А виски так и остался на столе...

Оттуда вечно слышится музыка, а по вечерам поет она. И вот ты спускаешься вниз, наклоняешь голову, чтобы не удариться, и наконец входишь в душный зал старой забегаловки, берешь у стойки двойной солодовый, идешь в самый конец зала и усаживаешься за одним из засаленных от рук и закусок столиков. Гранёный стакан давно обтерт руками посетителей, он идеально лежит в руке, а твоя порция виски приятно холодит руку, за эти мелочи мы и любим такие места, но тебе уже ничто не важно, мысли покидают твою тяжелую голову, и ты растворяешься в ее голосе. Заиграет знакомый мотив, и она его подхватит. Поет, словно каждая ее песня последняя. Другие гости не понимают, а ты понимаешь, они общаются, шумят, а ты смотришь и внимаешь. Больше ничего не надо. Пианист обыгрывает заезженные мотивы, вносит новые аккорды, а ей от этого только веселее - "Не переиграешь же, чудак". Ты боишься сделать не то что, лишний глоток - вдох, и не услышать нужного "до" или запредельного "си". Почему она здесь? Неужели таланты должны гнить в таких забегаловках? Определенно ей место под высоким потолком театра или на шикарной сцене круизного лайнера. И чтоб обязательно в ее распоряжении был Роллс-Ройс последней модели с личным водителем в форме швейцара. Но песня кончится, и исчезнет она в глубине кулис. А ты потянешься за ней в пучину лабиринтов из проходов и комнат, откупишься от охранника, наступишь на ногу официанту, и ворвешься в гримёрку и все ради того, чтобы увидеть ее, но пианист скажет, что она ушла, да не одна. И ничего тебе не останется, как вернутся домой сегодня одному. Ничего, дорогая, мы с тобой еще увидимся... обязательно... подожди Роллс-Ройс, подожди слава... Дай мне срок до завтра...