Сереккей на защите живности

 Памяти  отца моего  Иллариона  Игнатьевича с земным  сыновним поклоном    -          п о  с  в  я  щ  а  ю .

               


В подростковом возрасте свела меня судьба с одним тувинским юношей. Был он парень как парень, простой и малоприметный, ничем особо не выделялся, но дальнейшее общение с ним показало, что душа этого паренька и лирична, и добра, и глубока. Звали его Сереккеем, но я с его согласия интерпретировал это имя в русское - Сергей. Он на это не обиделся, только добродушно улыбнулся.
Мы с тятей жили какое-то время во временном стане на самом берегу Енисея, у впадения в него бурного горного ручья Кызык-Чадыра. Ручей протекал в огромной природной чаше между гор и скал, сплошь поросшей глухой неведомой тайгою. Бывалые охотники нас заверяли, что тайга в долине ручья считается самым медвежьим углом во всей Туве, и мы с тятей не раз убеждались в справедливости этого мнения.

Вскрылся ото льда Енисей-батюшка, и в начавшийся паводок мы с тятей наловили на реке столько строевого леса, что нам понадобился помощник сплотить из него плот и сплавить по Енисею в Кызыл, где мы решили построить для себя дом. Вскоре представился подходящий случай: знакомый местный лесник Наговицын направил к нам в помощь своего работника Сереккея. Я, мол, обойдусь пока и без него, а вам без толкового помощника - просто беда. Так поселился в нашем стане  Сереккей-Сергей.
                *                *                *   
Шел первый послевоенный год. Мне исполнилось четырнадцать, а Сергей был года на четыре постарше меня. Учитывая, сколько на мою долю выпало в войну голода и холода, которые старят быстрее любого календаря, я физически и психологически выглядел намного старше своих лет. Сергей же в благополучной Туве избежал тягот военного времени, а нас, тыловых эс-эс-эс-эровских подростков, война превратила в малолетних старичков, и я не был исключением, так что меня и Сергея можно было по праву считать сверстниками.

Военное мое детство прошло тоже в тайге, которая нас, голодающих, как-то все же кормила и поила - ягодами, березовым соком, кедровыми орехами и прочим подножным кормом. Там же пристрастился я бродить с ружьем по тайге и метким выстрелом добывать рябчиков и косачей. Более крупной дичи мне, по счастью, не встречалось - по счастью, потому, что из добытчика я сам мог стать легкой добычей зверя.    
               
Здесь, в тувинской тайге, меня охватила ностальгия по охоте на пернатую дичь, тем более, что  я уже имел навык метко стрелять и брать от тайги все, что легко дается. Как-то однажды захотелось мне между делом позоревать в кедровнике, скараулить на току и снять выстрелом глухаря-бородача. Своим замыслом я поделился с Сергеем и пригласил его тоже поохотничать со мною. Он как-то  без особого энтузиазма согласился, мы с ним выбрали в долине ручья подходящее местечко и соорудили скрадок среди многолетних елей.

У меня была курковая одностволка-"переломка", у Сергея - допотопная берданка с самодельным прикладом. Патроны мы зарядили крупной дробью, справедливо полагая, что глухаря - птицу большую - бекасинником не возьмешь. На всякий случай решили взять с собой несколько патронов с "жаканами" - а вдруг все же встретится медведь...

Ранним утром, в самый темный час, что обычно бывает перед рассветом, мы с Сергеем замаскировались в скрадке, около которого, по нашим предположениям, глухарь обязательно должен был токовать. И мы в своих ожиданиях не обманулись.

Глухарь почти бесшумно прилетел на зорьке, уселся у самой вершины ели - и так для нас удобно, словно специально готовился позировать на фоне бледнеющего небосвода. И защелкал, зашипел, вытянув шею и распустив веером хвост - затоковал. От охотников я слышал, что в такие минуты он отрешается от всего земного, ничего не видит и не слышит, кроме себя, красивого.

Я потихоньку высунул из скрадка ружье с намерением прицелиться. Но Сергей тут же своей ручищей пригнул мою голову к прикладу: сиди, мол, не рыпайся! Я обозлился - это что еще за штучки? Но посмотрел на Серегу и был немало удивлен поведением своего напарника: он, как зачарованный, смотрел, не отрываясь, на диковинную птицу, казалось, впитывая в себя её шипение и щелканье клювом.

Вот уже и все вокруг нас просветлело. Глухарь особенно страстно затоковал, в этот момент я опять чуть приподнял голову и ружье, готовясь к прицельному выстрелу, и снова Сергей прижал ладонью мою голову вниз: сиди! Я рассердился не на шутку, и тут до меня дошло, что Сергей делает это не из озорства - ему жалко губить великолепную птицу. Зачем, в таком случае, он пошел со мной - чтобы мешать мне во время охоты?

Глухарь токовал-токовал, но на его любовный зов никто, ни один из его соперников не отозвался,- да и полетел прочь. Только его мы, горе-охотнички, и видели! Остались с носом! Сергей поднялся в скрадке во весь рост и долго глядел вслед улетающему глухарю.

Я страшно обиделся на своего товарища и всю обратную дорогу до нашего стана принципиально не разговаривал с ним.
- Ну что, ребятки, сорвали охотку?- спросил нас на стану тятя, заметив наши расстроенные лица.
- Спроси Сергея!- раздраженно ответил я.- Он нарочно пошел со мной, чтобы испортить охоту...
И рассказал тяте про Серегины проделки. Отец рассмеялся:
- Не кипятись, сынок! Сергей не виноват - это я ему подсказал. Жалко хорошую птицу губить! А так вы хоть полюбовались ею - такое не каждый день дается...

И тут я понял, почему вину за поведение Сергея тятя, мой от природы деликатный тятя, взял на себя: разве можно обижать человека, если его покорила красота поющей птицы? К тому же, Сергей работает на нас, работает не за страх, а на совесть, не ради оплаты, а можно сказать за "спасибо" - значит, он для нас желанный человек, и грех на него сердиться, даже если немножечко что-то он сделал не то, что нам хотелось бы.

Тятя отвел меня в сторонку и сказал:
- Глеб, Сергей - тувинец и может подумать, что ты ставишь себя в чем-то выше его. Когда вы вместе, прежде подумай, а потом что-то делай. Он - такой же человек, как и мы. Поставь себя на его место... Заруби мои слова на носу!
Когда мы с аппетитом позавтракали, Серега оттаял:
- Не обижайся, Глеб! Нам попался не простой глухарь, а самый главный в тайге токовик. Такого нельзя стрелять. Убьешь его, а без него другие глухари на ток прилетать не будут. О других охотниках ты не подумал.
- Ладно, Сергей, покипятились немного и хватит! Считай, что никакого глухаря мы не видели...

                *                *                *
Тувинцы очень бережливы ко всякой живности в природе. Раньше они никогда не ловили и не ели рыбу, и я не знаю, чем это можно объяснить. А в реках по этой причине, что называется, вода от рыбы кипела...

Помню, мама утром звала тятю:
- Ларион, у меня квашонка на подходе! Хочу пару рыбных пирогов испечь. Сходи за рыбой!
Можно было подумать, что тятя пойдет в ледник, что был оборудован на дворе, и наберет там рыбы. Нет! Он молчком брал удочку и шел на берег Енисея. Через каких-то полчаса возвращался с  полнехонькой  снизкой, где еще трепетали живые хариусы и ленки:
- Что-то сегодня клев был не очень,- говорил он, наполняя таз свежей рыбой.- Наверное, дождь будет...
Так много было рыбы в реке! Не то, что в нынешние времена, когда Енисей не раз процежен сетями браконьеров. 
               
... Однажды ясным и тихим вечером хариус на Енисее стал дружно плавиться и играть. Я взял удочку с самодельной мошкой на крючке и пошел по берегу, беспрерывно кидая приманку нахлыстом в воду. Не заметил, когда и как  за мной увязался Серега. Он неслышными шагами шел за мной, как ходят охотники в тайге, и ничем не выдавал своего присутствия - не скрипнет галечка, не хрустнет веточка. Позднее он признался мне, что хотел посмотреть, как русские ловят рыбу.

Не сделал я еще и десятка закидов мошки, как на нее, "бегущую" по поверхности воды, сплавился крупный хариус. Я умело подсек его и, чувствуя на удилище приятную, качающуюся тяжесть, аккуратно выкинул рыбину на берег, покрытый галькой и валунами. Хариус запрыгал-заплясал на берегу, напружинив сильное, мускулистое тело. И только сейчас я обнаружил рядом присутствие Сергея...
Нужно было видеть его удивленное лицо и широко раскрытые глаза! В них отражалась целая гамма чувств - от нескрываемого удивления до кричащей жалости, словно при нем кто-то обидел беззащитного ребенка. Он сделал несколько шагов ко мне и неожиданно попросил:
- Отпусти! Ну, отпусти, Глеб!
Мне сейчас было не до Сереги, мое внимание было приковано к хариусу. Я боялся, что он  сорвется с крючка и прыжками соскользнет с крутого берега в воду - такое не раз бывало на рыбалке. И в то же время я любовался своей добычей.

А на хариуса, речного красавца, стоило полюбоваться! На глаз я определил, что он весит не меньше килограмма, а чем крупнее хариус, тем он наряднее и красивее. Крупный, напряженный, словно стальная пружина, он расправил плавники, будто напоказ. Они отливали всеми цветами радуги. Главный, спинной, плавник был поставлен парусом и весь украшен темными пятнышками, как платье в горошек у молодой модницы. Такие же пятнышки были и на хвосте рыбины. Отчетливо видна  боковая линия, отделяющая серебристо-белое брюшко от темно-серой, почти черной спинки. Голову украшали четко прорисованные, чуть-чуть выпуклые, черные с белым ободком глаза.
- Отпусти! Ну, зачем он тебе, Глеб?
И вдруг из глаз Сергея по темным щекам потекли... слезы! Этого я от него не ожидал, и мне стало неловко. Последнее это дело, когда мужчина плачет! При мне плакал человек, ставший почти другом,- плакал уже не мальчик, но еще и не мужчина. Слезы были по-мальчишечьи обильными и по-мужски горькими. Он не стеснялся меня и своих слез, тыльной стороной руки размазывая их по щекам.

Открою свой небольшой секрет: я не могу равнодушно смотреть на плачущего мужчину и... пьяную женщину - и то, и другое мне кажется слишком постыдным и... уродливым. А еще тягостнее становится, когда при мне женщина в великом, тяжком горе не может заплакать.

Буду и сейчас откровенным. Когда Серега заплакал, сначала я просто хотел уйти, чтоб ничего этого не видеть, но потом решил: стану я лишаться хорошей рыбалки из-за его сопливых сантиментов - и разозлился:
- Нет, не послушаю я тебя, Сергей! Ты мне охоту испортил, теперь хочешь сорвать еще рыбалку. Постыдись, ты же мужик! Кто тебя просил идти за мной? И посмотрю я, как ты за обе щеки будешь уплетать этого хариуса.
Наступило неловкое молчание. Сергей постепенно справлялся с собой и со своими слезами. Теперь он прятал от меня глаза, видимо, все же стыдно стало. Они обсохли от слез, эти раскосые его глаза.
Наконец, он заговорил, но с первых же его слов я понял, как  ошибался:
- Я мог бы тебя побить. Но я дал слово твоему отцу помочь вам в работе. И буду держать свое слово! А ты запомни, что рыбу мы, тувинцы, не едим!
Неделю, долгую неделю Сергей со мной не разговаривал. Мне оставалось только терпеть...

                *                *                *
Зато терпение мое было с лихвой вознаграждено, когда он сменил гнев на милость. Более того, Сергей, видимо, посчитал, что сильно обидел меня, и стал очень разговорчивым.
Однажды он сказал мне:
- Ты можешь только ловить хариусов - не велика заслуга! Полезнее было бы понаблюдать за их поведением. Вот послушай, что я для себя открыл. Если на дне реки мох и камень темные, - значит, там и хариус тоже темный, почти черный. А если камни и мох желтые - там и хариус тоже светлый, с желтизной.

Годом позже из школьного курса зоологии я узнал, что Серега втолковывал мне замечательное явление в животном мире - мимикрию, или, говоря по-русски, подражательство.

Сильнее поразил меня Сергей еще одним своим наблюдением. Я не могу передать это словами моего тувинского друга, попробую изложить своими.

Оказывается, обыкновенная степная куропатка, которую многие привыкли видеть на лугах и полях, несет яйца под цвет окружающих камней: камни серые - и яйца серые, камни ржано-красные - и яйца скрасна. Как она, в сущности, неразумная птаха, догадывается о такой маскировке яиц и какую имеет внутри себя "лабораторию", чтобы по своему желанию уметь окрашивать скорлупу яиц  в разные цвета?

Удивил меня Сергей не тем, что знает такие вещи. Удивил тем, что был еще молод  для их постижения. Я прямо спросил его:
- Откуда ты это знаешь?
- Сам видел!- с жаром ответил мне Сергей, причем придал своим словам то сакраментальное значение, с каким Саид из "Белого солнца пустыни" на вопрос Сухова: "А ты как здесь оказался?"- невозмутимо отвечал: "Стреляли!".

Впервые о невероятной раскраске птичьих яиц мне рассказал еще тятя, совершенно неграмотный человек. Оказывается, не только куропатка способна откладывать яйца с заранее заданным цветом.

Известно, что кукушка сама гнезд не вьет и не высиживает птенцов - она подкладывает яйца в чужие гнезда. Высиживание, вскармливание и воспитание подкидыша-кукушонка вынуждена делать та неудачница-птица, в гнездо которой кукушка подложила яйцо.

Но разные птицы несут разные по окраске яйца. Кукушка это учитывает. Какой только окраски  не бывают ее яйца! Чисто голубые, как , например, у скворцов или белые, но покрытые то крупными и редкими, то мелкими и частыми пятнышками разного цвета, или разрисованные сложными завитками, штрихами и нитями. Чаще всего они неотличимы от яиц хозяйки гнезда, но бывает, что и кукушка ошибается, что-то не срабатывает в ее "лаборатории", тогда уже с первого взгляда они отличаются от яиц хозяйской кладки и обречены на выкидывание из чужого гнезда. Кто учил кукушку такой подлой хитрости?

А кто и когда научил ее учитывать, что разные птицы несутся в разные периоды лета? Кукушка превзошла себя и в этом. Уж очень много она способна отложить яиц за весенне-летний период, и слишком длительными бывают у нее промежутки между отдельными кладками. Если б эта коварная птаха высиживала яйца сама, то первое отложенное ею яйцо успело бы не раз протухнуть и испортиться, прежде чем отложила бы последнее, перед насидкой.

Очень заинтересовал меня тятя этими премудростями в поведении кукушек. Я тогда же их решил проверить, не посвящая в свои намерения взрослых.
На маленьком пруду на стеблях камыша, над водой небольшие птички (много позже я узнал, что это были дроздовидные камышовки) строили для себя искусные висячие гнезда. Здесь же я часто встречал и кукушек. Я догадался, что прилетали они сюда не случайно, а чтобы отложить яйца в чужие гнезда. Я решил отыскать и своими глазами посмотреть на кукушиные яйца.
Но тщетно!

Как я был огорошен, когда в июле почти в каждом ранее осмотренном мною гнезде я находил кукушонка. Коварные кукушки откладывали в гнезда яйца, по  форме и цвету очень похожие на яйца камышевок, и тем самым обманывали не только злосчастных пташек, но и меня, человека разумного.

О своих наблюдениях я рассказал маме. Она была очень набожна и из моих наблюдений сделала своеобразный вывод:
- А ты, Глебушка, оставь их в покое, кукушек-то. Они ведь Богом обиженные...
И рассказала мне о кукушке такую притчу.
Жили-были когда-то в одной деревне бабушка с внучкой. Однажды утром к ним наведался сам Иисус Христос. Наверное, хотел посмотреть, как они живут - очень уж бабушка была старенькой, а внучка еще маленькая.
 Девочка в это время сидела у окна и надевала чулки. На одну ногу она чулок успела натянуть, на другую - нет, когда в окно увидела идущего странника. У девчушки сколько ума-то? Она решила подшутить над ним, соскочила с лавки и спряталась за дверной косяк, а когда странник только-только переступил порог, громко прокричала:
- Ку-ку!
Иисус Христос, конечно, не ожидал такой встречи и в наказание превратил девочку в кукушку со словами:
- Будешь век куковать и гнезда своего не знать!
Вспорхнула вновь обретенная пташечка и вылетела в раскрытое окно. С тех самых пор ноги у кукушек разного цвета, потому как девочка успела надеть чулок только на одну ногу. И Бог лишил ее материнского счастья - без гнезда деток не выведешь.
Вот почему так печально они поют свою вековечную песенку: "Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!". Существует поверье, что если загадать, сколько лет тебе отмерено прожить, надо, когда кукушка кукует, попросить ее об этом и сосчитать, сколько раз она прокукует - столько лет ты и проживешь.
... Обо всем этом я рассказал Сергею. У него округлились глаза:
- Сам видел, что ноги разные?
- Нет, что ты! Не довелось...
- Надо обязательно поймать кукушку! Хочу посмотреть...


                *                *                *
Я много лет, почти всю свою сознательную жизнь - с пеленочного возраста и до старости - прожил в Туве и, куда бы ни забрасывала меня судьба, всегда возвращался на свою малую родину. За это время довольно-таки хорошо изучил ее коренных жителей, хотя общался с ними не так уж и часто. Я имею в виду не тех тувинцев, что более или менее приобщились к цивилизации, сменили юрту на благоустроенную, со всеми удобствами квартиру, а тех, что жили в глубинке, оставаясь верными кочевому образу жизни и разведению скота.

Большую роль в этом сыграл мой тятя. Женившись в восемнадцать лет на моей матери, без согласия родителей с той и другой стороны, он вместе с молодой женой тайком от родичей-староверов уехали из Усинска в Туву. И еще неизвестно, как бы сложилась их жизнь, если бы не помощь, которую оказали им простые араты-тувинцы. Они наделили их коровкой, пятью овцами, подарили жеребенка, из которого вырос добрый конь-трудяга. Постепенно хозяйство моих родителей увеличивалось, каждый год прибавлялась молодь. Тятя и мама работать любили, а когда любовь и труд вместе идут, тогда и жизнь становится богаче и веселей. Друзья-тувинцы только радовались этому, как радовались они вместе с молодоженами прибавлению в семье детей. Одиннадцать сынов и дочерей родили и воспитали мои родители, и ни один из нас не стал под их надзором ни физическим, ни моральным уродом. 

Тятя в совершенстве изучил и владел тувинским языком, среди тувинцев у него было много друзей, и не однажды в тувинских семьях в честь моего тяти Лариона новорожденных называли Ларий-оолами. Вот он-то, мой тятя, часто прихватывал меня с собой, когда навещал своих друзей в юртах, через него я познал жизнь и быт тувинского простонародья.

Полагаю, что я имею возможность рассказать обо всем этом, иначе не стал бы писать о родной Туве, о ностальгии по ней и ее гостеприимному народу.


                *                *                *
Как-то с тем же Сергеем - что вы хотите, дружба! - мы отправились побелковать по чернотропью. Белки в тайге в том году было не так уж много, но, благодаря опыту моего друга, с пустыми руками мы никогда домой не возвращались. Иногда, на наше счастье, добывали и соболя.

Однажды юркий соболь умело и хитро скрылся от наших собак и от нас, охотников, тоже - в дупле старого кедра. Что обычно делает в таких случаях охотник? Русский, в данной ситуации я, постарается выкурить зверька. Делается это так. Снизу в дупло наталкивают сначала сырые, с хвоей ветки, потом их проталкивают вверх сухими сучьями, затем в самый низ подкладывают бересту и поджигают. Сырая хвоя дает много едкого дыма, соболь задыхается и спешно покидает дупло, чего и добивается охотник.

Тувинец же никогда так не поступит. В таких случаях он только махнет рукой и на соболя, и на свою удачу, поступая по русской пословице: "Бог дал - Бог и взял".
Вот и в тот раз я поджег "заряд" в дупле и немножечко подпалил соболя. Нехорошо, конечно, поступил, это я и сам признал - подпортил ценный мех зверька. Все это видел Сергей. И, разумеется, рассердился:
- Что ты умеешь делать, чтобы не навредить природе? Ничего!  Ты сделал плохо! И тебе не повезет на охоте... Кто тебе разрешил выкуривать соболя? Дурья твоя башка - у тебя не будет добычи! Это верная примета, нам старики сказывали... Зачем поджигал соболя?

Он еще долго на меня ворчал, а у меня, наверное, был вид побитой собаки.
... Да что соболь! Соболя можно и нужно пожалеть, он этого заслуживает своим ценным мехом. Другое дело - змея. Русский мужик, как только увидит гадюку, сразу хватает, что под руку попадет, и убивает тварь.

В детстве я слышал даже такое дикое поверье: кто змею убьет, с того Боженька сорок грехов снимет. Мы, мальчишки, после очередного убийства гадюки орали во все горло:
- Змею убили! Сорок грехов с себя сняли!
А какие могут быть у детей грехи - подумали бы.

Тувинец же ни за что не тронет змею. Лежит гадюка на кочке или на колоде, свернувшись клубком, греется на солнышке. Тувинец осторожно, чтобы не потревожить, обойдет ее стороной: змея - существо для него священное, она мудра, она на человека первой никогда не нападет.

Как-то в юности мы с братом Сашей, что был на шесть лет постарше меня, направились пешком косить сено в местечке Баянкольчик. Оно расположено чуть ниже Кызыла по течению Енисея, только на противоположном берегу. Здесь  был ручей с почти всегда сухой долиной:  ручей то прятался под землю и там незаметно протекал, никому невидимый, то в весеннее половодье или после обильных дождей наполнялся водой. Долина ручья поросла таволожником, чилижником, черемухой, бояркой и другими  кустарниками, а также редким топольником. Травы там буйствовали чуть ли не в рост человека.

Спустившись с пологих гор в долину, мы сразу обратили внимание на две тувинские юрты на обширной зеленой лужайке, поставленных в сторонке от леса, чтобы не тревожил гнус и комары, которых относило на открытом всем ветрам месте. Подходить к юртам не стали, чтобы не беспокоить хозяев, да и опасаясь двух свирепых черных овчарок ростом с теленка.
Саша предостерег меня:
- Внимательно смотри под ноги! Тувинцы змей не бьют, и здесь их должно быть порядочно.

И впрямь, на первую змею мы наткнулись сразу же, едва стали подходить к обильно росшим травам. Была та гадюка темно-серой расцветки, толстая, старая, длиной чуть ли не в полтора метра. Брат затоптал ее ногами, обутыми в кирзовые сапоги. Сереккей, будь он с нами, не позволил бы ему сделать это.

В течение дня мы встречали змей еще не раз. Они убегали прочь буквально из-под наших литовок. Мы их не преследовали, но вели себя очень осторожно, боясь нечаянно наступить на гадюку - в таком случае змея обязательно ужалит.
Однажды Саша перерезал литовкой змею пополам, и она долго билась в траве, напоминая нам о своем присутствии. Говорят, что смертельно раненная гадюка будет биться и извиваться вплоть до заката солнца, а отрубленная голова змеи может ужалить спустя сутки.
Бр-р-р, какую все же гадость создал Господь!


                *                *                *
С Сереккеем нам довелось еще раз беседовать на тему жизни зверей - братьев наших меньших.

Как-то ходили мы с ним охотиться на рябчиков в березовых колках, но добыли дичи так мало, что показываться тяте на стану было просто стыдно.

Мы щли по кромке небольшого сухого лога, разговаривали на всякие отвлеченные темы и ни о чем конкретно. День клонился к вечеру, мы проголодались и невольно прибавляли шаг.

Вдруг Сергей рукой преградил мне дорогу и приложил палец к губам - тихо, мол! Мы остановились.

Впереди нас бежал крупный лесной волк. Он еще не заметил нас и не принимал никаких мер предосторожности - не спрятался в траве, не прибавил бега. Но вот он мелькнул серым загривком - раз и другой, - затем высокая трава  совсем скрыла его от нас, а мы молча двинулись примерно в том же направлении.
- Хорошо бы выследить логово зверей и перебить всех - взрослых и волчат,- предложил я.- Премию за них дают...
Сергей насторожился:
- И ты ради премии готов погубить целое семейство зверей?- спросил он, косясь на меня недобрым взглядом.- Волк полезен, не тебе это объяснять. Он - санитар леса. Он убивает только больных и старых особей и тем самым пресекает разные инфекции.
- Не всегда больных и старых,- возразил ему я.- Ты помнишь, сколько их развелось за годы войны? Как страдали от них ваши же, тувинские отары овец? Допусти волка в отару, он перережет половину поголовья - и не от голода, а так, за здорово живешь...
Сергей возразил:
- Среди людей тоже дури хватает. Секретарь обкома партии ночью автомобильными фарами ослеплял в степи стадо сайгаков и бил их автоматными очередями. Это похищнее волка во много раз! Поищи теперь сайгака в Эрзинских степях - не найдешь. А волк свое поголовье регулирует сам. Сколько их, старых да больных, молодые, здоровые волки  уничтожают, без вмешательства человека... А может, тебе волчонка надо?
- Зачем? У меня есть две лайки, они меня устраивают. Волк же все в лес смотрит, для него мы, люди, навсегда останемся врагами, как ты его не приручай...
На этом и закончился наш немногословный разговор.


                *                *                *
С Сереккеем мы еще однажды встретились.

После производственной геологической практики на полиметаллическом месторождении в Хову-Аксы  и коротких каникул я уезжал в Ленинград на последний, пятый курс Горного института. Как всегда, меня провожала многочисленная родня. Обычно проводы заканчивались у паромной переправы через Енисей.

Вот и в тот раз автобус, на котором я уезжал в Абакан, уже въехал на паром. За ним потянулась вереница легковых и грузовых автомобилей.

Я прощался с родителями, братьями и сестрами на весь учебный год. Каждый из них хотел сказать мне что-то приятное, задушевное, к нам подходили еще наши знакомые и тоже говорили напутственные слова. Мне еще надо было следить за паромом, который мог отчалить и без меня.

Наконец, последнее: "На посошок!", последнее: "До свидания! Поскорее приезжай! Ждем..."- я прыгаю через щель между отчалившим паромом и припаромком, машу руками родне, оставшейся на удаляющемся берегу и вдруг слышу:
- Глеб! Вот так встреча!
Сергей! Глаза смеются в радостном порыве, рот - до ушей.
Я тоже рад. Мы обнимаемся. Первые восклицания - непонятные и, как всегда, немножко глупые.
Наконец, прорывается что-то разумное:
- Куда едешь, Глеб?
- В Ленинград! Через год получу диплом геолога. А ты?
- Я никуда не еду - друга провожаю, а с тобой - двоих.
- Где ты и кто ты? Адресок дай!
- Я, брат, на Тодже живу. Работаю в заказнике охотоведом. Закончил Красноярский лесотехнический!
- Так я и предполагал...
- На будущий год жду тебя в гости, Глеб! У меня чудесная жена Светлана. Русская. И замечательные близнецы - Руслан и Людмила. Приезжай, познакомишься...
Я жму Сергею руку, мы опять обнимаемся, и бегу вслед за отъезжающим с парома автобусом.

Покидая Кызыл, размышляю о Серегиной судьбе: как хорошо она у него сложилась. После института попал Сергей в свою стихию, работает с радостью, любит жену и детей - вот оно, человеческое полнокровное счастье! И ничего здесь не прибавить, не убавить - живи и наслаждайся!

17 июля 2004 года.
Пос. Шушенское.                Георгий   Н е в о л и н.