Отоварил

ОТОВАРИЛ


Лена Бушакова, двадцатилетняя мама, одевалась. Сергей, невысокого роста блондин, загляделся на ее стройные ноги. “Красивая досталась,— подумал он.— А уже не замечаю”.
Дочь Леночка — в честь жены назвал —тихо сидела в манеже, смотрела через сетку прямо-доверчиво.
— Вот и все,— сказала Лена, надевая плащ.
— Не забудь рецепт,— Сергей облокотился о косяк двери, смотрел.— Лена привычно красила губы.
Прищурилась в зеркало. Прихватила кулек.
— Выключишь без пяти! — это она про кастрюлю. Когда дверь захлопнулась, Сергей задумался.
Дочке уже — семь... А, вроде, недавно свадьбу играли. Потянулись дни... А оглянуться не на что — словно и не было их. Сколько еще впереди? — может, и не осталось вовсе, подумал не то, чтобы с тоской — с сожалением. Сделал что? Может, Бог даст, пронесет.
Тридцать! — стукнуло вдруг. А каким был отец в тридцать СВОИХ лет? И тут же с тоской неожиданно понял: он не таким был! Он и в пятьдесят, и в шестьдесят, и даже — больной, перед смертью — не был таким — таким жалким, трусливым...
— Тряпка я! Тряпка!! — сжалось горло, запекло остановившийся кадык. Длинно, ручейком скатилась слеза. “Из правого глаза”,— отметил уже хладнокровно. Сдавил глаза пальцами и так долго сидел. Старался вызвать его образ. Это получилось легко. Лицо отца вставало бодрое, открытое, улыбка на добром лице — зовущая, деятельная.
— Ну, что, дружок? — мысленно за него спросил Серега так, как бы это сделал он. И стало легче.
Смерть... Он встретился с ней... Что ж? Пускай! Плевать на нее! — Серега встал, подошел к дочке. Поднял ее на руки высоко к потолку — девочка беззвучно открыла ротик: улыбалась. Глазки-щелочки.
— Шкирка... Шкирка ты моя ненаглядная!.. Шкирится тут... Кто тут? — засмеялся.— Ты человеческий звереныш! Мой звереныш...— опять навернулась слеза.
“Да что же это! — зло подумал.— Черт! Слабодушие... Как старик совсем. Уехать, что ли? Уехать в лес, на природу! На речку! Куда угодно!! Устал.” — и сказал громко, с подъемом, с затаенной силой и наслаждением,  до боли, до сути вдруг и своей, cказал так же, как недавно пытался вызвать образ отца:
— Душе нужен праздник! Я давно его жду! Я давно его жду!! — опять защемило.
— Баба вислозадая! — стало гадко.— Тряпка!!
Щелкнула дверь. Вернулась Лена. Сергей быстро вытер глаза — было стыдно. Отошел к окну — там ждал. Зашла Лена.
— Ну, что? — бодро спросил, глядя в окно.— Отоварила?
— Нет,— сходу заговорила Лена.— У нас же рецепт платный! А там, в “Диете” — только бесплатные берут. Матерям-одиночкам и инвалидам. А платные рецепты — в обычных магазинах.
Серега быстро глянул на часы: уже час прошел.
— По рецептам — в магазинах?!
— Я им тоже говорю: в поликлинике сказали! А они...
Сергей схватил рубашку, кинул:
— Гады противные. Есть там “Беба-2”? Я сейчас отоварю пойду.
— Есть там все! И не дают.
— Дадут,— хлопнул дверью. Сразу вернулся.
— Давай деньги!
Лена выгребла пол-ладошки:
— На.
— Почему только семь?! Я же десять дал?
— Два хлеба, молоко...
— Здрасти! Я с заведующей воевать буду, а потом — денег нет?! — Еще раз ударил дверью. Заглянул к соседям — одолжил.
Продавщица, глянув на рецепт, коротко пояснила:
— Платные рецепты не отовариваем,— повернула голову.— Следующий!
Но Сергей готов был к этому. И потому так же коротко и деловито ответил:
— Я хочу убедиться, что это — так,— и выставил корпус, и подавшийся следующий уперся в него.
— Я же сказала! Платные рецепты отовариваются в других магазинах!
— Я хочу убедиться, что это — так,— тоже терпеливо, как учитель двоечнику, повторил он.
— Что вы хотите?!
— “Бебу-2” — пять коробок. Она у меня другого не пьет. Вот рецепт — возьмите.
— Мы отовариваем только бесплатные рецепты! Матерям-одиночкам, инвалидам...
— Я хотел бы увидеть документ на этот счет. Покажите мне его.
— У нас есть приказ! Идите в другой магазин!
— А где заведующая? Покажите мне этот приказ!
Продавщица ушла. Вернулась скоро, с пачкой рецептов:
— Вот, смотрите, я не обманываю. Вот здесь на рецепте... видите: пишется номер приказа! Видите: номер пятьсот четырнадцать. Мы несем отчет. Вот журналы! Списки из поликлиники... Вот... вторая... шестая.
— Покажите мне этот приказ. Я хочу его увидеть! — Сергей еле сдерживался. Эта несусветная, дремучая тупость ситуации просто бесила его.
— Приказ в поликлинике. У нас его нет!
— Если у вас его нет — отоварьте!
— Вот! Можете позвонить! Пойдемте...
Он прошел с ней в маленькую комнатку, где пахло не то — колбасой, не то — ветчиной вперемежку с кислым. Она сказала номер. Он набрал его. Ответил приятный женский голос.
— Здравствуйте. Это поликлиника?
— Да. Здравствуйте.
— Это заведующая?
— Да.
— Дело в том, что мне не хотят отоварить рецепт на детское питание. Она у меня семь месяцев на “Бебе”. И не принимает другого.
— А вы пробовали? Что?
— Да все!
— Папа, вы не волнуйтесь, зайдите, мы вам выпишем рецепт на кефирчик.
— Зачем? — искренне удивился Сергей.
— В городе уже почти нет “Бебы”. Через месяц не будет вовсе. Есть приказ...
— Я поэтому и хочу отоварить.
— Но ее уже почти нету.
— Можно я зайду гляну на приказ?
— У нас — устное распоряжение.
— Так его нет? — Сергей специально повторил — пусть слышит продавщица.
— Нет. Но такое распоряжение есть!
— Я должен отоварить! Как мне это сделать?!
— Дело в том, что питание — импортное. И его уже почти нет.
— Да! Потому что шесть рефрижераторов — укатали за кордон! — сказал он. Слышал об этом в очереди.
— Ну, не мы же — укатали! Папа, я понимаю ваше беспокойство, но что я могу сделать? Приходите к нам!
— Так приказа — нет?
— Приказ — есть, но он не у нас.
Дальше говорить было бесполезно.
— Ладно, спасибо.
Потом Сергей опять ругался с продавщицей, злясь на нее и на себя за эту никчемную базарщину. Было противно. Плюнул! Пошел к директору магазина. К черту на кулички! Но и у нее приказа не было:
— Вы поймите! — долго и напористо втолковывала директор одно и то же.— Питание это — импортное. У нас его не производят. Его уже мало...
Вспомнил, как давно, когда-то, “убалтывал” одну. Тоже так — чушно и убедительно.
— Вы понимаете — его привезли из-за рубежа! Вы же понимаете русский язык? Я вам по-русски говорю: его здесь не производят...
“Черт! — думал Сергей.— Детский сад какой-то, — ей Богу! Голова кругом идет. Неужели у меня, и вправду, вид дебила? Или к ней только полоумки крикливые ходят?!”
А директор продолжала:
— Я вам сейчас покажу отчеты! У нас — строго! Очень строго!
— Избави Боже!
— Ну, почему же!
Сергея возмутило — за кого держат? Вспыхнул:
— Ну тогда сейчас все опечатаем, да с водкой пополам на месяц здесь засядем!
Директор улыбнулась. Поняла.
— Зачем опечатывать?
Но ей уже принесли аккуратно сложенные и скрепленные пачки рецептов.
— Вот! Видите? Вот номер приказа: пятьсот четырнадцать. Вот тут пишется в углу — красной пастой!
— Я и сам так могу... сколько угодно — красной пастой!
— А печать?
— За два часа — в городе любую печать сделаю. И таких “рецептов” — мильон наштампую. И на базар понесу.
— Если есть утечка, то только не от нас! — подытожила.
— Так где же приказ? — стало тоскливо.
— Вот я телефон даю. Вот там можно узнать. Эт-то главбух... начальство! это — главврач...
Потом звонили куда-то. Никто там не отвечал.
— Выходит, ОБС! — бодро сказал Сергей.
— Что? — не поняла директорша.
— ОБС,— говорю.
— Что ОБС?
— Одна баба сказала...
— Нет-нет.
— Прыйшов хтось, да взяв щось, та понис кудысь... Понятно... Ясненько!
Под конец директорша сказала:
— Против системы — не попрешь!
— Як льоду! — согласился он.
Директорша не поняла, но тоже согласилась:
— Да...
На душе стало весело. Только придя домой, еще раз обозлился:
— Американцы нам гуманитарную помощь шлют, а они — продают!
— А рыпнешься — убьют! — живо отозвалась Лена.
— Как комара! Вонючая страна. Дебилы! Пальцем деланые,— с сердцем сказал. И добавил: — Ау!
— Уезжать надо, к черту! — зло сказала Лена. Сергей удивился: она редко злилась, мягкая по природе.
— Если бы не Запад — мы бы тут совсем сгнили. Раньше система лежала под нефтяной капельницей, теперь — под гуманитарной! — Серега был вообще-то искренне благодарен “ИМ”.— Если б не они — кормили бы ребенка клеем! Это они с женой так “Ядрышко” прозвали.
Лена рассмеялась. Серега продолжал:
— Спасибо Западу!
— Почему же они высылают?! Они же знают...
— Дают возможность “слугам” жиром налиться... Знаешь... вот, например, носорог атакует, а спрячешься за дерево, он и забудет. Только так от него спасаются. Сейчас от носорогов надо спрятать “светлое вчера”.
— И забудут?
— Забудут! Ну, а простым людям здесь — хорошо, пока не заболелось, не сломался телевизор или — не захотелось есть. В этой стране нельзя иметь ребенка, нельзя одеваться, нельзя греться, нельзя питаться, нельзя думать и вообще что-либо КАТЕГОРИЧЕСКИ НЕЛЬЗЯ!!
Уехал бы! Да и там — тоже тошно! — Серега знал — будет тошно! — Все противно!
Лена молчала. Говорить что-либо уже не хотелось. Было противно, что уезжают, и противно, что не уезжают, тоже! Обидно, и вместе с тем гадко-приятно, что вот, хоть кто-то своим отъездом и нежеланием вернуться покажет, что “верблюд — он и есть верблюд!” Но это были, зачастую — тоже верблюды. И горько было, что они плюются высокомерием и дутой своей ностальгией, что в своей роскоши — быстро все забывают...
И опять в голове застучало: сколько дней впереди? Может, и не осталось их вовсе... И вновь не тоска — сожаление. Увидит ли он их? Очень хотелось увидеть дочь уже — девушкой. Взрослой. На свадьбе. Счастливой и веселой. Сергей знал — она будет веселой, как дед...
— Включи видеоканал,— попросил Лену.

                15 октября 1994 г.