Розовая роза

Разодранные клочья полиэтиленовых пакетов истерично бились под ветром на ветвях облетающих бурых платанов.
Светофор горел сам для себя, слепо перемигивая разноцветными глазами. Беспрерывной чередой спешили машины по запыленной грязной улице. Длинно сигналя, объезжали торопливо перебегающих дорогу пешеходов.
Пешеходы нервно вздрагивали, наталкиваясь на разгоряченные тела машин. Водители с невыразимым и необъяснимым бешенством высовывались из окон и материли прохожих, не стесняясь ни возрастом, ни полом бегущих мимо них людей.
Никто не различал ни пол, ни возраст.
Никто не слышал бранных слов. Всем был весь этот мат по барабану.
Жизнь проваливалась куда-то.
В очередной, сто первый раз.
Говорили всякое разное... Передавали слухи, подслушанные в маршрутке. Обсуждали теленовости на ходу. С незнакомыми, первыми встречными, как братьями и сестрами по несчастью рождения в этом месте и в это время. Перебрасывались мячиками реплик. И ощущали себя потерянными детьми, которым кто-то случайный может подсказать,- где мама, где дом родной...
  Все говорили много. Бестолково. Горячо.
И спешили.
 Спешили все.
 Спешили так, словно сегодня наступил последний день рождественских распродаж и завтра будет поздно покупать подарки родственникам и билеты на елочные праздники.
Словно завтра наступит не завтра, а последний день семейного счастья...
Суетились так, словно кусок праздничного пирога мог достаться каждому, кто  успеет вовремя добежать до здания парламента. "Пирог" был там.  И здание большое - всем места хватит, надо только успеть.
 Кто не успел - тот опоздал.
 Тревога и праздник спутались волосами на общей подушке нетерпения ожиданий.

Была революция в городе.

Революция была на языках у всех. Даже у тех, кто не верил в нее….
Кто не верил, что это - революция.
Кто-то устал от революций.
Кому-то она пока в диковинку...
Кто-то думал, что делает революцию.
Некоторые догадывались о том, что революция – импортная. И говорили об этом вслух. Им не верили.

Только несколько человек знали правду.
И лгали.
Лгали красиво, самозабвенно.
Им верили.
За ними шли.
Делали для них революцию. Не догадываясь о том, что праздничный пирог уже поделен. Что можно не торопиться.
Не зная того, что мир не терпит суеты.
Большинство, как всегда, не хотело признать тот факт, что статисты необходимы лишь в совокупности, в массе. И, что из статистов никогда не выбиваются национальные герои-любовники. Герои-любовники, любимцы фортуны, не бьются в судорогах несбыточных надежд. Они только делают вид активного участия во всеобщей суете. На самом деле они подсуетились заранее.
Пока статисты стараются привлечь внимание режиссера к своей персоне, герой-любовник уже облапывает податливое тело героини.
Пока прислуга носится из кухни в обеденную залу и обратно, избранные уже садятся за стол в предвкушении удовольствия.
Те, кто съест пирог, не всегда знают, чем он начинен.
Но всегда заранее знают, что праздник приготовлен для них.
Случайные гости на пиру не сидят в центре стола. И уж, тем более, во главе. Место случайного гостя – на улице. В крайнем случае – в конце стола. И предложены ему будут остатки. И в бокале у него будет мутное вино. С незваным гостем не церемонятся. Для него изобразят радушие.
Если он хочет быть обманутым видимостью, он будет рад поковырять в несервизной тарелке гнутой вилкой жилковатый кусок шашлыка.
И, даже если он заметит и поймет унизительность своего положения, случайный гость не может претендовать на полноту внимания хозяев.
Хозяева стараются для избранных гостей.
Для тех, кто подсуетился заранее.
Кто выделился.
Кто успел не слиться с толпой.

Но толпа, как всегда, этого не знает.
Толпа не хочет верить в то, что революции делаются в кабинетах.
На баррикадах приносятся жертвы.
Толпа не хочет понимать - жертвенные подношения избираются из стада.
Самые чистые, непорочные, белые кладутся на алтарь.
Бедные, бедные бараны! Они мечтают стать избранными. Они бегут за вожаком – козлом. Им невдомек, что козла сейчас покормят и отпустят. А из ягнят навертят ори лула, люля-кебаб.

Толпа бежала добровольно. Спешила к алтарю - увидеть кровь жертвенных животных. Кто из баранов думает о том, что это ему сейчас проломят череп?
Толпа торопилась не пропустить акт возмездия.
И почти каждый в этой толпе мечтал стать первым. Или в первом ряду. Готовясь пробежать по голове соседа. Лишь бы не отстать. Лишь бы не пропустить….
Город кипел страстями.
На улицах поселился восторженный страх.

 И по бурлящей страстями и страхами улице вдруг прошла, отмеченная всеобщим вниманием, прокатываясь упругой волной, гордая сила уверенного покоя.
Волна безмятежности медленно передвигалась по краю проезжей части к центру города, туда, где сосредоточились все ожидания.

 Сила, покой и уверенность, и безмятежность, и равнодушие к страстям толпы были - в женщине.
 Каждый, кто натыкался взглядом на ее фигуру, замирал на мгновение. Машины притормаживали и сигналили с почтением.
Пешеходы останавливались, встречаясь с ее зачарованным взглядом.
 А она медленно и торжественно шла, воздев к небу обнаженную руку.
 Рукав, не по сезону, легкого платья соскользнул к ее плечу. Подол, вызывающе поднятый правой рукой почти до талии, переливался пестрыми цветами, обжимал полные ноги, вился под легчайшим дуновением ветра.
И всем было ясно, что это идет путана. Даже детям.
И всем было безразлично то, что она уличная и беспутная.
Взгляды не опускались в стыдливой брезгливости и не ощупывали сомнительные прелести, и не ускользали в сторону от испуга перед перспективой заразиться, замараться.
Взгляды тянулись за ней долгим шлейфом.
Дерзко выглядела эта спокойная женщина.
 Глубокое декольте яснее ясного демонстрировало упитанное тело. Ярко обрисованный рот светло улыбался. Темные, слегка встрепанные волосы, перехваченные замысловато повязанным платком, мерно раскачивались, в такт шагам путаны. Глаза, обведенные жирно черным карандашом, как у индийской танцовщицы, смотрели вперед, не ища просительно или требовательно  встречных взглядов.
 И все с уважением сторонились, пропуская ее на узком тротуаре.
И никто, даже другие женщины и девушки, не смотрели с презрением.
Во всех увидевших ее глазах она читала уважение к себе.
Наверное, впервые в жизни.
И оттого рука ее, воздетая, не уставала.
В руке была РОЗА.
Как знамя революции в руках французской Свободы на баррикадах.
Чуть меньше патетики.
Чуть меньше экспрессии.
Чуть меньше краски.
И столько же уверенности и надежды.

Маленькая розовая роза - символ свободы маленькой страны.

А потом ее догнала очередная тачка типа "мерседес". Притормозила, как с почтением до того тормозили десятки других. Обогнала слегка. Остановилась. Распахнула дверцу. Высунулся лысый череп в темных очках. Что-то прожевал губами, сплюнув окурок. Волосатая рука в черном рукаве нарисовала в воздухе замысловатую фигуру.

И путана опустила воздетую розу.
Подхватила освободившейся от революции рукой свисавший край платья, скользнула уверенно на заднее сиденье и "мерс" исчез в беспрерывной череде спешивших машин.

Волна покоя и уверенности, и безмятежности, и равнодушия к страстям разбилась дребезги.
И снова воцарились страхи, надежды, мат-перемат….

А новый глава государства в это время уже пил чай из стакана предыдущего.

Но, кажется, никто, даже он сам, не понял истинного значения этого чаепития.
Символы читаются неоднозначно.