Горели ли свет у Джулии Кормак?

Горел ли свет у Джулии Кормак
Памяти Алёшеньки Р.

1
Над Гэмптоном господствует тихая весенняя ночь. Солнечный свет погас: здесь – всего лишь несколько часов назад,  а в моей душе его нет уже много дней - сколько точно, я не помню, потому что я сбился со счёта. Луна скрыта тучами, и буковый лес  погружён в вязкую темноту. Скоро, совсем скоро в моей жизни всё будет по-другому! Я всё исправлю. Ничто и никто не сможет мне помешать. Только что это? Мне кажется, или я и в самом деле здесь не один? Справа от тропы резко хрустит ветка: раз, потом другой. Кто-то идёт за мной по пятам, прячась за старыми мшистыми стволами. Я резко поворачиваю голову вправо, свечу фонариком и в нескольких шагах от себя вижу бледное, испуганное лицо мальчишки.
- Хелло, малыш! – кричу я в густой сумрак. -  Познакомимся? Я - маньяк, разбирающий детей на запчасти. И сейчас я тебя разделаю, как поросёнка!
Мальчишка замирает на месте, вжимаясь в дерево. Я бы на его месте уже драпал бы так, что только пятки бы сверкали. Глухой он, что ли?
- Вычисти серу из ушей, малолетний недоумок! Не слышишь, что тебе говорят? Тебя хотят сожрать! - я демонстративно оглядываю тонкую фигурку и хмыкаю.
-  Худоват ты, конечно, братец, но филейные части, пожалуй, можно будет зажарить на гриле. А ребрышки я запеку в духовке с овощами и сожру с вонючим соусом из "Джанки", а потом довольно отрыгну. Верь мне, детка. Ты у меня не первый и не последний. Считаю до трёх: раз, два, три с половиной... три-и-и!
Я скалюсь, как идиот, рычу и трясу растопыренными кистями, давно не стрижеными ногтями царапаю воздух и подпрыгиваю в такт  собственному словесному потоку. Зубы верхней и нижней челюсти лязгают друг о друга, будто стучат вагоны на рельсовых стыках.
- Уйди - беги - прочь - убью – у-у-у!
Мальчишка не двигается, он словно прирос к лесной подстилке, а я чувствую ступнями, - передаётся по земле, что ли? - как трясутся его колени.
Дурак, беги домой, зачем ты здесь...
И вправду, зачем?
Вдруг я узнаю его: это  рыжий Тим Бармот, чтоб его черти задрали. Дрянь человечек, просто неудачный пасс родителей. Марта, моя ближайшая соседка, мать-одиночка, никак с ним справиться не может. Всё тянет сорванца на всякие мерзости. В прошлом году, например,  на скопленные от школьных завтраков деньги он купил у фермера Клоша ящик цыплят, да передушил их втихую, а трупики отдал кошке. Марте сказал, мол, он проводил научные опыты - изучал психологию, прислушиваясь к собственным ощущениям, это сейчас его никто не понимает, зато, когда он вырастет, все поймут, какой он на самом деле гений. А кошку эту - любимицу старухи Джулии – гений потом пытался повесить в саду на яблоне, да кошка яростно сопротивлялась, сорвалась и убежала прочь. И теперь у Тима на щеке длинный глубокий шрам от кошачьих когтей.
А ещё он частенько, и совершенно бессмысленно на первый взгляд разъезжает в  автобусе от Гэмптона до Бигтауна: руки в карманах, в ушах - нитки наушников. Мальчик как мальчик, самый обыкновенный, не хулиганит, не дерётся, придраться не к чему.
Чего он тогда катается, какого черта, по выходным, а иногда и в будни, сорок шестым маршрутом, туда и обратно?
Только после он расхаживает по нашему городку с разными гаджетами: то с мини-плейером, то с вертолетиком-дроном, а месяц назад в лавочке у Хэмбриша хвастался новеньким нетбуком.
Одиннадцать лет - и такой беспредельный говнюк. Никчемный мелкий человечишко.
И чего он тут ковыряется? Что могло понадобиться этому мальчишке ночью в час быка в темном-темном лесу? Разве что опять готовится сотворить какую-нибудь гадость.
Но я не хочу сейчас придумывать всякое этакое, я и так уже напридумывал себе историй - дальше некуда. Мальчику нужно уйти отсюда, вот и все. Я делаю последнее усилие над собой и опускаюсь на четвереньки, как последний придурок.
- Ар-р-м-рым, - ору я во всю мощь своих тренированных легких. – А-у-у! - я делаю вид, что меня корчит, а руки и ноги выплясывают по коричневой набрякшей земле причудливые узоры.
- Братья-оборотни! Сюда! Еда сама пришла к нам!
Мальчик, наконец, отшатывается в сторону от покрытого лишайником толстого ствола.
Дремавший до сих пор ангел-хранитель отклеивает его занемевшие ноги от земли. Мальчишка вскидывает руки,  кричит благим матом, - его крик в тишине засыпающего леса звучит еще громче моих волчьих песнопений, - поворачивается ко мне спиной и бежит.
Он бежит из леса в сторону шоссе ровной, быстрой рысью, будто хочет завоевать кубок победителя на городском  соревновании юных легкоатлетов, и, судя по скорости бега, скоро скроется из вида.
Я хочу вздохнуть с облегчением, но грудные мышцы судорожно сжимаются. Сердце прыгает в желудке, пробивая выход к горлу, но я не сосредотачиваю внимание на этих тошнотворных ощущениях.
Главное, Вход где-то совсем рядом, и мальчишка уже далеко. То есть должен быть далеко, там, откуда меня уже не видно. Мальчик не сможет увидеть, как я буду входить, даже если очень захочет.
Жму на подсветку часов: уже без пяти два, и я опаздываю, опаздываю… Рвусь вперёд, делая большой скачок, но вдруг оступаюсь, поскальзываюсь на влажном корне и лечу спиной в скользкую темноту.
Время замедляется, будто пытается задержать меня на земле еще хоть на одну секунду, и в этой замедленной съемке я вижу метнувшийся в сторону белый капюшон, рыжие волосы, бледное пятно лица в темноте, - это мальчишка, Тим, зачем он вернулся? - и почти одновременно с этим совсем рядом вспыхивает яркая звезда. В мои глаза попадает луч, он ослепителен и коварен, будто хитрый взор из-под век сторожащего это тайное место древня-циклопа. Что же это – вспышка в мозгу от удара затылком о корень старого дерева или свет из окна маленького домика, одиноко стоящего у самой кромки леса?
2
Во вновь и вновь повторяющемся сне море бьется о берег, оно нежное, как руки матери. Я вспоминаю, какими они были, когда я был совсем младенцем, как ласкали меня, переворачивали, массировали, гладили по голове. Да что там, я помню всё с самого рождения. Окружающие частенько смеются надо мной, когда я говорю им об этом, мол, как ты можешь помнить? Тебе просто обо всём этом рассказали родители. Как ты трудно рождался, как тебя забирали из роддома, и опьяневший от радости, совсем ещё молодой тогда отец, сидя на заднем сиденье старого фургона, неловко держал тебя, первенца,  чуть ли не наклонив головой вниз, а ты не плакал, только кряхтел, даже не описался ни разу за всю дорогу. Но я же помню, как моя голова проваливалась куда-то, и трясло так, что шею сводило! И как пахло от отца: табаком, грязными носками и терпким рабочим потом. Да, мой отец был тогда простым рабочим.
А потом добился многого. Нет, он не стал олигархом, решающим судьбы мира, а всего лишь -  владельцем нескольких заводов по изготовлению мелкой фурнитуры для швейного производства и рукоделия. Попросту - пуговичным магнатом. Пуговицы – это универсальная вещь. Их можно использовать по прямому назначению, а можно с ними играть, делать из них глаза для тряпичных кукол, бусы и браслеты для девчонок. Для девчонок… Таких, как моя Ника.
Сейчас мне опять снится море. Снится отец: он в одних шортах стоит на берегу, выпятив живот, обрюзгший от каждодневных ужинов в пивных ресторанах, и протягивает руки. Но не ко мне. Он зовет мою младшую сестру Веронику. Она стоит на четвереньках в воде у самого берега и с сосредоточенным видом что-то ищет.
- Милая, хватит уже плескаться, пора выходить! – требовательно и заботливо произносит отец. – Море с утра ещё прохладное. Что ты так там долго возишься, хочешь что-то достать?
- Ка-а-а-мушки, - протягивает Ника и заливисто хохочет.
- Вот эти все? - отец с улыбкой кивает на галечный пляж.
- Нет, только разноцветные, папа, пожалуйста! Я хочу-хочу-хочу!
Отец снова улыбается. На его бульдожьем лице разглаживаются морщины.
- Милая, все для тебя! - говорит он и взмахивает рукой.
Море шумит, оно выбрасывает на берег камни: разные - красные, зеленые, синие.
Еще прилив, еще порция камней.
Они блестят, они прозрачны, они касаются ног Ники.
- Хватит, папа, остановись не надо больше, - произносит сестра, но камни все прибывают и прибывают, и нет им конца. Они такие красивые, блестящие, прозрачные, искристые на солнце. Они поднимаются Нике до пояса. До шеи.
Отец исчез, сон стёр его своим астральным ластиком.
Ника кричит:
- Помоги мне, Марк!
Я открываю рот, чтобы крикнуть ей: «Я с тобой!», но в рот залетает камень, я ловлю его на вздохе, всхлипываю и хриплю. Мне страшно, я задыхаюсь.
Я в который раз перестаю дышать. Я умираю.
И просыпаюсь.
3
Медленно сажусь на кровати. Потом встаю, выхожу на балкон. Смотрю вдаль, закуриваю, глубоко затягиваюсь. Конец апреля, но весна в этом году спешит как никогда: на деревьях уже набухли почки, того гляди, засвистят соловьи. В тонкой футболке, надетой на голое тело, мне совсем не холодно. Хотя сестра сказала бы сейчас: «Дурак, простудишься, заболеешь гриппом и меня заразишь, вонючка».
- Да ладно тебе, вонючка я только утром в субботу, когда раздувает живот после выпитых в пабе накануне вечером трёх-четырёх литров эля.
С кем я сейчас говорю?
Глаза упираются в горизонт, неровно очерченный верхушками деревьев.
Там, у самой кромки леса, выбиваясь из ряда аккуратно отстроенных коттеджей, нашел приют маленький скромный домик. Живет там Джулия Кормак, по слухам, которые разносят местные кумушки, - ведьма, по виду - самая что ни на есть. А на самом деле - просто безжалостно одинокая женщина лет шестидесяти. Может, и гораздо моложе, наверняка это одиночество за каких-нибудь десять лет превратило ее в старуху. Вроде, она вовсе не Джулия, а Юлия или Юлке, и приехала в наше островное королевство откуда-то не то из России, не то из Прибалтики. Говорят, она была замужем за морским офицером, и где-то в Англии у нее живут дети и внуки. Но за те несколько лет, что она живёт здесь, к ней никогда никто не приезжал. Одинокая, никому не нужная старуха, которая и разговаривает-то только со своими двенадцатью кошками. Каждую весну они разбредаются по всей округе, часть их пропадает безвестно, но появляются на свет котята, и в итоге число животных всегда остается неизменным. Мистика? Да нет, простая случайность.
Несколько раз я встречал ее в Бигтауне, на рынке. Седая, с длинными, нечесаными космами, она выгружала что-то из своего видавшего виды «Nissan Navara» и бормотала что-то нечленораздельное себе под крючоватый нос. Как только эта сгорбленная, полуслепая женщина с хромой ногой давит на газ обшарпанного японского монстра, ума не приложу.
А недавно видел ее на Броунском мосту. Она сидела прямо на асфальте, трясла худым подбородком, космы подметали грязный асфальт, а на утренней газете перед ней были разложены пучки каких-то трав. На моих глазах три покупательницы,  визжа и вырывая друг у друга стебли засохшей травы, опустошили смятую подстилку, и я с содроганием прочитал отпечатанное на ней: «Некролог. Юная Вероника Мерроун. Единственная дочь безутешных родителей». Единственная... Безутешных.
Я близоруко щурюсь, вглядываясь в лесные дали.
За домиком полубезумной Джулии - перелесок, потом вытоптанный участок для охоты на лис. Охотников сейчас много, мерзавцев и садистов. Лису надо гонять по лесу, а не убивать одурманенной и беспомощной, выпущенной на игровую площадку пьяным егерем. Да о чем речь? Кто соблюдает сегодня традиции? Я никогда не охотился, хотя мой отец и подшучивал надо мной по этому поводу. Я вообще не могу представить, каким ублюдком надо быть, чтобы лишить жизни живое, дышащее существо.
А дальше... Дальше - местное кладбище.
Но Ники там нет. Нет. Она скучает без своего сволочного братца в склепе недалеко от Бигтауна.
Наверное. Так мне сказали родители. А может быть, ее кремировали и прах покоится в розовой урне с белыми траурными цветочками по краям, так ведь, кажется подобает хоронить девчонок? Не помню. В день ее похорон я выпил двадцать бутылок "Варштайна".
Знаю, что Ники далеко, и сосредотачиваю взгляд на линии горизонта, стремясь провести его все дальше и дальше, мимо дол, мимо гор и темных развалин мира. Хочу достучаться до той, которая всю свою недолгую жизнь наверняка думала, что я ее ненавижу.
Внезапно начинает падать снег. Не белый, каким ему следует быть, а серый - оттенка пепла, или так искаженно видят его мои уставшие от бессонниц глаза?
Он падает неравномерно, захватывая часть пространства странным ареалом. Засыпает пространство перед балконом, перемещаясь все дальше и дальше, и, наконец, очертания неясной еще фигуры  замыкаются на недавно оттаявшей земле четким, точным росчерком.
Закрашенная снегом область похожа на сердце. И основание его указывает на домик Джулии.
Чёртовой старухи Джулии.
На неестественном сером снегу вдруг проявляются следы - то ли птицы, то ли крошечного зверька. Они ведут из леса прямо к моему дому.
Ночь закончилась, не успев начаться, устало думаю я, возвращаясь в комнату. Вялой рукой я дотягиваюсь до трубки телефона. «Алло?» - звучит на том конце сонный, томный голосок.
4
Девушка натягивает на грудь простыню и обиженно смотрит на меня, надув хорошенькие губки. Что ей от меня нужно? Ах, ну да, конечно, жених я хоть куда: мне двадцать один год, я относительно богат и полностью свободен, через месяц - защита диплома на высшую магистерскую степень. А сейчас я могу делать что хочу. У меня большой, абсолютно пустой, - без капли обыденного родительского занудства, - дом, и в ближайшее время он таким и останется, открыты счета в нескольких банках, в гараже большой кроссовер, и я могу приглашать к себе женщин. Когда захочу и сколько захочу. Одну из них я сейчас и пытаюсь выпроводить. Если не уйдет, просто вышвырну на улицу, в чем есть. Вроде бы неплохая девчонка, просто уперлась, и все там. Решила, что именно она должна быть моей спасительницей.
Глупая. Кто может спасти от мук совести убийцу собственной сестры?
Мне всегда казалось, что родители любят Ники больше, чем меня.
Она всегда мешала мне, разве что не с той самой секунды, когда родилась. Нет, с того дня, когда ее принесли домой, и она закатила глаза, засучила ножонками и с наслаждением зачмокала материнской грудью.
Ну и что, что у нас большая разница в возрасте - почти тринадцать лет. Я жутко ревновал к ней мать, и меня изводили её детские проделки.
Она всё время лезла в мою комнату, без спроса брала и ломала вещи, а потом делала невинные глаза: «Какой-такой новый смартфона с 12-ти мегапиксельной камерой с лазерным автофокусом и оптической стабилизацией? Не, не видела».
Когда мне было шестнадцать, и решался вопрос о моем поступлении в летную академию, и тут вмешалась Ники. Как только я отлучился, она мигом примчалась в мою комнату, будто специально этого ждала, и с хохотом изрисовала своими иероглифами физико-математический тест. А потом порвала его в клочки. Жаль, что я не сразу понял, над чем она смеется. Может, стоило сказать ей за это спасибо?
Она всегда была маленькой, нежной, любимой девочкой, а я – шалопаем, неучем, бездельником, сидящим на шее у родителей, который к тому же жизни не даёт младшей сестре.
Это правда, я ее часто обижал, даже лупил. Шлепал по заднице, отвешивал увесистые щелбаны, и даже, каюсь, несколько раз влепил пару пощёчин. Она никогда не выдавала меня, всегда говорила, что стукнулась об стул или упала с дерева, гоняясь за белкой.
Но за то недолгое время, что я живу в доме совсем один, я понял, что ни по кому не скучаю так сильно, как по ней.
«Марк, - иногда мельком роняла мать, размазывая по лицу антивозрастной крем и массируя себе шею. -  Мы с отцом ведь не вечные. Не будет нас - останетесь вы с сестрой. Самые родные друг другу люди на Земле. Неужели нельзя быть друг к другу чуточку терпимее?»
Да, я, наконец, осознал это. Что больше всех на свете я люблю свою сестру - за её непосредственность и искренность, за жизнерадостный огонёк в серых глазах, за её очаровательную улыбку, за звонкий смех, за ямочки на щеках. И за озорство тоже. И за то, что никогда не ябедничала на меня, агрессивного подростка, и не жаловалась родителям на мои бессмысленные тумаки.
Просто потому что она хорошая. Лучше нас всех.
Было бы здорово стариться и смотреть, как взрослеет она, как растут ее дети.
И с моей будущей женой они были бы лучшими подружками.
А с ее мужем я ходил бы в соседний бар по пятницам, выпить по две-три кружки эля. А может, по три или четыре, она не стала бы нас ругать, точно знаю.
А теперь этого ничего уже не будет. Потому что Ники больше нет.
5
Мать укатила в Таиланд – поправлять расшатанную нервную систему.
Отец - в одной из лучших клиник Лондона: следствие перебора с виски. Видно, теперь без операции не обойтись: печень у человека не вечная. Потом будут целебные воды где-нибудь в Чехии, в Карловых Варах.
Уверен, с ними все будет хорошо.
Просто родители сублимировали свое горе, заменив его иной суетой.
Отец - упорядоченной толчеей вымуштрованной медицинской бригады вокруг своего большого тела.
А над маминой сухощавой спиной, мокрой от пота и крема, где-нибудь на Самуи егозливо возится сейчас юркий смазливый таец.
Они с азартом бросились спасать самих себя. А я-то думал, что без Ники они умрут от горя.
Хотя, собственно, почему это именно они должны от него умирать? Ведь это я виноват.
Я научил сестру играть в эту идиотскую игру.
Знаете игру в прыгающие камушки? Только камушки бросают рукой и в реку.
А я научился бросать их изо рта в бассейн.
Мне удавалось пробросить метра на полтора. Это был суперский рекорд среди таких все никак не взрослеющих балбесов, как я.
Залезаешь в бассейн, особым образом зажимаешь камушек между верхним небом и языком, целишься, дуешь резко, что было сил - и х-хрюкс! - он уже прыгает по воде.
Несколько раз у нее тоже получалось здорово - камушек проскакал почти на два локтя от того места, где она стояла.
Но как-то раз она положила камушек в рот, взглянула на меня и рассмеялась
Не знаю, что уж такого было во мне в тот раз смешного, а смеялась Ники всегда очень искренне и громко.
А потом сделала глубокий рефлекторный вдох.
Он до сих пор у меня - этот камушек. Лежит в спичечном коробке. Его отдал мне хмурый патанатом с огромным перстнем на левом мизинце. Для чего, интересно, ему этот понт? Что он делает с ним перед... перед тем, как начать свою очередную работу?
Камушек Ники - полупрозрачный, ярко-фиолетовый, вобравший в себя множество мертвых радуг.
Может быть, он мне еще пригодится?  Пусть лежит. Есть ведь не просит.
6
Я снова пытаюсь заснуть, я толком не спал уже месяц. Стоит мне закрыть глаза, как лицо сестры всплывает передо мной, словно из тумана. Светлые волосы разлетаются вокруг головы, она смеется и смеется, это уже неестественно, пора бы ей  перестать, думаю я, и тут она достает из кармана зеленых джинсиков горстку разноцветной гальки и бросает в меня. Я пытаюсь сказать ей: «Не надо, Ники, я же не хотел!», открываю рот, и в него влетает камень, потом другой, за ним еще... Вдох... предсмертный всхлип... все.
Рывком вскакиваю с постели. Я весь мокрый, будто на меня вылили ведро воды. Сердце прыгает в груди так, что мне кажется, через футболку я вижу его очертания.
На часах 4.30. Я лег ровно час назад. Спать я хочу безумно, но знаю - стоит мне положить голову на подушку, как в постель с разных сторон снова посыплются разноцветные камушки. И я опять умру. И опять. И опять. И снова.
Трясущейся рукой нащупываю провод от ночника, щелкаю выключателем. Вспыхивает неяркий умиротворяющий свет, из фонтанчика начинает течь вода. Это якобы психотерапевтический фонтан, его подарила мне мать - на день рождения. Она вообще всегда покупает всякую ерунду. Фонтан извергается изо рта фарфоровой фигурки - с виду вяленой рыбы, которой, кажется, самой противно, что после мученической смерти ее продолжают так гнусно эксплуатировать. Тонкая струйка воды падает в широкую чашу, из нее еще в одну чашу, и еще одну, и еще.
В днище последней чаши дырка, - точь-в-точь прохудившийся писсуар в кафешке на окраине нашего окруженного лесами Гэмптона, - и вода падает, слабо журча, на аккуратно сложенные горкой разноцветные камушки.
Сволочь. Какая же я бестолковая сволочь.
И как же я хочу все исправить... Но я не знаю, как.
7
Встречаю тусклый рассвет на крыльце. Снег растаял к утру, будто его вовсе и не было. На влажной земле - множество птичьих следов.
Над кромкой леса тянется тоненький дымок. Не иначе, это старуха Джулия варит свое колдовское зелье.
«А что, если я ее навещу?» Эта мысль, которая еще вчера показалась бы мне бредовой, вдруг кажется мне единственным путем к спасению. Что, если старуха и вправду ведьма и умеет общаться с духами или что-то в этом роде, кажется, это называется «медиум». Я никогда не верил во всю эту ерунду, но мне нужно, просто необходимо попросить прощения у Ники и сказать, как я ее люблю. И спросить, как ей там, где она... где она оказалась. И что я должен делать, чтобы ей было спокойно.
Если надо молиться, я буду, пусть я не верю в Бога, чёрта и прочую мистику, я поверю, ради тебя, Ники, правда. Иначе в ближайшее время точно сойду с ума.
Только съезжу в город к декану, в университете я уже давно не появлялся. Гляжу на себя в зеркало - оброс щетиной, как Вервольф, и выгляжу теперь старше лет на десять.
- Ерунда, я не же не фотомодель. И так сойдёт. Все, пошёл выгонять авто из гаража.
Ловлю себя на том, что снова разговариваю сам с собой. Ну что же, наверное, это нормально в моем состоянии. Почти не сплю, почти не ем, пью эль, зажигаю со случайными подружками, пью, опять не сплю, зажигаю... Сколько я еще так выдержу, мне и самому хотелось бы это знать.

8
Двумя часами позже.

Бигтаун только называется так гордо, на самом-то  деле – это небольшой городишко. В нём мэрия, университет, одна из фабрик моего отца, есть ещё театр и  кинотеатр, и всего два банка. Сегодня выходной, и у банкоматов в очереди стоят люди, приехавшие из окрестных лесов развлечься: чтобы сходить на мюзикл, посмотреть новый фильм и затариться едой на следующую неделю.
"Хей, хей", - волнуется очередь. Боятся, бедные, что один человек за три сеанса распотроши весь банкомат! Так и происходит: выдав мне положенные по моей золотой карте девяносто купюр, он длинно пищит, обиженно пишет на табло дежурную надпись и отключается. Забираю деньги и выбрасываю карточку прочь. Смуглый детина из длинной очереди, не удержавшись, бьет кулаком в мое плечо. Да пошел ты, мне не до тебя!
Я двигаю к другому банку и достаю следующую карточку.
Через некоторое время у меня два закрытых счета и банкноты, вылезающие из ушей. Сколько там их? Сто? Двести тысяч? Хрен его знает. Все, что не поместилось в карманы куртки, я с отвращением смял в комок и выбросил прочь.
9
Часом  ранее я бессмысленно брожу по городу. Тучи наползают на небо, смурый свет вливается в немытые окна нерадивых горожан и, брезгливо отразившись от них, тонет в мутных лужах. Скаты крыш кажутся чистыми, но из водосточных труб, шипя, стекает в  лужи жёлтая вода, за три месяца впитавшая в себя весь городской смог. Вдоль обочин дорог талые снега вскрыли, наконец, всю грязь несвойственно жестокой для наших краев зимы, и я внимательно смотрю под ноги, чтобы не вляпаться в дохлых птиц: в жестокие морозы, насмерть замерзая на лету, они сыпались с неба прямо на головы прохожим.
Я бесцельно слоняюсь в толпе Бигтауна туда-сюда, как последний вор-карманник, нахально бросив свой белоснежный "Bentley" на остановке общественного транспорта. Я вдыхаю весенний воздух, настоянный на жизни и смерти, жадно глотаю его и прячу внутри себя, запивая им слезы, закипающие в солнечном сплетении. Если бы они пролились наружу, мне стало бы немного легче. Но они киснут там, превращаясь в разъедающий нутро яд.
На узкой старинной улочке, под качающимся от ветра фонарем, она берет меня за руку.
Ее кисть нежна и податлива, а глаза - огромные, голубые, с дрожащей внутри слезой - доверчиво умоляют, прося защитить. Они сияют, как двери в счастье.
Она невысокая и настолько хрупкая, что увидев ее со спины, я вздрогнул - Ники? - и только потом понял, что нет. Ники ребенок... была, а эта девушка совсем взрослая и опытная, просто невысокого роста, и волосы у неё такие же светлые и длинные, как у моей сестры.
- Пойдем? - говорю я ей и глажу ее по щеке.
- Пойдем! - длинные ресницы опускаются вниз, и вся она прижимается ко мне, как свежий маленький персик, который хочется жадно есть и беречь от чужих ртов одновременно.
Она ведёт меня в маленький кирпичный домик, окруженный садом, очищенным от снежной грязи.
Я предвкушаю все то новое, что я попробую сейчас с ней, и мысль об этом вызывает жар внизу живота.
- Ты можешь ее вернуть, - вдруг тихо произносит она на пороге дома, у самой двери, и меня разом бросает в гневную дрожь.
Так вот это что! Цыганские уловки, пусть она не похожа на цыганку, мало ли какие они бывают, может, покрасила волосы или надела парик. Выследила меня в толпе, нетрудно было догадаться, что со мной случилась, по меньшей мере, какая-то серьезная неприятность, - слоняющийся по улице небритый и лохматый, но дорого одетый парень, - а сейчас бросила одну из дежурных цыганских фраз, думает, наверное, что я горюю, потому что расстался со своей первой любовью... Привела меня в один из тех притонов, где честных людей гипнотизируют, а потом обирают до нитки. В последнее время в городе было несколько случаев. Откуда они только берутся, из каких краев? И куда только смотрит полиция! Конечно, сейчас я назову ей номера счетов, отдам банковские карточки с кодами, ключи от машины и от дома. Как же! Удавить бы суку, я сейчас понял, как у меня чешутся руки пусть не убить, но со всей силы ударить кого-то. Вот и повод. Оглядываю ее с головы до ног - никакая она не симпатичная, мелкая, костлявая, как ерш, и вокруг глаз глубокие морщины лучиками. Лет через десять будет такая же старая и скрюченная, как наша Джулия. Одна порода, по всему видно.
- Ах ты, сука, - цежу я сквозь зубы и вырываю свою кисть из маленькой, цепкой ладони. Накачанными ручищами толкаю крошечную женщину, так что спиной она врезается в дубовую входную дверь. - Что, я сильно похож на идиота? Забирайся обратно в свое логово, и никогда больше оттуда не вылезай, если хочешь жить! Может, ты осмелишься потребовать денег? Прямо сейчас, и не отработав?
Я издевательски наклоняюсь над маленькой обманщицей, дыша на нее вчерашним перегаром, и при каждом моем слове изо рта вылетает тонкая нитка слюны.
Слюны? Нет, это что-то другое. Я провожу рукой перед лицом - нитки не рвутся, не исчезают. Они постепенно окутывают лицо девушки и её голову. Мне становится жутковато, но, похоже, это не причиняет ей вреда, и она этому совершенно не удивлена. Подняв тонкую руку, она собирает паутину с лица и скатывает ее в прозрачный комок.
- Это твое отчаяние. Твои любовь и надежда. Пригодится - склеить нить.
Она без страха оборачивается ко мне спиной и нажимает кнопку звонка.
- Ники очень плохо без тебя Марк, - произносит девушка, и от неожиданности я оступаюсь с дорожки в черную садовую землю.
- Что? Что ты сказала? Повтори.
- Мы помогаем несчастным людям. Таким, как ты.
- Мы? Кто это мы? - я медленно поднимаюсь, отряхивая джинсы, испачкавшиеся в вешней грязи. Мною медленно овладевает странное спокойное равнодушие. Я понимаю - это действует гипноз, но мне уже всё равно. Пусть будет, что будет.
- Я и мои сестры, - произносит девушка.
Дверь открывается. На пороге стоит смуглая, миловидная толстушка. Короткие черные кудряшки вьются вокруг ее полного лица с ямочками на щеках. В левой руке она держит вязание - серый спутанный клубок ниток, нашпиленный на четыре большие спицы с закругленными основаниями.
- Она опять за свое, да? - шепотом спрашивает светловолосая, оглядываясь на меня.
Толстушка печально кивает головой.
- Совершенно сошла с ума. Все мотки мне перепутала. Мало того, не успею я связать, как она режет. Я у нее уже третьи ножницы отнимаю. А она все равно находит новые. Это все проклятый Мортидис...
- Может, запрем ее на время?
- Нельзя, Хейси. Ты представляешь, ЧТО случится, если она совсем перестанет трудиться? Она должна выполнять свою работу, - толстушка прислонилась к косяку, бессильно опустив руку с вязанием.
- Со своей-то она хорошо справляется, только не портила бы чужую раньше времени,  - спохватившись, светловолосая оборачивается ко мне:
- Клотильда, это Марк,
- Да, да, продолжайте, - с меня будто снова сходит морок. - Забалтывайте меня, подружки, старайтесь, только знайте, - я произношу каждое слово, делая паузу перед следующим, будто разговариваю с иностранками - а они явно таковыми и являются.
 - Без. Моего. Желания. Вы. Ни рожна. От. Меня. Не. Получите.
Внезапно меня осеняет. Я принимаю решение.
Я заплачу им. Я им все отдам, неважно, что они там мне собираются наобещать, то, что они сейчас станут мне говорить, я ведь и так знаю заранее
«Мы воскресим твою сестру, - будут бормотать они, - только позолоти ручку, дорогой. Мы сделаем несколько волшебных пассов над твоей головой, ты провалишься в царство снов и пообщаешься со своей бесценной Ники. Спросишь её, не холодно ли ей в тёмном склепе, как ей спится на подушке из плесени, не кусают ли её там мыши, не скучает ли она по своей уютной розовой комнатке и своему братцу-идиоту?»
Я заплачу, да. Только не им. Я щедро заплачу своей совести, чтобы она раз и навсегда избавила меня от мучительного чувства вины.
Смело шагаю через порог. Девицы отступают, растворяются в полумраке. Ну конечно, этого и следовало ожидать... Комната обита красным бархатом. На единственном окне - тяжелые черные занавеси с кистями. Они полностью закрывают доступ к свету, льющемуся с улицы. Поверху, под самым потолком, вьются причудливые алебастровые узоры, вдоль стен развешены красные и желтые фонарики. В каждом из них горит свеча, отбрасывая блики, мечущиеся по комнате. Тени плывут по комнате, пересекаются друг с другом, образуя причудливые тандемы. На стене - фото в рамке. Вот я. Вот моя сестра...
Обстановка соответствует. У мошенниц все идет по плану.
- Анти, с тобой все хорошо?
На большом диване сидит третья девица. Волосы аккуратно собраны в пучок, длинное платье закрывает лодыжки. Она не отвечает на вопрос, даже не поднимает головы. Она занята работой.
Длинные белые пальцы разбирают мотки шерсти из корзины, стоящей  рядом.
Она путает их, разрывая податливые нити, заворачивая один моток в ошмётки другого, а самые крепкие нитки режет ножницами. Она очень старается, даже высунула язык. По всему видно, что эта третья дрянь очень счастлива.
Кого-то девицы мне напоминают, но кого? Ага, трех ведьм из Эйре, которыми в детстве меня пугала мать - ирландка по происхождению: днем они были миловидными девушками, гуляли по королевскому саду, пели песни, срывали цветы... А к ночи превращались в трех ужасных старух и начинали бесчинствовать: воровали торф у соседей, резали скот и утаскивали в свою хижину младенцев, чтобы приготовить из них паштет. Но, видать, совсем не обязательно быть скрюченной старухой, как наша несчастная Джулия, чтобы варить «колдовское» зелье и лазить по чужим карманам.
Три цыганки. Три колдуньи. Или три богини?
10
Что ж, буду следить за развитием сценария. Мне это даже начинает нравиться. Интересно наблюдать со стороны, как кучка мошенников старается тебя облапошить, а ты им не поддаешься. Просто потому, что уже принял твердое решение. Конечно, потом успех предприятия они припишут своим необычайным способностям. Любопытно, что они делают в свободное от «работы» время? «Сумасшедшая», наверняка, встает с дивана, сбрасывает свое длинное платье, вытаскивает шпильки из волос и превращается в сексапильную девицу в кружевном белье, толстуха натягивает на толстые ляжки вульгарные сетчатые чулки и облачается в красный латексный корсет  «а-ля задорное порно», а костлявая блондинка – в черное, кожаное мини-платье. И приглашают дорогих жиголо. Что они пьют? «Мадам Клико»? «Розовую Веронику»? Нику... Ника...
- Мы искали тебя, - начинает блондинка, а толстуха усаживается на диван рядом с «безумной» сестрой и обнимает ее за плечи.
- Произошла ошибка, которую мы должны исправить. Послушай, - взмахом руки она предупреждает мой возглас, - может, мы и кажемся тебе отпетыми мошенницами, ведь ты видишь нас в первый и последний раз. Но почему бы тебе не постараться и не сделать вид, что ты веришь? Ведь если ты действительно поверишь, у Ники появится шанс.
- Шанс на что?
- Шанс на жизнь, которую у нее так несправедливо отняли. Это нелегко, и за это надо заплатить.
Да, да, разумеется, да.
Я протягиваю ей ключи от автомобиля.
- Держи, подруга, он на пятой авеню, перекрыл дорогу местным автобусам. Если его  не забрали на штрафстоянку полицейские или не разбили гневные пешеходы, то он ваш.
- И деньги я вам сейчас принесу, идет? Только вот что я вам скажу, - у меня перехватывает дыхание от гнева, - я вам отдам все, что у меня есть. Но сделаю это добровольно, а не потому, что вы мне тут заговариваете зубы. И только в одном случае: вы сейчас же признаетесь в том, что вы мошенницы и лгуньи. Иначе я вызову полицию. Ну?! Сколько вы хотите?
Противно. Гадко. Во рту металлический привкус.
Две сестры отрицательно качают головой. Третья, в талантливо разыгрываемой  коме, продолжает потрошить шерстяные комки.
- Столько, сколько сам считаешь нужным. И это только пожелание. Если не хочешь, можешь не давать ничего.
- Я понял, гайз. Я сейчас, я мигом.
- После. Все потом, - кудрявая толстушка подходит ко мне. Ее глаза печальны и полны слез. - Скажи только: ты согласен?
- На что я еще должен соглашаться?
- Вызволить свою сестру. Эта наша ошибка, а не твоя. Но исправить ее можешь только ты. С нашей помощью, разумеется. Если сможешь. А ты сможешь, если действительно захочешь.
Толстушка мягко берёт из рук сумасшедшей моток пряжи и вытягивает из нее длинную, блестящую нить. Потом еще одну, покороче. Нить разорвана, понимаю я, и слежу, как пухлыми пальцами цыганка начинает связывать оба конца.
Я много ночей не спал, я очень устал и опять попадаю под власть морока.
Сейчас больше всего на свете мне хочется упасть на диван, не обращая внимания на сумасшедшую... ненароком еще попадет ножницами в глаз... и спать, спать, спать.
Мои глаза закрываются, я опускаюсь на пол. Краем глаза замечаю суету вокруг себя. Блондинка рисует на полу круг, я опускаюсь в него, бессильно раскидываю руки и ноги. «Это не мошенники, - мелькает вялая мысль, - а сатанисты, вот круто ты попал, Марк», но сопротивляться нет ни сил, ни желания. Мой взгляд упирается в потолок, на котором начинает раскручиваться белый сверкающий диск. Белобрысая начинает раздеваться. Ну что ж, хотя бы получу удовольствие, перед тем, как... Она отпивает из какой-то чаши, наклоняется надо мной так, что ее маленькие крепкие соски касаются моей груди, и прижимает свой рот к моим губам, я отмыкаю губы, и теплая жидкость льется в мой рот. Она смотрит мне в глаза, что-то бормочет на своем языке, - то ли цыганском, то ли немецком, - и диск надо мной начинает вращаться. Он вращается вначале медленно, потом все быстрее и быстрее. Я ощущаю спиной странный холод, будто меня положили не на пол, покрытый коврами, а в холодную бушующую реку, эта вода крутит меня в водовороте, пытаясь поднять над землей, и, наконец, поднимает, всё выше и выше... Сверкающий диск приближается к моему лицу, вращение водяного вихря подо мной достигает апогея...
И я, наконец, падаю. По ощущениям, я проваливаюсь в бездонную пропасть, и когда мои лопатки касаются пола, я окончательно теряю сознание.
11
...Обнаженная женщина рядом со мной выглядит очень уставшей. Она сидит на полу, обхватив колени и положив на них голову. Длинные волосы окутали ее, как рыбацкая сеть.
- Что вы со мной сделали?
- Мы поделились с тобой силой. Её хватит, чтобы вызволить из Его логова только одного-единственного человека. Не опаздывай. Ты должен попасть туда до двух часов ночи, ни минутой позже, иначе лесные духи – демоны часа Быка - отберут дарованную тебе силу. Рядом с домом старухи Юлке. Под корнем старого дуба. Когда найдешь сестру, крепко бери ее за руку и веди вперед, только вперед. Ни с кем не разговаривай, не отдавай никаких предметов, даже если тебя будут очень, очень об этом просить. И ни в коем случае не оборачивайся. Если обернешься хоть раз – то навсегда потеряешь все: и Нику, и свою жизнь.
Голова у меня тяжелая, как чугунный шар, и язык повинуется с трудом.
- Я что, теперь вроде главного героя из «Serious Sam»? - пытаюсь пошутить я, но губы не складываются в улыбку.
- Считай, что так. Если тебе так понятнее. Просто включил режим «Supergod». Но только на очень короткое время.
Женщина вздыхает и прикасается к моей щеке кончиками пальцев.
- Теперь можешь идти.
Я поворачиваю к ней лицо. Произношу чужим голосом, странно растягивая слова:
- Сколько я тебе должен ?
Она равнодушно пожимает плечами.
- Если тебе так хочется. Поверить в то, что мы из плоти и крови. Тогда неси.
Я одеваюсь, стараясь не смотреть на женщин. Голова кружится, на полпути к двери меня заносит, и я невольно прислоняюсь плечом к старинному буфету. Открываю дверь наружу, и в скрипе давно несмазанных петель до меня долетают слова:
- И самое последнее, никто не должен видеть, как ты заходишь. Ни одна живая душа. Иначе Он заставит тебя исправить эту ошибку.
... Опустошив счета, я возвращаюсь к кирпичному домику в зарослях можжевельника.
Он полуразрушен, дубовая дверь перекошена, болтается кое-как, приоткрывая доступ в жилище. Я протискиваюсь внутрь. Бархатные шторы превратились в тряпье. Диван заплесневел, из проеденных мышами дырок неряшливо вылезла обивка. Смятые бумажные фонари валяются на грязном, покрытым пылью и мусором полу.
«Свалили девчонки», - с внезапной горечью думаю я, доставая из карманов деньги и складывая их на влажный, продавленный диван. «Профессионалки, чего уж там. А профи я уважаю». Рядом кладу ключи от машины. И выхожу прочь.
12
До дома я добираюсь на такси. Не глядя, отдаю водителю-арабу единственную скомканную бумажку, завалявшуюся в кармане брюк. Вслед слышу удивленное «В-вах» и довольное цоканье языком.
Разумеется, я никуда не пойду.
Обрывки снов и фраз бьются в голове, как птицы в клетке, не находя выхода, ковыряются в мозгу, дергая клювами за сосуды и нервы. Цыганки явно напоили меня чем-то одуряющим, и действие зелья продолжается до сих пор.
Но по мере приближения вечера проклятые птицы улетают из головы, уступая место ясным, четким мыслям.
Меня околдовали, ограбили, вынудив добровольно отдать почти все, что у меня есть.
Я бы засмеялся над собой, или заплакал, но, похоже, и в самом деле постепенно превращаюсь в бесчувственного монстра.
Так я скоро лягу в постель и засну сном праведника.
А потом забуду, как ее звали. Вики? Зои? Сьюзи?
Странное, безразличное спокойствие приходит в мою душу, или куда там еще, не верю я в душу, я вообще ни во что больше не верю.
«Так что тогда мешает сходить в лес и убедиться лишний раз, что тебя обвели вокруг пальца?»
Абсолютно ничего.
Пожалуй, я все-таки схожу, прогуляюсь. Быть идиотом - так уж до самого конца.
Время тянется медленно, очень медленно.
Опускаю стекла эркера в моем кабинете. Смотрю, как солнце не спеша подкатывает к горизонту. Окидываю взглядом комнату. Здесь абсолютный беспорядок. На столе, на полу, на книжных полках валяются пыльные учебники, доклады, просто исчерканные бумажки. Ворвавшийся ветерок ворошит их с легким шелестом.
Наклоняюсь, поднимаю с пола альбомный листок. На нем - нарисованный фломастерами портрет человечка в очках: в одной руке он сжимает портфель, а за другую держит маленькую девочку, так крепко, что на рисунке их руки - одна продолжение другой. У девочки длинные, ниже пояса волосы и большие голубые глаза. Над каждым человечком - надписи со стрелочками. «Мой самый любимый старший брат» и «Маленькая девочка Ники». Между ними - маленькое розовое сердечко.
Что тут делает этот листок? Ведь я запрещаю ей заходить в мою комнату. Запрещал.
Делаю шаг к окну и наступаю на что-то мягкое под слоем ненужных уже бумаг. "Миу-миу", - раздается из-под подошвы. Я поднимаю игрушку. Это белый плюшевый котенок, игрушка Ники. Он утвердительно кивает головой и попеременно машет лапками с розовыми подушечками. "Гоу - гоу", - понимаю я его и бережно сажаю на стул.
Меня разрывают сомнения: идти сейчас, чтобы отыскать Вход, а то вдруг, когда стемнеет, я не смогу его найти? Или подождать ночи, ведь белобрысая сказала, что он совсем рядом с домом старухи?
Открываю шкаф, вываливаю на пол вещи: майки, штаны, под ноги сыплются какие-то забытые гаджеты. Наконец, вытаскиваю темный спортивный костюм с капюшоном. В нем я буду похож на вора или ниндзю - ночного убийцу. Будто собираюсь совершить какое-то ужасное преступление.
В  час ночи я, наконец, выхожу из дома.
13
...Я очень долго падаю в оглушающую тишиной темноту. Меня мотает и бьет то спиной, то руками и коленями о коряги, невидимые в кромешной мгле, инстинктивно я пытаюсь ухватиться за нечто склизкое, податливое, срываюсь и опять падаю. Сердце давно выпрыгнуло из глотки и летит теперь следом за мной, с шипящим шорохом ударяясь о корни и ветки. Краем сохраняющегося сознания я успеваю съиронизировать над собой: признаюсь сам себе, что завидую Алисе из «Страны Чудес» - по сравнению со мной она падала весьма гламурно. И не за Белым кроликом я бегу - по всей видимости, я догоняю собственное безумие.
Чем ближе дно логова, тем тяжелее дышать. В воздухе - в воздухе ли? - появляется странный запах. Вначале он неощутим - так к пресной атмосфере Бигтауна примешивается едва уловимый запах каминов и торфяных печей, топящихся на окраинах. Потом становится все гуще, все невыносимее.
Это запах огромного, обожравшегося животного, которое ест, спит и гадит в одном и том же месте. Кислый запах гнилой отрыжки гиены, и одновременно - запах болота и слизи, свежеочищенной рыбы и наскоро освежеванного крокодила – я однажды видел, как его разделывают, во вьетнамском Дананге.
Наконец, я плюхаюсь в липкую зловонную жижу. То, что у меня уже давно нет пульса, совершенно не удивляет меня. Страха тоже нет - он исчез вместе с биением сердца. Меня волнует одна-единственная мысль - как же я узнаю Ники?
Ведь все, обитающие здесь, наверняка похожи друг на друга. Как безликие капли грязной слизи.
14
- Еще один человек, - шипит язвительно кто-то. - Образованный. Неглупый. Ну скажи, неужели так сложно было провести умозрительный анализ и подойти ко всему произошедшему в вашей семье с рациональной точки зрения, а? Воспринять, скажем так, философски? А вместо этого ты бросаешься в бой с тем, о чем ты не имеешь и малейшего понятия, безоружным, скомканным от отчаяния и боли и вдобавок абсолютно беззащитным.
Встаю на четвереньки, потом медленно поднимаюсь на ноги. «Только не оглядываться, ни в коем случае», - вспыхивает в распухшей голове.
- Где моя сестра? – глухо прозношу я, не узнавая собственный голос.
Существо тянется ко мне. Затылком я чувствую его зловонное дыхание, от него у меня встают дыбом волосы на макушке. Оно кладет свою чешуйчатую голову -  одну из голов - мне на плечо. Другая зависает надо мной. Раздвоенный шершавый язык касается моей щеки.
- Согласись хотя бы с тем, что твои метания бессмысленны. Ведь что такое смерть? Состояние незыблемой вечности и покоя. Ты страдаешь, потому что не понимаешь этого. Тебе кажется, что ты исправляешь ошибку, на самом деле своим поступком ты хочешь заесть беспочвенный страх перед Собственной Смертью. А задумывался ли ты когда-нибудь над тем, что с Ней ты никогда не пересечешься - ты и Она - две параллельные прямые, ибо когда ты жив, твоей Смерти нет, а когда наступит Она - тебя уже не будет?
Я осторожно высвобождаюсь и делаю слепой шаг в темноту. Существо фыркает, как лошадь, обдавая меня обрывками зловонной слизи.
- И вообще, с чего это ты решил, что твоя сестра здесь, у меня? Кто тебе разболтал? Нет, только не обожающая  меня Антропос! Она предана мне беззаветно, хотя должно бы быть наоборот. Ну же, обернись ко мне, и отгадай загадку: кто кому принадлежит – кошка хозяину или хозяин кошке? На первый взгляд, верным кажется первое утверждение, но кто же кого ублажает и холит в этом союзе, и что бы сделала иная кошка со своим хозяином, не покорми он её вовремя, а?
Змей хмыкнул.
Я иду вперед, стараясь не слушать и не слышать, что там бормочет эта хитроумная тварь. Глаза привыкают к сумраку, теперь я вижу, как передо мной в разные стороны расступаются тени.
Теней здесь очень много. Они похожи на ксерокопии своих земных образов - большие, в рост человека. Они шепчутся, или шелестят, топчутся вокруг меня, протягивают ко мне руки…
- А знаешь ли ты, наглец, что сам момент перехода не сопровождается страданием? Страдание остается в жизни, а любая смерть приятна и безболезненна для тела.
- Ты говоришь о теле, а что же происходит с душой? - не выдерживаю я. У меня возникает почти неодолимое желание повернуться и немедленно вступить в диспут с подземным чудищем.
- О! - радуется тварь и тянется ко мне конечностями с холодной чешуей. - Да ты же не веришь в Душу. Ну-ка присядь и расскажи мне, как ты надеешься узнать Ники? У нее светлая душа, это правда, но здесь все перепачканы с ног до головы - такова местная специфика, ничего не поделать. Видишь? Ну, обернись, Марк, поболтай со мной! Ты не представляешь, как мне бывает одиноко, а тебе ли не знать, что такое одиночество? Кстати, меня зовут Мортидис. Я грустный проводник, хозяин и постоянный обитатель этого чудесного места.
Мучительно тянет повернуть голову, но перед глазами встает образ белобрысой цыганки. «Не оборачивайся», - шепчет она, и я снова шагаю вперед.
- Знаешь, какими они попадают в то место, которое вы, невежды, называете «тем светом»? Растерявшиеся, изумленные, не понимающие, кто они и что с ними происходит. Как же тут не подхватить их, несчастных, и не проводить сюда, к себе, в мою обитель вечного спокойствия. Ведь не все из них праведники, как твоя маленькая сестра. Ты только представь, что с ними произошло бы там, куда они должны были бы попасть по назначению? А здесь им уютно - они здесь как у себя дома, слоняются от стены к стене, никто их не наказывает и не обижает. Немного грязновато, это правда, ну так и мир наверху тоже не блещет стерильностью. Так зачем тебе пытаться исправить то, о чем не имеешь ни малейшего понятия?
Змей хохотнул.
- Им здесь неплохо, Марк. Верь мне. Вот присядешь, отдохнешь, может, и сам захочешь задержаться. Будешь рядом со своей Ники столько, сколько пожелаешь.
- Ники! - робко зову я, стараясь не обращать внимания на уговоры Мортидиса. - Ники, вернись, это я, Марк! Прости меня. Ники. Я дурак и балбес, но я люблю тебя!
- Ну, ну, - язвительно произносит рептилия. - Какая печальная история! Хочешь, я расскажу тебе другие? У меня тут целая пещера артефактов. Тех вещей, из-за которых люди преждевременно отправляются на «тот свет». Свет! А-ха-ха-х! Додумался же кто-то из ваших церковных догматиков назвать это – светом!
Я иду вдоль витрин, освещаемых холодным мертвенным светом, льющимся из щелей пещеры. На полках разложены всевозможные предметы. Не хочу разглядывать, что это, но взгляд невольно падает на блестящую пуговку с выбитым логотипом «Ff.Mr» - «Фурнитурная Фабрика Мерроун». Маленький крестик. Пластмассовый кусочек: колпачок авторучки. Молоток. Топорик.
- Каких только случайностей не бывает в вашей жизни, - цинично замечает змей. Он ползет за мной, я слышу отвратительный шорох, который издает чешуйчатый хвост твари, цепляясь за неровности пола. - Вот тебя, например, сегодня видел один человек. Когда ты беззастенчиво ломился ко мне без приглашения. Он или она - вот тебе ещё одна загадка! Все шло неплохо, и вдруг... Случайность, что говорить. И теперь тебе необходимо его найти - и... придется, да. Увы. Таковы правила игры, а ведь ты уже близок к суперпризу. Человечишко-то, надо сказать, ни к чему не годный. Не погаснет ваше Солнце, и Земля не вздрогнет, если его не станет.
И вдруг тварь замирает. Она громко фыркает, одна из голов совершенно по-кошачьи тычется в мою ногу.
- А это что у тебя здесь? О! Я чую, это камушек! ТОТ САМЫЙ камушек... М-да, ценное было бы приобретение для моей коллекции! Отдай-ка мне его. Отдай, если хочешь увидеть Ники. Обернись и протяни мне руку! Отдай камень! - змей не на шутку возбужден, я слышу, как он нетерпеливо постукивает хвостом по полу пещеры.
Да, камень. Тот самый. Я вспомнил, что перед выходом из дома машинально положил его в карман. Зачем, не знаю. Знаю только, что отдавать его нельзя. Ни в коем случае.
- Хорошо, - говорю я спокойно и опускаю руку в карман брюк. - Я отдам тебе его, Мортидис, но прежде позови Ники!
Змей за моей спиной довольно булькает, поднимается во весь рост и расправляет гигантские крылья. Я ощущаю, какой он на самом деле огромный: его крылья вызывают в пещере настоящую бурю, и все тени хаотично поднимаются в воздух. Я вижу, что у каждой из них есть лицо. Измученное. Страдальческое. Умоляющее.
- Сестренка! Ники! - отчаянно кричу я, ощущая, как зловонный вихрь отрывает от земли мои ноги.
Вдруг рядом со мной оказывается маленькая хрупкая тень. Я внимательно вглядываюсь в нее. Пересохшие губки бантиком. Бледные провалившиеся щеки, заострившийся нос. Но это она! Я точно знаю, что это она!
Я тяну к Ники руки. О, ужас! Они уже почти так же бесплотны, как и тени вокруг. Я понимаю, что если промедлю хоть немного, то через несколько мгновений и сам превращусь в точно такую же тень, как и все эти бедные души, нагло плененные Мортидисом.
- Хватайся, Ники, скорее! – моя рука прикасается к её робко поднятой руке.
Наши призрачные руки сплетаются, как на рисунке Ники, вихрь кружит нас все быстрее и быстрее.
В пещере раздается злобный рев змея, но он не пугает меня... Вся скопившаяся внутри огромная сила любви и нежности, наконец, снопом белого света вырывается из моей груди. Вот он, свет, живущий во мне, он никуда не исчезал, оказывается, он всегда был со мной, а я-то думал, что навсегда его утратил! Освещая путь в темноте, он тащит нас прочь из гнусной пещеры.
- Проклятый вор! - вопит вслед мерзкая рептилия. - Ты еще вернешься сюда! Помяни мое слово!
«Как же мы проскочили в такую узкую щель?» - мелькает мысль, когда нас с Ники выносит на поверхность чуть в стороне от большого дуба, между спутанных корней, и мы падаем, наконец, рядом на влажную и холодную землю.
15
Я несу материализовавшуюся Ники осторожно, бережно, будто хрупкую антикварную вазу. Ее голова покоится на моем плече, а руки и ноги беспомощно болтаются в воздухе. Когда я поднял ее на руки, она мало напоминала человека: вся была покрыта склизкой зеленой травой. И запах... От нее исходил такой запах, что я несколько раз порывался бросить ее на землю, и бежать, бежать прочь что было сил.
Но запах проклятой пещеры выветривается тем быстрее, чем быстрее я шагаю.
Адская трава постепенно сползает на землю, и у нашего поселка я держу на руках уже самую настоящую Ники.
Я быстро иду по направлению к дому, но вот от соседнего коттеджа отделяется ещё одна тень.
Марта. Чего ей не спится?
Марта старше меня на шесть лет, и она влюблена в меня. Иначе как объяснить ее постоянное, почти назойливое внимание, жесты, какими она поправляет волосы, разговаривая со мной, и ее прозрачные намеки: «Может, заглянешь на чай? Я как раз испекла творожный пудинг».
Раньше я не воспринимал это всерьез. Каких-нибудь три года назад она казалась мне старой и некрасивой. А теперь... Теперь я не знаю. Одно могу сказать: стройная, с каштановыми, слегка вьющимися волосами Марта - очень привлекательная женщина.
- Марк! Что случилось? - окликивает она меня, но вдруг замирает на месте, разглядев в свете фонарей, то, ЧТО я несу, прижимая к груди.
- О-о-о...
Марта оседает на землю, прижав руки к голове.
- Что ты делаешь, Марк? - ее голос звучит глухо, она не смотрит на меня. - Что у тебя в руках?
Она, должно быть, была на похоронах Ники…
- Марта, всё в порядке! Я нашел Ники. Живую, но страшно перепуганную. Она заблудилась в лесу месяц назад, а теперь я несу ее домой. Все это... Так было нужно, я потом объясню. Все уже хорошо, не надо так волноваться
- Как же... Это жестоко... Если это был всего лишь розыгрыш...
Она всхлипывает и приближается к нам с Ники. Осторожно берет ее за руку.
- Холодная... Она же совсем замерзла. Скорее неси ее в дом! Надо вызвать врача!
- Не надо, Марта. Ники просто спит. Завтра мы вдвоем придем к тебе в гости. А теперь иди спать и ты, - мой голос звучит странно, будто я и в самом деле совершил нечто противоправное. Противоестественное. По сравнению с чем моя случайная вина перед сестрой - просто ерунда.
- Марк, если тебе что-нибудь понадобится, обращайся, пожалуйста. В любое время дня и ночи!
- Конечно. Спокойной ночи, Марта.
- Спокойной ночи, Марк. И Ники, - она прерывисто вздыхает и отступает в темноту.
16
«... исправить ошибку»
Исправить.
Ники возится в саду, освобождает от укрытия мамины любимые розы. Для восьмилетней девчушки она очень проворная и толковая.
- Все в порядке, Марк! Все пережили зиму! - Ники подпрыгивает и обнимает меня за шею. - И сад цел! Какое счастье - эта весна, правда?!
Она поднимает голову, зажмуривает глаза и тянется, тянется к солнцу.
- Ники, а ты и вправду ничего не помнишь?
- Ничего не помню о чем?
- Ну, мы плескались в бассейне, потом играли.
- А, в камушки?
- Ну да, в камушки.
- Я бросила дальше тебя, ты проиграл и рассердился, а потом я захотела спать.
- И???
- Что «и», вонючка? Я пошла и уснула. Что уставился? Что сложного в том, чтобы просто - лечь и уснуть?
Глаза Ники вспыхивают незнакомым мне ранее огнём. В них отражается заходящее солнце. Зрачки сужаются, становятся узкими и вертикальными, как у кошки. Разве такие глаза могут быть у людей?
- О-о-о, как вкусно пахнет! - восклицает вдруг Ники, жадно втягивая ноздрями воздух. Дует ветер с окраины леса, он несет с собой запах варева. - Печенка, м-м-м!
Она никогда не любила печенку. Да что там, просто ненавидела. Из-за этого наша помощница Лиззи, да и мать никогда не готовили еду с ингредиентами из субпродуктов.
- Это Джулия, наверное,  готовит ужин для своих кошек, - говорю я, удивленно поднимая брови. - Пожарить тебе печенки?
- Да. Наверное. Не знаю, - тихо произносит Ники. - Я пошутила. Я хочу йогурт. И спать.
Я провожаю ее наверх, в розовую с белым девичью комнатку.
Спустя минуту Ники уже спокойно сопит и видит свои детские сны.
Заботливо укрываю её одеялом, целую в лоб. Наклоняюсь поближе, чтобы уловить дыхание, и снова улавливаю ТОТ запах. Он очень слабый, почти неразличимый. Запах вареного мяса, застоявшегося в холодильнике. Запах недоеденной кошкой мыши, лежащей на тропинке в летний солнцепек. Может, у Ники кариес? Или...
Или нужно снова идти к Мортидису.
17
Сегодня к нам опять заглянула Марта. Они с Ники бегают по саду, как две школьницы, хохочут, что-то шепчут друг другу на ухо. Классная, оказывается, моя соседка Марта.
Я подхожу к воротам, смотрю вдаль.
- Нам холодно, мы совсем замерзли! - Марта подбегает ко мне, шаловливо хватает за руки. - Давайте-ка растопим камин!
Я одобряю эту идею. Разве может электрическая печка сравниться с настоящим, викторианским камином, когда дрова трещат, смолят, распространяя аромат леса, принося спокойствие и умиротворение в уют жилых комнат?!
- Будет Вам камин, девчонки. Пойду, нарублю веток.
Ники заливисто - как обычно - смеется и хватает на руки двухмесячного зенненхунда Тутси. Собаку ей недавно подарила Марта. Она прижимает щенка к лицу
- М-р-р-м, ты, наверное, на вкус очень сладкий!
Тутси скулит и пытается вырваться, но руки сестры держат его крепко.
В её продолговатых зрачках прыгают бесята.
Я беру в сарае топор и выхожу на улицу.
Иду по направлению к лесу. Через десять минут быстрого шага я достигну дома Джулии.
Странные мысли приходят в голову. А что, если я сумасшедший? Если никакого приключения с тремя цыганками не было, и я никуда не проваливался, а просто спустился в склеп и вынес наверх мёртвое тело сестры?
Потом я положил сестру в постель, укрыл одеялом, как живую, и до сих пор пребываю в иллюзии, что все сделал правильно. И никакая Марта не бегает сейчас по саду вместе с Ники, мне просто очень хочется, чтобы это было так. Я зажмуриваю глаза, ухватываю себя длинными ногтями за запястье и проворачиваю против часовой стрелки. Как больно… Теплые капли змейками стекают под рукав рубашки. Открываю глаза. Передо мной стоит запыхавшаяся Марта.
- Марк! Просто хотела сказать... Мы тебя очень любим - я и Ники. Ты это знай, хорошо?
Она, наконец, осмеливается и целует меня в губы.
- И знаешь, Марк... Мне кажется, что Ники больна. Наверное, у нее дисбактериоз, или ещё какое-нибудь желудочное расстройство - как следствие психической травмы, ведь она так долго блуждала одна в лесу. Надо срочно показать ее врачу. Марк? Ты меня слышишь? – Марта озабоченно дёргает меня за рукав.
- Конечно. На следующей неделе. Обязательно. Мне нужно идти. Я принесу веток. Я недолго, Марта.
Не торопясь, я иду по направлению к лесу. Марта наверняка смотрит мне вслед. Но я не оборачиваюсь. Мне нельзя оборачиваться!
Наверняка это была Джулия. Одинокая, никому не нужная, она будет даже рада. Мне так кажется.
Если это была она, то мне никогда не придется повторять нечто подобное.
А если нет... Если это мальчишка... Рыжий Тим. Сын Марты... то...
Но я очень надеюсь. что это именно Джулия. Ну конечно, это она. Наверняка многие годы страдает бессонницей. Вход ведь находится в нескольких шагах от ее заднего крыльца. А мальчик был уже далеко, ну и что, что он обернулся. В темноте он не мог увидеть, куда я делся, тем более как я упал, он вообще не мог ничего разглядеть в кромешной темноте. Я был одет в темное, капюшон закрывал почти все мое лицо.
Внезапно я останавливаюсь. Птица садится передо мной на куст шиповника и неожиданно начинает петь. Пока она поет, мне в голову приходит простая мысль.
Мортидис любит собирать... всякие предметы. Один такой предмет - камушек с мертвой радугой внутри - лежит сейчас у меня в кармане. Я могу спуститься в его логово, обернуться к нему и предложить обменяться - жизнь сестры за этот камень.
И вправду, он ему так нравится, что в прошлый раз он учуял его даже через карман брюк.
А если он не согласится, то я предложу ему другую человеческую жизнь - себя. Марта очень хорошая, она одна воспитает Ники и... Тима.
Я расправляю плечи и решительно шагаю по направлению к старому дубу.
Хотя... Прежде я, пожалуй, все-таки навещу старуху Джулию. Может, она передаст для Ники баночку брусничного варенья. И, честно говоря, мне до сих пор интересно, колдунья ли она на самом деле?
 Внезапная догадка вдруг озаряет меня. А что, если… Если змей Мортидис и есть та самая домашняя «кошка» из загадки, которую он мне задавал? Ещё одна, тринадцатая «кошка» старухи Джулии? Её, а вовсе не Антропос! Ведь его логово находится совсем рядом с домом старухи! И если подружиться со старой ведьмой, то она, вероятно, сможет уговорить его вести себя с людьми приличнее, по крайней мере, хотя бы со своими ближайшими соседями.
А еще мне очень хочется узнать, горел ли свет у нее в окошке в ту жуткую ночь. Я только спрошу у нее, и все. Из чистого любопытства, ей-Богу.

2010 - 2016 г.