных началах — бессовестной и бездушной конкуренции с другими людьми и наш нынешний разговор был бы попросту невозможен.
— Кстати, манипуляция через шаблоны, — вернулась она к прежней теме, — это повседневная реальность наших дней. Только шаблоны эти примитивные. Посмотри вокруг — современные двойники берут шаблоны поведения из голливудских фильмов и постепенно становятся животными. Целые ассоциации пастырей организуют эту индустрию. Животные очень непосредственно реагируют на окружающее. Эмоции при этом просто бьют фонтаном. Порочная практика, она погубит мир, — с осуждением сказала она и рассмеялась.
— Что тут смешного? — не выдержал я. — Вы совсем нас за людей не считаете! Проклятое племя!
— Ну, ну, — примирительно сказала она, — взгляни вокруг. В тебе еще бродит закваска двойника. Но ведь ты уже не совсем двойник! Не правда ли? Успокойся! Я засмеялась, потому что сама начинаю рассуждать с точки зрения двойника. Ну как можно погубить мир, который давным-давно погиб? Ну не смешно ли?
Я взглянул вокруг — мы стояли на шумной улице. Двигаясь вслед за моим телом, которое бесцельно бродило по улицам, мы сместились с исходной точки и теперь двигались по шумной улице.
— Ну, так на чем мы остановились? — деловито продолжила она, — на Сервантесе. Помнишь золотую пилюлю цигун? Тот, кто примет ее, никогда не будет прежним. Мигелю я тоже дала такую пилюлю. Правда это была пилюля в прямом смысле. Однажды, когда он, однорукий инвалид скитался в полном отчаянии и даже нанялся мытарем в налоговом ведомстве Севильи, я свела его с другим бродягой — авнтюристом, который вернулся из Нового света с жестянкой маринованных в меду галлюциногенных грибов рода Psilocibe Mexicana. Он угостил Мигеля и навсегда изменил его. Изменил так, что из автора посредственных пьес он стал автором бессмертного «Дон-Кихота». Помнишь принцессу Микомикону из второй части «Дон-Кихота»? Он зашифровал этот эпизод с пилюлей в ее имени: микос — по-гречески гриб, Микон — сказочный остров, полный чудес, на котором он побывал во время грибного полета. Такой же маневр я проделала и с Пелевиным.
— Что, ты тоже угостила его пилюлей из грибов? Что, он тоже ездил в Мексику?
— Зачем в Мексику? В Ленинградской области полно таких грибов, только из другого рода Semiplacenta. Надо только было пригласить его в буддийский лагерь под Выборгом. Он там еще собаку покусал, — она засмеялась.
— Собаку? — удивился я.
— А что тут удивительного? Он до этого Кастанеду переводил. Помнишь, там эпизод с собакой, которую обмочил Карлито? Ну вот, Витя, поел грибов — видит, дворовая собака на него смотрит неодобрительно. Он думает — Ах ты, такая-сякая! Обмочить тебя за это или нет? Для него это тогда больной вопрос был — как бы не попасться на плагиате кастанедовских книг. Пришлось ее покусать.
— Где-то у него было про грибной полет, — попытался вспомнить я.
— А, ну да, он косвенно описал это в «Чапаеве и Пустота». Помнишь, как сцену, в которой персонаж по фамилии Володин, преподает основы буддизма двум уголовникам? Был у них в лагере, один буддист, учил их «священному пути». Пелевин, что запомнил, что выдумал, — но в общем, передал, что понял — получилась версия буддизма для уголовников. А перед этим, в «Генерации П», тоже использовал эти впечатления, только под видом грибов Simiplacenta описал свой творческий взлет на примере копирайтера Татарского, который объелся сушеных мухоморов Генри Уоссона, — улыбнулась она.
— А Булгаков? Что тоже ел мухоморы?
— Ну нет, он не стал бы есть мухоморы ни под каким видом. До Уоссона это мог бы сделать только самоубийца, — ответила она. Пришлось его на какое-то время сделать морфинистом. Трудно мне пришлось, — сокрушенно заметила она. — Сложное это вещество — наподобие белены — сильно разрушает физическое тело, да и отучить от его приема сложно.
— Тебе было сложно! — с негодованием воскликнул я, вспоминая, чего мне стоил ее маневр с учителем безупречного эгоизма в виде «русской Мили». — А ему было каково?
Женщина посмотрела на меня с иронией. — А каково было тем животным, на которых ты проводил опыты?
«Что же, она права, не мне ее судить», — с раскаянием подумал я, вспоминая тысячи лабораторных крыс, мышей и собак, которые стали жертвой моих экспериментов в прошлом.
— К тому же, все они должны быть мне благодарны, за это выплавление. Ну, посуди сам, кто бы помнил сейчас автора «Галатеи», «Роковых яиц» или «Колдуна Игната и людей». Я подарила им бессмертие, — с гордостью сказала она и растаяла.
«Да, а вот я ничего не подарил своим жертвам, — с грустью и раскаянием подумал я. — Хотя бы кормил их как следует…»
Глава 10

Несколько недель, прошли без визитов Славы. «Наверно они чем-то заняты и им не до меня», — думал я. В то же время, я имел серьезные основания опасаться, что все, что произошло за последнее время, цветочки по сравнению с тем, что ожидало меня впереди. Машинально занимаясь работой, я постоянно был начеку, ожидая очередного визита или атаки, как я называл про себя появления Славы. Больше всего меня беспокоило многозначительное, хотя и брошенное вскользь, замечание, что моей ближайшей задачей является прекращение приема пищи. Однажды вечером, я порылся в Интернете и с удивлением обнаружил, что кроме легендарных персон типа Терезы Нойман, в настоящее время существует целое движение людей, которые совсем или почти совсем ничего не едят. Более того, часть из этих современников сочетала жизнь без еды с жизнью без воды. «Как это возможно? — думал я. — Ведь человек каждый день теряет только с потом около 0,7 литров воды». Мерзкая картина механизма выделения пота и кожного сала, виденная мною в день, когда я отравился ЛСД, предстала перед моими глазами. Как это не отвратительно, но такова физиология — где-то нужно брать эту воду для питания потовых желез. Иначе в жару тело просто перегреется. Да и остальные системы организма, например, выделительная, требуют воду. Наверно, это какие-то шарлатаны или психически ненормальные люди, которые просто не помнят, что едят и пьют, вводя доверчивых простаков в заблуждение — решил я. Хотя, постой, а что, собственно, такое пища и вода с точки зрения сна Брахмы? Ничего — просто один из элементов его сюжета. Тогда, если сюжет таков, что им не положено есть, то никакого чуда тут нет. С другой стороны, когда-то, во время дня Брахмы это было бы явным нарушение законов тогдашней природы. Но ведь законы тогдашней природы это всего лишь особенности работы программ Вишну и Шива. Если кто-то мог модифицировать эти программы, он мог вполне добиться того, чтобы нужные элементы сами формировались в теле без потребления пищи и воды. Да, но как можно добраться до кодов этих программ? Это все равно, как если бы персонаж компьютерной игры сел бы за изображенный на экране дисплея компьютер и начал бы переписывать программу, которая его в данный момент рисует на этом же дисплее».
— Верно, коды Вишну и Шивы нам недоступны, — вдруг донесся голос Славы. — Но есть прием, который позволяет модифицировать программу без вмешательства в ее основной алгоритм.
Хотя я уже имел опыт внезапного вторжения Славы в реальность и ожидал его постоянно, но каждый раз его появление заставало меня врасплох. Раздался звон в ушах, возникло давление в области солнечного сплетения, что-то во мне раздвоилось и одновременно я оказался в позиции призрака в компании со Славой. Он широко улыбался. Мое тело закрыло глаза, посидело некоторое время неподвижно и, опустив голову на руки, замерло за столом.
— Привет, Старик! Наконец ты добрался до главного вопроса.
— Слушай, а что это каждый раз так бывало, когда ты появлялся? Ну, этот звон, давление и прочее? — вместо приветствия спросил я.
— Да, конечно, просто ты раньше не мог этого вспомнить, — ответил Слава.
— А какой вопрос главный? Про неядение? — подумал я.
— Как ты сказал? Про неядение? — рассмеялся он. — Я все ждал, когда ты произнесешь это слово. Во сне Брахмы ты был первым, кто применил это слово, применительно к схватке с апсарами. Был и есть, — поправился Слава.
«Опять он про апсар! — не может быть, чтобы это было серьезно», — с тоской подумал я.
— Твое выплавление не закончено. Ты прошел только начальную стадию, в которой сгорела часть внешней скорлупы социальной обусловленности. Это позволило нам встретиться. Я показал тебе устройство мира, но что это изменило в твоей жизни? Практически ничего. И знаешь почему? — продолжил Слава, оставив без внимания мои сомнения, связанные с апсарами.
— Да. Странно, но в моей жизни, действительно, почти ничего не изменилось, — признался я. — Но ведь это почти всегда так. Такова человеческая природа.
— Такова природа пищеварения, — возразил Слава. — Пока ты ешь — ты настолько отравлен продуктами переваривания пищи и токсинами микробов, которые живут в кишечнике, что ни одно намерение, кроме простейших, не способно осуществиться.
— А почему так? Все люди едят, и среди них было и есть, множество подвижников, героев, мудрецов! По-твоему, если человек ест, то он уже ни на что не годен? — сказал я, смутно предугадывая, что он мне ответит.
— Правильно, — подтвердил мои догадки Слава, — Все и всё под контролем. Вот я, например, — горько усмехнулся он, — был куда как неординарной личностью! Днями и ночами на работе корпел, ни минуты покоя не имел. Все истину искал. А почему? — Слава из меня соки высасывала, таким оригинальным способом.
Я ошарашенно на него уставился: «Ты это от нее самой узнал?» — спросил я.
— А чего тут знать? — махнул рукой Слава. — Это азбука жизни пастора.
— Пока ты будешь действовать, исходя из точки зрения, расположенной внутри тела, — тебе не выбраться из этой коры. Будешь выполнять программу, заложенную в теле, даже если тебе удастся отключить подпрограммы питания, — продолжил он.
— Из какой коры? — недоуменно спросил я.
— Из коры тела — так мы называем внешнюю границу области существования двойника. Пока ты в коре — ты живешь по ее законам. Это очевидно.
«А, так вот что он имел в виду!» — вспомнил я слова своего товарища, который все время толковал мне про идею видения, как основу основ природы реальности. Он был поклонником метода Рамана Махарши, который утверждал, что просветление достижимо регулярной практикой всего одного вопроса: «Кто я?». Получается, что Махарши как-то вышел за пределы, этой непонятной коры путем практики этого вопроса?
— И да, и нет — ответил Слава. — Да, потому что он действительно выходил за ее пределы, а нет — потому, что не этот вопрос был причиной его просветления, а то, что его пастырь отказался от взятки, которую с него брал. Помнишь, как толстовцы отпускали крепостных на волю? Что-то в этом роде бывает и среди пастырей. Но таких пастырей очень мало, не больше, чем было толстовцев среди помещиков, — усмехнулся Слава. — В истории было много двойников, которые выходили за пределы коры или достигали просветления, как ты говоришь, другим путем. Они сокращали потребление пищи до такого мизерного минимума, что их пастыри пытались от них избавиться путем продажи, а если покупателя, которому был бы по душе такой вид взятки, найти не удавалось, то просто бросали их, как изношенный башмак. Вообще — это закон: духовный учитель — это вольноотпущенный или брошенный. Ну, он конечно, придумывает теорию, по которой он достиг просветления и проповедует ее среди учеников. В целом, в теории всегда что-то есть, только толку от нее нет никогда.
— Как нет? — возмутился я. — Ведь эти люди двигают человечество вперед, расширяют горизонты сознания, будят воображение.
— Будят, конечно, еще как будят, по себе знаю, — невесело засмеялся Слава, — только что толку, для разбуженного, если вырваться из коры он все равно не может, поскольку его пастырь ему этого все равно не позволит.
— Ты это серьезно? — с сомнением спросил я. —  Что же все духовные вожди человечества — вольно-¬ отпущенные?
— Да, — просто ответил Слава. — Не каждый вольноотпущенный становится вождем или даже просто учителем, но любой учитель и тем более вождь — это вольноотпущенный. Поэтому ученик никогда не достигает уровня учителя, за редчайшим исключением, когда ученик тоже вольноотпущенный, да еще и принадлежит пастору, который научит его перемещению точки восприятия за пределы коры.
Наверно, это новость была самой нестерпимой из тех, которые я услышал от Славы. Нельзя сказать, что она касалась непосредственно меня. Она касалась основы человеческой культуры. В самом деле, узнать, что ты марионетка — чрезвычайно неприятно, но узнать, что те, которых ты считал лучшими из людей, тоже марионетки — это не просто неприятно, это нестерпимо. По сути, это означает, что не только ты, но и вся человеческая культура и история — просто нелепая пьеса, срежиссированная алчностью пастырей? Мысли об этом повергли меня в глубокое  уныние.
— А что, выход из коры — единственный способ просветления? — спросил я и тут же получил ответ, причем ответ пришел сам собой: выход за кору неизбежно расширяет восприятие мира, которое автоматически порождает идеи единства мира, любви, сострадания и всего остального, что обычно сопровождает просветление и что неизбежно следует из отсутствия «Я», которое живет внутри коры.
— Совершенно верно — подтвердил Слава. — Точка восприятия, возникающая при оплодотворении яйцеклетки, формируется одновременно с телом плода и прочно связана с ним. Каждый орган тела, со всеми предопределенными функциями, отражается в точке восприятия с наивысшим приоритетом. Вся остальная информация, приходящая в точку восприятия от зрения, слуха и других рецепторов, значительно слабее и не может вызвать реакции сопоставимой интенсивности. То, что мы воспринимаем как «Я», всего лишь отражение этого факта. Моя голова, моя рука, мои чувства, эти понятия — простое следствие преобладания интенсивности сигналов, приходящих от тела, над сигналами, приходящими из внешнего, по отношению к телу, мира.
— А что такое «кора и точка восприятия»? — машинально спросил я, размышляя над этим неожиданно простым и даже механистическим подходом к решению вопроса о природе «Я».
Признаться, лавина ощущений и информации, полученная мною, начиная с момента начала контактов с миром пастырей, была такой интенсивности, что пытаясь разобраться в ней, я долгое время не решался задать вопрос о природе точки восприятия. Отчасти потому, что это понятие было мне смутно знакомо из книг Кастанеды, отчасти от того, что я бессознательно опасался получения окончательного ответа.
— Следует различать природу точки восприятия ночью и днем Брахмы, — тоном лектора начал Слава и продолжил, — во время дня Брахмы точка восприятия, как часть сознания Брахмы, отражает локальную картину созидаемого мира, во время сна Брахмы точка восприятия отражает локальную картину потока воспоминаний о нем. Поэтому во время сна, то есть сейчас, возможны смещения точки, как в прошлое, так и в будущее. Днем Брахмы смещения в будущее невозможны, поскольку его еще нет. В любом случае, точка восприятия — крошечная часть сознания Брахмы. Будучи связана с телом, эта часть вынужденно становится в позицию «Я», поскольку, получает локальную картину мира через посредство связанных с ним органов чувств. Отрываясь от тела, точка восприятия сливается с единым сознанием и, следовательно, исчезает в нем.
Слава оставил свой менторский тон, немного помолчал, как бы вспоминая что-то, и продолжил, — Помнишь легенду о соляной кукле, которая захотела познать океан, вошла в него, и вместо познания океана, растворилась в нем? Это аллегорический ответ на твой вопрос. Поэтому важно, чтобы точка возвращалась, иначе тело не выйдет из комы.
Перемена тона Славы совпала с видимо одновременно возникшим у нас воспоминанием. Много лет назад, Слава часто пользовался этой легендой, правда, в совсем другом смысле. «Не будь куклой и не пытайся связываться с официальной наукой. Ты войдешь в неё и она растворит тебя без остатка, проглотит как миленького», — убеждал он меня, в ответ на мои планы сначала стать в науке на ноги, защитить диссертацию а потом… «Ничего потом, кроме безвозвратно потерянного времени и разочарования, не будет», — предупреждал Слава. Как он был прав! Однако обсуждать эту тему сейчас мне не хотелось.
— Что же происходит с телом после того, как точка восприятия покидает его, — спросил я, прикидывая, как мне построить разговор так, чтобы как можно дольше удерживать его в русле вопросов-ответов, уклоняясь от манипуляций с моей точкой восприятия типа путешествий по временной волне, воспоминания о котором до сих пор вызывали у меня спазмы в районе солнечного сплетения.
Слава внимательно посмотрел на меня. Ясно, что любая моя мысль или побуждение были для него очевидны. Но он не подал виду и голосом лектора, читающего нудную лекцию, произнес: «Голограмма тела достаточно автономна и позволяет поддерживать норму обмена веществ какое-то время и без точки восприятия. Разумеется, что это время невелико. Кто-то должен следить за ним. Обычно это делают родственники или другие близкие люди. С точки зрения постороннего наблюдателя, тело такого человека находится в бессознательном состоянии. Когда точка восприятия возвращается в тело, двойник оживает и обычно считает, что побывал в раю. При подходящих условиях двойник на основе воспоминаний об этом переживании может такого натворить, что ого-го, например мировую религию учредить. Правда, для этого он должен находиться в поле внимания влиятельного пастыря и обладать литературным даром, чтобы эти воспоминания соответствующим образом оформить…
— При чем тут влиятельность пастыря? Если дело обстоит так, как ты говоришь, то пастырь должен просто перестать брать с него взятку, а сам он должен родиться в зоне локализации пассионарного толчка, чтобы его воспоминания оформились в общественное движение.
— Это ты Льва Гумилева начитался и все трактуешь с точки зрения его учения, — с легким оттенком нетерпения ответил Слава, — а еще считаешь себя научником.
— Ничего я не считаю, просто он применил диалектический подход к этногенезу, и это мне импонирует. Правда, природа пассионарного толчка остается неизвестной, но многое в истории проясняется, если взглянуть на нее с точки зрения пассионарности, как двигателя этногенеза. Ты, конечно, скажешь, что пассионарность — следствие процессов, происходящих в мире пастырей, — начал было я, но спохватился и замолчал, взглянув на свое тело и вспомнив, о неуместности спора со Славой в его мире.
— Знаешь, мы уклоняемся от темы, — ответил он и нехотя продолжил, — Это самое рядовое явление, типа рекламной компании для оживления спроса. Ну, скажи, какова судьба пастуха, если он плохо ведет хозяйство? Правильно, он разоряется, а его пастбища захватывает более удачливый хозяин. Завозит туда племенных баранов, улучшает породу и т. д. Так же и в мире пастырей. Модифицируя сознание вновь рождающихся двойников, он создает пассионарных героев. Живут они недолго, но взятку дают по максимуму. Такая политика приемлема только для богатого пастыря, имеющего избыток взятки и много подчиненных пастырей, которые станут за него выращивать детей-пассионариев. Вот почему я сказал, что пастырь должен быть влиятельным, иначе не будет взрывного эффекта, ведь двойник-пассионарий должен за время своей короткой жизни еще успеть наплодить достаточное количество пассионарных детей. Если пастор не рассчитает своих сил в этой авантюре, весь труд пойдет насмарку. Ну, бог с ней, с пассионарностью, вернемся к нашим баранам, извини за каламбур, — усмехнулся Слава.
— Только два последних вопроса, — взмолился я: почему нельзя разбудить пассионарность у взрослого, и почему ареал распространения пассионарных толчков располагается вдоль меридианов?
Второй вопрос интересовал меня постольку-посколь- ку, но первый был моей головной болью все время, начиная с начала перестройки. «Ну почему, — спрашивал я себя вновь и вновь, — почему несокрушимая партия коммунистов СССР, организовавшая победу над объединенной Европой во Второй мировой войне, так бездарно и глупо отдала власть шайке аферистов, младших научных сотрудников и горе-экономистов, расколовших страну и отбросивших осколки на десятилетия назад. Гумилев очень осторожно говорил о новейшей истории, но из подробно описанных им исторических аналогий явно следовало, что причиной этого было уничтожение в Отечественной войне последних поколений пассионариев, рекрутированных из крестьян в ходе Гражданской войны и предвоенных пятилеток. Этот огромный, но невостребованный в царской России потенциал пассионариев, восстановив Российскую Империю в ходе гражданской и, даже расширив ее границы по итогам Отечественной войны, понес такие потери, что практически не мог уже обеспечить государство кадрами управленцев. Апатия и тупая покорность мародерам от власти, которую я видел вокруг, не давала мне покоя. Ясно, что такое настроение населения может закончиться переходом в финальную мемориальную фазу этногенеза, по классификации Гумилева. Если бы существовал способ восстановления активности людей…» — мечтал я.
— Конец и вновь начало, — Слава неожиданно процитировал название главы из книги Гумилева. — Любое общество — это организм. Организм состоит из по-разному дифференцированных клеток: нервных, эпителиальных, соединительных, мышечных. Это сообщество клеток образуется, рождается, достигает зрелости и умирает. Общество также состоит из единиц разной специализации. Если хочешь, то пассионарные личности, по классификации Гумилева — это аналог возбудимых клеток: нервных и мышечных. Они погибают раньше других. Увеличить их процент за счет зрелых субпассионариев, условно говоря — соединительных и эпителиальных клеток, невозможно. Но если, растратившее пассионарность, общество родит новое, то при определенных условиях, может возникнуть другое соотношение активных и неактивных личностей или общество с другой структурой. Этот новый организм будет расти среди старого и рано или поздно воскликнет: «Так больше жить нельзя!». Это и есть конец и вновь начало. А чтобы тебе было еще понятнее, то это похоже на рождение и взросление детей при живых родителях.
— Но неужели нет способа преобразования субпассионария в пассионария?
— Нет, такого способа не существует, — заверил меня Слава. — Параметры личности кодируются программой Вишну при оплодотворении яйцеклетки. Затем программа Шива начинает разрушать тело. Факт начала разрушения и его последующая динамика фиксируется сознанием Брахмы через индивидуальную точку восприятия. Что тут можно изменить? — он пожал плечами. — Ничего, тем более, что сейчас ночь Брахмы. Что касается расположения зоны пассионарного толчка, то это простое следствие географии мира пастырей, которую можно описать, как внутреннюю поверхность сферы, разделенную горными хребтами на узкие долины, идущие параллельно земным меридианам. Ты видел один из этих горных хребтов во время первого визита в мир пастырей. Как правило, в каждой долине существует своя иерархия пастырей, которая и организует периодически заварушки типа пассионарного толчка среди двойников.
— Что-то про жизнь на внутренней поверхности сферы я уже читал… Да — теория вечного льда в мифологии немецкого фашизма, — обрадовался я возможности вновь засыпать Славу вопросами
— Слушай, Старик, эдак мы с тобой никогда не закончим. Ты еще «Незнайку на Луне» вспомни, — с досадой сказал Слава, — это будет также уместно…
Прервав речь на полуслове, Слава запнулся и уставился на мое тело, которое вдруг повернуло лицо в нашу сторону, а затем с гримасой отвращения стало подниматься из за стола, повернувшись корпусом в сторону балконной двери, которая была у нас за спиной.
— Эге, — протянул Слава, — телу стало стыдно за твое малодушие и оно сейчас с горя выбросится с балкона.
— Ты что это, серьезно? — испугался я, — оно что, слышало наш разговор?
— Нечему там слышать, я пошутил. Просто тело всегда знает, в какой стороне находится точка сборки и старается к нему повернуться. Это что-то вроде фототропизма у растений. Но как бы то ни было, тебя сейчас втянет в тело. Пока, старик, в следующий раз будь серьезней! Времени, чтобы войти в роль, у тебя маловато осталось.
— А когда будет следующий раз? — спросил я, поворачиваясь к Славе, но вместо него увидел балконную дверь из положения сидя на диване. Я был снова в теле.
— Незнайка вернулся с Луны, — пробормотал я, вставая и расстилая постель.


Глава 11

«Неядение» — это архаическое слово, непроизвольно вырвавшееся из глубины бессознательного во время беседы со Славой, преследовало меня в последующие дни после его визита. В толковом словаре живого великорусского языка Владимира Ивановича Даля я обнаружил, что такое слово существует и его значение: НЕЯДЕНИЕ — воздержание от пищи, голодание, голодный пост. «Странно, — подумал я, — почему же я никогда не слышал этого слова?» В толковых словарях Ушакова и Ожегова я этого слова не обнаружил. Значение суффикса «не» очевидно, а вот корень «яде» что значит? Происходит ли он от архаического «яда» (еда) или от слова «яд» (отрава)? Вообще, почему слово «яд» и слова «яда» (еда) имеют почти идентичное звучание? Вряд ли такое совпадение случайно! А как обстоит дело в других языках? К сожалению, мои скромные познания иностранных языков не дали мне возможности провести дальнейшие исследования. «Спрошу у Славы во время следующей встречи», — решил я. Предыдущий визит оставил у меня смешанное чувство неудовлетворенности и раскаяния за свое малодушие. «Ведь какой интересный вопрос я заболтал!» — думал я, вспоминая загадочный намек Славы на способ модификации программы Вишну, позволяющий обходиться без пищи. Что он имел в виду? Неужели такой способ существует? Вспоминая отдельные фрагменты наших бесед об устройстве Вселенной, я пришел к выводу, что единственный способ восполнять потери вещества в теле может состоять только в самовоспроизводстве атомов, расходуемых в процессе жизнедеятельности. В первую очередь, это касается атомов водорода и кислорода, составляющих воду, потери которой при голодании слишком очевидны. Но как это возможно? Понятно, что современная наука отрицает такую возможность, поскольку самозарождение атомов противоречит закону сохранения вещества. Однако, если отталкиваться от представлении об атомах, как вычислительных объектах, способных к саморазмножению, то проблема восполнения атомов, покидающих тело при метаболизме, сводится к проблеме организации правильного, в соответствии с потребностями тела, копирования уже имеющихся вычислительных объектов в нужном количестве в нужном месте. Если бы я писал программу, которая в медиа-пространстве генерирует образ тела, я бы просто в разделе методов базового класса, под названием «атомы», зарезервировал бы функцию наследования, а в основной программе создал бы подпрограмму поддержания гомеостаза, для которой эта функция была бы открытой для доступа. Таким образом, эта компьютерная аналогия звучит так: гомеостаз, построенный на обмене веществ, то есть питании, — это гомеостаз, в котором функция наследования базового класса «атом» находится в разделе private, а гомеостаз, построенный на самовоспроизведении атомов — это гомеостаз, в котором функция наследования класса «атом» находится в разделе public, причем соответствующий флажок доступен для изменения специальной программы, поддерживающей этот гомеостаз. Может быть, в основной программе, формирующей тело человека, есть две подпрограммы гомеостаза: одна, построенная на взятке с нижележащего слоя, а вторая на функции наследования имеющихся атомов? У животных и у питающихся людей подпрограмма самовоспроизведения репрессирована, у неядящих, наоборот — репрессирована программа, построенная на взятке?
— Ты это имел в виду? — непроизвольно произнес я, впервые обратившись к Славе, как к реальному и постоянно присутствующему собеседнику.
— Приятно иметь дело с программистом. Привет, Старик! — вместо ответа, прогремел голос Славы.
Я растерянно стал оглядываться по сторонам. Славы нигде не было видно.
— Ты где и почему у тебя такой голос?
— Сейчас к тебе зайдет целая орава людей. Не хочу тебя ставить в неловкое положение своим присутствием. Публика подумает, что у тебя крыша поехала, если в их присутствии ты будешь на меня оглядываться, — со смехом объяснил Слава. — А голос… — это всегда так бывает, когда двойник общается с пастором, который отключает свою картинку в его сознании. Помнишь из Апокалипсиса: «И слышал я одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на Земле…» Сенсорная система интерпретации при отделении картинки от аудиоканала завышает громкость. АРУ перегружается, так что не взыщи…
— АРУ? Автоматическая регулировка усиления? Ты совсем со мной, как с телевизором, обращаешься, — с досадой сказал я.
— А ты и есть телевизор, — захохотал Слава, — только необычный, телевизор, который смотрит сам себя. Впрочем, я тоже такой же телевизор — таково положение вещей во сне Брахмы.
За дверями раздался шум, и действительно, в мой кабинет один за другим стала входить группа сотрудников. «А, чтобы вас черт…» — подумал я.
«Неужели возможно по собственной воле активировать в своем теле систему гомеостаза, построенную на наследовании?» — напряженно размышлял я, механически отвечая на вопросы сотрудников, пытающихся в конце рабочего дня разрешить с моим участием внутренний конфликт в коллективе. Присутствие Славы меня также смущало, я невольно озирался по сторонам, опасаясь его внезапного появления. Сотрудники, недоуменно переглядывались. «Ты совсем не от мира сего стал», — с вызовом произнес один из них, особенно рассчитывавший на мою поддержку.
— А вы уверены, что сей мир от нас? — ответил я и сразу пожалел об этом. Сотрудники еще раз переглянулись и стали с преувеличенной предупредительностью прощаться.
— Напрасно ты так, — снова загремел голос Славы. — Знаешь, что они говорят сейчас?
— Знаю, говорят, что мою работу нужно поручить кому-то другому.
— Верно. Это никуда не годится. Тебя могут уволить с работы и вместо своей главной битвы ты будешь вести битву за выживание.
— А, это мелочи, не уволят, — отмахнулся я. — Так как же активировать программу гомеостаза, построенную на самокопировании атомов?
— Для начала нужно ослабить обычную программу саморегуляции, построенную на питании. Причем, до такой степени, чтобы твой пастырь стал подумывать о том, как бы тебя продать. При этом ты должен довести себя до такого состояния, чтобы тебя никто, кроме меня, не захотел купить. Зная, что покупатель уже есть, он станет обращать на тебя меньше внимания и ты будешь иметь больше времени для маневра. Я уже начал с ним переговоры относительно тебя.
— С кем это ты начал переговоры? Боже мой, почему я ничего не знаю?
— Видишь ли, я немного упростил ситуацию, когда говорил, что волна сна Брахмы, в которой ты живешь, — единственная, которая завершает этот сон. На самом деле, этих волн неисчислимое множество. Все они одновременно прекращаются, только во всех из них, кроме двух, это произойдет без всякой логики. Они прекратятся, как прекращается демонстрация фильма при выключении телевизора.
В моей памяти всплыла картинка из конца шестидесятых годов прошлого века: после выключения в центре экрана ламповых телевизионных приемников возникала яркая светящаяся точка, которая медленно погасала в течении нескольких секунд. Природа этого свечения состояла в том, что строчная и кадровая развертка прекращались мгновенно, а электронный луч, посредством которого формировалось изображение на экране телевизора, сохранял свою интенсивность еще какое-то время из-за того, что раскаленные катоды электронной пушки кинескопа и радиоламп телевизионного приемника не могли остыть мгновенно. В этой точке еще продолжалась демонстрация телепередачи, только ее уже нельзя было различить.
— Совершенно верно, именно так и будет выглядеть конец света для всех волн, — одобрил эту ассоциацию Слава. — Мир вдруг вспыхнет и станет ослепительно ярким, но одновременно он исчезнет, а его призрачные обитатели будут еще какое-то время растерянно озираться по сторонам, звать своих близких и кричать от страха. Это яркий свет, который описан в Тибетской Книге мертвых. Только в небольшой части этих волн, сюжет сна будет хоть как-то связан с надвигающимся концом сна. И твоя волна принадлежит к этому числу. Только сюжет твоего сна заканчивается тем, что ты все знаешь и пробуешь проскользнуть в день Брахмы, но не успеваешь это сделать.
«Вот и прекрасно», — подумал я, чувствуя как груз ответственности, который Слава пытался возложить на мои плечи, стал соскальзывать с них. Но это состояние продолжалось недолго. Дверь в стене, в которую я так боялся зайти, оказалась просто нарисованной на ней! Я чувствовал себя одураченным.
— Они знают, что я знаю, что они знают, — пробормотал я. — Чушь, какая-то, сапоги всмятку… Ничего не понимаю: если моя волна не та, то какой смысл тебе со мной возиться?
— То, что отображается в одной волне, реально существует и в другой. Ты должен совершить переход в другую волну сна, а моя роль состоит в том, чтобы указать тебе путь к ней.
— Это та волна, где живешь ты? — растерянно спросил я. — А как это возможно?
— Путь из волны в волну лежит через полный разрыв связей тела с волной. Что такое тело? Это система связанных друг с другом копий атомов. Оно принадлежит данной волне в силу того, что координаты атомов, составляющих его, привязаны к этой волне. Измени этот параметр, и ты мгновенно окажешься в другой волне или даже нигде, если ни одна из существующих волн не описывается таким значением координаты. Впрочем, это невозможно, потому что волн бесконечное множество и в какую-нибудь из них ты обязательно попадешь. Дело, однако, состоит в том, чтобы попасть в нужную волну. Я знаю, как нужно изменить этот параметр, но сделать это без тебя не могу. Дело в том, что, участвуя в метаболизме, атомы тела постоянно обновляются. Твое тело состоит из атомов других тел, которые ты съел или даже получил с дымом от сигареты. Вот они-то и держат тебя в этой волне. Все эти атомы, произошедшие из разных организмов, имеют разные пространственные параметры, поскольку каждый из них несет на себе печать пребывания в другом теле. Иначе говоря, перенести твое тело в другую временную волну — это значит перетащить с тобой вместе уйму тел, которых ты съел. Это мне не под силу. Если ты перестанешь есть, то с помощью специального приема сможешь постепенно выровнять значение пространственного параметра своих атомов и я смогу тогда изменить их все одновременно. Жизнь — это самореализация шаблона, полученного в детстве. Это очень важно — изменить этот шаблон, научиться рассматривать себя не внутри тела а снаружи. Представь себе этот череп с челюстью отвратительного вида, подвешенную на связках, этот столбик из позвонков со странными выростами, который укреплен на тазовой кости, длинные плечевые и локтевые кости, кости бед­ра и голени, со ступнями. И, наконец, обтяни все это кожей, а внутрь помести мешок желудка, соединенный с шестиметровой трубой кишечника для переваривания других существ, которых поймали с помощью ног и рук и перемололи зубами челюсти. Это автомат для сбора и поедания другой жизни, а также самовоспроизведения. Привыкни видеть эту картину постоянно и твоя точка восприятия автоматически начнет выходить из тела.
Пока Слава живописал эту отталкивающую картину, я вспомнил поразивший меня эпизод, когда один из наших сотрудников уронил себе на ногу металлическую раму, которая скользнув по ноге, содрала огромный лоскут кожи в области подъема стопы. Присутствовавшие при этом окружили пострадавшего и усадили его на стул. Сотрудник, скривив лицо от боли, снял ботинки, носки, и нашему взору представилась невероятная картина устройства стопы: плюсневые кости, сухожилия, приводящие фаланги пальцев — все это было видно, как на ладони. Пространство между костями и сухожилиями было совершенно пустым — ни кровинки, ни следа, какой либо жидкости. «Как у Терминатора», — вырвалось у одного из нас. Сходство со сценой, в которой голливудский герой сдирает синтетическую кожу на руке и показывает устройство своей металлической кисти, было поразительным. «Нога робота», — подумал я, и посмотрел на сотрудника. Его лицо было задумчивым. Вероятно, его тоже ошарашила картина строения части своего тела.
— Да, это ты к месту вспомнил, — сказал Слава. — Если бы человек постоянно осознавал, что собственно представляет собой его тело — человеческая культура была бы совершенно другой.
Несомненно, он был прав. Лично мне, смириться с тем, что я являюсь роботом-пожирателем живых существ и безобразным носителем их переваренных остатков, удалось только в старших классах школы. Вернее, я никогда с этим не смирялся, а просто научился вытеснять это обстоятельство и не думать о нем. Психические травмы, полученные в детстве при столкновении с настоящей и обычно скрываемой картиной постоянного массового уничтожения жизни ради жизни человека, постепенно рубцевались и затягивались. Но это не значит, что эти воспоминания перестали истощать мою психику. Малейшее напоминание о них немедленно вызывало хаотический и крайне болезненный фейерверк ассоциаций. «Кто такие черные маги?» — спрашивает Кастанеда у Дона Хуана. Прежде чем я успеваю прочесть ответ дона Хуана: «Окружающие нас люди являются черными магами», перед моими глазами встает картина, виденная в детстве: соседка рубит голову курице, а вырвавшаяся из ее рук курица бегает по двору, поливая землю пульсирующим фонтанчиком крови, который еще бьющееся сердце выбрасывает через перерубленную шею… «Да, черные маги, — машинально повторяю я, — черные маги. Ритуальное заклание курицы у алтаря Великого и страшного бога Пищеварения…» Следующая ослепительная вспышка фейерверка: бык, который вырвался из-под ножа убийц мясокомбината и бежит по улице… Орущая орава сотрудников бойни, преследующих несчастное животное, и разбегающиеся во все стороны обыватели городка, где я тогда жил… Следующая — учебный плакат в школе с изображением мышечной системы человека: художник старательно изобразил кроваво-красную плоть, натянутую на скелет. Особенно поражало обилие мяса мимических мышц на лице. «Так что, то мясо, которое мы едим, — это то же самое, из чего сами состоим? Как же тогда их можно есть?» — задал я вопрос учительнице. «Да, мясо такое же, но у животных нет разума. У них только рефлексы. Поэтому кушай и не обращай внимания. Все так делают», — ответила она. Да, «Все так делают», — в этом соль черной магии, которая исподволь и постепенно, через серию нервных кризисов преодолевает шок первых столкновений юного человека с темой смерти и страдания и готовит из него нового черного мага. Наше время создало новый тип черного мага — черный маг индустриальной эпохи. Благодаря конвейеру, такой маг правит черную мессу невиданного ранее размаха злодейства. В детстве я видел в действии технологический участок забоя кур современного птицекомбината. Главной жрицей этого храма смерти оказалась довольно миловидная молодая женщина, она деловито выкалывала глаза еще живым курам, которые в беспомощном положении, будучи привязанными за ноги, свисали вниз головой, с ленты конвейера, где она сидела. Помню, я спросил у нее, что она делает и зачем? С милой усмешкой, которая мне показалась дьявольской гримасой, она ответила: «Иначе курица не бросит перо, и ее будет невозможно общипать». Действительно, далее конвейер был засыпан перьями и пухом кур, которые периодически сметались метлами и рачительно упаковывались в мешки. «Это пойдет на подушки и одеяла», — пояснила мне женщина.
Весь мир обитания человека, начиная от кухни и заканчивая спальной комнатой, весь его комфорт и довольство построено на эманациях из храмов смерти под нейтральными названиями пищекомбинатов, птицефабрик и животноводческих комплексов. Одно время меня привлекала идея вегетарианства, хотя я с детства чувствовал неполноценность этого направления мысли. Вербальным оформлением этого чувства стала фраза Джозефа Кэмпбелла, которую я как-то прочел: «вегетарианец — это человек, которому недостает чувствительности, чтобы услышать, как плачет помидор».
— Я рад отказаться от пищи, но как это сделать? Даже поддерживать все время в голове идею о себе, как машине для переваривания других существ постоянно — невероятно трудно.
— Для того, чтобы помнить об этом, тебе нужно стать очень маленьким.
— Напротив, когда я был совсем маленьким, такие мысли мне никогда не приходили в голову.
— Я имел в виду стать маленьких размеров, чтобы разглядеть себя издалека. Помнишь отвращение, которое вызывали у Гулливера жители Бробденгнежа? Лучше всех у них была их королева. Он ее хорошенько рассмотрел, когда она подносила его к лицу, чтобы выразить восхищение таким редким зверьком в мундире. Эта кожа изрытая кратерами потовых желез и этот зловонный запах изо рта…
— Ой, не продолжай, — прервал я его, вспоминая экскурсию по своему лицу, которую он устроил мне в тот памятный день, когда я по ошибке принял огромную дозу ЛСД из агатовой ступки.
— Каких ты был размеров, когда наблюдал за клещем демодекс, который вылез из волосяного мешка? Больше его или меньше? — спросил Слава.
Этот вопрос поставил меня в тупик. «Не знаю, больше, наверно. Или нет — таким же, как он», — сказал я, вспоминая проекцию, в которой я рассматривал картину бегущего насекомого. Внезапно я понял, что в тот момент я вообще не имел размеров. Понял я также и идею, которую хотел привить мне Слава: пока ты рассматриваешь себя большим и цельным объектом, ты не можешь удерживать в сознании идею о том, что это просто механически соединенный в целое механизм для отправления довольно отталкивающих функций. Да, он прав, пока ты смотришь на себя и на других людей, как на цельные объекты, ты находишься в тотальной иллюзии относительно сущности происходящего. Вспомнился полузабытый сюжет из джатаки о чаше полной масла: «Мудрец — это тот, кто пронесет чашу, полную масла, в толпе кричащей: Смотрите, вот идет она — деревенская красавица!».
— А что это за чаша, помнишь?
— Ну, это метафора сосредоточенности на образе божества, которому мудрец собирается принести масло в жертву, наверное, — неуверенно предположил я.
— Нет, божество тут не причем, хотя вспомнил ты об этой чаше весьма уместно: «Так вот, братия, — молвил Учитель, — я вам привел наглядный пример, чтобы вы как следует уразумели то, что я вам хочу сказать. Суть, братия, вот в чем: чаша, до краев наполненная маслом, олицетворяет сосредоточенность сознания на том, что тело — только собрание частей, и как все, состоящее из частей, оно — бренно. А из этого следует, братия, что у живущего в этом мире все мысли должны сосредоточиться на таком представлении о теле. К этому нужно стремиться неукоснительно. Об этом должно вам помнить, братия».
Цитата была, точной и я ее всегда знал, забыл только, что символизировала собой чаша, полная масла. По сути, в этой буддийской легенде, в концентрированной форме, изложено, то над чем я думал последнее время.
— «Она рассказывала сказки до тех пор, пока ее не застигло утро, и она прекратила дозволенные речи», — Слава приветливо помахала мне рукой.
— Опять фокус с трансформацией под занавес? И когда вам надоест меня разыгрывать?
— Я пришла, чтобы напомнить тебе о пяти яккхини — зрении, слухе, вкусе, обонянии и осязании — пяти прожорливых дьяволицах, которыми закончил Бодхисатта свою притчу. Помни и бойся их! Иначе они тебя сожрут, — Слава зловеще понизила голос.
«О каком спецприеме говорил Слава? Что это еще за новая напасть меня ожидает», — в смятении думал я.
— Что это за спецприем? — крикнул я тающему образу Славы. Мне показалось, что она сочувственно кивнула мне головой на прощание.


Глава 12

Признаться, следовать совету Славы, то есть рассматривать себя точкой восприятия в мире биологических роботов, было очень трудно и, одновременно, вдохновляюще. Вдохновляюще, потому что, и в самом деле, помогало переоценивать привычные шаблоны поведения, и самое главное, — заметно десакрализировали мое представление о человеке вообще и о себе в частности. Привычное представление о человеке, как высшем существе, стало сменяться представлением о сложноорганизованном живом объекте, отличном от животных только способностью к абстракции. Два вида покровов создают предпосылки для иллюзии наличия чего-то священного в человеке: кожа и одежда. Кожа скрывает конструкцию биоробота, а одежда — уродства толстого или старого тела. Если мне удавалось видеть себя и окружающих со стороны, я невольно становился маленьким, как советовал мне Слава. Полной картины зрелища человеческого тела, подобной той, которую я видел во время памятного путешествия по временной волне, — я не испытывал, но воспоминания о подробностях того путешествия с лихвой хватало для полноты картины. Иногда я становился очень большим и смотрел на окружающую меня действительность с многометровой высоты, как бы с балкона многоэтажного дома. Однако это был совсем другая перспектива. Я не видел себя среди этих маленьких существ, не жил их жизнью и почти не сочувствовал им.
— Ты слишком увлекся этой перцептивной игрой, — как-то сказал мне Слава, появляясь в поле моего зрения, в то время как я разглядывал с балкона тротуар и примыкающий к моему дому сквер. Крошечные фигурки людей тащили покупки из близлежащего гастронома, прогуливались с собаками, о чем-то беседовали, собравшись группами на скамейках. Я разглядывал эту мирную сцену с тягостным чувством обреченности, связанной с принадлежностью к этому муравейнику.
— Ощущаешь себя Гулливером?
— Гулливером? — удивился я. — С чего ты взял? Уж кем-кем, великаном я себя не чувствую.
— А Гулливер и не был великаном. Он был человеком нормального роста. Просто автор поместил его в страну лилипутов, а затем в страну великанов. Собственно, он просто описал свой опыт с галлюциногенными грибами, которые часто высвобождают точку восприятия из коры. Песчинка на дороге может стать каменным валуном или, напротив, каменная скала — песчинкой.
— Как, и Свифт употреблял галлюциногены?
— Конечно, а откуда, ты думаешь, взялась сцена из второй части книги Лемюэля Гулливера, «сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей»? — притворно-сочувственным голосом Слава процитировал: «Деревья казались ему мелким кустарником, дома и башни — карточными домиками, а люди — лилипутами. Он боялся раздавить прохожих и громко кричал им, чтобы они посторонились. На это ему отвечали бранью и насмешками. А какой-то сердитый фермер чуть не поколотил его палкой».
— Совсем как Алиса в стане чудес, а где он брал грибы? — спросил я, игнорируя намеки Славы на родство этой цитаты и моего настроения.
— Там же, где и Пелевин или автор книжки про Алису — в северных лесах. Кстати Льюис написал об этом совершенно откровенно: Алиса откусывает с одной стороны гриба и превращается в карлика, затем откусывает с другой стороны и превращается в великаншу. Атлантические циклоны несут много влаги и поэтому в английских лесах было полно этих грибов. В Англии даже существовала специальная игра, которая маскировала сбор этих грибов. Игра эта называлась «go look for» — «пойди поищи» или сокращенно — гольф.
— Действительно, то-то игроки в гольф, играют на границе леса и поляны. Отличный повод в поисках мяча рыскать по кустам. А что, Свифт входит в мой каррас? — неожиданно вырвалось у меня.
— Нет, Джонатан Свифт принадлежал пастору, который ненавидел и брезговал всем, что связано с двойниками, даже их энергию считал нечистой, и хотя вынужден был их использовать, но делал это очень неохотно и часто надолго оставлял их без присмотра. Его можно было б назвать вегетарианцем среди пасторов, — Слава усмехнулся. — Его двойники имели относительную свободу и многие из них стали известными писателями — Лев Толстой, Чехов, Кафка, например.
— А что общего у этих писателей и почему так много знаменитостей у пастора, который их ненавидел?
— Именно потому, что ненавидел, а общее состоит в том, что все они были мизантропами, включая пастора, который ненавидел и презирал не только двойников, но и других пасторов. Свифт и не скрывал этого. Его мизантропия была тотальной: «Я испытываю непреодолимое отвращение к солдатам, англичанам, шотландцам, французам и прочим. Но прежде всего я ненавижу и презираю животное, именуемое человеком». Собственно, образ отвратительного еху — это самопародия. Ведь еху произошли от пары англичан, которые высадились на острове благородных Гуингмов после кораблекрушения. Свифт — это мудрец Васиштха западной цивилизации. Конечно, он не восклицал подобно Будде: «Какой смех? Какая радость, когда весь мир горит?» — иначе он спустился бы на уровень проповедника, а проповедник в современной ему Британии мог быть только протестантом. Поэтому Свифт избрал эзоповский язык. Этим приемом он добился многого. Взятка, которую получал этот пастырь от Свифта, имела тонкий мизантропический привкус — как раз в его духе.
— Ну пусть, Свифт был мизантропом. Одни еху чего стоят, но Чехов! Допустим, он был пессимистом, но мизантропом… Или это просто маска?
— Ну да, — Слава никогда не лез в карман за цитатой: «Если бы я застрелился, то доставил бы этим большое удовольствие девяти десятым своих друзей и почитателей… Не люди, а какая-то плесень», — это из письма Чехова сестре. Ну ладно, вернемся к тебе, — игра, которую ты ведешь с точкой восприятия, полезна только для снятия очарования миром и его ловушками. Буддисты называли эти ловушки яккхинями. Самая коварная и опасная из них — яккхини вкуса.
— Это какая — яккхини? Которая соблазняет путника и после совокупления пожирает его?
— Конечно, совокупление это — аллегория питания. Пища пожирает тебя после того, как ты с ней совокупляешься в процессе еды.
— Слава, ну где ты такие тошнотворные метафоры находишь?
— Да, они тошнотворные, — то есть взывающие рвоту, а рвота — это рефлекторный акт очищения. Так что мои метафоры более чем уместны: они должны вызвать и вызовут у тебя реакции очищения. На этом этапе очищения обращай внимание на яккхини вкуса и запаха — они всегда действуют вместе. Запах пищи и вкус пищи совокупляют тело с пищей, так же как запах течки самки вызывает совокупление самца с ней. Когда ты осознаешь это, яккхини начнут терять свое могущество, поскольку их сила построена на обмане, и, по сути, иллюзорна. Скажи своим органам чувств подобно Бодисаттве: «Я иду в Таккасилу, чтобы стать там царём, вы же оставайтесь тут».
— Я бы это им не только сказал, а еще и ручкой помахал бы на прощание, — заметил я. — Корень проб¬лемы состоит в том, что непонятно, кто кому должен это сказать. Я много раз пытался выяснить у тебя, что такое «Я», но так ничего и не понял. Это выше моего понимания. Может быть это оттого, что сейчас Ночь Брахмы, как ты говоришь?
— Во время Дня Брахмы ситуация, совершенно такая же. «Я» не может понять, что такое «Я», потому что психика функционирует, как иерархическая система распознавания. Она просто распознает вопрос о сущности «Я», но не может это сделать, так как распознать, сущность процесса распознавания система не может.
— Ты хочешь сказать, что никакого «Я» не существует, а существует только вопрос о том, что такое «Я»?
— Конечно, — ответил Слава. — Причем, это касается животных, двойников, пастырей и тех, кто над ними.
— Для пастырей психика двойника видна как растущий из основания черепа гриб с шестью плоскими полупрозрачными шляпками, пронизанными одной ножкой. Довольно забавная картина.
При этих словах, я вдруг вспомнил, что видел нечто подобное на голове своего приятеля Андрея, который отвез меня домой после опыта с ЛСД.
— Да, та шапка, которую ты видел и есть этот гриб сознания, только ты его увидел в очень искаженном виде. Многоярусная крыша фанзы — это шляпки гриба, а стены фанзы — это личная история. Обычно ножки гриба совсем не видно за этими стенами. Только у новорожденных можно видеть эту ножку, да и то не полностью. — Слава сочувственно посмотрел на меня и продолжил, — тебе, наверно, хочется узнать, а кто живет в этой фанзе?
— Гомункул, наверно, — ответил я просто для того, чтобы участвовать в беседе.
— Гомункул! — рассмеялся Слава. — Представь себе, поначалу своей пастырской жизни, мне часто казалось, что в этой фанзе-грибе и в самом деле живет какой-то гомункул. На самом деле, конечно, никакого гомункула нет, и жить ему негде, потому что то, что представляется как основание гриба или стенами фанзы, — это просто стопка копий самой нижней шляпки гриба сознания. Она напоминает собой стопку блинов, насаженных на некую центральную ось.
— А что это за отвратительные нашлепки на фанзе, которые я видел на голове Андрея?
— Каждая шляпка — это нейронная сеть, которая распознает образы соответствующего сенсориума. Верхняя шляпка — это сеть распознавания вкуса. Соответственно, ее нашлепка, как ты выразился, — пустой внутри мешочек эпителия языка. Следующая за ней — шляпка сети обоняния со свисающими с нее лоскутами обонятельного эпителия полостей носа. Далее идет шляпка сети слуха, на которой закреплены органы слуха, а также органы речи — мышцы, горла, язычка, неба, голосовых связок и т. д. Следующая, четвертая сверху — шляпка зрения с закрепленными на ней глазами. Это те нашлепки на шляпке, которые, как тебе показалось, приглядывались к тебе во время визита твоего приятеля, — усмехнулся Слава. — На пятой сверху шляпке расположена самая большая из перечисленных сетей — сеть осязания и нашлепки на ней — это крошечные ручки, ножки, мышцы губ, языка, лоскуток кожи, улитка внутреннего уха и кости скелета. Соответственно, эта сеть распознает касания кожи, боль, поступающую от разных участков кожи, эпителия и внутренних органов, их температуру и взаимное расположение частей тела в пространстве, а также ориентацию всего тела в поле тяготения.
— Странно, я думал, что самой большой будет сеть обработки зрительной информации. Ведь через глаза мы получаем около 70 процентов информации.
— Это верно по отношению к осознаваемому потоку, — возразил Слава. — Пятая сеть распознает, кроме тактильной, весь поток информации от проприорецепторов, а это неописуемый, хотя и почти полностью неосознаваемый поток. Кроме того, пятая сеть организует всю согласованную механическую деятельность скелетных мышц — от ходьбы до тончайшей координации мышц кистей рук, а также деятельность органов речи. Это вторая по важности сеть гриба сознания. Первая, по важности и размерам сеть, расположена на самой нижней шляпке. В отличие от пяти предыдущих шляпок, она имеет неровную поверхность и множество углублений. Эти неровности образуют индивидуальный, для каждого двойника, рельеф и полностью определяют его характер. Периодически, копия текущего состояния шестой сети копируется и сползает по ножке гриба вниз. В течении жизни изготавливаются бесчисленное множество таких копий, которые образуют сплошную стопку, как бы подпирающую снизу крышу из шляпок — или фанзу, как тебе показалось под действием ЛСД. Есть два основных режима работы шестой сети: она распознает текущий совокупный образ, состоящий из образов, приходящих с пяти вышестоящих слоев или распознает смешанный совокупный образ, состоящий частично из образов вышележащих слоев или образов-копий, расположенных ниже. В первом случае сеть полностью здесь и сейчас, во втором — частично здесь, частично в прошлом. Между слоями образы перемещаются по ножке гриба. Их можно видеть, как желтоватые вихри, которые снуют по ножке. Когда двойник засыпает, то движение вихрей между шестым и пятым слоем, а также слоями, расположенными выше, блокируется. При этом движение вихрей в шестом слое тоже затихает. Периодически в этом слое бывают вспышки активности, вызванные перемещением вихрей из стопки копий, которые расположены ниже шестой сети, из стопки копий, составляющих основание фанзы. В этом случае двойник видит сон. Таких вспышек бывает несколько десятков за ночь. Собственно, у взрослых двойников этих вихрей не видно за стенами фанзы, но они несомненно существуют, поскольку между сном и бодрствованием нет принципиальной разницы, а значит механизм системы распознавания должен быть идентичен. Просто в состоянии бодрствования система распознавания распознает образы внешней и внутренней среды двойника, а во сне — образы-копии предыдущих состояний шестой сети. Вероятнее всего, то, какая или какие именно из копий распознаются во сне, зависит от каких-то случайных причин. Чаще всего шестая сеть распознает одновременно несколько копий, относящихся к разным этапам жизни. Поэтому сны бывают такими запутанными и фантастическими. Когда двойник просыпается или засыпает, его шестая сеть распознает поочередно копии прошлых состояний и текущее состояние пяти сенсорных сетей. Это просоночное состояние, в котором двойник часто не может понять — где он находится. Вот так, в целом, выглядит психика двойника с позиции пастора. Теперь твой вопрос? — Слава вопросительно посмотрел на меня.
Я напряженно следил за объяснениями Славы, надеясь открыть, наконец, дверь понимания к сути самосознания, но ничего, кроме усталости, не почувствовал.
— Не могу поверить, что эта конструкция, что-то объясняет. Это просто какая-то визуально-метафорическая версия обмена данными между сенсорными, моторными и ассоциативными областями коры.
— А я думал, что ты спросишь — как часто образуются копии, которые образуют основание, видимое как стены фанзы.
— Этот вопрос волновал бы меня, если бы я переварил все остальное. Если бы я, наконец, понял, что во мне осознает себя, — уныло ответил я.
— Ты наверно, надеялся, что я скажу тебе, что на крыше фанзы живет домовой, который и есть этот самое «Я» двойника, — улыбнулся Слава. — Я тебе уже говорил, что сам надеялся увидеть гомункулуса в этом грибе сознания. Теперь я знаю, что двойник — просто биоробот. Я сотни раз входил в тело двойника и жил его жизнью — строил планы, добивался их исполнения, мечтал о будущем и погружался в прошлое, наслаждался счастливым моментом и переживал страдание. Затем я оставлял его и наблюдал за ним со стороны — это очень странно: он продолжал жить и мыслить, как ни в чем не бывало. Много раз я делал опыт: находясь в теле двойника, участвовал в разговоре с другим двойником, затем возвращался в тело пастора и наблюдал за тем, что беседа не только не прерывалась, но даже не меняла темы. Конечно, влиять на поведение двойника можно. Для этого нужно вносить дезорганизацию в его привычную деятельность, но это не так просто. Когда пастырь входит в тело двойника, он начинает растворяться в нем. Единственный способ получения такого опыта — частичное слияние с двойником. При этом пастырь все время должен сохранять осознание пастыря, чтобы вернуться в свой мир. Есть что-то нерушимое в согласованной активности гриба психики двойника.
— Ну как же так? Просто распознавание образов и все? А кто оценивает результаты этого распознавания? Кто порождает целеполагание и его преемственность?
— Давай посмотрим, на каком этапе возникает субъект. Допустим, двойник слепоглухонемой. Есть ли у него «Я»? Несомненно. Как работает механизм его «Я»? Пятая нейронная сеть непрерывно распознает образ его тела: ориентацию в пространстве (стоит, сидит, лежит и т. д.) и ориентацию отдельных частей тела относительно других. Тактильные рецепторы приносят информацию о взаимодействии с другими предметами (стулом, полом, кроватью и т. д.). В процессе индивидуального развития пятая сеть запоминает типичные комбинации сигналов от проприорецепторов и распознает эти образы. Шестая сеть получает этот образ и, так как он единственный в данный момент, то этот образ и будет выражением «Я» двойника в данный момент. Такое статическое состояние не может продолжаться долго, потому что двойник — мотивированное существо и находится под постоянным давлением потребностей.
— Потребности? У нейронной сети? Это как понимать?
— Закрой глаза, заткни уши, расслабься и просто прислушайся к ощущениям. Постарайся найти момент включения механизма формирующего «Я», — посоветовал Слава.
Я выполнил совет Славы и растянулся на диване. Затыкать уши я не стал, так как в комнате было довольно тихо, за исключением голосов диалога из телевизора, которые были постоянным фоном и на которые я давно не обращал никакого внимания. Я прислушался к внутренним ощущениям. Кроме небольшого звона в ушах, ощущений давления на кожу со сторон дивана, а также общего представления о положении рук, ног и головы относительно туловища — я ничего не заметил.
— Где твое «Я» сейчас? — спросил Слава.
— Сейчас в голове, а было в руках. В том, на чем концентрировалось внимание.
— Давай еще раз. Скажешь, когда «Я» перестанет фокусироваться только на частях тела.
Я возобновил самонаблюдение. Последовательность событий была примерно следующей: а) ощущение положения рук, ног и головы относительно туловища; б) перебор ощущений в кистях рук, ног, лица и снова оценка общего положения тела и т. д. Прошло некоторое время. Первое, отличное от предыдущих, состояние сознания состояло в том, что я, пожалуй, захотел немного переменить положение одной из ног.
— Нога затекла, — сообщил я.
— Хорошо, наблюдай дальше. Потом обсудим.
Дальнейшее наблюдение свелось к констатации того, что желание двинуть ногой вытеснило все остальные ощущения. Потом, к нему неожиданно примешалось беспокойство о том, обесточил ли я контору перед уходом и о том, что скажут сотрудники об этом.
— Достаточно, — прервал опыт Слава, после того как я поведал ему свои наблюдения, — итак, ты заметил, что статическая оценка состояния образа тела сменилась новой модальностью — желанием. Как это в сети могло появиться желание?
— Вот именно — как?
— Я уже говорил тебе, что на этих чердаках ничего кроме распознавания не происходит. Вот и здесь: пятая сеть распознала различие между нормой формулы тела и текущей формулой тела, как значимое, а значит, активировала распознавание образа мышечной реакции для устранения дискомфорта, о чем и информировала шестую сеть через ножку гриба крошечным вихрем, который был ясно виден, на фоне торможения, вызванного условиями эксперимента. В ответ, шестая сеть должна была послать подтверждение согласия на это движение. Внешне это выглядит как возвратное движение вихря через ножку. Если шестая сеть не пускает вихрь обратно, то через некоторое время пятая сеть посылает новый вихрь — запрос и т. д. Так как эксперимент самонаблюдения предусматривал спокойствие и отсутствие движений, то готовая, но заторможенная шестой сетью, программа мышечной реакции движения ногой пыталась прорваться к моторному аппарату тела, вызывая возмущение в той части пятой сети, которая организует нормальное прохождение моторных реакций. Это возмущение в пятой сети и есть желание. Желаний бесчисленное множество. Вообще, человеку очень трудно сдерживать мышечную активность, которая возникает в результате торможения шестой сети. Вот смотри, — Слава показал рукой на телеэкран, — сейчас ведущий спросит у гостя студии о том, как он оценивает роль некого политика в ходе текущей предвыборной кампании.
Действительно ведущий задал этот вопрос. Гость студии, которого я видел уже несколько раз в различных ток-шоу и знал его, как рассудительного и уравновешенного политолога, вдруг резко поменял позу: сжал и разжал кисти рук, привстал со стула, сдвинул его и наконец, подавив волнение, уселся в прежнее положение и стал отвечать на вопрос.
— Как ты думаешь, почему он не стал отвечать сразу и что значит этот каскад движений?
— Я думаю, что он чем-то взволнован или, может быть, у него затекли ноги от продолжительной беседы в неизменной позе, — неуверенно ответил я.
— А почему он до этого вопроса сидел совершенно спокойно? — спросил Слава и продолжил, — На самом деле, последовательность событий была следующей: ведущий назвал имя политика, который является главным препятствием гостя студии к максимальному развертыванию его образа доминирования. Конечно, существуют еще сотни других образов внешнего мира, которые заблокируют его личный образ доминирования в будущем, но он их еще не видит. На данный момент, его шестая сеть распознает причину несоответствия его реального состояния и состояния абсолютного доминирования в ограничениях, которые причинно связаны с образом упомянутого политика. Естественно, на пятой сети уже готов комплекс мышечных реакций для ликвидации этого препятствия. — Слава с иронией посмотрел на меня.
— Ты хочешь сказать, что он хотел задушить его?
— Ну да, это самый быстрый способ устранить конкурента. Конечно, шестая сеть, не может позволить реализацию такого простого способа действий. Причины тут две: во-первых, обьект агрессии в данный момент недосягаем физически, а во-вторых такие вещи принято делать скрытно и чужими руками, а не в телестудии, — Слава усмехнулся. — Гость студии, вернее, его шестая сеть, справилась с атакой пятой сети, а саморазоблачающую мышечную реакцию рук скрыла за переменой положения тела. Ну, это пустяки, некоторые моторные реакции настолько социально значимы, что вызывают целую бурю реакций торможения в шестой сети. Причем в отличие от того, что мы только что видели, вся эта буря и невзгода может длиться годами. Чуть ли не вся мировая художественная литература посвящена описанию нюансов этой лирической бури, а между тем, суть этой бури и сопровождающих ее ритуалов, всего-навсего, — остановить реализацию этой простой механической последовательности возвратно-поступательных движений, эпицентр которых находится в нижней части живота. Ты, наверно, уже догадался, о чем я? — Слава подмигнул и откровенно расхохотался.
— Не стану с тобой спорить, относительно устройства психики. Тебе виднее, если ты видишь то, что не вижу я, но эти комментарии относительно сути лирики просто отвратительны, — раздраженно сказал я.
— Ну, старик… — протянул Слава, — даже не знаю, что сказать. Ладно, я думаю, ты сам понимаешь, что твоя реакция — просто попытка отстоять свою репутацию культурного человека, которая дает тебе определенное положение в обществе двойников. Согласись, что это смешно, особенно в нашей беседе. Ну же, перестань уподобляться той киношной  знаменитости, которой достаточно знать два оборота речи «это восхитительно» и «это отвратительно», чтобы прослыть умнейшей и чувствительнейшей женщиной своего времени.
Желание кажется современному двойнику одним из самых загадочных атрибутов «Я». Но в древности, оно было гораздо ближе к настоящему положению дел. Например, латиняне считали его просто одним из пяти чувств, которые кодировали пентаграммой на концах лучей, которой стояло слово SALUS — здоровье, состоящее из литер означающих начальные звуки латинских слов: sensus — «вкус», auditus — «слух», libinis — «желание», visus — «зрение», spiritus — «благо­ухание». Пятая сеть соответствует libinis, потому, что объединяет контакт — рецепторы и проприорецепторы с одной стороны и побудители движений мышцы с другой стороны. Программа любого, даже очень сложного, движения, завершающего желание, очень схематичная и построена на распознавании различия между текущей формулой тела и требуемой. Поэтому сеть рецепторов и сеть, управляющая мышцами, — это по сути и есть сеть желаний.
— А как же быть с желанием похвалы или желанием любить и быть любимым? Ведь это не всегда связано с рецепторами или мышечной активностью?
— Это не совсем желания. Это результат распознавания различия в реальной и врожденной картине мира и попытки их совместить. Нет ничего безнадежнее, чем эти попытки и, тем не менее, миллиарды двойников сотни тысяч лет только этим и занимаются, снабжая пасторов пищей. Кстати, суть поведения пасторов та же.
— А что это за врожденная картина мира?
— Это картина абсолютного и тотального доминирования. С этой готовой картинкой двойник рождается и до самой смерти старается воплотить ее в жизнь. Идеология тотального доминирования коренится в том, что любой двойник считает себя центром Вселенной. Помнишь песенку «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас...»? Это гимн двойника. Правда, автор для камуфляжа употребил местоимение «нас», но это сути не меняет. Каждый из «нас» прогибает его под себя и это главная жизненная задача любого живого существа вообще и двойника, в частности.
— Ты что это, серьезно? — смущенно спросил я, понимая, что все эти абстрактные рассуждения напрямую относятся и ко мне.
— Конечно, серьезно, тем более, что сознание пасторов устроено точно так же. Все мы стараемся стать центром Вселенной, и если это не удается, то центром небольшого коллектива или даже группы из двух человек. Смешная картина получается, когда два человека, друзья или супруги, например, стоят напротив друг друга и «прогибают изменчивый мир», то есть своего визави, под себя. В конце, концов, двойник осознает, что он не станет королем иудейским или папой римским и постепенно снижает планку своих претензий. Он может вообще отказаться от каких-либо притязаний, но это не значит, что это решение далось ему легко.
— Не могу с тобой согласиться, возьми, например, поклонников талантливых людей, артистов, спортсменов — ведь они искренне заявляют превосходство своих кумиров над собой. Как такие люди вмещаются в твою схему?
— Двойник никогда не заявляет и не делает ничего, что бы не было направлено на его возвеличивание, — безапелляционно произнес Слава. — Разумеется, реальное возвеличивание происходит чрезвычайно редко, практически никогда. Однако именно эта цель является постоянной доминантой поведения двойника. А что касается фанатов, так это результат отчаяния от провала попыток найти собственных фанатов. Любые движения фанатов питаются искусственным подчеркиванием уникальности принадлежности к этой группе. Сама группа становится сублимацией индивидуальных Эго. Становясь частью такой группы, двойник обретает среду, в которой возможен быстрый подъем по доступному ему аналогу социальной лестницы. Главное — это забраться на вершину или приблизиться к ней, пусть даже это будет не гора, а просто кучка мусора. Вспомни диалог из Дон-Кихота: «Синьор! — объявил Санчо. — Я нахожу, что повелевать всегда приятно, хотя бы даже стадом баранов. — У нас с тобой, Санчо, вкусы сходятся, — заметил герцог».
— «Возвеличивало!» — мое внимание мгновенно притянулось к этому слову, как булавка к магниту. Этот эффект, конечно же, определялся парадоксальностью высказывания о том, что двойник никогда не заявляет и не делает ничего, что бы не имело цели его возвеличивания. С первого взгляда кажется, что, ну о каком возвеличивании может идти речь, для обычного вменяемого человека? Однако что-то внутри меня охотно согласилось с тем, что уравновешенность и скромность является просто маской, которую человек носит из-за боязни потерять то немногое, что он достиг в острой конкурентной борьбе прошлых лет. Да, каждый из нас притаился в какой-то нише огромной конкурентной горы социума. Относительная высота ниши является одновременно результатом предыдущей борьбы с нижестоящими конкурентами и силой сопротивления вышестоящих. Что же делать в такой ситуации?
— Выход в возвеличивании себя путем демонстрации скромности, как далеко не всем доступной добродетели, — засмеялся Слава в ответ на мои молчаливые рассуждения. — Есть еще одна уловка — возвеличивание в форме жалобы. Жалобы на несправедливость
— Все равно, мне кажется, ты преувеличиваешь, заметил я, — но почему мы вообще это обсуждаем? Разве это имеет принципиальное значение для понимания сущности феномена «Я»?
— Да, потому что эта врожденная mania grandiosa — один из трех китов, на котором держится самосознание двойника. Она, и вызванная ею саморефлексия, является главной причиной Эго, которая порождает понятие о «Я», а также попыток очистить «Я» от Эго. Кажется, что «Я» — это что-то другое, что можно постичь самосовершенствованием. Конечно, это заблуждение. Другая мания — лень Pigritia, или как говорили латинцы — Ducunt volentem fata, nolentem trahunt (одного судьба ведет, а другого тащит). Третья — безразличие, отрешенность, или Semper idem.
— Что-то похожее на индийские гуны, — заметил я.
— Совершенно верно — это и есть отражение раджаса, тамаса и саттвы — трех гун индийской космологии. Гуны вращаются в гунах — лучше Кришны не скажешь. Вернее, лучше автора Бхагавадгиты не скажешь, — с улыбкой поправился Слава, заметив мой вопросительный взгляд. — Этот триединый принцип лежит во всех проявлениях дня, и соответственно, ночи Брахмы. Более того, Брахма, Вишна и Шива есть соответственно воплощение в сознании Саттвы, Тамаса и Раджаса, в сознании создателей индуизма.
— Да, я что-то в этом роде читал, но признаюсь, мне больше хотелось услышать о том, как устроена психика, и, причем, не психика вообще, а именно моя психика.
Слава оценивающе окинул меня взлядом и сказал со смехом: «Ты пердун, по классификации Кастанеды. Это значит, что раджаса в тебе две доли, а тамаса одна. Саттвы в тебе нет совсем. Это совершенно очевидно для любого пастора или даже тренированного двойника, который мельком взглянет на тебя».
Признаться, это нелестное определение и самому мне приходило в голову, в период увлечения писаниями Кастанеды. Однако, Кастанеда не разъяснял причин наличия именно трех чистых типов личности, хотя справедливость такого деления было трудно не признать.
Слава выждал паузу, и продолжил: «Существует только три типа личностей и это связано с тем, что на шестой сети имеется только три вмятины. Если эти вмятины имеют равную единичную глубину, то такая личность абсолютно уравновешена — это чистый блевун, по выражению Кастанеды.
Такие двойники не стремятся к лидерству, равно как и не терпят внешнего контроля. Они могут иметь значительные интеллектуальные способности, но используют их очень экономно, что неизбежно следует из того, что глубина вмятины раджаса и тамаса у них одинакова. В целом, это совершенно непродуктивная личность, которая живет в будущем, охотно предаваясь мечтам о необыкновенных свершениях, которые ей предстоят».
— Постой, но число комбинаций из трех по три равно три в кубе. Даже при условии, что сумма членов комбинации не должна превышать число три, — получим семь комбинаций, — чисто механически возразил я.
— Это теоретически, а на самом деле эволюционно закрепились только те комбинации, которые имели единичную глубину вмятины тамаса. Комбинации без вмятины тамаса не дают потомства, и не наследуются, так как в этом случае шестая сеть не учитывает нужды тела — потребность в сохранении сил, температурном комфорте, продолжения рода и т. д. Таким образом, реально существуют только три комбинации. Одну мы уже обсудили, остается комбинация с удвоенной вмятиной раджаса, одинарной вмятиной тамаса и еле выраженной вмятиной саттвы. Практически, место этой вмятины почти ровное. Это и есть комбинация пердуна — личности энергичной, целеустремленной, способной пожертвовать собой и окружающими ради достижения цели. Раджас пожирает эту личность изнутри. Он также может уничтожать других двойников, которые находятся в поле его досягаемости. Ужасный тип, правда? — спросил Слава. — Однако ты не расстраивайся, быть внутренним пердуном — это лучшее, что можно ждать от устройства шестой сети. Конечно, если считать, что творчество лучше, чем пассивное потребительство. Притом, никто не мешает тебе носить маску. Эта маска называется культурой. Культурный пердун — это и есть главный персонаж истории. Гордись, — Слава иронически похлопал меня по плечу.
— Хорошо, пусть ты прав, но должен быть еще один тип сети с двойной глубиной ямки саттвы и два типа с двойной глубиной ямки тамаса, если только я правильно тебя понял.
— Да, такие комбинации существуют, но для нас представляет интерес, только вариант с очень мелкой вмятиной раджаса, вмятиной тамаса единичной глубины и вмятиной саттвы двойной глубины. Такой тип двойника существует и соответствует типу личности, описанной Кастанедой, как двойник-писун. Лишенный раджаса, такой двойник может жить только в паре с пердуном или блевуном. Иначе он просто погибнет.
— По-моему, ты сам себе противоречишь, — возразил я. — Ведь ты говорил, что суть психики в абсолютном доминировании. О каком же доминировании может идти речь для первой и последней комбинация психики?
— Для писуна и блевуна? — со смехом переспросил Слава. — А ты что не слышал выражения — «Люби меня такой или таким как я есть?» Вопрос об основании для такого требования никогда не встает. Да и не может вставать, так как для каждой конкретной шестой сети все остальные двойники — просто внешние образы, тени, сравнительно с образами, приходящими от пяти собственных сетей. Каждый двойник живет на крошечном лоскутке шестой сети. Весь остальной мир — это просто образы, которые распознает эта сеть.
— А почему ты ничего не сказал о варианте с двойной глубиной ямки тамаса?
— Об этих вариантах нечего говорить. Во-первых, их сравнительно мало. Во-вторых, работа шестой сети, в которой ямка тамаса самая глубокая, организована очень примитивно. До такой степени примитивно, что даже двойники сторонятся этих типов.
— Как собаки сторонились уродливого пса Балабана? Ты мог бы выражаться о нас более вежливо. Вспомни — ты ведь сам был двойником!
— Никакой принципиальной разницы в положении пастора и двойника не существует. А что касается швейковского пса Балабана, то каждый из нас, в той или иной степени, является низшим существом. Двойники — для пасторов, пасторы — для тех, кто над нами. Важно понимать, что все эти различия являются кажущимися, не большими, чем мнимые различия между королем и слугой в мультфильме. Кстати о королях, я думаю, что тебе следует познакомиться с каким-нибудь монархом. Пора перейти от слов и намерений к делам.
Я решил оставить без комментариев последнее замечание Славы, поскольку его нарочитая нелепость явно указывала на какой-то очередной подвох.
Слава вопросительно посмотрел на меня, еле заметно усмехнулся и продолжил: «Хуже двойников с ямкой тамаса двойной глубины только те, у которых ямка тамаса тройной глубины — эти хуже животных. Дело в том, что общая активность нелинейно зависит от глубины ямки. Например, двойник с ямкой раджаса двойной глубины будет в 8 или даже 16 раз яростнее, нетерпимее и энергичнее чем двойник с ямкой раджаса единичной глубины. То же и для ямки тамаса. Двойник с ямкой тамаса двойной глубины будет многократно пассивнее, тупее и невежественнее, чем любой другой. В деревенском коллективе такие двойники используются на самых примитивных работах, слывут дурачками, не способными к семейной жизни, и, обычно, не дают потомства. В городских условиях они становятся бродягами и быстро погибают. Понятно, что тройная глубина ямки тамаса делает двойника настолько инертным, что животные, например, большие хищники из семейства кошачьих, кажутся просто небожителями сравнительно с ними.
Эта же нелинейность создает иллюзию того, что число типов характеров безгранично. Это связано с тем, что кратность трем в отношении глубины ямок третьей сети, соблюдается только в общем. Глубина ямок, так же, как любая биологическая характеристика, слегка варьирует. Нелинейность значительно усиливает это варьирование, что приводит к различиям в характере двойников, имеющих одинаковый базовый тип — пердунов, например, — со смехом произнес Слава. — У тебя ямка тамаса немного глубжее единичной, а ямка раджаса немного мельче двойной. Поэтому твоя шестая сеть склонна к преувеличению значимости факторов, связанных с безопасностью, комфортом и прочими витальными потребностями. Нужно сказать, что система с неполным соответствием стандартных глубин ямок шестой сети, работает нестабильно и эта нестабильность тем больше, чем больше степень отклонений. В итоге, она лишь имитирует активность, которая была бы характерна для ближайшей типовой конфигурации. Твоя шестая сеть, например стремится работать как сеть пердуна, но для этого ей не хватает энергии в ямке раджаса и мешает слишком большая активность ямки тамаса. В итоге, каждый раз, когда тебе предстоит принятие опасного для жизни решения, ты останавливаешься, чего никогда не сделает чистый пердун или гиперпердун, у которого ямка раджаса больше двойной глубины, а тамаса меньше одинарной».
— Ну ладно, хватит, — прервал я Славу, — по-моему, ты просто потешаешься надо мной под видом психологического анализа. Пусть по твоей шутовской классификации я отношусь к полу-пердунам, которые за все берутся, ничего не доводят до конца, спорят до крика и когда им дают отпор, останавливаются, всхлипывая…
— Стой! — воскликнул Слава, — попробуй осознать, почему ты так разволновался? Где ты был в данный момент?
— Как где? — машинально ответил я, пытаясь справиться с охватившим меня непонятным волнением. Несомненно, его причиной было то, что Слава задел мое самолюбие. Чтобы опровергнуть его, я погрузился в воспоминания, пытаясь найти там пример ситуации, в которой мое поведение было бы безупречным. Увы, я действительно не нашел ни одного примера, где бы мое бесстрашие не было напускным, благородство — бескорыстным, а чувства — искренними. Возмущение, вызванное словами Славы, сменилось состоянием неловкости и стыда. Непроизвольно моя рука потянулась к лицу, прикрыла глаза, потерла их, как бы стирая неприятное ощущение, и опустилась на колени. Слава с любопытством наблюдал за мной: «Прекрасно, целый букет эмоций, — сказал он, — но ты не ответил на мой вопрос о том, где ты был только что?»
Не дождавшись ответа, он продолжил: «С точки зрения пастора, ты был в стенах фанзы, так как твоя шестая сеть отключилась от верхних сенсорных сетей и занялась лихорадочным поиском в стопке копий, расположенных ниже, то есть в личной истории. Она искала пример того, когда ты вел себя, как мужественный пердун или как герой-гиперпердун. Ты был в прошлом. Понятно, что ты не нашел там примера искомого поведения, чтобы опровергнуть мои слова, поскольку конфигурация шестой сети просто копируется в слоях стен фанзы. Иначе говоря, основные параметры эмоционально-волевой сферы остаются неизменными на протяжении всей жизни. Ты никогда не делал ничего такого, чего не делаешь сейчас, так как норма твоей реактивности определяется конфигурацией шестой сети, а она предопределена в момент зачатия и остается неизменной всю жизнь. Просто я спровоцировал тебя на это, чтобы ты осознал еще одну модальность работы сети — отражение прошлого опыта. Алгоритм работы сети тот же, что и при обработке данных от сенсорных сетей. «Я» возникает, как процесс распознавания образов среди копий хранилища жизненного опыта. Это то, что Декарт определял, как «Cogito, ergo sum» — мыслю, значит существую. Двойник часто занимается этим пережевыванием уже проглоченной пищи. Более того, он постоянно мечется между прошлым и настоящим».
— И что? Больше ничего в человеке нет? Только этот многошапочный гриб?
— В человеке нет, а вне его — есть. Сам увидишь. Собирайся в дорогу.
— В дорогу? Куда?
— А ты что, думаешь, что монарх сам явится к тебе? Это ты, брат, хватил с лишком. — Да, да — готовься в путь, — на мгновение образ Славы сменился образом его женской ипостаси. — Привет Хайнесу, — она кокетливо помахала мне рукой и растаяла.


Глава 13

Что это за Хайнэс? Интернет-поисковик предложил мне: город в США, американская киноактриса Шэрил Хайнес и другие, явно не связанные со мной, вариан¬ты. «Может быть, мне послышалось?» — думал я. Однако опыт предыдущих визитов Славы показывал, что в них ничего не было случайным. Действительно, вскоре я получил приглашение прочитать лекцию в одной из стран Персидского, или как его называют арабы — Арабского залива. «Теперь понятно, что Слава имел в виду», — подумал я, разглядывая электронный авиабилет турецкой авиакомпании, который мне прислала какая-то таинственная Supreme Council. Конечным пунктом транзитного перелета из Стамбула значилась столица одной из нефтяных монархий Залива. Наверно, там мне предстоит встретиться с королем, эмиром, шейхом или кем-то в этом роде. «Как Слава все это устраивает и зачем?» — удивлялся я. Однако, времени на размышления не оставалось — одним из условий визита была необходимость обязательно успеть прочитать лекции до конца священного праздника Рамадан. Праздник заканчивался через неделю, пришлось поторопиться. Наконец, после поспешных сборов и ночного перелета, я стоял у стойки рецепции неправдоподобно роскошного отеля Regency и размышлял о том, какие причудливые облики принимает моя судьба после того, как Слава вошел в мою жизнь. Что он хочет выразить этим путешествием? Неужели он всего лишь хочет удовлетворить мое тщеславие знакомством с королем? Или показать, что высший свет — это всего лишь мишура? Не может этого быть! Это мне и так известно — он что-то другое задумал. Знакомое состояние тревоги постепенно стало охватывать меня. Огромные стеклянные двери за моей спиной раздвинулись и обдали меня раскаленным воздухом пустыни.
— Сегодня днем было 56 градусов в тени, сэр, — извиняющимся голосом сказал клерк, оформлявший мои документы. — Но в ваших апартаментах вы не будете чувствовать нашего климата. Вам заказан Al Dana Suite. Мадам прилетит позже? В любое время дня и ночи вы можете воспользоваться автомобилем, он также заказан на время вашего визита. Клерк показал на шеренгу лимузинов с королевскими коронами на дверях, которые выстроились у входа в отель.
«Ну и ну», — думал я, направляясь за служителем, который провожал меня к лифту. Служитель открыл двери номера, и я понял, что имел в виду клерк на рецепции, спрашивая о мадам. Номер представлял собой огромную квартиру. Внутреннее убранство номера было выполнено в стиле «простой роскоши», когда великолепие проявляется только в деталях и дорогих материалах, применяемых в декоре.
— Ну и ну, — повторил я, осматривая помещения этого номера.
— Ужин в семь часов пополудни. Завтрак только в номере, сэр. Рамадан, сэр — прием пищи только после захода солнца. В течение дня вы можете заказывать пищу и напитки в сервисе номеров гостиницы. Где предпочитаете ужинать, сэр? В ресторане или желаете, чтобы вам сервировали стол в вашей столовой? — осведомился служитель.
— В ресторане, — рассеяно ответил я, прикидывая, где бы мне устроиться на ночлег.
Да, декорации Слава подготовил с размахом, вот только, что за спектакль меня ждет и какую роль я буду в нем играть? Как ни странно, больше всего меня беспокоила мысль о том, что меня принимают за кого-то другого и вся эта роскошь может мне вылезти боком, если выяснится, что ценность моих лекций и значимость моей персоны сильно преувеличена. Нет, не может же Слава подложить мне такую свинью, — успокаивал я себя, засыпая.
Первое ощущение, которое я испытал наутро, было тревоги и простуды. «Проклятый кондиционер», — проворчал я, пытаясь определить, который сейчас час. В номере был кромешный мрак из-за плотно закрытых штор. Наощупь пробираясь по комнате, я, наконец, нашел край шторы, отодвинул ее и приоткрыл окно. Ярчайший безжизненный свет хлынул в номер. Вид из окна был удручающим — зеленоватая гладь Персидского залива, жухлая зелень рощицы финиковых пальм под дрожащим маревом мутно-голубого неба. Из окна пахнуло раскаленным и очень сухим воздухом. Я поспешно закрыл окно, включил светильники, задернул штору и отправился в ванную комнату, которая еще вчера привлекла мое внимание размерами огромной, облицованной мрамором, ванны. Горячая ванна всегда была моей слабостью, тем более, что ее размеры обещали возможность вытянуться во весь рост. Еще в молодости я заметил, что горячая вода вызывает настоящую «скачку идей», среди которых встречались удивительные находки. Каждый раз, погружаясь в горячую воду, я вспоминал анекдот о решении Архимедом проблемы измерения объема царской короны. Кстати, глупость этого анекдота стала понятна мне тоже в ванне. Человек в ванне и вне ванны, это совершенно разные люди. Первый находит верное и необычное решение проблемы в горячей воде, а второй, вспоминая, как он первый выскочил из ванны с криком «Эврика», думает: наверно я понял тогда, что не следует опускаться в налитую до краев ванну — иначе объем воды, вытесненный телом, выльется на пол. Ха-ха. Позже я понял, что причиной «скачки идей» является гормональный сдвиг, наступающий при прогреве кожи, которая является одним из важнейших эндокринных органов организма. При всяком удобном случае я старался побыть как можно дольше в горячей воде и часто выходил из нее с готовыми решениями, которые просто не приходили мне в голову ранее. «Залезу-ка я в ванну, авось что-то прояснится», — подумал я.
Пока вода с шумом наполняла ванну из огромных позолоченных кранов, я осматривал помещение: мраморные полы, инкрустированные орнаментом из плиток черного гранита, мраморные скамейки в душевом отделении и огромные подогреваемые зеркала, вмонтированные в стены. Кажется, что человек, проектировавший ванную, был озабочен только тем, чтобы сделать смету на строительство как можно дороже. «Ну зачем такие толстые стекла на зеркалах», — с раздражением думал я, ощупывая декоративные стеклянные откосы. Стекло зеркала было такое толстое, что откосы выполняли роль призмы и делали контуры предметов, отражающихся в них радужными. Я приблизил глаза к откосу и стал наблюдать непривычный вид предметов преломляющихся в нем. Внезапно, один из контуров расщепился, образуя овал. Этот овал дважды схлопнулся-раскрылся, как бы моргая и, наконец, уставился на меня, подобно глазу. Другой радужный контур тоже расщепился, образуя подобие ротовой щели. Я отпрянул от зеркала и протер глаза.
— Наконец я тебя нашел, — сказал рот голосом Славы. Тембр его речи я назвал бы хрустальным, за неимением другого определения звонкого и реверберирующего голоса. — Нелегкая эта задача, искать двойника с дельтой, близкой к нулю.
— Какой дельтой, — сказал я, чувствуя замешательство и облегчение от того, что наконец-то Слава объявился, пусть даже таким экстравагантным способом .
— Вспомни, я тебе уже объяснял, что каждый двойник — это по сути программный объект, состоящий из классов, один из которых определяет его пространственную координату. Эта координата является суммой базовой координаты и дельты долготы и широты в системе координат суперобъекта под названием Земля. Базовая координата — это координата точки появления самого первого двойника, породившего все последующие экземпляры твоей линии.
Сейчас ты находишься в нескольких километрах от этой точки, поэтому твоя дельта близка к нулю. Инструмент, который я использую для пространственного захвата двойника, имеет конечную абсолютную ошибку определения. При малой дельте получается большой разброс. Ищу тебя со вчерашнего вечера, — трагическим шепотом продолжил Слава, — кто попало попадает в прицел: то индус, то араб, то филиппинка, и даже украинка… Обслуживающий персонал гостиницы, наверно. Не знаю, как бы я тебя нашел, если бы ты не стал заглядывать в откос стекла зеркала. При этом в моем инструменте захвата появляются аберрации…. «Опять зубы заговаривает», — подумал я, зная уже эту привычку Славы манипулировать моим вниманием под дымовой завесой технических подробностей.
— Хватит про аберрации, объясни мне лучше, что я тут делаю. Ведь это твои проделки? — прервал я Славу, наблюдая, как контур рта в откосе зеркала расщепляется и схлопывается в такт его речи. Подобие рта приняло самодовольный вид.
— Так точно, — произнес Слава беззаботным голосом. — Но про аберрации ты напрасно не хочешь слушать. Просто я хотел объяснить, как используя это явление волновой оптики, я сформировал образ глаза и даже рта, для того чтобы привлечь твое внимание и локализовать твое местоположение. Очень хочется похвастаться, — добавил он нарочито ворчливым тоном.
— Итак, — снова прервал я его, — зачем я здесь?
— Сегодня ты получишь аудиенцию у Хайнеса…
— Сегодня? Когда? Зачем я ему вообще понадобился? — снова прервал я артикуляцию контура в зеркале.
— Да, сегодня лучше, хотя можно и завтра. А организовал я приглашение от одной из принцесс, которая пользуется твоими приборами и слушала твой доклад в Индии. Она же пригласит тебя к Хайнесу, чтобы принять тебя по высшему сорту. Она любимая племянница Хайнеса, он ее немного балует.
— Принцесса, которая пользуется нашими приборами? Что за чушь? — недоверчиво спросил я.
— Она врач, а принцесса по совместительству, — контур рта в зеркале насмешливо изогнулся, — В двадцать первом веке принцессы стараются не отставать от времени. Она открывает клинику в столице и я посоветовал ей пригласить научников из разных стран для политесу. Ну, конечно, не сам посоветовал, а через одного из двойников. Так что успокойся, твой визит чисто парадный, все под контролем. Скажешь несколько приветственных слов и халас. Халас — это любимое словечко у арабов, означает «разговор об этом окончен», — рассмеялся Слава. Когда Хайнес спросит, что бы ты хотел посмотреть в его владениях, попроси его о посещении его личной фермы. Когда будешь возвращаться после осмотра фермы, скажи водителю, чтобы он свернул сразу за воротами вправо. Дальше поезжай прямо, пока дорога не упрется в пустыню. Останови машину и скажи, что хочешь прогуляться. Важно, чтобы это было между 18.30 и 19 пополудни.
— Личной фермы короля? Что за чушь! Прогуляться в пустыне? Зачем это?
— Я же говорил тебе, что пора начать действовать. Есть только одно место на Земле, где ты можешь сделать следующий шаг в своем развитии. Поэтому мне пришлось организовать небольшую аферу с твоей поездкой сюда.
— А что должно случиться в этом месте? Как-то это все несерьезно. Похоже на какую-то историю про пиратов и остров сокровищ, — разочарованно протянул я.
— Да действительно, — усмехнулся Слава, — но что поделаешь, я не виноват, что твоя базовая точка находится рядом с фермой Хайнеса, а это особо охраняемая зона. Тут все взаимосвязано: чтобы попасть в эту restricted area нужен статус, а статус ты можешь получить только через официальный визит, а официальный визит с таким статусом требует билетов бизнес-класса, пятизвездочной гостиницы и прочей ерунды. Положение обязывает, ничего не поделаешь, Старик. Но попасть в это место для тебя и для нас жизненно необходимо и неизбежно, или неизбежно и поэтому жизненно необходимо, — выбор на твое усмотрение.
— Для кого это –«нас»?
— Для меня и Славы, и всей команды.
— Это какой команды — противоапсарной? Неужели все это правда? Ей-богу, не могу поверить, что ты это все серьезно говоришь.
— Противоапсарной? — захохотал Слава, — ну ты мастер выдумывать новые слова. Это словечко даже получше, чем гашековское «иштвансупруги». Полезай в ванну, только не мешкай — за тобой уже выслали авто из гаража Хайнеса. Осторожно, не брызгайся! Ну вот! Мне в рот попала вода — голос поперхнулся и раскашлялся. Все, выключаюсь, — Слава явно уклонялся от дальнейших объяснений.
 Парадное мероприятие, как и предсказывал Слава, прошло как по писаному: экскурсия по кабинетам госпиталя, церемония открытия, речь хозяйки, речи приглашенных гостей, многие из которых мне были знакомы, торжественный обед, снова речи — обычная рутина. Под конец хозяйка госпиталя объявила, что мы можем отдохнуть или сделать экскурсию по городу, а в пять часов пополудни его величество приглашает нас на официальный прием во дворец. Обстановка на церемонии была настолько привычной и обыкновенной, что напряжение, которое я испытывал, понемногу улеглось. Известие о приеме у Хайнеса прозвучало неожиданно ошеломляющим. Тревожное предчувствие охватило меня. «Не удрать ли мне отсюда?» — какое-то время я обдумывал эту возможность. Нет, — от судьбы не уйдешь, все это уже было, включая мои малодушные попытки избежать ее — это было абсолютно очевидно… Я поехал в гостиницу и просидел несколько часов в лобби, обреченно разглядывая декор мраморных колонн, нависавших над колоссальных размеров холлом. В начале пятого меня и еще нескольких гостей пригласили занять места в нескольких авто с синими номерными знаками — отличительным признаком машин из автопарка Дивана. Мы вышли из лобби и направились к машинам. «Погода портится», — сказал мне один из моих знакомых, профессор Каирского университета и показал в сторону делового центра города. В самом деле, силуэты небоскребов, ясно видимые утром, еле угадывались в какой-то серой пелене. В раскаленном воздухе явно присутствовала тончайшая взвесь пыли. «Песчаная буря начинается, вот незадача — завтра могут задерживать вылеты самолетов», — добавил он. Слуги-индийцы одновременно открыли двери авто и остановились с дежурно-восхищенными улыбками у закрытых дверей. Это они, наверно, попадались в фокус Славы, когда он пытался меня разыскать. «Попался я как кур в ощип, — с тоской думал я, разглядывая их лица. Вот стоят себе — улыбаются и не едут ни на какие приемы, которые неизвестно еще чем закончатся».
— Дорога займет около 40 минут, сэр, — прервал мои мысли водитель, — мы едем в загородное шале его величества…
— А зачем, столько машин, если мы могли бы уместиться в одной, — спросил я, чтобы как-то отвлечься от тревожных мыслей.
— Таков приказ из Дивана, — удивленно ответил водитель.
 Собственно, прием запомнился только в общих чертах. Вначале нас усадили в просторном помещении, оформленном в арабском стиле — ковры, диванчики вдоль стен и массивные, разукрашенные резьбой, столики перед ними. Столы с напитками и закусками. Принцесса развлекала нас разговорами, ожидание прибытия Хайнеса висело, как туча над нами и делало разговоры и шутки несколько натянутыми. Наконец, из невидимого нам коридора послышались первые летучие признаки приближения его величества: приглушенные, взволнованные голоса, звуки быстрых перебежек слуг и пр. Взволнованное лицо молоденькой филиппинки появилось в проеме двери и исчезло со словами «His majesty!». Принцесса встала и пригласила нас жестом последовать ее примеру. Наконец, появился Хайнес и величественно последовал к богато сервированному обеденному столу, подарил нас милостивой улыбкой и пригласил занять свои места. Целая толпа груженных блюдами с пищей и напитками служителей стала на почтительном удалении от стола. Конечно, в другое время я был бы рад посмеяться над этим архаическим зрелищем, про себя, разумеется. Но в тот момент я был далек от этого, внимание мое было сильно отвлечено предстоящим посещением пустыни. В памяти осталось только смешанное с досадой удивление заурядности разговоров и угощений этого застолья. Все эти многозначительно-льстивые мины на лицах и напряженно-непринужденные позы… «Тьфу, стоило ехать так далеко», — подумал я и тут же спохватился: что-то грозное и невидимое приближалось ко мне со стороны пустыни. «Смотри, смотри и чувствуй, может быть потом все будет по-другому», — невольно подумалось мне.
Наконец, прием подошел к концу. Плавным взмахом руки, Хайнес вызвал движение в рядах служителей, завершивших вручение памятных подарков участникам приема. Что было в моем кейсе с подарками, я так и не узнал, но об этом позже. Затем он обратился с вопросом о том, нет ли у нас каких-то особых пожеланий, которые он может исполнить? Он сопроводил этот вопрос поощрительной и как бы удвоенно милостивой улыбкой, если только можно так выразиться. Я посмотрел на приглашенных. Сладкие и умильные выражения, и до этого плававшие по их лицам, сменились выражением скромного торжества. С меня хватит, подумал я и попросился на ферму, под предлогом интереса к экотуризму. Хайнес был несколько озадачен, но согласился и вопросительно посмотрел в сторону группы приближенных лиц. Один из них поклонился и что-то произнес озабоченным голосом по-арабски. «Погода неустойчива, — прокомментировал монарх, — если вы непременно хотите посетить ферму, то это нужно сделать в ближайшее время, так как завтра погода совсем испортится», — и он указал на пыльную пелену, которая была уже ясно видна даже на фоне водной поверхности залива. Я воспользовался предлогом и раскланялся. Слава Аллаху, великому и высокому, — ко мне никто не присоединился.
Шале находилось на искусственной косе, уходящей одной стороной вглубь залива, а другой — упирающейся в пустыню. Дорога, ведущая от шале к искусственному оазису, на котором располагалась ферма Хайнеса, лежала через пустыню, или сахра, как называют ее арабы. Водитель весело насвистывал, видимо пугающий вид дороги, переметаемой песчаной поземкой, был для него не в новинку. Стрелка приближалась к 18 часам. «Ну зачем мне эта ферма, чего тянуть? — подумал я и сказал водителю, — Давайте не будем заезжать на ферму. Повернем направо возле ворот, я немного прогуляюсь, полюбуюсь на пустыню и вернемся в город».
— Вы хотите прогуляться сэр? — встревоженно спросил водитель, — не советую. Ветер несет много песка.
— Я недолго, пять минут, не более. Просто хочу получить личный опыт для книги о Ближнем Востоке.
— Надеюсь, вы будете осторожны и не станете задерживаться.
— Иншалла, — механически ответил я.
Мы остановились, через лобовое стекло виднелась полузасыпанная песком, древняя асфальтированная дорога. Звучит странно, конечно, — этой дороге было не более 30 лет, но выглядела она именно, как чудом сохранившийся древний артефакт. Вполне возможно, что ее положили на каменистую основу пустынного грунта без всякой подготовки, под действием минутной нужды или просто от невежества, а потом просто забыли о ней. Края дороги были изрезаны глубокими трещинами, как будто демоны пустыни изгрызли этот чужеродный символ вторжения цивилизации. Водитель остановился, просто от того, что ехать дальше было ниже его достоинства. Эта дорога, теряющаяся в песке, дорога в никуда, была зримой метафорой моего состояния. Тревожился ли я о наступлении событий, которых я так безрассудно-любопытно ожидал и реализации которых способствовал? Наверное, нет. Так игра в жизнь часто становится важнее жизни…. Стрелки часов показывали 18.00. Я открыл дверь и напутствуемый просьбами быть осторожным и надеждами, что Аллах будет благосклонен ко мне, вышел наружу. Пустыня сразу взяла меня в свои жаркие, сухие объятья. При такой жаре, пожалуй, лучше чем-то укрыться. Я снова открыл двери и надел пиджак, который захватил с собой на прием. Водитель одобрительно закивал головой и подал мне кусок белой материи. «Позвольте сэр», — проговорил он и ловко повязал ее мне на голове в виде арафатки, закрепив обручем. В пиджаке и арафатке солнечный жар не чувствовался так остро. Какое-то время, я бессознательно позировал перед водителем и самим собой, демонстрируя невозмутимость и выдержку бывалого естествоиспытателя. Затем отправился прочь от дороги в сторону неясно видневшегося вдали верблюжьего загона. Почва под ногами была твердой, но песок постоянно перемещался по ее поверхности, образуя локальные островки и мини-барханы вблизи возвышенных участков. Я отошел от машины метров на 200, но верблюжья ферма, к которой я направлялся, по-прежнему виднелась вдали в виде неясного контура. Я решил пройти еще метров двести, и если не достигну фермы, то поверну назад. Я обернулся и посмотрел на ожидавшую меня машину. Все как будто было в порядке. До фермы оставалось метров сто. Были ясно видны очертания крытого загона для верблюдов и палатка пастухов. Однако не успел я пройти и половины расстояния, как понял, что пожалуй, никакого порядка в моей ситуации нет, а напротив мне угрожает какая-то неясная опасность: внезапно все звуки исчезли, ветер прекратился и воздух превратился в какой-то вязкий, раскаленный кисель. Слабый, похожий на комариный писк, крик донесся сзади. Я обернулся лицом к машине и увидел водителя, который махал руками, попеременно показывая на запад и делая призывные жесты. На небосклоне с западной стороны виднелось небольшое темное облачко. «Чего он паникует? — подумал я. — Жарко правда, ну и что?» Водитель, кажется, был в отчаянии, что я не реагирую на его жестикуляцию и снова стал показывать рукой в западном направлении. Я повернул голову и чуть не вскрикнул от неожиданности — облачко, которое я видел только что, буквально за несколько минут превратилось в огромную бурую тучу, которая стремительно приближалась. Со стороны фермы послышались возбужденные восклицания. Несколько темных фигурок метались по загородке, срывали тент и сворачивали палатку. Одна из фигурок что-то кричала, явно обращаясь ко мне. Верблюды сбились в кучу и прижали головы к земле. Ощущение катастрофы охватило меня. Раздался металлический звон и внезапно поднялся бешеный вихрь. Струи песка винтообразно взмыли в воздух и мгновенно закрыли все вокруг. Стало трудно дышать, — пришлось сорвать арафатку, замотать ею лицо. «Песчаная буря, вот что это такое!» — мелькнула мысль, и я побежал по направлению к ближайшему убежищу — верблюжьей ферме. Я бежал довольно долго, пока не выдохся. «Наверно, я пробежал мимо фермы», — в отчаянии подумал я и сел на раскаленную каменистую почву пустыни. К такому обороту дел, я был не готов. Лечь и лежать — так, кажется, поступают путешественники, застигнутые бурей. Только нужно найти какое-то укрытие от ветра, — думал я, ощупывая почву вокруг себя. Укрытия, конечно, не оказалось. Нужно встать и искать укрытие, боже, как глупо потеряться в двух шагах от фермы и ста метрах от машины… Я брел наугад, садился на песок и снова, подгоняемый инстинк­том, вставал и брел. Кажется, еще недавно я сидел в кондиционированном салоне автомобили или беспечно шагал к верблюжьей ферме. Сколько же времени, на самом деле, прошло с этого момента? — я попробовал рассмотреть циферблат, но было слишком темно.


Глава 14

По-видимому, обезвоживание моего организма достигло критического уровня. Временами мне казалось, что меня окружает спокойный городской пейзаж. Мелькали обрывки воспоминаний о пережитых ранее путешествиях: дорога к пирамиде Солнца в Мехико, узкая улочка перед фонтаном Де Треви в Риме, аллея при входе в студенческий кампус университета Rey Huan Karlos в Мадриде. Последняя галлюцинация была особенно устойчивой — «Вот тебе и Рей Хуан», — подумал я, разглядывая гигантский рекламный треугольник, укрепленный на высокой металлической ферме. «От Хайнеса прямо к Королю… Не может быть, чтобы Слава завел меня в эту каменистую пустыню только затем, чтобы уморить жаждой. Постой, что-то он говорил про короля», — пытался я вспомнить. «Нет, скорее я вижу именно эту галлюцинацию, потому что только что говорил с арабским королем…» Мои мысли путались все больше и больше… «Слава! Где ты?» В ответ только вой и жар насыщенного песком ветра. Силы оставили меня, я присел на горячий камень и положил голову на колени… Следующее возвращение сознания сопровождалось резкой сменой обстановки. Пустыня куда-то исчезла, а я уже не сидел на камне, а куда-то шел. Пустынный ландшафт сменился безбрежным черным пространством. Жар заметно спал, хотя был еще достаточно силен. Поверхность земли, или чего-то похожего на землю, скорее угадывалась, чем была видна. «Куда же я иду в полной тьме? — подумал я в замешательстве. — Вдруг следующий шаг приведет меня в пропасть?» Я остановился. Кто-то мягко коснулся моего плеча. Я обернулся: рядом со мной стоял Володя — мой старый и единственный друг, который трагически погиб несколько лет тому. С его появлением непроницаемая чернота немного расступилась. Я четко видел его серьезное и отрешенное лицо.
«Я умер? Как хорошо, что я тебя нашел. Я всегда верил, что мы встретимся», — сказал я, испытывая интенсивное состояние облегчения и даже восторга.
Как все-таки отлично устроен мир! Оказывается, смерть  — это что-то вроде посещения стоматолога — немного помучался и ты снова можешь радоваться жизни. Володя и, может быть, много других дорогих мне людей, снова восстанут из мрака воспоминаний, станут доступны для восприятия… Все эти мысли вихрем пронеслись в голове. Тем временем, по-прежнему не говоря ни слова, он пошел вперед, кивком приказав мне следовать за ним. Я двинулся за Володей и даже обогнал его на полшага, чтобы спросить: «Где мы и почему ты молчишь?»
— Мы идем к месту, где может висеть Вселенная, в которой мы жили, — ответил он, голосом таким же бесстрастным, как и его лицо.
— Может висеть? Как это?
— Может быть, ты сейчас это увидишь, — сказал он и указал рукой прямо перед собой.
Манера поведения моего друга резко изменилась. Мягкая и предупредительная при жизни, она сменилась на властную и безапелляционную. Неопределенное и драматическое положение, в котором я находился, не оставляло мне сил обдумывать сущность и причины этой перемены, но все же загадочная манера, в которой проходил наш диалог, была так тягостна, что я не удержался и спросил: «Ну объясни мне, что это значит? Если я умер, то где я? В Бардо тибетских лам и ты даешь мне наставление по поиску Предвечного Ясного Света?»
— Да, то, что ты чувствуешь, похоже на то, что ламы называют Бардо, точнее, это похоже на вторую стадию Чикай Бардо и ты можешь увидеть свет, но это не будет Предвечным Ясным Светом. Момент видения Ясного Света уже упущен.
«Вторичную Ясность?» — эти термины, как бы сами всплывали из каких-то, безнадежно забытых, уголков сознания, что удивляло и одновременно беспокоило меня. «Впрочем, чему тут удивляться, если все так странно переменилось», — подумал я, и одновременно понял, кто такой Володя. Во второй стадии Чикай Бардо умерший видит Часовых Вечности в образе любимых, друзей, богов, дэвов. «Ты — Часовой, я должен порадоваться и обратиться к тебе, чтоб ты открыл Великую тропу», — спросил я.
Вместо ответа Володя вновь указал рукой в прежнем направлении. Тьма в этом направлении была так же непроглядна, как и в любом другом.
— Ты можешь и должен увидеть, иначе тебя ждут переживания похуже сцен убийств и пожара.
— Какого пожара? А, в Доме Профсоюзов? — я вздрогнул от неожиданности. «Так вот почему так темно, это черный дым!» — в панике подумал я.
— Это дым в Доме Профсоюзов и мрак песчаной бури, одновременно. Это также мрак и жар из соседнего Бардо Хониид — мира кармических наваждений, куда ты попадешь, если не разглядишь света.
— Так где же я умер — в пустыне или в Доме Профсоюзов?
— Ты умер в обоих местах, но где бы не закончилось Бардо Жизни, Бардо Смерти начнется тут.
— А ты? Что ты тут делаешь?
— Я — это твое ожидание Часового в облике друга, и в этом качестве я напоминаю тебе о свете Вторичной Ясности.
— Так существует этот свет или ты только цитируешь Книгу мертвых, которую я когда-то читал? С тобой ли я говорю или сам с собой?
— Конечно, сам с собой, как и всегда. Все, с кем ты общался в жизни, были лишь зеркалом, которое ты любил или ненавидел, в зависимости от того, отражались ли в нем лучшие или худшие стороны твоей натуры. Однако переход между жизнью и смертью существует на самом деле. Можно условно называть его переходом от Бардо Жизни к Бардо Чикай. Первую фазу Бардо Чикай ты не осознал, поскольку сцены убийства в Доме Профсоюзов отвлекли твое внимание. Ты очнулся во второй фазе и должен определить, как потечет поток выполнения. Это и значит увидеть тот или иной свет.
— Поток выполнения? Боже мой, так ты Слава, а не Володя, — сказал я, вглядываясь в его лицо и со страхом ожидая, что знакомые и милые черты друга заменятся на лицо мужской или женской ипостаси пастора. Однако, перемен не последовало.
— Я — Часовой, в каком бы облике ты меня не видел. Я — процесс, который происходит во время смерти. Но так как ты знаешь природу этого мира, как сна Брахмы, то свет Вторичной Ясности для тебя откроет необычный путь. Но для начала ты должен его увидеть, — и Володя снова указал мне направление.
Я вновь стал вглядываться в темноту и, наконец, на пределе напряжения зрения увидел вход в какое-то помещение. Продолжая вглядываться, я начал различать нисходящую лестницу, ведущую в огромный вестибюль. Непроизвольно я стал пробовать спуститься по этой лестнице, пробуя ногой очередную ступеньку и не веря в ее существование. Голос Володи вернул меня назад: «Нет, это не та дорога. Смотри еще».
— А что это за лестница и вестибюль и как я могу их не видеть?
— Это последнее, что ты видел в коридоре Дома Профсоюзов. Это галлюцинация, как следствие отравления угарным газом. Закрой и открой глаза и снова смотри в этом направлении.
Я повиновался. Закрыв глаза, я увидел быстро мелькающие сцены пожара, падающих из окон людей, которых добивала беснующаяся толпа… В ужасе я опять открыл глаза и вновь окунулся в пышущий жаром мрак. Володи я уже не видел и даже не ощущал его присутствия. В отчаянии я сел на землю. Перемена положения тела произвела фантастический результат: жар и мрак вдруг исчезли. Оглядевшись, я понял, что сижу на полу в каком-то коридоре. Над головой текла черная река дыма, которую выносило в разбитое окно. Из этого же окна на меня лился поток холодного чистого воздуха. За окном был смутно видный контур чего-то, напоминающего чахлый куст. Не поднимаясь, я пополз к окну. По мере приближения к кусту, сумрак вокруг меня постепенно рассеивался, и вскоре стало ясно видно сплетение тонких ветвеобразных прутиков, растущих из одного корня, издали, в самом деле, напоминающих куст. Природа этого сплетения из прутиков была неясна. Иногда прутики казалось продолговатыми кристаллами, присыпанными пылью пустыни, иногда остовом какой-то архаической конструкции, стоявшей здесь тысячелетия тому, иногда окаменевшей водорослью, оставшейся со времен потопа. На одном из ответвлений этого куста висел бесформенный лоскут паутины. Паутина казалась более освещенной, чем куст.
Я подполз поближе и, напрягая зрение, стал рассматривать лоскут.
— Погоди, сейчас я должен обратить твое внимание, что таких кустов очень много, — снова услышал я голос Володи, — Посмотри вокруг.
Действительно, вокруг меня и вдали виднелось множество таких дендритов. Странно, что я не видел их раньше. Казалось, было невозможно ползти по этим зарослям, и не наткнуться на один из них.
— Если тебе удалось увидеть один куст, то можешь увидеть и другие, тут нет ничего удивительного, — заметил Володя.
Вблизи стало видно, что лоскут — это просто клочок тумана, зацепившийся за ветки куста.
— Так это просто туман!
— А ты присмотрись внимательнее, — сказал Володя, — это самое важное из того, что тебе или кому-то другому приходилось видеть.
Я снова приблизил глаза к клочку тумана на расстояние в несколько сантиметров. Да, это был не туман. Это было скопление мельчайших частичек, каждая из которых, в свою очередь, безгранично делилась на субчастицы. Я видел одновременно бесчисленное множество необычайно мелких и, в то же время, безгранично подробных образований, которые мягко переливались белесо-голубоватыми тонами. Чем больше я вглядывался в этот туманный объект, тем подробнее я его мог рассмотреть. Наконец, я почувствовал, что этот туман втянул меня внутрь себя и теперь вокруг, сколько хватало взора, клубились мельчайшие частицы светящегося тумана. Я растерянно обернулся: пустыня и Володя исчезли и утонули в этом тумане. Я протянул руки, ощупывая пространство вокруг себя, в надежде натолкнуться хотя бы на куст, но тщетно — нигде не было ничего, кроме тумана. Более того, внезапно я осознал, что внизу тоже нет ничего, кроме тумана.
— Володя, — крикнул я, — как мне отсюда выбраться?
— Никак. Ты всегда был и будешь там. Это твоя Вселенная, а капли тумана — это галактики, или то, что называется галактиками. Присмотрись еще, попробуй увидеть то, из чего состоят капли.
— Мне кажется, что если я еще раз попробую что-либо разглядеть, то мне конец. Я и так не знаю, жив я или нет, и стоит мне войти вглубь капли, то это определенно прикончит меня, — в отчаянии ответил я.
— Напротив, чем больше ты будешь входить в эту каплю, тем живее ты будешь. Сейчас ты бесплотный дух и все, что относится к плоти, материи, пространству и времени для тебя просто туман. Ты сейчас узнаешь ответ на вопрос — что такое жизнь.
— А вдруг я не пойму или не попаду туда, куда нужно? Вдруг в капле, которую я буду рассматривать, нет моей звезды, или она есть, но это не Солнце?
— Все они одинаковые, и ты обязательно попадешь куда нужно.
— Нет, подожди! Как это — я дух?
— Ты человеческий шаблон с пустым классом координат и времени.
— Что это за шаблон? Кастанедовский? А кто стер мои координаты?
— Пусть кастанедовский. Это просто слово, которое двигает твое осознание в нужном направлении. Класс временных и пространственных координат автоматически опустошается при смерти. Иначе говоря, смерть случается, когда он опустошается. Это одно и то же.
— А моя память? Ведь я ясно помню, как ходил в школу, отца и мать, Володю и тебя, поездку в пустыню. Все помню, кроме пожара. Как это совместить с тем, что меня нет?
Володя отрешенно смотрел мимо меня. В его глазах мне почудилась печаль. Кроме того, его образ стал медленно растворяться в окружающем тумане.
— Пожар? — как бы нехотя сказал он, — это ты его зажег, атомную бомбу над Хиросимой тоже ты взорвал. Все, что ты помнишь, и даже все, что не помнишь, вплоть до зарождения Вселенной и начала жизни на Земле, — все произошло от тебя. Скажу больше, сейчас это случится заново. Ты снова создашь Вселенную, как только пристальнее станешь всматриваться в туман.
— Как это я? А кто же были люди, которых я знал и которые жили до моего рождения?
Мне показалось, что призрак Володи толкнул меня в спину своей бесплотной рукой и я кувырком полетел внутрь капли тумана. Как это описать? Просто я увидел, что туман состоит из множества идеально круглых светящихся шариков и меня стремительно несет в один из них. Затем — ощущаемый, как разрыв целлофановой пленки, всесокрушающий хлопок, и я оказался внутри какого-то пустого пространства, ограниченного сферой, подобной звездному небу. При этом я уже не чувствовал тела и был просто какой-то точкой, обладающей способностью быстро перемещаться в произвольном направлении. Если я точка, то почему мое поле не сферично, а подобно полю зрения человека. А что это за точки в пустоте? Звезды? С этим вопросом я оказался вблизи одной из них и увидел, наконец, что-то знакомое. Привычная картинка спиральной туманности. В сознании всплыла сценка из школьного урока: наш учитель спросил, что бы мы увидели, если бы поднялись высоко над диском нашей галактики? После некоторой паузы учитель сам ответил на свой вопрос: мы увидели то же самое звездное небо, только вместо звезд были бы галактики. «А если бы мы поднялись невысоко над нашей галактикой, то что бы мы увидели?» — спросил один одноклассник. «Почти то же самое, просто с одной из сторон неба звезд было бы больше», — ответил учитель… Да, учитель был прав — мое поле зрения мгновенно изменилось. Слева, сколько хватало поля зрения, была видна огромная светящаяся равнина, состоящая из мириадов звезд в обрамлении клубов слабосветящихся газо-пылевых облаков. Мои желания исполнялись с необыкновенной легкостью, как будто я был в гигантском планетарии зрителем и лектором одновременно. «Теперь на Землю, где тут Млечный путь?» — подумал я. Картина звездного неба совершила головокружительный вираж, и я полетел в горизонту звездной равнины. Сейчас появятся рукава галактики, если только она спиральная, мой путь — между рукавами. Рукава действительно появились в виде нескольких звездных рек, вытекающих из звездной равнины, над которой я летел.
«Как это происходит? Стоит о чем-то подумать и это мгновенно происходит? Но ведь это не может происходить наяву, для этого понадобилась бы скорость, в миллионы раз превышающая световую», — думал я, пролетая между двумя звездными рукавами, которые воспринимались как два берега широкой реки, покрытые светящимся туманом. Слава, наверно, бы сказал, что никаких расстояний и скоростей на самом деле нет — просто меняются координаты точки восприятия. Это сон, и я рано или поздно проснусь. Только где? В пустыне, в Доме Профсоюзов или, может быть, в этом звездном рукаве? Последняя перспектива показалась мне самой пугающей. Между тем, я незаметно вошел внутрь относительно малоосвещенного пространства. Насколько хватало поля зрения, меня окружало обычное звездное небо. «Если я увижу созвездия Большой Медведицы и Ориона, то я уже у цели», — подумал я, оглядываясь по сторонам. Знакомых очертаний созвездий я не нашел, зато я увидел нечто странное — какой-то объект, напоминающий двухстворчатую раковину моллюска, скрытую под дырявым покрывалом из светоотражающего тканного материала. Сквозь многочисленные дыры в этом покрывале угадывались контуры створок раковины неопределенно-коричневатого цвета. Этот объект мгновенно притянул мое внимание и точка моего восприятия расположилась на расстоянии в несколько метров от его поверхности. Приближение к раковине сопровождалось двумя феноменами: оглушительно резким звуком и исчезновением звездного неба. «Что это за новая напасть? — я испугано озирался по сторонам, но видел только кромешную темень. — И что это за звук в безвоздушном пространстве?» Внезапно я вспомнил, что уже слышал похожий звук и видел исчезновение предметов во время памятного путешествия со Славой у подножья временной волны. Только тогда этот звук был слабым, а мрак не таким густым как сейчас.
— Значит, я в будущем и судя по силе звука, в отдаленном будущем. Будущем, вот только будущем чего? И как из этого будущего выбраться? — напряженно думал я, рассматривая раковину, которую можно было бы назвать летающей тарелкой, учитывая контекст происходящих событий, если бы не особенности ее конструкции, которая была явно рукотворной и даже в чем-то кустарной.
Диаметр обода раковины был более десяти метров. Продолжением обода были две рифленые крышки, образующие внешнюю поверхность «тарелки». Каждая крышка состояла из огромного плоского правильного многоугольника, соединенного по сторонам с равнобедренными трапецеидальными боковыми стенками, так, что малые основания трапеций соединялись со сторонами многоугольника, а их боковые стороны — друг с другом. В свою очередь, большие стороны трапеций одной из крышек соединялись с большими сторонами трапеций другой крышки, образуя правильный многоугольник со сторонами около двух метров. Устойчивость конструкции каждой крышки, вероятно, обеспечивалась тремя, радиально расположенными и соединенными в центре многоугольника, арочными фермами, возвышающимися над многоугольными крышками и, опирающимися по краям на шесть наклонных двухтавровых колонн. Между двумя смежными колоннами располагалось три трапециевидных боковых стенки. Поражала какая-то примитивность исполнения конструкции этого объекта. Вероятнее всего, изделие было собрано путем сваривания специально выкроенных листов малоуглеродистой стали. Именно кустарность конструкции этого загадочного объекта, немного успокоила меня. «Чушь, — подумал я, — это просто проекция мысленных образов, причем нелепая настолько, что видны следы неаккуратных и небрежно зачищенных сварочных швов. Однако, что же эта проекция означает?» Этот вопрос сдвинул точку восприятия и она двинулась по периметру конструкции в поисках объяснения. Наконец, на одной из трапециидальных стенок, обнаружился полуметровый иллюминатор». Ого! — подумал я, — да это просто битловская желтая подводная лодка, севшая на межзвездную мель». Иллюминатор был вмонтирован в задраенный изнут­ри люк. Внутри раковины был абсолютный мрак. Неодолимое любопытство приковывало мое внимание к этому объекту. Точка внимания обогнула периметр конструкции еще раз, осмотрела крышки раковины с обеих сторон и, ничего не обнаружив, кроме еще одного люка и иллюминатора в другой половине раковины, вернулась обратно к первому иллюминатору. Света из иллюминатора было недостаточно, чтобы рассмотреть что-либо внутри. «Стоп, — подумала моя точка внимания. — А какой, собственно, свет может проникнуть через иллюминатор? Ведь вокруг полный мрак! Ну конечно, ведь это всего лишь образ, а раз так, то я могу его подсветить, как в управляемом сновидении!» Действительно, объект вдруг стал самосветящимся, как снаружи, так и внутри. Более того, моя точка внимания проникла внутрь раковины и зависла в верхней части одной из ее половинок. Внутренность раковины была разделена поверхностью, представляющую собой ее экваториальное сечение и являющуюся, как бы полом помещения, которое представляла собой половинка раковины. На этом полу лежала, взявшись за руки и образуя правильное кольцо, группа людей. Группа располагалась так, что их ноги были обращены внутрь и к центру кольца. Тела были пристегнуты к поверхности широкими ремнями типа автомобильных поясов безопасности. На поверхности пола, рядом с каждым членом этой группы тянулись какие-то провода и гофрированные шланги. Внутри раковины не было ничего, что бы объясняло то, как она оказалась в космосе или как эти люди оказались в ней. Это было похоже на какую-то схему, а не на реальный объект. В то же время люди, находящиеся в ней, выглядели совершенно реальными. Я стал двигаться вдоль обода, рассматривая их лица. Круг составляли мужчины и женщины, лежащие попарно. Лицо одного из мужчин, лежащих в этом круге, показалось мне знакомым. Я приблизился к нему и оторопел. В круге лежал я или мой двойник. Его глаза были закрыты, а лицо и руки покрывала легкая изморозь.
— Что же это значит? Значит ли это, что это конечная точка моего путешествия? Но что я должен делать здесь? Бесконечно находиться в этом безвременьи, наблюдая за этой гротескной «летающей тарелкой», или она отправится в путешествие, а я должен буду ее сопровождать? Может быть, я должен обрести тело, слившись со своим двойником в «тарелке», — эти и подобные вопросы беспокойным роем вились на периферии сознания, в то время, как я не мог оторваться от лица своего двойника. Что, если попытаться как-то проникнуть в это тело? Внезапно желание получить тело охватило меня с необыкновенной силой. Это состояние было новым. Кажется, еще недавно тяготы телесной жизни были невыносимыми для меня. Однако, бестелесное существование оказалось неизмеримо хуже. Какое счастье обладать телом, пусть даже старым и больным или телом в страдании! Я сосредоточился на желании воплотиться в теле моего двойника. Вначале я увидел слабый, как бы призрачный, свет. Этот свет вдохновил меня на новые усилия. Я как бы втискивался в это тело и чувствовал, что понемногу охватываю его, подобно плющу, обвивающему дерево. От тела исходил пронизывающий холод, но это только придавало дополнительный азарт моим попыткам овладеть тем, что после моих скитаний в раскаленной пустыне, представлялось мне сокровищем отдохновения и забвения. Есть ли бессознательное у точки восприятия? Если есть, то я бессознательно стремился к смерти, как синониму прекращения переживаний. Мне хотелось, чтобы это зеркало, в котором постоянно и бесконечно что-то отражалось, манило, возмущало, распадалось, вызывало надежды, гасило их, — наконец, покрылось инеем, замерзло и разбилось. Казалось, что вот-вот я проникну в тело двойника, но оно оставалось неприступным. «Легче слепой черепахе попасть головой в ярмо, что носится по водам океана, чем духу стать животным. Стать человеком еще труднее». Впрочем, что значит стать чем-то или кем-то? Ощущения и действия в этом теле! Ощущений не может быть, потому что тело погружено в межзвездный холод. Действия? Я попробовал коснуться ногами соседей. Вдруг в центре кольца возник столп света, пришедший из бесконечности над «тарелкой» и уходящий в бесконечность под ней. В его призрачном свете я увидел, как ноги всех обитателей «тарелки» пришли в движение, дополняя кольцо соединенных рук кольцом соединенных ног. «Господи помилуй!» — невольно вскрикнул я, потрясенный зрелищем синхронного движения конечностей замороженных существ.


Глава 15

— Что, что ты увидел? — одновременно спросили меня женщины, которые держали меня за правую и левую руку. Я поочередно и ошарашенно уставился на них, не понимая ни того, где я нахожусь, ни кто эти женщины. Голос женщин был искаженным и приглушенным. На их лицах были дыхательные маски. На моем лице также была маска, от которой шли гофрированные дыхательные трубки, присоединенные к маскам моих соседок. Вырвав руки у них, я принял положение сидя, пытаясь рассмотреть, где я нахожусь. От резкого движения маска соскользнула с моего лица и я вдохнул полной грудью несколько раз, пытаясь унять сердцебиение резкими вдохами-выдохами. Свет, который позволил мне увидеть лица соседок, померк. Во тьме раздались встревоженные и возбужденные голоса. «Свет. Целая колонна света!». «И я видел», — раздались два приглушенных восклицания. Послышались шаги и, наконец, вспыхнул яркий свет электрических светильников, подвешенных к потолку помещения, напоминающего небольшой спортзал. По мере того, как глаза привыкали к яркому свету, становилось понятно, что я действительно нахожусь в незнакомом мне спортивном зале в окружении нескольких незнакомых мне мужчин и женщин разного возраста. Я насчитал шестнадцать человек. Большинство из них сидело на расстоянии вытянутой руки, образуя правильный круг, в котором было только одно пустующее место. Несколько поодаль, за столом, уставленным какой-то аппаратурой, сидел человек. Он был занят какими-то манипуляциями с приборами, стоящими на столе. Вероятно, еще недавно он занимал место в круге, а затем встал и включил свет. За спиной каждого из участников этого собрания стояли прямоугольные ящики, снабженные гофрированными трубками, заканчивающимися дыхательными масками. По-видимому, эти ящики представляли собой дыхательные аппараты и какие-то электронные устройства связи.
— Внимание, раздался голос в наушниках, которые я сразу не заметил. Пожалуйста, — продолжил голос, — как обычно, возьмите блокноты и запишите ваши впечатления от сегодняшнего опыта. Пожалуйста, пишите разборчиво и не обменивайтесь впечатлениями до окончания написания протокола.
Все эти, очевидно рутинные, инструкции и готовность, с которой все взяли лежащие рядом блокноты и ручки, говорили о том, что я стал участником какого-то регулярного эксперимента или тренинга. Не подавая вида, я тоже взял блокнот, на обложке которого стояла цифра 8, открыл его и стал листать. В блокноте было около десяти записей на отдельных страницах, на которых была также указана дата. Дата предыдущей записи относилась к двенадцатому августа 2006 года. Предыдущая запись относилась к началу августа этого же года. Судя по всему, события, участником которых я стал, также относились к 2006 году. Записи были написаны не моим почерком и состояли в описании психических феноменов типа видений, звуков, тактильных ощущений, которые испытывал некто, находящийся в теле, которое я сейчас занимал. Где же все-таки я нахожусь, и что все это значит, и как мне себя вести? — ответа на этот вопрос я не видел. В наушниках что-то щелкнуло, и смутно знакомый голос шепотом произнес:
— Привет, Старик, добро пожаловать в 2006 год. Тебя перебросило в другую волну. Я — Слава Новоселов. Помнишь меня? Мы с тобой дружили в восьмидесятых годах. Не подавай виду, что слышишь меня. Напиши, что-нибудь типа того, что было написано в прошлый раз. Поставь сегодняшнюю дату — 18 августа и отнеси мужику, который сидит за столом. Потом быстро выходи из зала. В разговоры не вступай. Если будут спрашивать что-то, говори, что неважно себя чувствуешь и спешишь домой. Я тебе все объясню на улице.
Эта нарочито сухая инструкция была большим облегчением. Происходящее, начиная с пустыни и безум­ного полета сквозь Вселенную, становилось в один ряд с предыдущими переживаниями, которые я испытывал под контролем пастора. Нельзя сказать, что я привык к ним, скорее, они вошли в мою жизнь, как неизбежность. На каком-то уровне сознания у меня выработалось привыкание, они действовали, как наркотик: обжигающая новизна и неизбежная ломка. В то же время, жизнь вне этой череды психических атак была бы удручающе пресной и даже бессмысленной. Размышляя об этом, я переписал с небольшой вариацией предыдущий протокол в блокнот. Одним из первых я встал со своего места и направился к столу. Человек за столом, принял у меня блокнот и, рассматривая последнюю запись, сказал: «Что случилось, почему ты вскочил? Что-то с аппаратом?»
— Да нет, все нормально, — соврал я, стараясь избежать каких-либо объяснений до разговора со Славой. — Голова закружилась, неважно себя чувствую. Душно сегодня что-то.
— Ну ладно, иди отдыхай, — протянул он недоверчиво, разглядывая меня.
Не прощаясь, я поспешно вышел из зала в коридор и остановился в нерешительности. В коридоре находился только один человек, который внимательно разглядывал меня. «Кажется, это один из участников тренинга», — подумал я и попытался пройти мимо него, не вступая в беседу. Моя попытка не удалась.
— Стой, Старик, не беги, — окликнул он меня и, шагнув вперед, преградил мне дорогу.
Не веря себе, я уставился на неожиданного знакомого, пытаясь найти в его облике черты Славы.
— Что уставился? Не узнаёшь? И не узнаешь, у нас брат все немного по-другому. Ну пойдем, пока никто не привязался.
Мы вышли во внутренний дворик, а затем на улицу. Обстановка на улице: прохожие, автомобили, архитектура зданий были знакомыми и незнакомыми одновременно. «Что-то тут не так, — подумал я, — похоже на декорацию». По улице неспешно двигались прохожие: парами и небольшими группами, реже в одиночку, одновременно можно было видеть несколько мамаш с колясками. Группы подростков и детей часто обгоняли нас, оживленно беседуя и жестикулируя. По улице изредка проезжали троллейбусы и автомобили непривычного дизайна. Непривычным было обилие велосипедистов, а также двухколесных электросамокатчиков. «Где же это все происходит?» — напряженно думал я. Перипетии событий, которые привели меня в этот город, как-то отошли на второй план. Они казались какой-то фантастикой, бредом, который мерк и стушевывался перед развертывающейся вокруг меня картиной обыденной городской жизни. Только жизнь этого города была чуть-чуть необычной и эта необычность была очень тревожной. Очевидно, что ключи к загадке находились у моего попутчика. Я обернулся к нему и еще раз внимательно осмотрел его, ничем не примечательное и незнакомое лицо.
— А ты правда… Слава? — спросил я в замешательстве.
В подобном вопросе уже содержится ответ и то, что из него следует. В данном случае, подтверждение незнакомцем своего родства или идентичности со Славой означало сон Брахмы и мою особую миссию в нем. Этого мне очень и очень не хотелось. Может быть, существует какое-то иное, обыденное объяснение всего, что со мной случилось? Например, что я впал в кому после какой-то аварии и все эти пасторы и пустыня мне просто привиделись, а теперь меня наконец-то вылечили и финальная сцена тренинга была уже настоящим пробуждением от этой череды галлюцинаций? — я с надеждой ожидал ответа.
— Это, Старик, смотря с какой стороны взглянуть. С одной стороны, я не имею к твоему приятелю никакого отношения и почти непохож на него. Город, в котором мы сейчас находимся, так же не похож на город, в котором ты жил. С другой стороны, я и есть твой приятель Слава, поскольку знаю и осознаю всю твою историю отношений с ним, как свою собственную. Ты меня не узнаешь, потому что привык идентифицировать личность с телом. Вот смотри, — он остановился и указал рукой на зеркальную витрину магазина, мимо которого мы проходили.
Я растерянно оглянулся вокруг. Из витрины на меня смотрели два незнакомца. Один из них, похожий на моего спутника, широко улыбался показывая на меня пальцем, второй… второй копировал мои движения, оглядываясь вокруг и бросая быстрые взгляды на спутника и на меня. На его лице было написано неподдельное замешательство.
— Да успокойся ты, — мой спутник твердо сжал локоть моей руки, — помаши этим типам рукой. Это мы с тобой отражаемся в зеркале. Ну, помаши рукой и скажи: приветствую себя! Нет не так, скажи: приветствую нас! — так смешнее.
Мой спутник второй рукой взял меня за кисть и приветственно помахал ею. Как завороженный, я наблюдал за зеркальным изображением в витрине. Сомнений не оставалось: этот тип с растерянным лицом был я, собственной персоной. Я стал разглядывать «себя». Самый обычный седеющий брюнет среднего возраста. Одет относительно аккуратно, наверно женат… Это был я и не я одновременно.
— Давай отойдем от витрины и присядем, вот за тот столик, — произнес спутник, увлекая меня в уличное кафе. — Долго смотреть в зеркало вредно, особенно в начале знакомства с телом. Кстати, опробуешь в деле свои новые вкусовые рецепторы, — добавил он, рассматривая меню.
Слава, а это был, несомненно, он, действовал в своей привычной отстраненно-деловитой манере, стараясь утопить мою тревогу в потоке комментариев и объяснений.
— Полностью сохранить своё тело при переходе из волны в волну практически невозможно, поэтому ожидать, что я или ты будем выглядеть, как во время нашей последней встречи, — пустое мечтание. Я не понимаю, что тебя так беспокоит. Выглядишь ты даже лучше. Моложе и здоровее — это все от того, что твое место в этой волне занимает человек более рассудительный и спокойный, без вредных привычек и равнодушный к женщинам, — расхохотался Слава, — по-моему, ты должен радоваться, что получил в свое распоряжение такой превосходный экземпляр тела. Сейчас мы выпьем по чашечке отличного краснодарского чая, и ты почувствуешь, как реагируют на него вкусовые сосочки языка, не отравленные никотином и алкоголем.
Ошарашенный потоком болтовни Славы я молчал, не в силах отделаться от ощущения катастрофы. Из его слов неизбежно следовало, что никакого успокоительного варианта объяснения нынешней ситуации не будет. Волны, которые он уже упомянул, значили потоки выполнения в Сне Брахмы, следовательно, вскоре речь зайдет об апсарах и прочем… Тело, в котором я находился, издало сдавленный стон.
— Что не веришь, что здесь тоже есть Краснодар? — Слава сделал вид, что воспринял стон, как признак удивления. — Есть, конечно есть! В целом этот мир почти такой же, как и наш прежний. Эта волна отпочковалась от нашей в момент бифуркации, каковой была горбачевская перестройка. В волне, в которой мы сейчас находимся, двадцать девять лет назад, летчик Руст потерпел аварию при посадке под Старой Руссой, был допрошен и дал показания на американскую агентуру в СССР, которая готовила его перелет. В ходе дальнейшего расследования был изобличен Горбачев, Яковлев и прочая камарилья. Министр Обороны Соколов дал приказ арестовать заговорщиков во главе с Горбачевым. Поступательное развитие СССР продолжилось. В волне, из которой ты прибыл, Руст совершил дозаправку в Старой Руссе и после этого приземлился на Васильевском спуске в Москве в День пограничника, что дало основание Горбачеву сместить Министра Обороны Соколова. Казалось бы, такая малость, как норка, которую выкопал суслик на поле, где совершил посадку Руст, а какой результат! — Слава повел рукой вокруг, — совершенно другой мир.
— Что за норка? — не понял я.
— Норка обыкновенная, но вырыл он ее точно в том месте, где коснулось земли переднее колесо самолета — стойка шасси сломалась, а самолет скапотировал. В итоге — твоя мечта сбылась, — продолжил Слава.
— Какая мечта? — удивился я.
— Вернуться в СССР, разве не так? Вот ты и вернулся. Здесь перестройка не переросла в катастройку, как ты говоришь, не было распада государства, ну и, соответственно, конфликтов, которые сопровождали этот распад. Но самое главное, эта волна в точности соответствует событиям Дня Брахмы. В сущности, всё остальное бесчисленное множество волн, в том числе и та, в которой мы жили ранее, — просто игра воображения спящего Брахмы. Ты тоже можешь рассматривать период свой жизни после 1987 года, как дурной сон, который чуть не кончился смертью в Доме Профсоюзов.
Признаться, такой взгляд на последние события вызвал у меня целую бурю эмоций и вопросов. Получалось, что все, произошедшее со мной с 1987 года было сном, а пробуждение делало меня не только на десять лет моложе, но и переносило в новый мир, в котором не было реставрации капитализма и всего, что из этого следует. Это было прекрасно, но кто я в этом мире и как мне встроиться в него?
— Но, Слава, — подытожил я свои страхи и сомнения, — ведь я здесь совершенно чужой и ничего здесь не знаю. По сути я — самозванец, который явился неизвестно откуда и станет выдавать себя за кого-то, о ком я не имею ни малейшего понятия! Как меня, кстати, зовут?
— Поскольку ты родился до бифуркации, которая породила эту волну, то имя, фамилия и прочее, все осталось прежним — да ты поройся в карманах, наверно, у тебя есть какой-то документ, удостоверяющий личность.
Удостоверения я не нашел, зато в кармане пиджака обнаружился мобильный телефон незнакомого дизайна и бумажник, в котором лежали несколько, до боли знакомых, советских десяти- и трехрублевых купюр. Вид зеленых «трешек» был настолько потрясающим, что на какое-то время я потерял дар речи. В разное время я пользовался денежными знаками многих стран и только один раз видел купюру кратную трем — знаменитые кубинские три песо с изображением Че Гевары. Странно, но именно трехрублевая купюра, вид которой я совершенно забыл, убедил меня в реальности моего обратного перехода в советский мир. Начиная с этого момента, я действительно почувствовал себя вовлеченным в процесс переживания этого мира. Трудно понять и объяснить словами, что значит жить. До этого я не понимал сути этого явления и внезапное пробуждение жизни, самим фактом своего включения, раскрыло мне его сущность. Жизнь — это одновременное давление тысяч механизмов выживания, которые осознаются как тревога о пище, отдыхе, здоровье, о положении в человеческом коллективе, будь-то семья, работа или общество, о положении твоего общества и твоей страны среди других обществ и стран, о положении Земли в Космосе и, наконец, о положении жизни, как таковой, ее судьбе и сути. Мне неоднократно случалось бывать в измененном состоянии сознания и каждый раз я возвращался из него с волнующим воспоминанием о каком-то звуке, который в силу синергизма органов чувств, превращался в единое волнообразно-вибрирующее переживание слова ЖИЗНЬ. Многие годы я безуспешно пытался понять значение этого слова и вот, наконец, оно открылось мне! Одновременно я понял, что все события, связанные с миром пасторов, не содержали в себе жизни. Да, я испытывал различные эмоции, видел разнообразные и подчас устрашающие картины, но в них не было жизни в том смысле, который вдруг открылся мне. Такое же, пусть и бессознательное, переживание жизни я, несомненно, испытывал в прежней волне до момента потери сознания под ксеноновым наркозом. Открытие, которое я сделал, рассматривая зеленую «трешку», ошеломило меня. Получается, что весь промежуток времени от момента ксенонового наркоза до настоящего момента был видением? Я взглянул на Славу с немым вопросом, ожидая что, как и раньше, он читает мои мысли и способен отвечать на мои вопросы, прежде чем я произнесу их. Однако этого не произошло. Слава хотя и рассматривал меня с интересом, но явно не понимал сути моих переживаний. Пришлось задавать вопрос в явной форме.
— Что сейчас со мной происходит в той волне, из которой я пришел?
— ПС говорил, что все остается так, как и было в тот момент, когда ты впал в наркоз, из которого он перетащил тебя сюда. Не исключено, что твое сознание видит сон о твоем пребывании здесь. Не могу поручиться, что этот сон похож на то, что здесь происходит, но что-то общее вполне может быть.
— Так что же, оно умрет, когда закончится сорбент углекислоты? В сорбере осталось, часа на два сорбента. Сделай что-нибудь! — вскрикнул я.
— На два часа? — переспросил Слава. — Сейчас побегу его разбужу, — добавил он с иронией, — Успокойся и пойми, время здесь ни при чем, его нет во сне Брахмы. То, что сейчас происходит с нами, — просто процесс, отражающий стирание информации о бывших, во время прошлого Дня Брахмы, событиях. Вариантов и стратегий стирания бесчисленное множество. Каждый такой вариант — это и есть волна выполнения. По крайней мере ПС так сообщил мне. Нет общего времени для волн выполнения. Например, здесь стираются события за 2006 год, а прибыл ты из 2014, так что у нас в запасе еще 8 лет, а вовсе не два часа, спешить некуда, — добавил он.
Эти рассуждения не то что убедили меня, а как бы отвлекли от заботы о «своем» теле. Я махнул рукой на то, что понять все равно невозможно, тем более, что мое новое тело полностью вытеснило из оперативной памяти воспоминания о прошлом. Удивляло только то, с какой легкостью, мое сознание вытеснило прежнее сознание, которое управляло этим телом.
— Куда девалось сознание этого тела, в котором я сейчас нахожусь?
— Никуда не девалось. В настоящее время то, что ты называешь «Я», является грибом распознавания, как и в прошлой волне, и эти грибы идентичны, за исключением стопки копий шестой сети от момента отделения этой волны от предыдущей. Стопка протяженностью в 19 лет. Со временем твоя шестая сеть установит с ней связь и все вспомнит.
— А где же моя стопка копий за период от бифуркации до прибытия сюда? Почему же я все помню, хотя эта стопка должна была остаться в прошлой волне?
— А ты ничего и не помнишь, кроме полета сюда и содержания событий, связанных с контактами с пасторами. Это события целиком продукт деятельности ПС. Он и встроил эту пустышку в твою стопку копий. Я знаю о ее содержании от него же.
— Как это не помню? — начал я и запнулся. Действительно, я помнил только то, что сказал Слава и какие-то обрывки о недавнем участии в эксперименте, сути которого я не понимал. Сколько я не напрягался, я не мог ничего вспомнить за период между концом восьмидесятых годов и теперешним моментом. Кроме того, мое внимание привлекли слова «пастор Слава» и «пустышка». Получается, что пастор Слава все-таки существует, а моя смерть в пустыне и полет в новую волну — это пустышка?
— Так кто ты? Разве ты не пастор Слава? — подвел я итог своих сомнений.
— Конечно нет, — ответил он с удивлением. — Я — твой приятель Слава Новоселов собственной персоной. Да, я не похож на того чудака, которого ты знал в своей прежней волне, но ведь и ты тоже не похож на того, кем был. При бифуркации живая материя немного трансформируется. Копия волны должна немного отличаться — такова особенность бифуркации. Почему? Не знаю, может быть потому, чтобы спящий Брахма не видел два одинаковых сна одновременно, — усмехнулся Слава. — Неживая материя копируется в мельчайших деталях. Вот посмотри на эту кирху, — Слава указал рукой на видневшееся у меня за спиной здание католического собора, — она осталась, в целом, такой же, какой была в восьмидесятые годы. Конечно, ее отремонтировали и привели в порядок, а также перенесли орган из консерватории, что напротив.
— Боже мой, мы сейчас на улице Ляпунова? –разволновался я. — Почему же я сразу не узнал?
— Ты просто запомнил ее в другой окраске зданий. До девяностых годов на окраску зданий не обращали внимания. Тратиться на окраску зданий считалось показухой. Да и денег не хватало — все уходило на оборонку. Теперь на оборонку тратится неизмеримо меньше. Этого достаточно, так как нашим бывшим противникам не до военных приготовлений, своих проблем хватает. Ты, Старик, не поверишь, как все изменилось в девяностые годы. Станцию на Луне строим. Да что станцию — целый городок, с китайцами на паях.
Сделав усилие над собой, я отложил расспросы о лунной станции на будущее. Меня больше интересовало мое личное текущее положение. Например, что мне делать после того, как мы расстанемся со Славой. Каково мое положение и обязанности в этом незнакомом мире? Мои тревожные мысли прервало новое несчастие — в кармане пиджака раздалась трель мобильного телефона.
В растерянности я вопросительно посмотрел на Славу.
— Наверно, твоя жена звонит, — озабоченно сказал он. — Скажи ей, что ты улетел в командировку в Белград. Это обычное дело, она не удивится. Впрочем, я сам ей отвечу.
Я вынул из кармана телефон и увидел на экране довольно миловидное лицо незнакомой женщины. Под фотографией значилось имя моей жены из прежней жизни. Я показал экран телефона Славе.
— Это моя жена?
— Да, — со смехом сказал он. — Ну, брат, попал ты в переделку.
Слава забрал у меня телефон, нажал кнопку на нем и сказал: «Привет, мы сейчас в Белграде в гостинице. Петя вышел на часик, а телефон забыл. Днем еще вылетели, срочная командировка. Он не успел позвонить… Да-да, позвонит обязательно». Возвращая мне телефон, Слава сказал: «Она не удивилась, ты часто так делаешь. Заказчик у нас в Белграде, часто приходится ездить. Мы с тобой, Старик, сейчас над важным проектом трудимся. Твою оптическую модель нейрокомпьютера внедряем на тамошнем метеоцентре». На метеоцентре в Белгороде? Мою модель? Ты шутишь», — разволновался я. Перспектива оказаться полным профаном, в дополнение ко всем прочим несчастьям в этом новом мире, ошеломила меня.
— Да не в Белгороде, а в Белграде, в столице Сербии. Ах да, — Слава хлопнул себя по лбу, — Сербия и Черногория теперь входят в СССР, на правах союзных республик. Когда у американцев не получилось разрушить Союз, они попробовали сделать это в Югославии. Вернее, планы разрушения Союза и Югославии реализовывались параллельно, но только в Югославии у них получилось запустить гражданскую войну. Когда дело дошло до угрозы ввода натовских войск в Югославию — сербы запросили включения их в состав СССР.
— Они и Ельцина просили об этом уже после того, как он разрушил Союз. Слава богу, что его тут у вас прихлопнули, — в сердцах сказал я, и, в первый раз с момента моего прибытия сюда, рассмеялся. — А что, Лукашенко, и правда, теперь генсек? — мне Слава говорил о какой-то волне, в которой Лукашенко стал генсеком.
— Какой Лукашенко? — не понял Слава, — и Ельцина никто не прихлопывал, как ты выразился. Сейчас он, наверно, на пенсии. С должности секретаря МГК КПСС его вычистили еще в июне 87 года. Если его и прихлопнули, как ты выразился, то это в какой-то другой волне выполнения. Он говорит, что их бесчисленное множество. Да… — протянул Слава, — рассказать бы нашему Ельцину, что в одной реальности его прихлопнули, а в другой мечтают, чтобы прихлопнули, то наверно десять раз бы перекрестился, что убежал от этой участи при очередной бифуркации и теперь может квасить потихоньку на государственной даче в полной безопасности.
— Я думаю, что если бы он это узнал, то точно бы рехнулся. Не знаю, как я до сих пор сохраняю рассудок на фоне всех этих событий, — сказал я.
— Все волны — липа, — деловито заверил меня Слава. — Наша только настоящая, хотя ее правильно было бы называть не волной, а кинолентой, а нас с тобой персонажами фильма, которым выпала неслыханная удача родиться заново в новой эре. По крайней мере, так говорит ПС.
— Какой ПС? Ах да, Пастор Слава? Кстати, когда ты последний раз с ним встречался? И как эти встречи у тебя происходят?
— Обычно он мне снится во сне, где-то под утро. Когда он впервые появился? Этого я не помню. Кажется, это было всегда, — я видел один и тот же сон, как будто мы сидим с умершим отцом где-то в горах и беседуем о жизни. Постепенно я к этому привык, тем более, что говорил только я, а он молчал и только кивал головой. Как-то я спросил, как ему живется, хотя я всегда понимал во сне, что он уже умер. И тут он начал отвечать, что он вовсе не отец, а, собственно, моя проекция в другом мире, обладающая самосознанием. Рассказал мне также про мир пасторов, который, как и наш мир, находится в сознании Брахмы, который в настоящий момент спит. Вначале я относился к этому, как к занятному сновидению. Потом, когда он мне начал давать дельные советы и предсказывать события, я понял, что это не сон, а какая-то разновидность реальности. — Помолчав немного, он продолжил: «Нельзя сказать, что я во все это верю на сто процентов, но теперь уже поздно отступать, да, я думаю, он мне и не позволит сделать это».
Последние слова он произнес медленно, как бы произнося вслух свои тайные мысли и опасения. Это ошеломило и встревожило меня. Сам факт существования в этом фантастическом мире кого-то, кто, занимая в нем прочное и бесспорное место, понимал меня, внушало пусть и призрачную надежду, что я не растворюсь и не исчезну в нем. Казалось, что мой собеседник понял меня. Он встряхнул головой, как бы отгоняя сомнения, похлопал меня по плечу и вдруг продекламировал: «О, братья, довольно печали! Будем гимны петь светлой радости!» — не волнуйся, Старик, это я так… теперь с твоим прибытием сомневаться уже не приходится — нас ожидает невероятное и беспримерное приключение!
— Приключения — это хорошо, но как я тут устроюсь? Ведь я тут у вас самозванец и ничего в своей роли не понимаю. Как я ее буду играть?
— Не волнуйся, никто ничего не заподозрит. Ты у нас человек известный, а как ты знаешь, большому человеку нужно только надувать щеки. Все течет само собой, да и я всегда под рукой. Шестая сеть скоро восстановит связи с базой знаний твоего тела и ты станешь вполне в теме. Слава меня дал мне детальные инструкции по твоей адаптации.
В целом все обстоит так же,  как и в прежней волне. После того, как его точку восприятия перебросило в ту волну, он явился ко мне во сне и дал мне наставления по тому, что я должен делать. Неделю тому он сообщил, что перебросит тебя в мою группу. Сказал, что ты знаешь, что нас ждет в будущем и как это будущее реализовать.
— Ничего я не знаю ни о какой группе. Это, наверно, какой-то бред про апсар и битву с Индрой. Боже мой, куда мне от этого деваться! Я вижу, что этому безумию не будет конца, — в отчаянии сказал я и тупо уставился на контуры кирхи, темневшей вдали, такой знакомой и такой далекой…
— Но ты же член этой группы де-факто. Сегодня ты дебютировал в этом качестве, правда, не совсем удачно, — заметил Слава.
— Слава говорил, что группа должна состоять из 18 супергероев, которые должны бросить вызов Индре и что я будто бы должен войти в это число. Иначе, как бредом, я это никогда не считал. Ну какой из меня супергерой? А эти женщины? Что тоже героини?
— Тут никакого геройства не требуется. Это как любительский спорт — главное не победить, главное участвовать. Любой, даже самый заурядный человек несет в себе неизмеримую сложность и мощь, которая при должной синхронизации способна сдвинуть горы. Да, горы, причем не в фигуральном, а натуральном смысле. Ведь что такое гора? Просто скопление атомов, которое обособилось от окружающего ландшафта в ходе тектонических процессов в земной коре. Почему она неподвижна, в то время как все составляющие ее атомы находятся в непрерывном движении?
— Слушай, оставь меня в покое. Мне не до гор и причин их неподвижности! Ну при чем тут гора, когда речь идет об этих дамочках, если ты только их имел в виду в качестве двигателей гор?
— Нет, ты ответь, почему предметы неподвижны, в отсутствии внешних сил или при их недостаточности для преодоления гравитации, сил трения или сил сцепления с другими телами?
— Потому что движение атомов хаотично и равнодействующая всех моментов движения атомов в теле равна нулю.
— А почему это движение хаотично? Откуда это следует?
— Ниоткуда не следует, это факт. Ну, если хочешь, то это следует из изотропии пространства.
— А изотропия откуда следует? Подумай! ПС говорит, что из того, что пространства просто не существует. Пространство — это просто один из фиктивных параметров объекта, который существует в пустоте и безвременье.
— Он мне тоже это объяснял. Но к чему ты это вспомнил?
— К тому, что если только немного нарушить эту изотропию, то любой объект придет в движение за счет тепловой энергии атомов. Верно?
— Да, придет в движение и охладится, — немного подумав, сказал я. — Только как это возможно?
— Слава говорит, что это возможно для группы из восемнадцати человек, находящихся в состоянии синхронизации. Но пока у нас не получается.
— Ах, вот чем вы занимаетесь? — недоверчиво протянул я, и в моем сознании мгновенно всплыла картина группы замороженных существ, лежащих в неком подобии летающей тарелки, которую я видел в межзвездной дали, во время своего безумного перелета. Мне перехватило дух от предчувствия неотвратимости судьбы. Я замер, не в силах сказать ни слова.
— Что, что случилось? — с беспокойством сказал Слава, заглядывая в мои глаза.
— Восемнадцать говоришь? — ответил я, пытаясь вспомнить количество людей, лежавших на полу «летающей тарелки», виденной мною во время безумного полета. Между опорными колоннами верхней раковины было три трапециидальных стенки и напротив каждой из них лежал один человек. Так как опорных ферм было три, то колонн должно быть 6, а, значит, общее число людей в тарелке равно восемнадцати, и один из них был я или то, что останется от моего «я».
— Да, восемнадцать. Это как-то следует из законов резонанса между описанием мира отдельными программными объектами, которыми, в конечном итоге, являются люди. Каждый из них генерирует свое описание, но оно сильно отличается от того, что генерируют остальные. Однако они должны быть как-то согласованны, образно говоря, водитель автомобиля и пешеход, который переходит дорогу перед ним, должны видеть приблизительно одно и то же. Это достигается усреднением и сохранением описаний в описании самого большого в нашем мире объекта — Земли. Это усреднение тем сильнее, чем меньше разница в пространственных координатах объектов, то есть чем ближе они друг к другу находятся. Так вот, Слава говорит, что описание мира Землей имеет пучности и минимумы, наподобие интерференционной картинки, причем они как-то хитро организованы. В этой картинке пучности образуют треугольные и шестиугольные сетки. Если шесть равносторонних треугольников вложить в круг, то получится восемнадцатиугольник. Такая структура может локально создавать некое собственное описание мира, при условии гармонизации описаний внутри между тройками. Как-то так… — Слава развел руками.
— А мне он объяснял это наличием шести апсар в окружении Индры.
— Апсар? — захохотал Слава. — Нас восемнадцать человек и каждый имеет свою версию относительно этого числа. Как-то я спросил у него, какая из версий правильная? Знаешь что он мне ответил? Все они ложные, так же как бесчисленное число способов описания реальности, которой нет. Знаешь, Старик, — сказал он, проникновенно заглянув мне в глаза, — если пространства, как такового, нет, и все мы вместе со звездами и галактиками находимся в одной точке, как говорит Слава, то черт ли в том, что из его слов правда, а что нет. Просто играй свою роль. Выхода ведь все равно нет. Наше отличие от всех остальных, — и он снова повел рукой вокруг, показывая на двигавшуюся вокруг нас вечернюю толпу, — состоит в том, что они играют свою роль по неведению, а мы осознанно.
— Да, наверно, выхода нет, — сказал я и описал ему «летающую тарелку» с замерзшим экипажем. — По-моему, я побывал в будущем, которое нас ожидает, — добавил я.
Слава разинул рот и молча уставился на меня. После продолжительного молчания, он тихо сказал: Вот как… а каким ты себя увидел в той тарелке? Таким, как сейчас или таким, как был в прежней волне? Ну да, конечно таким, как раньше, иначе ты бы себя не узнал, — ответил он сам себе. — Непонятно…
— А остальное понятно? Как вы должны попасть в эту штуку? Ведь это же уму непостижимо, чтобы сделать такую конструкцию и вывести ее в космос! Или ты что-то знаешь из того, что мне неизвестно?
— Да как тебе сказать, — задумчиво протянул он, — ПС много раз говорил, что наша группа на пороге грандиозного превращения, которое начнет развиваться с твоим прибытием. Это твое видение, может быть, и есть образ финальной части превращения. Но почему в этой группе оказалось твое прежнее тело?
— Да что там тело! А вся эта история с летающей тарелкой и замороженным экипажем — она что, тебя не удивляет? Это что же значит, что нам придется замерзнуть?
— Конечно, с технической и биологической точки зрения это невозможно, но, может быть, это какая-то аллегория? Хотят убрать нас за пределы Земли, а, может, и Солнечной системы, чтобы дождаться момента пробуждения Брахмы после окончания его сна. Только как это возможно? Кто построит и выведет эту конструкцию в Космос? Ну ладно, Старик, будем решать проблемы по мере их появления. Может быть, все обойдется, — без особой надежды в голосе протянул он.
— Слушай, — внезапно вспомнил я фразу, которую он произнес раньше, — а почему каждый из вас имеет свою версию относительно того, почему вас должно быть восемнадцать? Что, вся группа состоит в контакте с ПС?
— Наверное, да, хотя я не знаю точно, — ответил он. — Ты, наверно, заметил, что группа наполовину состоит из женщин. Никто из них не говорит правды. Ни того, почему они пришли в группу, ни того, почему никого нового принимать не нужно. Все хором утверждают, что нас должно быть восемнадцать. Из этого я делаю вывод, что ПС проник в их сновидения так же и каким-то образом подтолкнул их всех друг к другу, а потом привел ко мне. Они говорят, что все началось, как тренинг по холотропному дыханию. Была какая-то чисто женская группа холотропщиков. В ходе практики у них начались совместные сновидения, в которых им являлся мужчина, который учил их правильному дыханию. Причем, строго индивидуально с запретом сообщать технику дыхания остальным. Не поверишь, но ПС принимал мой облик в их сновидениях. Можешь представить сцену, когда они меня встретили наяву, да еще все одновременно, — Слава расхохотался, — Умора, какие они вдруг стали принимать друг перед другом осанки. Самое смешное, что на тот момент я ничего не знал ни об этой группе, ни о том, чем они занимаются. Меня просто попросил один знакомый помочь ему отремонтировать аудиоаппаратуру в Доме культуры, в котором эти холотропщики арендовали помещение. Потом они, видимо, обменялись впечатлениями и явились ко мне с предложением возглавить практику в их группе. ПС сказал, что я должен согласиться и привести в эту группу тебя. Семь остальных мужчин привели женщины. Кто-то из них мне нравится, кто-то не очень, но ПС говорит, что это не имеет никакого значения и совершенно не важно, что они самые обычные люди.
— А что это за маска, которая была на мне и в чем суть ваших занятий?
— ПС посоветовал проводить занятия в измененном состоянии сознания, чтобы ускорить процесс тренировки. Нужно было выбрать что-то легальное. Сначала мы хотели использовать ингаляционно закись азота, а потом он предложил перейти на ксенон.
— И тут ксенон! — воскликнул я. — Может я все-таки вижу галлюцинации под ксеноном и все это мне мерещится?
— А что, наркоз, в котором ты сейчас пребываешь в прежней волне, тоже ксеноновый? Тогда понятно, почему мы его здесь используем — чтобы тебя перетащить! ПС сказал, что нужен именно ксенон, иначе у него не хватит сил тебя сюда перебросить.
— Да где же вы его берете в таких количествах? Ведь это же страшно дорого!
— Три рубля литр. Мы купили сорок литров жидкого ксенона по случаю.
— По случаю, сто двадцать килограмм ксенона! — воскликнул я, — да ведь это же 20 килограмм золота!
— Тише, не кричи, — понизил голос Слава, — показывая глазами на сидевших за соседними столиками посетителей, которые с любопытством повернулись к нам после моего восклицания. — Ну какие килограммы золота? Ксенон, по сути, побочный продукт работы газоразделительных заводов. Спрос на него мизерный, а себестоимость пустяшная. У нас хозтем на два миллиона, можем себе позволить.
— Боже мой, вот бы мне столько ксенона, я бы мог крупное животное в клатратный анабиоз погрузить! — масштабы возможностей моего двойника в этой волне поразили мое воображение настолько, что я на время потерял чувство реальности происходящего.
— Какой анабиоз, ты о чем? — не понял Слава.
Я начал было объяснять ему о том, что ксенон при небольшом давлении переводит воду в связанное состояние и позволяет замораживать-размораживать биологические ткани без криоповреждений, что открывает дорогу к практическому бессмертию… но, внезапно остановился и замер на полуслове. Я испытал, что-то вроде инсайта. В моем сознании, как вспышка, образовалась связь из слов Славы о возможности создания локальной изотропии пространства в группе из 18 человек, неизбежной левитации этой группы и охлаждении тел участников этой группы, ксенонового клатратного анабиоза, и моего видения «летающей тарелки».
— «Вдруг вспыхнуло гигантское солнце и полетело прямо мне в переносицу со скоростью девяноста трех миллионов миль в секунду. Ослепленный, страшно перепуганный, я уперся в стекло витрины, чтобы не упасть», — процитировал я Сэлинджера. — Не помнишь, какая скорость теплового движения атомов? — пробормотал я.
— Какое солнце в переносицу? — Слава озадачено уставился на меня.
— Это описание инсайта, внезапного озарения, из одной книжки. — Так какая скорость?
— Что-то около полукилометра в секунду, а что за озарение?
— Полукилометра в секунду? Это значит, что если эта группа и вправду способна хотя-бы немного уменьшить анизотропию пространства и повысить вероятность колебаний атомов своих тел в вертикальном направлении, то она неизбежно взлетит в небо! В идеале, при полном снятии анизотропии, она может взлететь на высоту в 15–20 километров, причем начальная скорость превысит скорость звука. Если группа сможет распространить этот эффект на конструкцию, типа той, которая мне привиделась, то конструкция взлетит вместе с ними. Конечно, в ходе этого полета будет израсходована энергия теплового движения атомов, из которых составлены их тела и они попросту замерзнут, но это как раз то, что нужно, так как замерзание будет одновременным и тотальным. Вся вода в клетках мгновенно замерзнет, не успев образовать кристаллы. Это что-то сродни витрификации — мгновенному охлаждению, которое позволяет сохранять в жидком азоте срезы тканей. Если они будут дышать ксеноном, то они впадут в клатратный анабиоз, пусть и частичный, и смогут пребывать в нем хоть тысячу лет.
Слава молча выслушал меня, затем потупил голову и произнес: «Если к этой штуке приделать горелки, несколько бочек солярки и окислителя для медленного подогрева, то она не упадет на Землю, и может улететь хоть в дальний космос. Все сходится, если только и вправду можно добиться снятия анизотропии пространства. До сих пор все его пророчества сбывались, наверно, сбудется и это».
Слава замолчал. Глядя на его поникшую голову, замолчал и я. Все как-то слишком уж складно сплеталось в один тугой узел, который запутывался все больше и больше, делая все более и более очевидным абсурдное несоответствие масштаба предстоящих событий, и обыденности, и даже ничтожности нас, как их участников.
Глава 16

На следующие утро я проснулся от шума кофемолки и звона посуды, доносившихся через дверь спальни. «Кофе? Что за черт», — пробормотал я, оглядывая незнакомую спальню и пытаясь сообразить, где я провел ночь. Кофе, который я всегда терпеть не мог, был верным признаком того, что я нахожусь не дома. В гостинице? Но комната не была похожа на гостиничный номер. Я встал и подошел к окну. За окном открывался вид обычного спального района моего родного города. Горожане стекались ручейками к подземному переходу, над которым возвышались столбы с большими объемными буквами М. Какая-то дама, в красном спортивном костюме, неспешно прогуливалась с собакой вдоль газона… Метро! В моем сознании пронеслись обрывки событий вчерашнего дня: тренинг в спортзале, беседа в уличном кафе и поездка в метро вместе со Славой к нему домой. Испытывая легкое головокружение, я уселся на стул — другая волна выполнения Сна Брахмы! Вот где я нахожусь. В моей прежней волне метрополитен так и не был построен, оставшись пустым мечтанием, погребенным горбачевской катастройкой. В последней надежде я встал и легонько подпрыгнул. Ощущения падения были совершенно реалистичными. «Нет, это не сон», — обреченно подумал я и вновь уселся на стул, испытывая страшную тяжесть, которая почти физически давила мне на плечи. В том грузе кошмарных и неправдоподобных воспоминаний, впечатлений и переживаний, почти неразделимых в своей огромности, ощущалось еще что-то неуловимое, но очень важное. Что-то отдельное от остальных мыслей, толпившихся в моем сознании и требовавших внимания. Я закрыл глаза и постарался отразить атаку сцен из пустыни и безумного полета сквозь Вселенную. Мало-помалу мне удалось вспомнить события на тренинге, последующую беседу со Славой и ужин у Славы дома. Но было еще что-то, что произошло между ужином и моим пробуждением утром настоящего дня. Сосредоточившись на том периоде, я вдруг вспомнил. Воспоминание относилось к забытому фрагменту диалога с моим покойным другом Володей в пустыне. Этот фрагмент всплыл во сне сегодня ночью. В этом сне Володя совершенно отчетливо сказал мне перед тем, как толкнуть меня в каплю белесого тумана: «Следуй за этим звуком, он приведет тебя ко мне». При этом он поднял с земли сухой обломок ствола кустарника и резким движением закрутил его между ладонями. Раздался звук, похожий на шум работающей кофемолки, и древесная труха посыпалась на песок… Точно такой же звук продолжался и сейчас. Вдруг он усилился и раздался звук открывающейся двери. Я открыл глаза и повернулся к ней — на пороге стоял Володя с кофемолкой в руках. Лицо его было добрым и понимающим. Я подошел к нему и мы молча обнялись. Он был совсем не похож на того полупризрака, который твердо и бесстрастно руководил мною в пустыне. Теперь в обличье обычного человека с сотней признаков, отличающих реальную личность от воображаемой, начиная от легкой щетины на щеках и теней под глазами, до клетчатой рубашки, выдержавшей уже не одну стирку, и брюк со следами стрелок. Странно, но факт превращения Славы в Володю не очень взволновал меня и даже обрадовал. Эти превращения стояли в одном ряду со всеми предыдущими фантасмагориями последнего времени. В конце концов, человека всегда больше волнует не то, что было, а то, что будет.
— Не знаю, надолго ли мы снова вместе, но я страшно рад видеть тебя. Многократно я видел сон, как мы с тобой встречаемся и вот я вижу этот сон снова, — сказал я и еще раз обнял его, — я всегда верил, что ты не умер и когда-то мы с тобой встретимся. Где мы сейчас?
— Я не знаю, это зависит от тебя, — ответил Володя. — Ты создаешь этот мир. Вчера ты выбрал мир, в котором живет твой друг Слава. Сегодня — в котором живу я.
— А разве мы не виделись с тобой в пустыне у куста, на котором висит наша Вселенная? Ведь ты же, а не Слава сказал мне про кофемолку?
— Кофемолку? А тебе не кажется странным, что она продолжает работать, хотя я давно выключил ее из сети? Вот смотри, — сказал он и подошел к окну, открыл его и выбросил ее наружу.
Машинка, продолжая трещать, вылетела в окно. Вслед за ней улетел и весь этот детальный и обыденный мир. Его сменило Ничто. Не было ничего — ни близкого, ни далекого, ни прошлого ни будущего, ни хорошего ни плохого. Я что-то видел, какой-то белесо-сиреневый оттенок этого Ничто. Хотя, может быть, это мне казалось. Трудно сказать, что я испытывал. Определенно, я как-то отделял себя от Ничто, но в чем состояло это отделение я не знал. Время остановилось. Или почти остановилось. Когда ничего не происходит, трудно судить о времени. Через минуту, час или сто лет легкое дуновение какого-то беспокойства коснулось меня…
— Это сон? — спросило что-то во мне.
— Отнюдь, ты еще не заснул, — ответил Володя из пустоты. Его голос был похож на голос человека, только что очнувшегося от глубокого сна.
— А как мне заснуть?
— Это как раз очень просто, — так же лениво, как бы неохотно произнес он, и появился из Ничто вместе с обстановкой спальни и наружным миром за окном. В его руках был шнур от кофемолки.
— Все в порядке, я успел схватить кофемолку за шнур, — сказал он уже бодрым голосом, деловито сматывая шнур кофемолки в бухту, — а вот и она. Теперь ты спишь. Но если хочешь, я могу снова ее выбросить, на этот раз вместе со шнуром.
— Что тогда будет со мной и с тобой?
— Мы проснемся, — ответил просто Володя.
— Где?
— Там, где мы были только что. Это и есть единственная реальность. Все остальное — сон.
— Сколько и где мы были? У меня такое впечатление, что мы были там целую вечность. Ну, а это, — я развел руками, — эта комната и мир за окном совсем не изменились. Эта же дама, как ни в чем не бывало продолжает прогуливаться с собакой…
— Ни времени, ни места, ни чувства там нет. Как писал Чжуанцзы: «Для мёртвого нет ни царя наверху, ни слуг внизу, не страшна для него смена времён года. Такого счастья нет даже у императора, обращённого лицом к югу».
— Так мы были мертвыми? Это то, что ощущают мертвые?
— Мы и сейчас мертвые. Там мы были бодрствующими мертвыми, а сейчас мы мертвые, которые видят сон.
В моем сознании все остановилось после этих страшных слов. Я или что-то во мне наконец смирилось с тем, что узнать что-либо совершенно невозможно. Вопросы, которые перед этим я все время пытался задать: о Славе, о пастырях, о «летающей тарелке», потеряли смысл. Впрочем, один вопрос все-таки оставался.
— А как же быть с просветлением, к которому ты так стремился при жизни? — спросил я и немного пожалел об этом. Такой вопрос был, безусловно, бестактным.
— То, что называется «просветлением», есть смерть без сновидения. Его можно достигнуть и при жизни. Достаточно только проснуться. Спешить, впрочем, ни к чему. Каждый достигнет просветления после естественной смерти.
— Так просто? А что тогда значит чистилище, рай, ад, Книга Мертвых и прочее?
— Каждый устраивает себе рай и ад по желанию. Вернее, это следует из его предыдущего сновидения. Когда поток беспокойства, который идет от тела сновидения затихает после его разрушения, осознание ослабевает и попадает в рай или в ад, в зависимости от того, чего оно ожидает. Если осознание не уверенно в том, что выбрать, то оно застрянет в чистилище. Это зависит также от культурной индоктринации. Тибетцы путешествуют согласно доктрине Книги Мертвых, например. Иначе говоря, сон после смерти зависит от сна жизни.
— А ты? Что случилось с тобой?
— Точно не помню. Это как в обычном ночном сне обычного человека, который видит десятки снов за ночь, а запоминает только тот, из которого просыпается. Последний сон, который я видел, был такой: я ехал со своим зятем ночью на велосипеде, но вдруг поднялся ветер, закружил меня и я полетел, а он остался. Я кричал ему, чтобы он расставил руки, как крылья и тогда ветер подхватит его и понесет ко мне, но он почему-то не понял меня. Нельзя описать восторг, который я испытывал. Меня несло к какой-то светлой промоине в облаках. Когда я подлетел к ней, она оказалась совсем маленькой, а я вдруг стал очень большим. Тут я вспомнил притчу о верблюде, который не может пролезть в игольное ушко. Мне стало смешно. Я засмеялся и проснулся. Так я стал просветленным, — закончил Володя и усмехнулся.
Я был поражен этим простым рассказом. Мне много приходилось читать о просветлении и о том значении, которое имеет это понятие в различных мировоззренческих системах. Общим для всех них было то, что просветлению предшествовало однократное или повторяющееся, случайное или сознательное, краткосрочное или длительное отключение от реального мира. Однократные и краткосрочные изменения восприятия реальности или отключения от нее, как правило, из-за заболеваний или интоксикации наркотическими средствами, дают, так называемые, «малые просветления», которые хотя и позволяют на миг оторваться от жизненной рутины, но не закрепляются и быстро вытесняются из сознания. По-хорошему, такие «малые просветления» имеют настолько отдаленное отношение к настоящему просветлению, что таковыми считаться вообще не должны. Другое дело, — просветление сознательное, длительное или непрерывное, например, просветление Рамакришны, сознание которого исчезало на многие дни «и только изредка возвращалось, как легкое облачко, слегка затуманивавшее полное отрешение». По сути, техники просветления, которыми интересовался Володя при жизни и примеры практики великих Просветленных, были техниками балансирования на грани жизни и смерти. Чем ближе практик подходил к этой грани, тем глубже он погружался в это невероятное состояние, которое потом воспринималось как единство со всем Сущим, или просветлением. Общим местом всех практик просветления является своеобразная техника безопасности, направленная на возможность вернуться к реальности. Эта робость перед окончательным переходом в беспредельное, наверно, объясняется бессознательным отвращением живого к смерти, неверием, что в смерти есть что-то, к чему стоит стремиться. Описание смерти, как сна без сновидения, и жизни, как смерти со сновидениями, которое я только что услышал от Володи, в корне переворачивало мое представление о ценности и значимости поиска просветления. Получалось, что это такая же фикция и липа, как все остальное в этой жизни.
— Так что же, все духовные практики — просто пустая трата времени? — спросил я.
— Это смотря с какой стороны взглянуть. Наверно, эти практики и общий настрой в момент физической смерти, позволили мне избежать блуждания в лабиринтах ада, который является, по сути, просоночным состоянием. Я проснулся сразу. Кроме того, чем меньше ты привязан к жизни, которая является сном смерти, тем продолжительнее бодрствование после смерти. Почему мы встретились? Просто потому, что ни ты, ни я не можем проснуться надолго. Какой-нибудь спящий гуру сказал бы, что мы не сожгли еще всю карму.
— Хорошо, а как «Я» избежал ада или… рая? — произнес я не очень уверенно
 Володя рассмеялся смехом, который звучал как чистый звон сталкивающихся кристалликов льда: «Похоже, ты считаешь себя достойным рая. Правда?»
— Я как-то не задумывался об этом. Скорее, я вообще не верил в загробную жизнь.
— Это и есть ответ на твой вопрос. Как можно попасть в то, во что ты не веришь? Тебе снился сон, что ты атеист, поэтому ты сразу и проснулся. Правда, этот твой сон был насыщен переживаниями: «Но в нас горит еще желанье. Под гнетом власти роковой. Нетерпеливою душой Отчизны внемлем призыванье», — процитировал Володя с едва заметной иронией.
— Что-то в этом роде, наверно, — согласился я. — Но, конечно, как атеист, я поражен тем, что вижу сейчас. Что происходит? Кто это слушает и спрашивает от моего имени, ведь ты говоришь, что мы мертвы?
— Мы засыпаем. Это просоночное состояние, опьянение наступающим сном. Когда ты бодрствовал, никаких вопросов не возникало, верно? Весь наш разговор — это помрачение сознания и переход в сон смерти. Выгода нашего положения состоит в том, что мы не просыпаемся, а засыпаем. Ад и рай нам не грозит, потому мы можем выбрать то, что нам будет сниться. Давай попробуем, — с этими словами Володя подошел к окну, снова выбросил кофемолку и тут же втянул ее за шнур обратно. Шнур зацепился за ручку оконной рамы и она повисла, покачиваясь немного выше уровня подоконника.
На этот раз радикального изменения мира за окном не произошло. Все оставалось таким же, как прежде.
— Да, нужно было не дергать так резко за шнур, — с легкой досадой сказал он… — Хотя смотри! — он указал на что-то, похожее на летающую тарелку, медленно проплывающую высоко над многоэтажками. — Вот какой сон ты выбрал! Ведь это же конструкция, которую ты видел в космосе! Ну что же, значит, будем строить летающий ковчег для проникновения в День Брахмы? Только мы попали в ту часть сна, в которой ковчег построен. Придётся ещё раз повторить фокус с кофемолкой…
— Постой, почему это я выбрал? Ведь это ты бросил эту штуку. Что это вообще такое? — Я подошел к окну и стал ее разглядывать.
— Потому что это твой сон. Ты меня в него затянул, Старик, так что не взыщи, — голос Володи плавно поменял интонации и тембр.
Я резко обернулся. Передо мной стоял Слава с каким-то предметом в руках. Вначале мне показалось, что это прежняя кофемолка. Я снова обернулся к окну. На этот раз оно было закрыто. «Сейчас все начнется сначала», — с отчаянием подумал я, не в силах отвести глаз от предмета в руках человека, который еще секунду назад был Володей.
— Ну, как спалось на новом месте? Пойдем завтракать, водитель уже приехал. Пора на работу.
— На работу? А что это у тебя в руках? — недоверчиво сказал я.
— А, это… странная штука, мы химпосуду вроде не заказывали. Водитель привез посылку. Заехал в транспортную контору за посылками для нашей конторы по дороге, я открыл одну, — пояснил Слава.
— Дай я посмотрю, — попросил я, предчувствуя неотвратимый оборот событий.
Предчувствия меня не обманули — в руках Славы была до боли знакомая агатовая ступка…
Послесловие издателя
На этом рукопись прерывается. Намеренно ли автор прервал свою повесть на середине шестнадцатой главы, или он не имел времени, (а может быть, желания) продолжать ее, остается загадкой. Лично я, учитывая последний разговор с ним, склоняюсь к мысли, что он потерял к ней интерес ввиду приближающейся развязки череды событий, описанных в ней. В рукописи содержался также небольшой фрагмент, не связанный с текстом повести и рисунок круга, с вписанными в него восемнадцатью пятиконечными звездами. Текст и рисунок приведены ниже.


Фрагмент текста
Когда-то, в пору увлечения психологическими опытами, связанными с сенсорной депривацией, я соорудил ванну с крепким раствором морской соли, в которой поддерживалась температура около 34 градусов Цельсия. Плотность раствора была такой, что выталкивающая сила полностью уравновешивала вес тела. Находясь в абсолютной темноте и тишине и не чувствуя температуру воды, я как бы висел в состоянии искусственной невесомости. Эксперимент начался рано утром и должен был закончиться через час. Эксперимент состоял в записи электрической активности мозга в состоянии депривации. Через час субъективного времени я вылез из ванной, оделся и наощупь направился в соседнюю комнату, чтобы посмотреть записи самописцев. Открыв дверь, я увидел только звезды, которые тускло светили через окна комнаты. Было около 4 часов ночи. Позже, просматривая ленты самописцев, я должен был признать, что весь этот  20-часовый промежуток времени мое сознание находилось в бодрствующем состоянии.