Тайна приверженца Джуд-ши

Он показал мне бронзовую статую, которой больше тысячи лет. Она облита воском, на котором нарисованы санскристские буквы. Стоит ткнуть серебряной иглой в определенную точку, как выступает капелька жидкости. На этой статуе студентов обучают чудесному искусству целебных игл. Хамбо сказал мне, что на теле человека есть 695  активных точек, укалывая которые, можно излечить многие болезни. Я тут же пожаловался, что застудил позвоночник и часто мучаюсь жесточайшими болями.

Меня раздели и посадили на каменное сиденье, напоминающее большой котел. Хамбо внимательно ощупал мое тело и разрисовал его черной тушью, а два студента вонзили в указанные места длинные серебряные иглы. Я вздрогнул, но не от боли, а от неожиданности или, может быть, от ожидания боли. Но никаких неприятных ощущений я не испытал. Мне только казалось, что уколотые места постепенно разогревались. Это было очень приятное, успокаивающее тепло.

С тех пор прошло три месяца, и ни разу меня не беспокоили боли в пояснице. Ничего подобного наша медицина не знает.
                Еремей Парнов. «Бронзовая улыбка», повесть.

 
История эта правдива от начала до конца. В ней изменены только имена героев, но от этого достоверность не пострадала. Человек, выступивший в роли рассказчика ему, пожелал остаться неизвестным – каждый волен поступать, как заблагорассудится.   
               
Итак, время действия – пятьдесят лет назад. Место – прямой вагон «Абакан – Москва» поезда дальнего  следования. Что ж, если читатель не против, поднимем занавес…

- Наивные ребята!- воскликнул он.- Почему вы рассматриваете такие серьезные вещи, словно отражение в кривом зеркале? Вы не замечаете, а ведь каждый из вас, по крайней мере, смешон, когда начинает рассуждать о том, чего он не знает достоверно. К чему подобное дилетантство? Нет, не перебивайте меня, пожалуйста! Я вас слушал, теперь послушайте вы меня.

Ритмично стучат колеса поезда, увозящего нас с Темиром Полатом все дальше от дома, от родственников, где мы с ним отдыхали на студенческих каникулах, в неведомую и манящую Москву, а затем, с пересадкой, в Ленинград. И этот странный попутчик, волею случая оказавшийся в одном с нами купе…

- Боже мой!- горячо продолжал он.- Вдалбливать в юные головы вместе с науками учение о сверхгениальности русской мысли, русской науки, русской техники, совершенно умалчивая о достижениях зарубежных ученых или извращая их в сторону малопривлекательности, - что может быть вреднее для человека, для общества?
Сегодня мы с гордостью говорим о русском приоритете,- о котором, кстати, нельзя и умолчать, если он достоверен,- но если об этом говорить и завтра, и послезавтра, и так каждый день, не заговорим ли вскоре о неполноценности всех прочих рас и народов, кроме русского? Не возведем ли мы, совершенно произвольно, на пьедестал величия только родную, русскую нацию?

Наш спутник замолк, нервным, торопливым движением снял очки и стал протирать совершенно чистые стекла. В этот момент, без очков, он показался нам до того слабым, болезненным, что невольная жалость к незнакомому человеку прилила к груди. Седые волосы его беспорядочно падали на лоб, прикрывали глаза, он беспрестанно откидывал их резким движением головы или худой рукой, и почему-то эта его манера порождала сходство с плачущим ребенком.

- Вы можете мне Мичурина подать: а разве, мол, у русских нет достижений? Правильно, есть! Я не против этого,- он помолчал.- Восемь лет назад мне предъявили обвинение в том, что я отрицаю полезность и ценность работ русских и советских ученых, инженеров, врачей… И вообще… Обвинили в космополитизме… Вот только возвращаюсь домой.

Наступила неловкая пауза.

За окном однообразно бежала осенняя, хмурая и неуютная Барабинская степь. В конце вагона проводник кричал: «Граждане, вагон некурящий!».

- Простите, ребята,- улыбнулся пассажир,- совсем некстати о своем личном обмолвился. Думал, студенты, прогрессивная молодежь, люди с богатым интеллектом не должны мешать черное с белым. А вы, оказывается, до сих пор не выкинули из обращения этого слова – космополитизм…

Хотите, расскажу одну историю, которая без всяких обобщений  подскажет, как из-за ложных обвинений страдали в наше время русские ученые? Наше общество не обходится без вывихов – сначала искали и уничтожали врагов народа, не особо обращая внимание на щепки, которые летят, когда лес рубят. Потом – раскулачивание. Потом – космополитизм. Что дальше? Лучшие умы погублены, сгнили в Соловках, на Северном Урале, на Колыме. А для вас все это закономерно, так и должно быть. Стыдитесь, молодые люди!

Нас в купе было только трое, и, видимо, это обстоятельство в какой-то мере раскрепощало нашего попутчика в словах и выражениях, в его мыслях вслух.
- Итак, прошу внимания!.. В начале века придворным врачом Николая Второго был некий Лазаверт. К сожалению, его имени и отчества я не знаю, но не в них сейчас дело. По происхождению и подданству Лазаверт был исконно русским человеком, искренне болевшим за судьбу Отечества. Существует мнение, что он был одним из участников убийства Распутина, чтобы избавить Россию от пагубного влияния этого шарлатана на управление государством.

Лазаверт выгодно отличался от других придворных широтой кругозора, был очень образован. Еще будучи молодым человеком, он за три года закончил шестилетний курс Императорской медицинской академии, получив диплом врача и Большую золотую медаль за успехи в учебе. Он был богат, знатен, принят при дворе. Добавьте к этому пытливый ум ученого и колоссальную память, неиссякаемое стремление к совершенствованию избранной профессии.

Лазаверта увлекла медицина Востока, в частности, тибетская. Ради достижения поставленной цели молодой врач изучил монгольский, тибетский, английский и китайский языки. В сравнительно короткий срок – всего лишь за год – он постигает сложнейшее учение Будды, до тонкостей познает ламаизм Тибета, буквально вгрызаясь в английские, русские, непальские, сиккамские, китайские и индийские рукописи, древние тексты, книги и манускрипты. Он до тонкостей усвоил обычаи и нравы населяющих Тибет народов.

Что мы знаем сейчас о Тибете? Страна снегов и гор, обитель снежного человека, священный центр ламаизма, недоступный для цивилизованного мира. Тибет – розовая мечта Пржевальского, которой – увы! – не суждено было осуществиться. Пять безуспешных попыток проникнуть в Лхасу предпринял знаменитый географ, и каждый раз вынужден был отступить перед суровостью климата, дикостью пограничных народов и служб, железным заслоном буддизма и китайских властей.
 
Лишь много позже это удалось русскому барону Карлу Густаву Маннергейму. Организованная им по приказу Николая Второго экспедиция благополучно добралась до Лхасы. Барон имел не одну беседу с далай-ламой – наместнику священного Будды на земле, - они сумели наладить благоприятные контакты. Они обменялись подарками: далай-лама подарил русскому путешественнику мини-скульптуру Будды, Пржевальский преподнес далай-ламе свой браунинг. Много выпало после этого на долю барона тяжких испытаний – он срывался с отвесных скал, попадал в снежную лавину, получил много переломов и ушибов, - но все обошлось для него благополучно, и Маннергейм относил это за счет молитв далай-ламы.
 
Европейцы, в частности, русские землепроходцы в Тибет попадали вместе с бурятскими буддистами-ламами, знавшими потаенные пути-дороги в эту поднебесную страну. И не один русский подданный, задолго до Карла Густава Маннергейма, жил и учился в Лхасе, постигая тайны буддизма и тибетской медицины.

Тибет… Страна со средней высотой над уровнем моря четыре тысячи метров, страна, о которой никто не знает, сколько живет в ней людей. Страна религиозного блеска и народной нищеты, где каждый четвертый – лама, а трое остальных – угнетенные ламаизмом бедняки. Тибет – государство служителей богов, государство высокой многовековой культуры и невежества. Тибет – малая страна великих тайн.

Впервые русские познакомились с Тибетом во время царствования Екатерины Второй. В честь красивой женщины в короне, изображение которой тибетцы видели на русских деньгах, ламаисты создали новое божество – Белую Тару, призванную защищать бедный человеческий род и всегда откликаться на молитвы несчастных.

Небесная империя Дайцинов, китайские императоры начали прибирать к рукам эту страну, самой природой хранимую доселе от любопытных взоров и алчных замыслов чужеземцев. Правительства Лхасы и Пекина, сговорившись между собой, закрыли Тибет для иностранцев, сделав исключение лишь для исповедующих буддизм. Этим воспользовались англичане, засылавшие шпионов под видом ученых-панди, японцы, открывшие секты во многих монастырях страны, и русские, отправившие в Лхасу множество паломников-буддистов из бурятского населения.

Научным экспедициям, таким, как экспедиции Пржевальского и Маннергейма, путь был закрыт, а одиночки-путешественники навсегда оставались в мире гор с высеченными на скалах ликами богов, что сурово глядели в мертвые глаза незваных гостей. Лишь прикрываясь учением Будды, в Тибет проникали смельчаки, окрыленные доверием и тайным заданием своего правительства, снабженные проводниками, караванами яков и деньгами.

Так продолжалось до 1904 года, молодые люди. Военная английская экспедиция вторглась с юга в Тибет, который затем находился под лапой британского льва до 1951 года, когда части Народно-Освободительной армии Китайской Народной Республики вошли в эту небольшую страну. Сейчас Тибет – автономный национальный район Китая…

Такова вкратце история этой загадочной, полной тайн горной страны.

В 1876 году Лазаверт под видом ламы-паломника из Бурятии отправился в Тибет и за два года изнурительного, труднейшего путешествия достиг Лхасы. Здесь он посетил  самые знаменитые ее святыни, удостоился благословения живого бога Тибета – далай-ламы и, больше того, проник в медицинский Манба-дацан – своеобразный факультет из шестидесяти лам, отобранных по одному из разных монастырей Тибета. Поистине, счастье сопутствовало ему. Так, русский подданный стал первым студентом-европейцем недоступного Лхасского медицинского учреждения. Иными словами, Лазаверт стал ламой-буддистом.

Я не знаю, чему и как обучали студентов в Манба-дацане. Могу лишь предположить, что обязательными предметами были йоготерапия, иглоукалывание, прижигание травами и другие приемы лечения болезней, о которых не только в России, но и во всей просвещенной Европе ни один врач не имел понятия.

Лазаверт пробыл в роли ламы медицинского Манба-дацана двадцать пять лет. Да, да, не удивляйтесь и не спрашивайте, почему так много. Наивные создания, а вы знаете, что в Горном институте, куда вы сейчас следуете, при Петре Великом  дети дворян учились не пять лет, как сейчас, а по двадцать? Тоже не знаете? Петр Первый приказал обучать детей в институте с восьми-девятилетнего возраста, и начинали они, конечно, с букваря и прописей.

Основателем индо-тибетской медицины считают талантливого тибетского врача Сочжедтон-ну, жившего две с половиной тысячи лет тому назад. Имя его в переводе с тибетского означает – «Молодой исцелитель». Он обобщил накопленный  буддийскими ламами-лекарями опыт и знания, создал на их основе стройную систему врачевания, изложив ее в книге «Джуд-ши». В ней собрано более двух тысяч способов лечения болезней, и каждый из них весьма эффективен. Тибетские врачи легко излечивают трудные болезни, которые для остального мира врачей и по сей день остаются проблемой номер один. «Джуд-ши» и сейчас является основным учебником основ тибетской медицины.

Теория тибетской медицины, как оказалось, не выходит за рамки средневековых представлений. Сведения по анатомии человека примитивны, а порой и вовсе ошибочны. Размышления о причинах болезней пропитаны схоластикой и суевериями. Развитие лечебных методов индо-тибетской медицины шло эмпирическим путем «проб и ошибок». Страшно подумать, сколькими человеческими жизнями заплачено за каждый верно найденный рецепт. Но двадцать пять веков – достаточный срок, чтобы накопить огромный и пока еще почти не изученный, лишенный теоретической основы арсенал лекарственных средств. На этом я делаю огромный акцент!

В 1903 году Лазаверт в зрелом возрасте возвращается в Россию, в Санкт-Петербург. Заметьте, ребята, что он окончил зарубежное учебное заведение и обучился там профессии врача, которая оказалась престижней профессии русского специалиста. И на этом я делаю тоже акцент, как человек, ценящий зарубежную науку.

Лазаверт становится лейб-медиком при дворе Николая Второго. Можете верить мне, можете не верить, но без преувеличения можно сказать, что специалистом он был большим. Дожить до дней Советской власти ему не пришлось. Он умер в 1916 году, умер членом Российской Академии Наук, почетным членом Парижской и Лондонской  Академий Наук. Но самым, пожалуй, лестным для него было простое звание хамбо, присвоенное бывшему ламе-буддисту, выпускнику медицинского факультета Манба-дацан.

Что еще можно сказать о Лазаверте?

Он вел замкнутый образ жизни, нигде, ни в каких учебных заведениях России не преподавал и, кажется, не имел последователей. Если даже Лазаверт и вел какую-либо научную деятельность, то из стен придворной больницы сведения об этом не выходили, чему способствовала усиленная охрана.

Я, кажется, оговорился, что у придворного врача не было последователей. Извиняюсь, молодые люди, последователь был. Один. О нем – мой рассказ.

Иван Петрович Лазаверт доводился родным племянником Лазаверта-старшего. Он пошел по стопам дяди, но паломничества в Лхасу не совершал. Закончив Императорскую медицинскую академию, молодой Лазаверт стал ассистировать своему  дяде. Все свои знания и опыт врачевания Лазаверт-старший стремился передать Ивану Петровичу.
Почему только ему одному? Причина, конечно, была и, на мой взгляд, она заключалась в условностях ламаизма. Как-никак, а Лазаверт-старший четверть века провел в доспехах ламы, в окружении настоятелей Будды, жил их жизнью, их понятиями, их интересами. Не дал ли он там, будучи студентом медицинского факультета Лхасы, клятву-зарок не разглашать профессиональных и религиозных тайн ламаизма?

После смерти дяди пост лейб-медика при дворе Николая Второго занял Иван Петрович Лазаверт, но он не пробыл на этом посту и года, как грянула Октябрьская революция. Нельзя утверждать, что Лазаверт-младший, отличавшийся прогрессивными взглядами на жизнь, стал на сторону революционного народа. Но он не пошел и против него.

Революция вершила  судьбы многих людей. Сколько их осталось за бортом, сколько кануло в Лету!..

Здесь в моих познаниях об Иване Петровиче нужно отметить глубокий провал. Рассказать в подробностях биографию Лазаверта-младшего я не могу. Признаться, не знаю. Известно лишь, что в двадцатых годах он опять появился на берегах Невы, теперь уже в Ленинграде. Он ходатайствовал перед Советским правительством  о предоставлении ему права, средств и здания для открытия научно-исследовательского института с целью изучения тибетской медицины. И вскоре он получил все, что просил.

Лазаверт основал институт в бывшем своем фамильном доме в пять зтажей. У подъезда разместилась скромная вывеска, извещавшая о том, что в доме находится Всесоюзный Научно-исследовательский  институт тибетской медицины. Посетителей института почти не видели, да и были ли они? У подъезда почти никогда не парковались автомобили. Кто и чем здесь занимался? На  эти вопросы ответа не было.

Но однажды произошел случай, приоткрывший завесу таинственности.

Накануне Великой Отечественной войны у моего друга и коллеги, профессора Замшева Федора Алексеевича тяжело заболела дочь. Профессор заведовал кафедрой в Горном институте, да-да, в том самом, куда вы едете, ребята. Его дочь, единственный в семье ребенок, пошла по стопам отца и второй год работала геологом в одной из поисковых партий в далеких Саянах.

Летом того памятного года с нею случилось несчастье. Поздним вечером, возвращаясь из маршрута, она не заметила незарытый шурф и упала в него. Шурф был глубокий, около шести метров. Падая, девушка вывихнула ногу и самостоятельно выбраться из шурфа не смогла. Следует вам сказать, что шурф был пройден в зоне вечной мерзлоты. Одежда Леночки была легкой, а температура воздуха  в выработке была почти нулевой, стенки же выработки вообще были ледяными.

Девушка кричала, но до лагеря партии было никак не меньше двух километров, и ее отчаянного крика никто не слышал. Нашли ее лишь на третьи сутки, и нашли совершенно случайно. Никто не мог и подумать, что она находится в этом злополучном шурфе, наоборот, считали, что она заблудилась, и искали ее в тайге, начиная с конечного пункта ее незавершенного маршрута.
 
Проводник партии, пожилой тувинец, рано утром пошел за лошадьми и услышал слабый, казалось, идущий из-под земли еле слышный голос Леночки. Она часто теряла сознание и переставала кричать, когда его лишалась…

Девушку привезли самолетом в Ленинград. Жизнь еле теплилась в ней.  Консилиум врачей, собравшихся на квартире у профессора, установил, что у девушки, помимо чрезмерного истощения организма, начался процесс скоротечного туберкулеза легких,- результат двухстороннего крупозного  воспаления после простуды.

Ленинградский облсовпроф и горком партии предложили Замшеву поместить Леночку  в лучший лечебный институт или направить на один из курортов на юге страны. Федор Алексеевич принял это предложение с благодарностью, но врачи заявили:

- Вашей дочери не поможет никто и ничто! Понимаем, говорить это – жестоко, но… что же поделаешь? Не возите ее никуда, не беспокойте! Жить девушке осталось не больше недели, а умирать все равно где – дома или на берегу Черного моря.

Началась борьба за жизнь Леночки, точнее, за отсрочку неминуемого. Состояние здоровья девушки все ухудшалось. В доме Замшева дежурили медицинские светила Ленинграда, но все было тщетно. Девушка умирала…

Вы можете понять состояние – моральное и физическое – отца Леночки? Федор Алексеевич не спал, часами просиживая у постели дочери. Она была для него единственным человеком, ради которого  стоило трудиться, заботиться и жить.

Девочка никогда не видела своей матери. Ей не было и трех лет, когда мать ушла из семьи навсегда, покинув и Федора Алексеевича, и маленькую дочь. Мой друг никогда не вспоминал о той, которая в создании семьи смогла сделать лишь робкий шаг – родила дочь, но от ее воспитания уклонилась. Напрасно врачи и друзья советовали ему отвлечься, дать отдых напряженным нервам, уставшему от бессонных ночей мозгу. Он и не подозревал, как близок был сам к состоянию, в каком пребывала Леночка. Как мы ни бились, снотворного он так и не принял…

Впоследствии мой друг говорил, что сделать этот шаг ему помогло какое-то наитие, необъяснимое чувство. Совершенно случайно, по счастливому ли стечению обстоятельств квартира Замшевых находилась в доме, расположенном напротив здания института Лазаверта, через улицу.

Утопающий хватается за соломинку – Федор  Алексеевич пошел в институт тибетской медицины.

Врач Лазаверт принял профессора не в кабинете, как того ожидал Замшев, а в вестибюле института. Кроме  этого помещения, Федор Алексеевич ничего в здании, как следует, не рассмотрел – ему и не до того было. Как впоследствии выяснилось, прием, оказанный Лазавертом профессору, был для всех посетителей одинаков. А если учесть, что их было очень мало (институт подобного рода – заведение довольно редкое), станет понятно, почему никто не знал, что творится в стенах института.

Лазаверт оказался высоким человеком лет сорока пяти – сорока восьми. Рукопожатие его оказалось энергичным, но рука – узкая, сухая, с развитыми, как у пианиста, пальцами – находилась в резкой диспропорции с массивным телом.

- Чем могу служить?- сразу спросил он Замшева, усадив его в удобное, мягкое кресло старинной работы.

Лицо врача не выражало никаких чувств, лишь при внимательном наблюдении  профессор понял – Лазаверт под маской равнодушия тщательно прячет острое желание сохранить одиночество. Это было похоже на отшельничество.

Замшев коротко, в немногих словах передал цель своего визита, извинившись за беспокойство и отнятое у врача время.

- Я должен поставить вас в известность, что частной практикой не занимаюсь,- сухо сказал Лазаверт.- Как врач, я прихожу на помощь лишь в исключительных случаях, когда больной безнадежен. Я поступаю так из-за дефицита времени на научные работы.

- Боже мой!- воскликнул  Федор Алексеевич.- Моя Леночка… Консилиум врачей пришел к заключению, что она обречена, и никто уже не сможет ее вылечить. Пожалуйста, помогите вы ей, если… если сможете! Умоляю вас!

- Хорошо,- вздохнув, согласился врач,- я приду к вам через час. Позаботьтесь, чтобы в доме никого не было из посторонних. Я не хочу подрывать репутацию лечащего врача вашей дочери, поэтому моя встреча с ним нежелательна.

Профессор ушел от Лазаверта с чувством, которое сродни положению смертника, в последние минуты перед казнью остро ждущего помилования. Федор Алексеевич не знал, сможет ли чего-то добиться врач, согласившийся лечить Леночку, но так уж устроен человек, что ему всегда, даже в самом безвыходном положении хочется верить в благополучный исход дела.

Врач пришел к Замшевым точно к указанному времени. Надев халат, он молча вошел к больной.

Леночка как раз не спала… Сознание ее было ясное, четкое. Болезнь выдавали лихорадочно блестевшие, ставшие такими огромными глаза на похудевшем лице и яркий румянец на щеках. Багряные пятна и окруженные синевой темные глаза с резким переходом к матово-белой коже лица делали девушку неузнаваемой.

Лазаверт кивком головы поприветствовал девушку. Леночка безучастно смотрела на солидного мужчину в белом халате, и Федор Алексеевич поспешил представить ей врача:

- Леночка, дорогая, я пригласил к тебе…

- Меня зовут Иван Петрович,- перебив отца девушки, представился Лазаверт.- Не бойтесь меня, хоть я и великоват ростом,- улыбнулся он.- Меня пригласил ваш отец, и я согласился лечить вас, милое создание. Мне коротко поведали историю вашей болезни, и сейчас я вижу, что диагноз поставлен правильно. Пожалуйста, соберитесь с силами и расскажите, при каких обстоятельствах вы получили воспаление легких.

Федор Алексеевич молча вышел в свой кабинет, оставив больную наедине с врачом. Он никак не мог понять, каким образом Лазаверт установил диагноз болезни дочери, ведь никто ему его не говорил, и врач даже не выслушал девушку. Пришел, посмотрел и подтвердил то, что для крупных работников медицины сложилось лишь после спорного собеседования.

Впоследствии Федор Алексеевич признавался, что он не сразу решился довериться Лазаверту. Ореол таинственности, которым окружил себя врач в стенах, по меньшей мере, странного института, молниеносно поставленный диагноз по одному только виду больной – все это выставляло Ивана Петровича Лазаверта не с лучшей стороны.

В таком вот размышлении и застал Федора Алексеевича вошедший в кабинет врач.

- Мне с вами необходимо кое о чем договориться,- сразу же заявил Лазаверт.- Жизнь вашей дочери, не будем ходить вокруг да около, в огромной опасности. Ее не спасут ни лучшие современные лекарства, ни скальпель хирурга… Но я берусь ее вылечить. Должен поставить необходимые условия, выполнить которые вам будет легко.

- Я согласен с любыми вашими доводами,- ответил профессор.- Только бы жила моя дочь!

- Вот и ладненько! Во-первых, вы мне должны доверять. Я врач, а не шарлатан, хотя вас, может быть, и шокируют некоторые нюансы моего поведения. Не обращайте на это внимания. Вы, призвав меня, должны вверить жизнь вашей дочери в мои руки, иначе у нас ничего не получится. С меня это не снимает профессиональной ответственности за жизнь человека, которого я взялся лечить.

- Я вас понимаю и принимаю это условие,- согласился  профессор.

- Во-вторых, лечить вашу дочь придется нелегко и, вероятно, долго. Поэтому прошу вас отказаться от тех препаратов и лекарств, что девушке были прописаны раньше. У нас будут нетрадиционные лекарства. Учтите, средства и методы лечения  являются моей профессиональной тайной и желательно, чтобы их не разглашали. Это мое второе условие вы принимаете?

- Конечно, доктор!

- Прошу вас, чтобы сведения подобного рода из вашей квартиры не выходили… Вот, пожалуй, и все.

- Даже не сомневайтесь, Иван Петрович!

- А сейчас,- попросил врач,- уделите мне ваш кабинет на некоторое время. Я должен прописать больной лекарства. Извините, конечно…

- Что вы? Располагайтесь и работайте, прошу вас.

Лазаверт пробыл в кабинете Федора Алексеевича больше двух часов. После этого он вручил профессору рецепт, занявший не менее двадцати страниц. Почерк, как у всех врачей, у Лазаверта был очень неразборчив.

- Вот рецепт, профессор. Кстати, обращаться с ним в городские аптеки бессмысленно – ни в одной из них вы не получите этих лекарств. Придете с ним в мой институт, где и получите лекарства вместе с подробными указаниями по их применению. К больной я, с вашего разрешения, наведаюсь завтра в это же время. Не нужно меня благодарить, пока я еще ничего хорошего для больной не сделал. До свидания!
- Прошу вас! Для вас двери моей квартиры всегда открыты. До свидания!

Федор Алексеевич строго выполнил все указания и условия врача. В институте тибетской медицины ему вручили лекарства для Леночки. Обратите внимание, мальчики, я нарочно выделяю тот факт, что все лекарства состояли из трав, настоев и вытяжек из них. Никакой химии, никаких фармацевтических средств! Только травы! Причем, расширенное, всестороннее их применение – от приема внутрь в виде отваров и настоев до компрессов и специальных ванн. Исключались лишь инъекции, но, уверен, если б понадобилось, в ход пошли бы и уколы.

Вы ждете результатов? Поимейте терпение. Результатов поистине неординарного лечения такого тяжкого недуга, как скоротечный туберкулез легких, мне тоже пришлось ждать очень долго…

Вскоре, как удар грома, началась Великая Отечественная война…

События военных лет  разбросали моих друзей и знакомых по разным фронтам и тылам. В сущности, фронт был всюду: и там, где стреляли и умирали от снарядов и пуль, и там, где готовили такие же снаряды, жали хлеб и умирали от голода. А тылы… Тылы были свои и вражеские. Люди, наши советские люди, в том числе и мои друзья, всюду сражались с ненавистным врагом.

Судьбы, моя и профессора Замшева, сложились по-разному. Он работал где-то на Урале, разведуя и добывая ценное минеральное сырье, а я попал на фронт, в артиллерийскую часть и прошел вместе с нею до польского города Сандомира. Там я получил тяжелое ранение и почти до конца войны провалялся в госпитале. В конце апреля 1945 года я встал на ноги, но воевать уже не пришлось: победа!

Я вернулся в Ленинград. Приступил к работе. Признаться, за все эти годы узнать что-либо о судьбе Леночки Замшевой мне не удавалось. Я был в совершенном неведении о состоянии ее здоровья. Больше того, интуитивно я чувствовал, что ее уже нет в живых. Приходилось сомневаться в том, что она выживет, даже если бы не было войны. А в войну все голодали, была блокада Ленинграда, что похуже любой эпидемии. В этом прекрасном городе люди гибли и гибли, даже профессора с их семьями… Я ведь не знал, что мой друг в войну был на Урале.

Однажды у меня зазвонил телефон. Говорил Федор Алексеевич:

- Дружище!- кричал он в трубку.- Ты где запропастился? Не стыдно тебе? Живешь в Ленинграде больше месяца, а ко мне – ни ногой!.. Слушай, надоело дома киснуть, давай, завтра пикничок организуем! Поедем в Кавголово? Я раздобыл трофейную легковушку. В общем, утречком жди! Я за тобой заеду…

- Федор Алексеевич! Дорогой, мне сказали, что ты еще на Урале. Прости, пожалуйста… Кто же едет на пикник?

- Как «кто»? Ты должен знать: я и Леночка.

- Леночка?! Леночка, говоришь?.. Прости, а она… она что, жива?

- За войну ты стал нескромным. Конечно, жива!

Поездка в Кавголово  была чудесной. Мы хорошо провели время за городом.

Вы спрашиваете, каково здоровье девушки? Как вам сказать?.. Выглядела Леночка очень неважно: бледная, худая. Но – живая, живая! Она постоянно задыхалась, ей не хватало воздуха, как это бывает у астматиков. Или как будто она находилась высоко в горах, где воздух очень разрежен.

После лечения Лазаверта Леночка осталась жива, но стала пожизненным инвалидом – у нее отмерло одно легкое. Она не могла быстро ходить, а о физической работе и говорить не приходится…

Федор Алексеевич ничего этого, казалось, не замечал. Лишь бы с ним была его Леночка! Легко можно было предположить, что ей не суждено создать своей семьи, и это только радовало профессора. Все мы, родители, в какой-то степени эгоисты, ведь нам так хочется, чтобы наши дети всегда были рядом! Федор Алексеевич даже не скрывал этой своей радости – до конца своих дней Леночка будет с ним, чего же еще надо? А может, мне это только так показалось тогда…

На этом бы можно поставить и точку, молодые люди. Но удивительное всегда рядом. Так вышло и в нашем случае.

Я вам поведал историю, которую вполне можно назвать примером редчайшего успеха зарубежной, в частности, тибетской медицины. Обобщенно говоря, не только наши отечественные наука и техника находятся на должной высоте. Нужно и должно, а также полезно учитывать достижения  ученых в тех или иных отраслях знаний, которые мы видим у других народов и государств.

Хочу добавить несколько слов о дальнейшей судьбе Ивана Петровича Лазаверта. Его Научно-исследовательский институт тибетской медицины функционировал до 1946 года. Затем он прекратил свое существование. Однажды ночью к дому Лазаверта подкатила черная легковая машина…

Простите, я вам не говорил разве, что Иван Петрович жил в том же здании, где размещался руководимый им институт? Нет? Еще раз простите, коли так… Да-да, молодые люди, эта машина увезла Лазаверта, а куда, зачем и почему – этого, к сожалению, никто не знает и, полагаю, никто и никогда не узнает. Может быть, он сейчас там же, откуда сейчас возвращаюсь я. А может быть, все гораздо хуже…
Ивана Петровича Лазаверта обвинили в шпионаже, в преступной деятельности против Советского Союза – ходили такие слухи. Нет дыма без огня… Насколько верна эта версия – не нам судить. Только, если говорить начистоту, не верится мне, что Лазаверт был английским шпионом.

После ареста Лазаверта Академия Наук СССР создала авторитетную специальную комиссию с целью выяснить, чем же занимался Научно-исследовательский институт тибетской медицины. В газетах появились любопытные детали.

Институт Лазаверта на самом деле представлял собою огромную аптеку, в которой все помещения, за исключением богатой лаборатории, были заняты стеллажами с лекарственными травами и спиртовыми настойками из них. Работали в «аптеке» люди, спасенные Иваном Петровичем от неминуемой смерти.

Оказалось, что травами Лазаверт лечил почти все известные человечеству болезни, в том числе злокачественные опухоли. Одновременно он занимался хирургией, психиатрией, восточными методами лечения болезней. Что он и его люди искали еще – средство ли от бессмертия, или какие-то неизвестные препараты от трудноизлечимых болезней – трудно сказать, это установить не удалось.

Комиссия Академии Наук попыталась дознаться, какими же препаратами лечил Лазаверт ту или иную болезнь. Говорят, что работа эта не принесла ожидаемого результата. И вот почему.

Вы обратили внимание в моем рассказе на одно обстоятельство – рецепт Лазаверта для Леночки Замшевой был написан почти на двадцати страницах? Обратили?
Оказалось, что все рецепты, по которым получали лекарства в институте, были буквально насыщены названиями трав или же их производных продуктов. Рецепты содержали до тысячи наименований, но действующими в этом огромном списке оказывались два-три компонента, остальные же служили своеобразным фоном, в котором очень трудно сыскать истинное лекарство.

В библиотеке Лазаверта, например, были найдены рукописи на черной лакированной бумаге, словно засвеченный негатив. Золотая вязь письмен, «красные» строки – в многоцветье красок… Рядом с ними – пожелтевшие от времени манускрипты, густо усыпанные  затейливыми санскритскими знаками или  аккуратно расчерченные строчками старомонгольской вертикальной письменности.

Но больше всего оказалось ксилографов. Что это такое? Печатать в Тибете начали раньше нас, в четырнадцатом веке. На узкой длинной дощечке вырезали текст. Оттиски с таких дощечек не переплетали и даже не сшивали, а плотные листы бумаги просто укладывали толстой стопкой между двумя досками, украшенными орнаментом. Весь ксилограф заворачивали в яркое шелковое полотно.

Четыре таких ксилографа заключали в себе основной трактат индо-тибетской медицины – «Джуд-ши». Существует у него и более подробное название: «Сущность целебного, или черты основного восьмичленного тайного учения».

Попытки раскрыть содержание ни к чему не привели: чуть ли не каждая из четырнадцати тысяч стихотворных строк этого произведения была основательно зашифрована.

Врачевание в древнем Тибете было уделом узкого круга людей, всячески охраняющих свои привилегии. Каждый, кто приобщался к медицине, давал обет не разглашать ее секретов.

На память не обижаюсь. Мне почему-то запомнилось такое содержание одного рецепта. В «Джуд-ши» рассказывается, как человеку, страдающему болезнью «с плохим звуком», полководец послал лук-мик (дословно – бараньи глаза). А когда лекарство не помогло, на помощь явился царь с нагайкой. Но что это за рецепт? Неизвестно, что это за недуг «с плохим звуком». А методы его лечения? Проще всего предположить, что лук-мик – самые настоящие бараньи глаза. А может быть, это тибетское название какого-нибудь растения? Какого? В такого рода вопросах бессильны оказались даже филологи. Зачем в рецепте оказались «царь» с «полководцем»? Видимо, лекарства в «Джуд-ши» делятся на неизвестные нам категории.

Много тайн содержали и различные лекарственные порошки. Как показал химический анализ одного темно-коричневого порошка с запахом перца и острым вкусом, в нем содержалось двадцать четыре компонента. Так что каждая пропись в «Джуд-ши» несла в себе не одну, а десятки загадок.

Зачем Лазаверт так тщательно скрывал от других свои знания, умение лечить – остается загадкой не только для меня. Эта сторона его жизни заставляет все чаще подозревать в нем человека с двойной личиной. И эта мрачная таинственность современного капитана Немо! Какой смысл сокрыт за всем этим? Узнаем ли мы когда истинную правду, кто таков был Иван Петрович Лазаверт?

Рассказчик умолк. Колеса поезда выбивали бесконечный, однообразный ритм. За окнами вагона стояла глубокая, темная осенняя ночь. Мы проезжали Урал…

Итак, действие окончено, занавес опущен. Будет ли он поднят вновь? Кто осветит нам тайну, шагнувшую с Тибетского плоскогорья на российские просторы? Или так и останется она нераскрытой в сокровищнице таинств, которыми и без того богат заоблачный Тибет?..



30 сентября 2006 года.
Пос. Шушенское.                Георгий   Н Е В О Л И Н .