Запретные плоды

«То, чего не моешь заполучить, всегда кажется лучше того, что имеешь.
В этом состоит романтика и идиотизм человеческой жизни».
                Эрих Мария Ремарк

    Мы начинали учиться на историческом факультете университета во времена так называемого «застоя». Были молоды, а молодёжи всегда хочется свободы и чего-то такого необыкновенного, запретного. Наш факультет считался идеологическим, поэтому был постоянно под пристальным вниманием со стороны соответствующих органов. Следил за нравственным обликом учащейся молодёжи офицер спецслужб - выпускник нашего, родного исторического факультета, но попавшего в эту грозную спецорганизацию и дослужившегося на ниве борьбы с врагами уже до капитана. Интересно то, что и помпезное серое здание спецслужб, построенное в стиле конструктивизма, в народе называемое «пулей», находилось неподалёку от учебного корпуса истфака.
    Когда этот офицер появлялся на факультете, всех студентов собирали в актовом зале, и начиналось запугивающее представление. Капитан-гэбист потрясал перед нами репринтным изданием какого-либо запрещённого автора и грозил всякими мыслимыми и немыслимыми карами, которые могут обрушиться на непокорные головы в случае ослушания. Нас увещевали и стыдили, мол, негоже советскому студенту и, тем более комсомольцу, опускаться до такого непотребного чтива, и в случае обнаружении оного, как сознательному гражданину, следует немедленно «настучать» на неблагонадёжного товарища, хранившего такую вражескую и напрочь диверсионную литературу.
    Помню, как-то, что-то попросил у соседа по комнате. Мы, историки, жили вместе с биологами и химиками  в двухэтажном здании красного кирпича, ещё дореволюционной постройки, с огромными окнами, высоченными потолками, массивными двухстворчатыми дверями в больших комнатах, в которых помещалось от шести до двенадцати студентов. Жили так называемым «колхозом», весело и шумно. В общаге нас было около двухсот человек, из них, три десятка парней, остальные девчонки. Все друг друга знали.
      По студенческому общежитию бегали кошки и собаки, служившие биологам, как это ни кощунственно звучит, экспериментаторским материалом. Среди таких подопытных животных особенно выделялся кот Бельмондо, названный так не в честь знаменитого французского актёра Жан-Поля, а потому что у кота были бельмо на глазу, куцый хвост и леченные перелеченные лапы. Котяра выглядел матёрым, наглым, закалённым в кошачье-псовых баталиях и выжившим в борьбе со студенческим беспределом. Кот скорей походил на стивенсовского капитана Билли Бонса, чем на красавца Бельмондо. Спишь, бывало, ночью сладко и беззаботно,  вдруг, на все два этаж раздаётся дикий кошачий ор, словно в каком-нибудь ужастике.  Это оказывается, либо коты выясняют между собой отношения, победителем неизменно выходил Бельмондо, либо очередную подружку под лестницей насилуют. А та вопиет «благим матом» то ли от блаженства, то ли от наглого  вторжения в её гордое кошачье естество. Поначалу это шокировало, но затем привыкаешь. Человек ко всему привыкает.
   Так вот, что-то спросил я у соседа по комнате Толика, а он мне:
   - В тумбочке посмотри!
   Очки на носу поправил и убежал. Видать куда-то торопился. 
   Полез я в тумбочку к Толику. Там, как положено у студента, «чёрт ногу сломит». Стал я рыться. У нас это было в порядке вещей. Жили словно при коммунизме, как в той песне: «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё!» Смотрю, листки сшитые книжкой, а на них машинописный текст со стихами Н.С. Гумилёва. Я буквально перед этим тайком слушал по транзисторному радиоприёмнику «вражьи голоса». Поймал радиостанцию «Би Би Си» и передачу с  Севой Новгородцевым. Он как раз читал стихи Гумилёва. Они мне запали в душу, особенно стихотворение «Три мертвеца». Гумилёв тогда был запрещён в СССР, как антисоветский поэт. Однако, после данной находки, у меня и в мыслях не было «закладывать» Толика. Я ещё потом у него разрешения спросил:
   - Можно мне почитать?
   - Читай, - беспечно отмахнулся Толик.
  С тех пор поэт Гумилёв один из моих любимейших поэтов.
   На скучных лекциях мы читали в фотографиях  «Мастер и Маргариту». Через знакомого библиотекаря научной библиотеки доставали из её спецфондов  не рекомендованные для широкой публики произведения Куприна «Суламифь» и «Яма», ещё дореволюционной печати. Читали много. Особенно тянулись к запрещённому, ведь запретный плод сладок и так хочется его отведать, особенно когда ты молод и в душе бунтарь. А на случай того, что нельзя, ехидно смеялись и цитировали Ленина: «Чтобы бить врага, надо знать его оружие!» 
   Так вот, на очередном таком собрании, когда после занятий все пять курсов согнали в актовый зал, и товарищ капитан, из карающей организации, потрясая репринтным изданием М.А. Булгакова «Собачье сердце», запугивал несчастных студентов:
   - У кого увижу, посажу!
   Мы, конечно, страшно пугались, опустив глазки долу, шептали про себя:
   - А мы уже читали…
   Так и жили, учились, кутили, спорили. Много болтали, того о чём говорить было не дозволено. Но мы все равно говорили о репрессиях, о наших промахах в первый период Великой Отечественной войны, о нашей внешней и внутренней политике, и конечно не обходилось без политических анекдотов. Но самое интересное, «стукачей» не было. Доверяли друг другу. В этом нам повезло. Если у кого-то появлялось какое-либо интересное чтиво, обязательно делились, потом обсуждали на студенческих посиделках.
    Не все студенты были бесшабашно наивными. В семье, как говорится не без урода. Были такие, кто ради карьерного роста, чтобы лишний раз выслужиться перед начальством, готовы мать родную «заложить». Таких «стукачей» знали и, соответственно, контакты с ними сводили к минимуму. 
    Когда мы узнали, что Валентин Пикуль написал новый, интересный исторический роман - хронику о Григории Распутине, и его напечатал в очень урезанном виде журнал «Наш современник», но журнал из библиотек по приказу сверху приказали изъять, наша цель была, во что бы то ни стало заполучить сие крамольное произведение. И доставали,  читали, обсуждали, дискутировали. В годы «перестройки», роман был опубликован под названием «Нечистая сила». Теперь он есть в моей домашней библиотеке, как и Гумилёв, Булгаков и другие писатели, за хранение которых в годы нашей учёбы могли серьёзно наказать. 
   Вообще, наши истфаковские преподаватели про Валентина Саввича говорили: «Пикуль из навозной кучи истории достаёт самые вонючие куски и преподносит их читателям».
   Потом наступила «перестройка». Застала она нас на последних курсах. Почему-то её начало запомнилось оголтелой безалкогольной компании. С прилавков в одночасье исчезла водка и началась давка в вино-водочных магазинах. А перед этим антиалкогольным шабашем по рукам ходили напечатанные на машинке тоненькие листочки папиросной бумаги с текстом о вреде алкоголизма и страшной статистикой о пьянстве, массово поражающим советское общество. О том, как от неумеренного поглощения «зелёного змия», спивается и гибнет наш талантливый народ. Получалось как в той песенке: «… и в борьбе с зелёным змеем, побеждает змей».
    Но цифры есть цифры.  Не зря писатель Сэмюэл Клеменс, больше известный как Марк Твен в своей публикации «Главы моей биографии» приписал премьер-министру Великобритании Бенджамину Дизраэли следующие слова: «Существуют три вида лжи: ложь, наглая ложь и статистика».
   Конечно, наводит на размышление то, а не распоряжением ли сверху готовили  народ к антиалкогольной пропаганде, используя метод запрещённого «самиздата»? Какое удачное стечение обстоятельств: пропагандистские листочки, потом ограничение продажи алкоголя, а затем варварская вырубка в винодельческих районах страны уникальных виноградников. Получилось как-то всё по родному, через одно место. Можно подумать, что там, наверху сидят сплошь одни проктологи.
   Вот и получается: «Хотели как лучше, а получилось, как всегда!» Эту фразу я знаю ещё с университета и Виктор Степанович Черномырдин тут не причём.
Профессор, который читал у нас курс отечественной истории периода капитализма, приписывал данное высказывание премьер-министру Российской империи Петру Аркадьевичу Столыпину,  а профессор по истории зарубежных стран периода позднего средневековья, говори, что так выразился французский король Людовик XV. Поэтому мне всегда казалось странным, почему это цитата вдруг стало черномырдинской. Но наши «борзописцы» не очень-то следят за историчностью, и такие делают ляпы - просто диву даёшься, как будто в школе вовсе не учились. Ради красного словца и звонкой монеты готовы на любой казус.
    В какой-то радиопередаче «сопливенький корреспондентик» разглагольствовал о «Крымской войне 1853-6 гг.» и договорился до того, что в результате этой войны Россия, якобы, впервые потеряла Крым. От его такой альтернативной истории я аж даже подскочил. Надо же? А я всегда думал, что Россия в этой войне утратила только несколько островов в дельте Дуная, лишилась права на черноморский флот, обязалась срыть несколько приморских крепостей и ещё сделать ряд каких-то незначительных уступок. Всё это Россия вернёт менее чем через двадцать лет дипломатическими усилиями министра иностранных дел, светлейшего князя А.М. Горчакова. А тогда, на Парижской мирной конференции, где Европа хотела унизить Россию, представитель русской делегации граф Орлов вообще вёл себя жёстко, яро отстаивал интересы Отечества. Когда англичане потребовали разоружить город Николаев и уничтожить его верфи, Орлов заявил, что Николаев стоит не на берегу Чёрного моря, а на реке Буг и условия договора на него не распространяются. Представителям Австро-Венгрии Орлов откровенно нахамил, и они заткнулись. Вообще Россия на этом конференции вели себя не как побеждённая страна, а как равная держава и «затыкала» зарвавшихся европейцев. Тем более о потере Крыма никакой речи не могло быть. Печалит одно, как теперь перевирается наша история. Молодое поколение, не задумавшись, допускает грубейшие ляпы. А редактор радиостанции и в ус не дует, выпускает передачу в эфир, не проверив факты на достоверность. Вот она манипуляция общественного сознания, что в нашу бытность, что сейчас. Однако это отвлечение от темы.
    Но вот прилетел  он с песней «ветер перемен»:
                «Но есть на свете ветер перемен,
                Он прилетит, прогнав ветра измен…»
    Сначала осторожно, без лишней рекламы, в кинотеатрах стали показывать так называемые «полочные фильмы», по одному утреннему сеансу в день. Но мы бегали, «закалывали лекции» и смотрели, жадно, всё. «Толстые журналы» начали печатать, то за что когда-то грозился посадить товарищ капитан из рядом стоящего серого здания. Повеяло свободой, которая, как водится, опьяняет.
   Любая смута или революция начиналась со сборищ, митингов, выражения недовольства. Вот и в начале «перестройки» «сверху» пытались показать инициативу «снизу». «Верхи» назойливо требовали «нАчать и углУбить!». А студентам главное побузить! Преподаватели не смели ослушаться, так как «руководящая и направляющая сила советского общества» этого требовала. Все преподаватели обязательно являлись членами партии, а студенты – комсомольцами.
     Партия сказала:
     - Надо!
     Комсомол ответил:
     - Есть!
     Студенты собирались вместе с преподавателями на партийно-комсомольские собрания и по велению партии, осторожно начинали критиковать существующие университетские порядки. Критика была со стороны студентов осторожной, потому что ещё «госы сдавать и диплом защищать», а преподаватели терпели – перестройка же в стране, новые веяния партии, их поддерживать надо, а не то прослывёшь ретроградом.
      В партии существовал «демократический централизм» - единство рядов и мнений. Решения вышестоящих органов были обязательны для нижестоящих. Партия прикажет, и все кричали: «одобрям!» Или осудит. Тут же массы подхватывали: «Не одобрям!» Пусть даже это не читали, но всё равно: «осуждам!» и «не одобрям!» 
       Хоть и говорили, что «марксизм не догма, а руководство к действию», догматизм на истфаке стоял махровый. У некоторых преподавателей все лекции состояли сплошь из цитат классиков марксизма – ленинизма. Если заглянуть в конспекты, только и увидишь: «Ленин, том такой-то, страница, такая-то», либо «Маркс-Энгельс, том…, страница…» Мы не любили таких «преподов». Не отрываясь от «бумажки», нудным голосом, спрятавшись за кафедру вещали они прописные истины. Как все догматы скучны и неинтересны, так и лекции их были догматично мертвы. Время на таких занятиях тянулось медленно, приходилось яростно сопротивляться одолевавшему сну. Известно, студент всегда хочет есть и спать. Вот и боролся студент на лекциях до обеда со сном и голодом, а после обеда с голодом и сном. 
     Однако были такие, чьи лекции походили на самое настоящее театральное действие. Такие занятия пролетали интересно, незаметно. На них невозможно было спать. Вспоминаю старичка-профессора, маленького лысенького, толстенького еврейчика. Сложив пухленькие ручки на выпяченном вперёд животике, он ходил по аудитории и рассказывал, не читал по бумажке, а именно рассказывал. По памяти цитировал выдержки из разных книг,  переходил с одного языка на другой. Это было волшебное действо. Для меня этот профессор до сих пор образец ораторского искусства. Я потом напросился к нему писать диплом и защитился на отлично с публикацией. С гордостью считаю себя его учеником.
    Вот и выступали студенты на таких общих собраниях против преподавателей-догматиков, а поддерживали, соответственно, тех, чьи лекции были интересными. Не даром психологи утверждают: «Интерес к предмету идёт через личность учителя».
    Один преподаватель по политэкономии любил говорить:
     - Политэкономию следует объяснять на табуретках.
     Я часто вспоминаю эту фразу и стараюсь ею руководствоваться при изложении трудных тем, чтобы собеседнику было интересно и понятно. Другой преподаватель использовал некие психологические приёмы, когда видел, что внимание студентов на лекции ослабевает, «вворачивал», что-нибудь эдакое, заводное, шутливое. Аудитория настораживалась, смеялась, получалась некая пауза, минирелакс, и рабочая обстановка восстанавливалась.
    Всё же против одного профессора с кафедры истории КПСС, студенты умудрились написали гневную петицию. Получается, впрямь, как в революционном семнадцатом году, в приказе номер один, «не подчиняться своим офицерам». Как всё в этом мире похоже! Вроде бы получается новое, а присмотришься, нет, это уже было. Не зря говорят: «Всё новое, это хорошо забытое старое». Вся история несётся по спирали, и повторяется, только с дополнительными наворотами. В эпоху перемен было жутко интересно. Одно печалило – запретный плод исчез. Наступила эра потребления. А, как известно: «Запретный плод – сладок!» Не зря говорил один тогда знаменитый артист-сатирик: «Пусть всё будет, но пусть чего-то не хватает!»